***
Рита давненько не работала с бумажными картами и теперь с лёгким трепетом вглядывалась в изолинии и распечатанные аэроснимки, предоставленные Николаем Фёдоровичем. Данные семидесятых годов не перевели в электронный вид, а прежде, чем делать топосъёмку, необходимо изучить старые материалы. Рита вчитывалась в отчёты карасукских и балясненских экологов и всё сильнее хмурилась, куря одну стику за другой. Эксперты чёрным по белому писали: гидрологический режим Карасу, питающей три региона, будет нарушен. В зоне затопления образуется не просто водохранилище, а зарастающее болото. Берега начнут обрушаться, и, учитывая общую сейсмическую нестабильность Алтае-Аянской горной страны, становилось жутковато от перспектив частых землетрясений. Кроме этого в зону затопления попадали природные памятники: выходы столбчатого базальта, острова чёрных тополей и места зимовки змей республики. А уж говорить об обмелении речушек и уходе вглубь грунтовых вод и вовсе не было нужды. А теперь регион хотел снова испытать судьбу и природу на прочность, достроив ГЭС. Хотя уже было понятно, что электричества она даст с гулькин нос. Но кому-то на свечной заводик хватит. ― Там ужин сделали, Маргарита Алексеевна. Пойдёмте. ― Рита подняла голову и сдвинула на нос круглые очки: в последние годы у неё стремительно развилась дальнозоркость. Перед ней стоял чем-то довольный Илья и пристально смотрел на неё. ― Спасибо. ― Она огляделась и поняла, что провела за картами, отчётами и планированием выездов почти целый день. Солнце падало за бескрайнее море тайги, в воздухе ощущалась подступающая вечерняя прохлада, а ласточки кричали кто во что горазд. ― Что сегодня на ужин? ― Рита направилась на кухню и думала, что Илья обгонит её, но он просто шёл чуть впереди и, казалось, никуда не спешил. ― Суп из бобра, ― гордо ухмыльнулся Илья и покрутил большой головой. ― Наваристый. ― Начальник моей первой выездной практики запретил ставить силки на сусликов. Я его не послушала. ― Рита вдруг с нежностью вспомнила, как ярился Женя Лащенко в девяносто шестом году, когда она пожаловалась на качество тушёнки и предложила поохотиться. Ох, как он её тогда бесил! Неимоверно, до трясучки и желания воткнуть палеонтологический скребок ему в печень. Если бы кто-то тогда сказал Рите, что уже через неделю она влюбится в этого Кощея, чахнущего над костями степного мамонта, она бы подралась с этим человеком. Илья промолчал и тенью проскользнул на кухню, успев урвать себе полную миску пахнущего рыбой супа. Рите уже доводилось пробовать похлёбку из бобриного хвоста, но в этот раз еда была выше всяких похвал. И она плохо представляла, как впихнёт в себя ещё и закуски на вечерних посиделках. Рита оказалась права: этим вечером стол у костра снова ломился так, будто они играли цыганскую свадьбу. Пока ещё никто не танцевал и не прыгал голышом через костёр, но близился Иван Купала, и Рита была уверена, что кто-то обязательно захочет вспомнить традиции предков. Она ставила на Адама Антонова, опоздавшего на сборище и тут же выпившего пару штрафных стопок. Следом явилась раскрасневшаяся и растрёпанная Наташа Нехлюдова. Она села вроде бы далеко от Адама, но только на первый взгляд. Настраивая гитару, Рита усмехнулась. Насчёт Адама и Наташи всё было понятно с самого начала, но она тактично притворилась слепой и глухой ещё в самолёте. Какое ей дело до личной жизни других? Она и сама не святая. А вот Николаю Фёдоровичу негласный ухажёр дочери явно не очень нравился. Он то и дело бросал взгляд на Адама и Наташу, но ничего не говорил. Остальные вроде бы ничего не замечали или хорошо притворялись. Во всяком случае, пока внимание карасукских биологов было приковано к Рите. А ведь она даже ещё не начала петь. Рита старалась разнообразить свой репертуар и для каждой экспедиции учила что-то новое. А сейчас, после долгого перерыва, старательно репетировала и запаслась табами, откопав в родительской квартире много старых ещё со студенчества и аспирантуры. Но она никак не ожидала, что «Голубая трава» ― странная песня, если не знать сказку-вдохновение, так проймёт всех, погрузив едва ли не в медитативный транс. Песни Риты всегда пользовались успехом, но вчера у костра её саму до костей пробрало выражение лиц собравшихся. Казалось, они полностью погрузились в себя, и каждый услышал, а может, даже увидел в пламени костра что-то своё. Это происшествие немного напугало Риту и напомнило случай в две тысячи пятнадцатом, когда партия Института проводила геологоразведку месторождений адаманта на Качурке и наткнулась на огромное железорудное тело, залегавшее, казалось, под всей тундрой. Геологи тогда остановились в стойбище эрси, принявших чужаков на удивление спокойно, хоть и настороженно. И после того, как Рита спела, пожилая шаманка Умси сказала: «Ты не отсюда, Най-эква, женщина огня, и я не про нашу землю». Тогда Рита много выпила и не обратила внимания на слова шаманки. А сейчас задумалась. Пламя костра взметнулось, а тени ивняка загустели, лишившись последних лучей долгого летнего солнца. Рита подняла голову и увидела, что неподалёку расположился с гитарой Илья. Он что-то наигрывал, и Рита удивилась, что при общем добротном виде «Ямахи», на ней стояли самые дешёвые нейлоновые струны. Да и сам инструмент нуждался в настройке. ― Надо лады опускать, тона поднимать, ― произнесла Рита, внимательно посмотрев на Илью. Тот перестал играть и резко поднял голову. ― Давай помогу. ― Она подсела к нему. ― Камертона у меня, к сожалению, нет, я привыкла обходиться без него, да и интернет здесь не работает. Поэтому настроим на слух. Зажимай пятую струну на пятом ладу и проигрывай шестую и пятую по очереди. Колок подкрутить не забудь! Илья молча выполнял указания, и Рита заметила, что он явно освоил этот метод самостоятельно, но вот практики и музыкального слуха пока не хватало для точной настройки. Ну и пусть будет приблизительно, Рита поможет. Пока они настраивали гитару Ильи, из темноты возникла, словно принесла её с собой, Ярослава. Отряхнув куртку, она поставила на стол тарелки с бобриными котлетами и костями. ― Духов тожэ надо покормить, ― пробормотала Ярослава, бросив бобровый позвонок в золу с тлеющими углями у края очага. Инесса закатила глаза, но Рита заметила, что, когда Каргина отвернулась, младшая украдкой бросила в костёр ребро бобра. ― Ну вот, теперь можешь играть, ― улыбнулась Рита, когда Илья настроил последнюю струну в унисон с первой. ― Что будешь петь? ― А дайте табы ― выберу. ― В тёмных глазах Ильи отражался огонь, и от вида его невозмутимого лица становилось несколько не по себе. Словно тени, сброшенные Ярославой, переметнулись к нему. Рита протянула парню пухлую стопку измятых и кое-где пожелтевших листов. Илья покопался в них, похмыкал, покрутил головой, отбросил за спину собранные в хвост волосы и, выбрав самый замызганный листок, начал играть резкие, тяжёлые, будто хрипящие ноты. Рита вздрогнула: она поняла, какую песню выбрал Илья. ― Жратый народище мацает свет, пузырные жопы, лихие дела. Я в лужу упал, чтоб не видеть ваш нет, но там отражаются ваши тела. ― Илья пел надрывно, отчаянно, отлично копируя экспрессивную манеру Егора Летова. ― Что этот мелкий себе позволяет! ― Адам уже заложил за воротник и теперь злобно поглядывал на истошно поющего Илью. Судя по Антонову, ему необходимо было с кем-то поругаться. Но Рита не собиралась давать ему такой возможности и шикнула, нагнувшись к самому уху Адама: ― Дайте мальчику спеть! Все мы когда-нибудь хотели, чтобы нас услышали. ― Поганая жизнь, поганая нить, козырная харя картавой толпы. Я лезу на стену, меня не убить, но я протыкаюсь на ваши пупы. Рита чувствовала, что Илья не просто провоцирует «взрослое» сообщество биологов, слушавших его на удивление внимательно. У самой Риты на душе скребли кошки, будто она подбила Илью спеть нечто неприятное. Ведь она дала ему табы на выбор. Но ей отчего-то казалось, что свободного выбора в жизни у парня было немного. Рита оглядела собравшихся. Николай Фёдорович прихлёбывал чай, Катя и Миша Романовы усмехались, кивая Илье, Баринов, сгорбившись, не замечал, казалось, ничего, а молчаливая Елена рассеянно поглаживала округлый живот. Вот если с остальными Рите было всё более-менее ясно, то понять, кто такая Елена, она не могла. Спокойная, улыбчивая, она мало разговаривала и всё больше проводила время в доме Горыныча или уходила в лес, но никогда ― на луга за Курьинку. Что бы это значило? ― Могучие кучи, стальные ряды, на кухне свинеет моя одиночь. Кого-то убили, кого-то нашли, и снова свинеет моя одиночь. Странные, многогранные, местами жутковатые строчки улетали во тьму, а Илья даже прикрыл глаза, но Рита видела, как он то и дело стрелял взглядом в Ярославу. А иногда чувствовала внимание на себе. Ох, Илья, чего же ты хочешь добиться? Что у тебя на сердце? ― Во имя идущих и обречённых, во имя орущих и запрещённых, во имя опасных, во имя заразных, во имя крамольных — ВО ИМЯ МЕНЯ! Рита вздрогнула, понимая, что Илья сейчас допоёт, а она так и не поняла, что он хотел сказать. Я в лужу упал, меня не убить, во имя меня. Эти строки запомнились ей больше всего, врезались в память, оставляя мутный осадок и тянущее чувство беспокойства и надвигающейся беды. Неужели Евгений Николаевич, её Женя, тем самым летом чувствовал то же самое, когда она пела «Безобразную Эльзу»? «Ты многое скрываешь, Илья, ― подумала Рита, глядя на парня, без зазрения совести наливавшего себе в исцарапанную подарочную кружку спирт. ― Что же ты ещё споёшь про себя?» Она уже хотела аккуратно поинтересоваться у Ильи, чем его привлекла эта песня, но в этот момент Николай Фёдорович икнул и произнёс: ― Хорошо спел, Илюш. ― И повернулся к Рите. ― А за вами должок, Маргарита Алексеевна. ― Его глаза озорно блеснули. ― Что вы скажете про фольклор геологов?Глава 6. Айвазов
6 января 2022 г. в 17:00
Примечания:
Музыка: «Гражданская Оборона» ― Пошли вы все на х#й.
Утро второго дня экспедиции чего-то было не очень. Ярослава открыла глаза и поняла, что лежит на полу. За ночь надувной матрас спустился, видимо, всё же стоило купить новый. Стараясь не кряхтеть от неразгибающейся спины и чувствуя себя древней старухой, Ярослава вышла на крыльцо, как была в длинной рубашке, и закурила. Утренний холод вцепился в голые ноги бешеной лисой, но Ярослава только улыбнулась и посмотрела на умытое туманами небо, подставив лицо первым лучам солнца. В кустах пели соловьи и мухоловки, а у береговых сетей мелькали закутанные в дождевики орнитологи: дети подрывались в половине пятого, Баринов своих учеников не щадил.
— На зарэ я выйду в туман, на зарэ покину приют, — пропела себе под нос Ярослава и поморщилась: собственный акцент в песнях звучал особенно резко. Нет уж, лучше петь шорские и алтайские песни на родном языке.
На Курьинском хребте вдалеке из распадков поднимались испарения. Ярослава затянулась и прислушалась к голосу Матушки-Земли. Пусть не её родная Гория, но здесь земля пела по-особенному, совсем не как в городе. В ещё сонной голове обрывки видений не желали складываться на мережке, а из всех, кто был ей интересен, Ярослава могла отследить только Наташу, спавшую сейчас на верхней полке в новом домике.
А вот Рита никак не желала поддаваться, сколько бы Ярослава ни старалась. Словно натыкалась на глухую стену, из-за которой едва-едва слышались слабые отголоски, похожие на пение чужой земли. Странной и непостижимой настолько, что когда Ярослава вчера вечером попробовала «прочитать» Риту, то заработала только приступ головной боли и едва не блеванула прямо на жаровню с люля-кебабом, настолько сильный откат получила. Что было предельно странно: в мире обитало не так много существ, не поддававшихся ведовской мережке. Но проблема заключалась в том, что никем из них Рита быть не могла. Разве только...
— Яся, мени погано! — В мысли ворвался нарочито жалобный возглас Громовой, которая села на кровати, потёрла лицо руками и принюхалась к духу перегара в домике.
— Плохо? — сочувственно усмехнулась Ярослава, глядя на то, как Рита, морщась, дышала в ладони и поднималась. — Давно спирт нэ пила?
— Четыре года. Как двенадцать лет в Азкабане. — Рита подошла к ней, глубоко вздохнула, бросив взгляд на стелющийся над рекой туман, и закурила айкос. У Ярославы тоже такой был, но искать его среди вещей неохота. «Прима» лучше. — Хорошо вчера посидели. Уютненько. По-семейному время провели.
«Ага, по-семейному, — хотелось сказать Ярославе. — Так по-семейному, что Инесса ушла спать неизвестно куда. И непонятно, с кем. А ведь ей с утра дежурить».
Осознание, что дочь будет кашеварить на всех, вызвало желание смеяться до потери пульса и заварить себе «бич-пакет». Потому что даже острая говяжья лапша будет вкуснее стряпни Инессы Генриховны. Ярослава затушила сигарету. Нет, дочь умела готовить, но получалось у неё всегда ни шатко ни валко. Она совсем не старалась, и Ярославе оставалось только уповать, что экспедиционный долг заставит Инессу приготовить еду нормально. А не испортить всё, желая насолить матери.
В домике заворочалась Наташа: ботаники тоже были ранними пташками. Склонив к плечу голову, Ярослава прислушивалась к возне и гадала, как получше подступиться к Нехлюдовой. Ведь не просто же так ту потянуло в лог. Хорошо, хоть она с огоньками не встретилась, а то Катя обмолвилась, что в этом году они зачастили по Курьинке спускаться чуть ли не до самой Карасу. Но из поймы не поднимались, и на том спасибо. Ни к чему детей лишний раз пугать, не все любили полевые условия и биостанцию. А узнай они, кто обитает в «Курье» на самом деле, бежали бы, сверкая пятками до самой Лосевки.
«Эта не испугается. ― Ярослава, прищурившись, смотрела на растрёпанную со сна Наташу, чьи короткие светло-русые волосы сбились в колтун на одну сторону. ― Внучка тётки Евдокии, Земля ей пухом, не может испугаться. Проверим-поглядим».
Из трубы кухни-аила начал куриться дымок: похоже, Инесса подняла задницу и принялась готовить завтрак. Лишь бы напарник и костровой ей помогли. И стоит узнать, что поделывает Айвазов. В висок стрельнуло, и Ярослава поморщилась: как только она принималась слишком много думать о свалившемся как снег на голову пацане, у неё начиналась жуткая мигрень. А ведь она даже не пробовала посмотреть на мережке, что он из себя представляет. Айна знает, что творилось, но иметь дело с Айвазовым не хотелось до тошноты, но при этом парень манил, словно неграбленный курган в плохом месте. Мало ли, какие сокровища там можно найти? И всё равно, что айны кружат удушливым липким маревом вокруг.
Первое, что Ярослава увидела на кухне, был бобр. Молодой, но мясистый, он лежал на столе и смотрел на неё мутными глазами. Студент-истопник расположился подальше от туши, а второй дежурный помешивал закипавшую на плите воду с сухим молоком, куда Инесса с тоской на бледном лице всыпала пшёнку. А на лавке впритык к бобру сидел и сверлил Ярославу взглядом Айвазов.
― Ты в курсэ, что Лисьэ-Лосиный заказник, на тэрритории которого находится биостанция, был организован для охраны и воспроизводства бобра? ― Ярослава за годы полевых работ со школьниками повидала всякий контингент, но даже с откровенными отморозками не было так сложно. И совершенно непонятно, какие штуки ожидать ещё.
― Бобёр жирный, откормленный, ― спокойно отозвался Айвазов. ― На пару дней хватит. А охотиться мне можно. Как представителю малых коренных народов. Традиционный промысел, Ярослава Ростиславовна.
― Раздэлывать его ты будэшь? ― Ярославе стало даже интересно, что ещё пацан выкинет. Голова наливалась свинцом, к горлу подкатывал комок, но сдаваться она не собиралась.
― Нет. Я мужчина, я добыл. ― Айвазов смотрел, не моргая, на Ярославу, и от взгляда тёмных глаз со знакомого лица становилось тошно. Хотелось отодвинуться, закрыться, но на мережке стояла оглушающая тишина. Даже вездесущие духи будто попрятались, оставив свою шаманку один на один с призраком во плоти.
― Не можэшь готовить, тогда будэшь работать руками. ― Ярослава чуть улыбнулась, заметив промелькнувшее на лице Айвазова недоумение. Как вовремя вспомнился эпизод из собственного детства, когда начальник археологического отряда Дворца Пионеров наказывал особо строптивых учеников. ― В аилэ жарко, а у костра мэст мало. Сдэлай к обэду скамэйку!
― Я археолог, а не плотник. ― Пацан с вызовом посмотрел на Ярославу. Виски прострелило болью.
― Нэ сдэлаэшь ― будэшь сидэть на биостанции до конца экспэдиции. Ни сплавов, ни памятников нэ увидышь. А жаль, ― она вздохнула с нарочитым сожалением, ― вышэ по рэкэ на скалах большая писаница. Чэтыреста наскальных рисунков чэтвёртого вэка до нашэй эры. Но нэ хочэшь, как хочэшь… ― Ярослава развела руками, качнулась и закурила. Показала, что разговор исчерпан.
― Я сделаю скамейку, ― процедил сквозь зубы Айвазов. ― Я приехал сюда, чтобы стать археологом. И раз для этого надо построить вам, Ярослава Ростиславовна, трон, значит так тому и быть.
― Вот и умница, ― Ярослава развернулась и усмехнулась. Значит, пацан во что бы то ни стало хочет стать учёным. Интересно, с чего такая целеустремлённость? Мысль была, крутилась вокруг внешнего сходства Айвазова и Всеслава Бабогурова, но думать об этом пока было рано. ― А бобра я раздэлаю сама. — Айвазов после такого заявления неожиданно посмотрел на Ярославу с куда большим интересом и одобрением и даже промолчал, отправляясь на улицу.
За её спиной облегчённо выдохнули дежурные, даже Инесса, кажется, поглядела на мать с благодарностью. Ярослава усмехнулась и взялась за охотничий нож, который всегда возила с собой в экспедиции. Старый, с потёртой ручкой, на лезвии была едва-едва различима гравировка. Всё, что осталось на память от отца, о котором не хотелось думать.
К обеду бобр оказался разделан, расфасован по пакетам в леднике, а Ярослава перемазалась кровью и жиром с ног до головы. Бурые потёки засыхали на руках, а алые капли на лице и в волосах, по словам Инессы, говорили о том, что по голове матери прошёлся Раскольников с топором. Ярослава в ответ только пожала плечами и достала из пачки последнюю сигарету. Ну что поделать, раз она курила на природе в два раза больше, чем в городе? И во время разделки не заморачивалась лишний раз вымыть руки, перед тем, как покурить. Бактерий Ярослава не боялась. Бобр оказался на редкость чистым и без паразитов, по крайней мере, никакой посторонней живности она в нём не почувствовала. И хорошо.
С наслаждением впуская в лёгкие горький дым и мечтая вечерком набить трубку, Ярослава вышла из аила и встала, как вкопанная. А в следующую секунду воскликнула:
― Это, айна возьми, что такоэ? А? ― Дыхание сбилось, и Ярослава закашлялась, чувствуя буравящий взгляд Айвазова. Парень преспокойно сидел на столе, а у кострища стоял, накренившись, трухлявый старый пень, поросший трутовиками и ложными опятами.
― Скамэйка, ― безмятежно отозвался пацан, вытирая руки об и без того испачканную в земле и трухе рубашку. ― Как вы просылы. — Айвазов весьма точно скопировал её акцент.
― А эсли я с нэго упаду? ― Ярослава даже почти не была в ярости. Орать на Айвазова, похоже, смысла не имело, оставалось брать измором.
― Если упадёте, значит, поменяю пень. ― Пацан слез со стола и подошёл к Ярославе. Глядя на него сверху вниз, она одёрнула себя, что уж слишком изучающе на него смотрит. Ищет то, чего нет. Ведь нет же? И тут Айвазов выдал: ― Вы напоминаете мне мою бабушку.
― И чэм жэ? ― вскинулась Ярослава. Конечно, для семнадцатилетнего пацана она в сорок три уже древняя старуха, но не так же открыто об этом говорить. ― Я нэ собираюсь развлэкать тэбя на каникулах. Это экспэдиция, а нэ гости у бабушки!
― Бабушка выбросила меня с нарт во время аргиша, ― всё так же пристально глядя Ярославе в глаза, негромко произнёс Айвазов. ― Пока мама не видела. Хотела, чтобы меня сожрали дикие звери. Мне было полтора года.
«Традиции традициями, жизнь в тундре сурова, но мелкого пацана-то за что?» ― Ярослава отлично знала простой, но жестокий уклад жизни на мёрзлых просторах Качурки, когда трудно приходилось и чукчам, и ительменам, и эрси, но что-то ей подсказывало, что как раз мать сына любила. И крайней необходимости избавляться от него не было. Если только он не был от чужой крови, но ведь это даже хорошо, значит, сильный, вон, здоровый, как лось.
― Значит, ты бабушкэ уже тогда чэм-то нэ угодил! ― Она не станет жалеть пацана только из-за того, что у него было трудное детство. Иначе ножки свесит и решит, что ему закон не писан.
― Я был для неё лишним ртом, ― отозвался Айвазов. — От меня регулярно хотели избавиться.
― А ты многоэ нэ договариваэшь, ― решила пойти в наступление Ярослава. Сравнение с жестокой бабкой не задело её, но пацан позволял себе слишком много.
― Я не обязан.
― Придёт время, и мнэ всё будэт извэстно. ― Ярослава не видела ничего на мережке, не ощущала, кроме желания пойти и выпить. А потом поработать с картами и, наконец, поесть. И, не дожидаясь ответа Айвазова, она направилась к домику. Голова уже привычно наливалась болью.