Соль и перец

      Маленькая Зиночка Кашина похожа на ангелочка, ни больше, ни меньше. Белые гольфы по колено, чистые чёрные туфельки, идеально выглаженная школьная юбка, кипельно-белая рубашка и воздушные кудри, перехваченные белыми объемными бантами. Зиночка — сплошное совершенство. Она на перемене между литературой и математикой играет в колечко с другими девочками и вечно поправляет банты, так и норовящие съехать буквально куда угодно. Скачет усердно, как стрекоза. В рюкзаке у неё идеально написанное сочинение про лето и отсутствие даже намёка на задание по математике.       Математику Зина не очень-то понимает, если честно. То ли дело Тончик! Тончик и двух слов на письме связать не может, зато рубли считает замечательно. Но он, в отличие от Зины и её колечка, на перемене не играет с девчонками (конечно, куда уж ему), а взрывает самодельную петарду в туалете. Петарда не взрывается, а нагоняй он всё равно получает.       Тончик стоит как истукан, когда его ругают — весь такой гордый, как орёл, грудь колесом, глаза чуть прищуренные… Зина бесхитростно хлопает густыми ресничками и невинно дует розовые губки, выглядывая из-за узких рыбьих спин мельтешащих и хихикающих одноклассниц (самой громкой хочется испачкать юбку). Тончик её из толпы вылавливает также просто, как рыбу из моря на безлюдном пляже. Зина, между прочим, в сочинении это упомянула. И то, что они два часа ловили, и то, что потом убегали от других рыбаков, и то, как потом купались около берега. Домой пришли мокрые и замёрзшие.       Точник забавно выпячивает нижнюю губу, игнорируя все нравоучения, льющиеся на него криком и гневом; Зина мыском туфли незаметно пинает рюкзак самой голосистой одноклассницы, которая немедленно предлагает то исключение, то порку, то ещё что-то. Фантазия у неё хорошая, но у Зины куда лучше. Они с Тончиком долго-долго смотрят друг другу в глаза — с больши-им секретным намеком. Он отрывисто кивает, и в этот же момент Грымза Изольдовна хватает его за ухо — не больно, но обидно, и тащит к директору. Напоследок Тончик показывает язык, прежде чем пропасть аж до начала урока.       Зина возвращается к игре в колечко, но уже без особого интереса.       Взрослые называют Тончика волчонком — мол, злой он, улицы воспитали, всякое такое… Зина эти глупости воспринимает исключительно в философском ключе: посмотрим, как они запоют, когда её мама придёт в школу вместо мамы Тончика. Та прийти не может — опять в запое, а вот зинина мама сразу тут порядок наведёт. Или дядь Жила придёт, это даже весело будет; Тончика потом с месяц никто вспоминать не станет. Побоятся.       Из-за идеальной Зиночки в школу родителей не вызывают, а у Тончика это явление постоянное — то кеды надо на туфли сменить, то джинсы на брюки, то олимпийку носить нельзя… Сплошные придирки. Он же не виноват, что другой одежды нет. Грымза Изольдовна мягко приобнимает Зину за плечи. Это должно быть мягко, но на деле Зине кажется, будто её обнимают острые отсыревшие ветки, ветхие и очень старые.       — Зиночка, — учительница кривит тонкие губы, — пересядь, пожалуйста, к Анатолию. Он совсем от рук отбился.       Анатолий, который совсем уже от рук отбился, сидит на последней парте в конце класса, с распухшим красным ухом, всё ещё в олимпийке, штанах, кедах и всём не том, и лукаво щерит рот в зубастой улыбке, где одного зуба не хватает. Зина морщится, но садится.       — Дурак, — шипит она недовольно, когда он наступает грязным кедом ей на ногу.       — Сама дура, — с готовностью отвечает Тончик и резко сдёргивает бант с волос. Зина хмурится и прячет улыбку — бант ей очень надоел.       Перед партой Грымза Изольдовна медленно бредёт к доске с учебником под мышкой. Под партой Тончик передаёт Зине половину жвачки за двадцать копеек. На середине парты лежит второе летнее сочинение — написанное специально коряво и второе задание по математике — написанное специально ровно.       Жвачку они жуют до конца дня.