Страшные истории с вашего двора

Когда-то у Саши были мама и папа. Папа был добрым, ходил на работу и часто ездил в командировки. А мама была красивой и всегда улыбалась. Она часто варила по вечерам золотистые макароны со сливочным маслом. Они очень нравились Саше. Папа приезжал к ужину, и вся семья вместе обедала за кухонным столом. А потом мама умерла. У Саши больше не было мамы. И тогда папа привёл другую маму. Тётю Иру. Она тоже была красивой. Папа часто уезжал на работу, и тогда новая мама оставалась с Сашей. Ира тоже готовила макароны. Вкусные. Но почему-то зелёные. Женщина варила их в своей маленькой жёлтой кастрюльке, а потом аккуратно выкладывала на тарелку. Сгусток тёмных, упругих макарон. Одни были побольше, другие же были совсем тонкие, как спагетти. Но, приглядевшись, в них всегда можно было заметить ровное отверстие точно посередине, независимо от толщины. Саша отказывалась есть макароны. Она смотрела на них своими большими, как у её покойной мамы, глазами и просила папу тоже их не трогать. Но папа не слушал. Он разувался на пороге, мыл руки в ванной, а затем садился за стол и ел иринины макароны, уговаривая дочку поужинать с ним. Но Саша не слушала. Она лишь молчаливо наблюдала, не двигаясь, как юркие склизкие обрубки резко исчезали у папы во рту. Как дождевые черви, заползающие в свои земляные норы. Однажды папа уехал в командировку, снова оставив Сашу с Ирой. Он наклонился тогда к своей дочери, обнимая, целуя тем самым ртом, которым накануне ел макароны. "Не волнуйся, солнышко, скоро увидимся." Глухо хлопнул дверью и ушёл на долгий десяток дней. Время тянулось бесконечно. И Саша вдруг поняла. В доме постоянно что-то менялось. На смену разбитой и треснувшей посуде приходила новая. Фотографии с мамой пропали со стен, теперь там были только папа и Саша (а скоро должна появиться и Ира). Где-то в квартире отдирались обои, которые отец обещал по приезду переклеить. Всё новое. Как будто и не было ничего до этого. Не было сашиной улыбающейся мамы. Но одно оставалось неизменным: дома было пусто. Ира постоянно куда-то уходила. Это происходило внезапно. Иногда рано утром, пока девочка была в школе. Но чаще к вечеру, пока ещё длился дневной сон. Саша обедала (что угодно, только не макароны!), ложилась спать, а когда просыпалась - Ирина уже была на кухне. Будто ничего не случалось. Но если ничего не случалось, почему её одежда пачкалась в земле? Почему она так странно улыбалась, моя потрёпанную жёлтую кастрюлю? Один раз девочка проснулась ночью. Она встала за стаканом воды. Было тихо. Слишком тихо. Дверь квартиры была легонько прикрыта (сашины ключи так и остались лежать на тумбочке), а с порога куда-то загадочным образом пропала пара ботинок. Тёмных, как ночная чернота, пропитавшая насквозь квартиру, ботинок. Пришлось лечь спать. Конечно, утром, после пробуждения, всё не казалось таким тревожным. Комнаты наполнились обычным дневным светом, на пороге стояли обычные кожаные ботинки, а на кухне, на самой что ни наесть обычной кухне, стояла обычная женщина, склонившись над раковиной. И можно было бы подойти и просто спросить, где та пропадала ночью, а в ответ получить какое-нибудь до глупости пустяковое объяснение, после которого можно пойти завтракать, по-доброму смотря друг другу в глаза. Если бы женщина, которую Саша должна была называть мамой, так жутко не улыбалась, обнажая зубы, как будто собиралась прокусить кому-то шею. Кому-то невидимому. Тому, кто постоянно становился за чужую спину, стоило только сказать что-либо, обронить или просто привлечь ирино внимание. Она улыбалась, моя посуду, улыбалась, часто бубня себе что-то под нос и она так же улыбалась, когда папа ел макароны. А потом она улыбалась ещё и тогда, когда Саша захотела спросить. Так не могло долго продолжаться. В один день, когда Ира снова ушла, Саша незаметно увязалась за ней, осторожно открыв дверь после того, как знакомый силуэт, не оборачиваясь, удалился из обзора окна. Женщина уходила всё дальше и дальше. Она шла пешком, налегке, лишь неся в руках скомканный пакет. Саша прошла один квартал, потом другой. Прошла свою школу, прошла магазин, в который она часто ходила с мамой. Это было очень далеко. Слишком. Внезапно женщина зашла за большие ворота. А на большая воротах была большая табличка с большими буквами. На табличке было написано "Кладбище". Девочка знала, что такое "кладбище". Это страшное и мрачное место. Но ей было слишком любопытно, чтобы просто так отступать. А там, в глубине, между маленькими оградками с заострёнными пиками, стояла, наклонившись, Ирина. Саша спряталась за гладким могильным камнем, украдкой поглядывая на разворошённую землю, валявшуюся комьями у больших женских ног. Почти такими же большими, как у мамы. Ира стояла над тёмным надгробным камнем и откуда-то вытаскивала странные провода, мотая их прямо себе на шею. Она ожесточённо дергалась, выдирая махорчатые ветви трясущимися руками. Плечи ходили ходуном, а грудь часто вздымалась. Крупные провода ветвились, распадались на множество маленьких проводков, с которых так же, как и с больших, текла какая-то жидкость... Мамочка. Её бедная мёртвая мамочка, которая смотрела прямо в большие детские глаза. Вот только у неё больше не было глаз. На их месте зияла мгла. Мгла, забравшая цвет с лица сашиной мамочки. Мгла, пожиравшая девочку, пока её новая мама выдирала вены из разодранного трупа со свежей могилы. Зелёные вены. Прямо как макароны. С маминой могилы. У Саши больше не было сил смотреть. Она выползла с кладбища, за оградку, чувствуя, как застрял собственный крик, как тошнит, как трясёт, как страшно, как нет сил, как ушла земля из-под ног, как не хочется этого видеть. Она сорвалась на бег. Домой. Домой. Домой, домой, домой! Саша вбежала в открытую дверь, трясущимися руками запирая неподдающиеся замки. Детское тело сползло по стенке, так и оставшись там до утра. Ира так и не пришла на ночь. А утром должен был приехать папа. Ключ повернулся в двери, распахивая её настежь. На пороге стояла женщина. В тёмном мусорном пакете лежала свежая порция макарон, с которых капала густая, алая влага.

****

Через несколько дней Вадим, только пришедший с работы, открывал входную дверь собственной квартиры. На пороге его встретила радостная, улыбавшаяся невеста, забравшая у него верхнюю одежду. А на кухне Вадима уже ждала порция ещё горячих макарон, сваренных в потёртой кастрюльке. Говорят, что были они тонкие и синие, прямо как вены маленькой девочки. Но какая разница? Вкусно же, правда?