ЛБТД

      У моих снов появился постоянный гость, так сказать, соведущий.       Я в принципе никогда не могла пожаловаться на недостаточную яркость фантазии или скучное, безынициативное воображение — мне всегда всего хватало. И сейчас хватало, только малость через край.       Потому как сны были очень живыми, очень подробными, очень яркими и…       И да.       Если Артур был ожившей мечтой диснеевской принцессы, то его отец — Господи, прости, — оказался влажной фантазией королевы «HBO». В том смысле, что у первой на прикроватной тумбочке стоит молочко с печеньем и розочка в вазочке, а у второй вместо тумбочки филиал секс-шопа.       Денис, который Сергеевич, с завидной регулярностью отмечался в моих сновидениях. Он снился мне, конечно, не каждую ночь, но пару раз в неделю непременно заглядывал, так сказать, на огонек, причем в сюжеты разных направленностей. Появился в боевике, укоризненно качая головой на врагов, появился в тихом спокойном сне про полеты в облаках — там он висел рядом этакой бестелесной сущностью. Он даже во сне, в котором я от маньяка-убийцы убегала, появился, правда, не совсем помню, что конкретно он там делал. Зато точно помню, чем все эти сны кончались.       Очень хорошо помню.       До ужаса просто.       И это очень мешало жить.       Потому что Артур никуда не делся. Он все также был рядом, все также приносил кофе, все также провожал в курилку и звал погулять после пар.       Вот только теперь я совершенно отчетливо понимала — не могу. И не только потому, что при каждом взгляде на него перед глазами вставало совсем другое лицо. Похожее, но другое.       Как это вообще случилось, я не понимаю.       И я честно пыталась выбросить из головы этот досадный эпизод. Мало ли, с кем не бывает. С той же вероятностью я могла бы запасть на одного из наших преподов, благо, что кандидаты были. Или, например, на врача. Результат был бы тот же, но я бы явно так сильно не переживала, даже, наверно, порадовалась бы, ведь это показывает, что чего-то мне в отношениях с Артуром явно не хватает, и это уже не мое воображение.       Вот только Денис не был ни преподом, ни врачом.       Он был, блин, отцом Артура.       А Артур был, вроде как, моим парнем.       И эта смысловая связь все больше напоминала тупик.       Но я с упорством барана шла на эти ворота, пытаясь. Пытаясь выкинуть из головы и Дениса, и Сергеевича, и вообще все, что было утром.       Я даже пижаму с зайчиками после стирки закинула в самый дальний угол, чтобы случайно не наткнуться.       Однако время шло, а моя странная одержимость идти не желала. Куда я только ее не пыталась послать, а все равно не уходила.       Даже Артур стал замечать, что что-то не так. Потому что раньше я не вздрагивала, стоило ему улыбнуться, не пыталась отстраниться, когда он брал меня за руку или обнимал.       Про поцелуи я вообще молчу.       Потому что я, правда, пыталась, но неизменно, стоило мне прикрыть глаза, когда его губы касались моих, как воображение принималось рисовать мне совсем другого человека, и я ничего не могла с этим поделать.       Нет, правда, был бы он кем угодно, то… То не было бы этой проблемы.       Но он был тем, кем был, и проблема была.       И была она совсем не в Артуре.       И в какой-то момент, я поняла, что все.       Больше не могу пытаться, больше не могу.       С этой болезнью — а иначе я не могла объяснить навязчивые фантазии о Денисе, который Сергеевич, неправильные, абсолютно невозможные фантазии — справиться не могу.       Выход был только один.       Почти три недели спустя памятной встречи с Денисом, который Сергеевич, который довел меня своим эфемерным присутствием до нервного тика и желания начать принимать снотворное, потому что говорят, что с ним спишь без снов, я пригласила Артура в кафе после пар. Артур несколько удивился, но я последние дни и так замечала его задумчивый взгляд, когда он думал, что я не обращаю на него внимания.       Мы заказали кофе, заняли столик.       Я вздохнула, открыла рот. Закрыла.       В моем воображении главным подвигом было на это решиться, а вот как именно я это сделаю, я как-то не придумала. К тому же, я первый раз собиралась отшить абсолютно прекрасного во всех отношениях парня, и как это сделать так, чтобы не слишком сильно его обидеть, я не представляла. Просто раньше меня не то чтобы занимал этот вопрос, да и с бывшими я обычно предпочитала не общаться. А Артура мне предстояло как минимум видеть, ведь учиться нам вместе еще четыре года…       — Я не знаю, как начать, — сказала, держась обеими руками за чашку.       А Артур вздохнул тоже и сказал:       — Я не хочу сам придумывать, поэтому ты просто начни с чего-нибудь, а там посмотрим.       Ничего не оставалось сделать, как начать с «чего-нибудь». И это «чего-нибудь» прозвучало очень шаблонно, едва оказалось произнесено вслух.       — Артур, ты совершенно замечательный…       Ну, что поделаешь, если я раньше действительно никогда не бросала хороших парней. Раньше как-то все проще было: если уж расставались, то с криками, истериками и взаимной ненавистью до конца месяца.       Артур скривился. Но предоставил мне и дальше озвучивать шаблонный монолог, не прервал, на что я очень надеялась, малодушно, но надеялась.       — И дело действительно не в тебе, правда, — продолжила, все также сжимая в руках чашку. — Ты замечательный, — повторила, глядя на то, как лопаются пузырьки молочной пенки, — и мне с тобой всегда было очень комфортно, очень хорошо. Но…       Повисла пауза, но Артур на этот раз не стал молчать и сказал:       — Но недостаточно хорошо, видимо, да?       И голос у него так прозвучал… Нет, не зло, не язвительно и даже не обиженно, он как-то вдруг стал очень пустым таким, будто вместо Артура со мной говорила его роботизированная версия, которая не умеет испытывать эмоции. Я даже посмотрела на него, вскинув на секунду глаза, но лицо также не дало мне ни единой подсказки.       А я возьми и скажи:       — Достаточно, но недостаточно.       И для меня в этом утверждении была логика, как ни странно.       Как ни странно, Артур, кажется, тоже ее увидел. Логику, в смысле.       Потому что спросил:       — Ты кого-то встретила, да?       — Да, — кивнула, и покрылась холодной испариной, потому что он тут же спросил:       — Кого?       К счастью, мне не пришлось отвечать, потому как Артур дернул головой и сказал:       — Нет, это меня не касается. И что теперь, ты хочешь встречаться с ним?       Я не удержалась, издала нервный смешок.       Представила себя и Дениса, который Сергеевич. Не в том постельно-горизонтальном виде, который снился мне уже три недели, заставляя просыпаться с испариной и ужасом от собственной фантазии, а вот так вот в кафе, вместе, сидящих над кофе.       Невозможно, даже подумать смешно.       — Упаси боже, — ответила, все еще видя перед глазами эту картину.       Брови Артура взлетели.       Да, я бы тоже удивилась.       — Ты замечательный, Артур, правда, но у нас с тобой вряд ли получится что-то большее, чем дружба, — сказала. — Потому что с этим человеком… Ничего не было, — вставила, потому как звучало очень неоднозначно, а мне не хотелось, чтобы Артур подумал обо мне еще хуже, чем думал сейчас. — Ничего не было, мы с ним вообще каких-то минут двадцать вместе провели и вряд ли когда-нибудь встретимся снова, но то, что я тогда почувствовала… Мне этого не хватает. С тобой, — я снова уткнулась взглядом в молочную пенку. А она уже почти вся полопалась.       Я пыталась обойти острые углы, быть иносказательной, пощадить чувства и вот это все. Зато Артур не пытался, сказал прямо:       — Возбуждения, ты наверно имеешь в виду.       Вот прям так и сказал. Не то, что я, мямля.       Все-таки хорошо, что когда я сильно смущаюсь, я не так чтобы краснею, только слегка розовею. И вообще в кафе жарко.       — Я пыталась, — произнесла и сама услышала, как это жалко.       Артур выдохнул, будто его отпустило напряжение. Как-то даже стал меньше, хотя ничего не изменилось.       — Я заметил, — улыбнулся он криво. — Думал, что ты просто смущаешься, и это пройдет, но все никак, почему-то, не проходило.       Вздохнула.       — Прости.       А Артур неожиданно протянул руку, коснулся холодными пальцами моих.       — Лиля, посмотри на меня, пожалуйста.       Нехотя, подняла голову. Смотреть на Артура было тяжело, еще тяжелее стало, когда шальная мысль в голове тихонечко намекнула, что вот этот излом бровей у него явно в отца.       — Ты ни в чем не виновата, — произнес он, продолжая касаться моей руки. — Я не обижаюсь и не держу на тебя зла. Наоборот, — он слегка запнулся, на мгновение отвел взгляд и снова посмотрел на меня. — Я думаю, что нужно огромное мужество, чтобы отважиться вот так прямо поговорить. И я очень не хочу, чтобы то, что у нас не получилось быть парой, испортило наши дружеские отношения.       Почему-то мне показалось, что не одна я тут пытаюсь.       На практике «не испортить наши дружеские отношения» вышло несколько сложнее.       То есть сначала все было нормально: мы преодолели этот момент неловкости, допили кофе и даже шутили. В целом, великий сложный разговор прошел даже почти что хорошо, по крайней мере, я такого финала не ожидала. Расстались мы тоже вполне себе прилично: я вызвала себе такси, Артур подождал, пока я сяду, и мы болтали о какой-то ерунде, как обычно, а потом обнялись на прощание.       И я даже поверила, что все будет хорошо, я избавлюсь от этих навязчивых мыслей про Дениса, который Сергеевич, и мы с Артуром станем просто хорошими друзьями. Этого самого, который Сергеевич, я, к слову, решила даже в мыслях не называть, чтобы не шандарахнуло.       А потом наступил следующий день, и моя вера подверглась серьезному испытанию.       Потому что, во-первых, я утром осознала, что произошло, и что я все-таки рассталась с Артуром из-за его отца. О чем даже думать было ужасно стыдно, и то, что Артур об этом не подозревал, уровень стыда ничуть не уменьшало. Я себя почувствовала какой-то извращенкой, которая запала на практически старика.       Потом, правда, одумалась, потому как посчитала и поняла, что тридцать восемь лет — это еще не старик. Это даже на пятнадцать лет меньше, чем возраст моих родителей. Артур говорил как-то, что его родители поженились очень рано, чуть ли не сразу после выпускного, и он родился ровненько через девять месяцев, а учитывая, что весной ему только исполнялось девятнадцать, его родителям не могло быть больше… Ну, математика никогда не была моей сильной стороной, так что я решила, что Денису сейчас где-то тридцать шесть или тридцать семь, ну, в крайнем случае, тридцать восемь.       Это же ведь не глубокая старость, а очень даже практически молодость. Ну так, с натяжечкой…       Во-вторых, я осознала, что это вчера никто еще ничего не знал. А вот когда я приду на пары, то наверняка кто-то узнает, и непременно спросит, что случилось. И я, конечно же, ничего никому не скажу, но буду знать, что бросила во всех отношениях чудесного, замечательного, голубая-мечта-диснеевской-принцессы парня из-за того, что не могу выбросить из головы его отца. Которого я и видела то почти что месяц назад один только раз.       В-третьих, я не знала, как смотреть Артуру в глаза. Это вчера все было нормально, может быть, потому что Артур еще не до конца понял, что произошло, или мозг его еще не уложил эту новую информацию, ведь есть же исследования, что травматичные события мозг обрабатывает не сразу, а выдает осознание дозировано, я, вон, только утром спохватилась.       Очень хотелось не пойти на пары, а вообще куда-нибудь залезть подальше и не выходить из дома хотя бы до Нового года, но выхода не было. Ведь если я не выйду из дома сегодня, то точно не выйду и завтра, и послезавтра, а там и у родителей появятся вопросы. Они, конечно, не слишком вникали в подробности моей жизни, их устраивал стабильно ровный положительный фон и отсутствие неприятностей, но то, что я уже несколько дней торчу дома, наверняка бы заметили. А если бы не заметили, то об этом точно доложила бы няня моих младших, та еще стервозина, которая как-то попыталась и меня начать воспитывать, но не на ту напала.       Поэтому я собралась, накрасилась, духами набрызгалась как в последний раз и побежала на пары.       Как оказалось, я зря переживала, что мне придется что-то рассказывать. Потому что все уже знали.       В догадках, кто и как им рассказал, я долго не мучилась: Катя быстренько сдала крысу, точнее, целую крысиную сеть. Как оказалось, вчера в кафе, где мы говорили с Артуром, были две девочки из нашего потока, и они очень сильно прислушивались к нашему разговору. Так сильно, что практически параллельно транслировали происходящее в мессенджерах подругам. Те рассказали своим друзьям, и вот он, результат.       Артур вел себя как совершеннейший джентльмен, не обращая внимания на шепотки, когда я села за парту не с ним, как обычно, а с Катей. И когда в курилку пошли вместе, но не держась за руки, как раньше, а просто рядом, тоже. И даже когда принес в перерыве кофе для меня.       — Артур, — вздохнула, глядя на бумажный стаканчик. — Ты не обязан…       — Лиля, — оборвал, — мы же друзья. Вчера же все решили.       Артур, видимо, действительно хотел, чтобы все было как прежде, только без романтической составляющей.       А я… а мне было ужасно, дико, душераздирающе стыдно.       Потому что смотрела я на руку Артура, а видела длинные пальцы того, которого нельзя называть. Волдеморт, блин.       И вот, казалось бы, когда только успела рассмотреть и запомнить, но рассмотрела же. И запомнила.       На свою голову.       И, несмотря на то, что мы договорились с Артуром оставаться друзьями, я не могла представить, как. Как я буду все также быть с ним рядом и не думать.       Поэтому я сделала то, чего сама так боялась: стала активно избегать ситуаций, в которых я могла остаться с Артуром наедине или хотя бы в близком замкнутом пространстве. Потому что пока рядом был кто-то еще, я могла отвлечься и увести свои мысли подальше от опасных далей отцов и детей, а вот стоило нам оказаться рядом, как срабатывала мысленная бомба и все. И привет.       Маневры по избеганию Артура мне вполне удавались чуть ли не до начала мая, а вот потом случилось фиаско.       Я за это время слегка расслабилась и уже не так усердно проверяла горизонт и выясняла, где в данный момент находится объект, поэтому пропустила явление, собственно, объекта народу в моем лице. На самом деле, это больше было похоже на засаду, потому что я даже еще ничего не успела понять, как меня цепко поймали за локоть и утащили под лестницу, по которой как раз спускалась.       Артур — а это, естественно, был он — нахмурился и сказал:       — Лиля.       Я очень удивленно и недоуменно посмотрела на него:       — Артур?       — Лиля, — повторил. — Мне кажется, или ты меня избегаешь?       Моргнула и на честном глазу ответила:       — Кажется, конечно.       Артур прищурился и этак с сомнением и, кажется, где-то даже насмешливо спросил:       — Значит, и на майские ко мне поедешь?       А я так не ожидала этой засады, и вообще врасплох меня застали, что ответила, не подумав:       — Конечно, поеду.       А Артур просиял улыбкой.       — Отлично! — воскликнул. — Поедем на Диме и Вите, они на машинах будут, сбор у меня в пятницу после пар. Не забудь только!       И ушел. Я бы сказала, повиливая бедрами, но я туда не смотрела, а вот две спускавшиеся по лестнице девчонки с потока, очень даже.       И вот только когда Артур ушел, я поняла, о чем он говорил.       С неделю назад он торжественно позвал нас на празднование своего дня рождения, который выпадал как раз на майские выходные. И праздновать его он собирался на даче, ведь обещали чуть ли не двадцать пять градусов тепла, и там места больше, и его мать хотела познакомиться с друзьями, и вообще это больше тихая домашняя посиделка должна была быть, чем громкая клубная тусня.       И я всю эту почти неделю усердно уклонялась от ответа, поеду я или нет, потому что я и сама не знала, хочу я этого или не то чтобы.       То есть, я-то хотела, но опасения, что, во-первых, там будет Денис, который Сергеевич, от мыслей о котором мою крышу только-только перестало рвать, и, во-вторых, слишком много Артура, — в общем, эти опасения здорово помогали в принятии решения не ехать.       А тут — вот…       Ведь моя теория сработала. Я действительно перестала постоянно фантазировать о Денисе, когда перестала тесно общаться с его сыном. Убрала из своей жизни напоминание, и вот он, результат.       Очень хотелось смалодушничать и не поехать, но… Но Артур таким довольным был, когда я согласилась, а мне и так было слишком стыдно и виновато, так что я решила решиться. К тому же, Артур сказал, что там будет его мама, а не оба его родителя, а раз там будет мама, то отец его вряд ли появится… Люди в разводе же не слишком любят общаться друг с другом, правда?       Вот этой мыслью я утешалась, глядя на календарь и видя, что выходные приближаются.       Проснулась как обычно раньше всех. И не важно, что накануне мы сидели до четырех утра почти что, едва не застав рассвет. Солнышко вот почти встало, а мы еще даже не легли. Видимо, это у меня такая карма — в доме Артура, где бы он ни был, вставать спозаранку.       Я долго гадала, как же выглядит его мать и вообще, что она за человек. И не только из-за того, кого нельзя было называть даже в мыслях, просто на всякий случай. Мне было интересно посмотреть на женщину, воспитавшую Артура таким, какой он был. И хотя Артур говорил, что отношения у них не то чтобы прохладные, просто не слишком близкие, мне все равно было интересно.       И пока ехали на дачу, я пыталась сложить в голове некий образ, который, в целом, складывался успешно, пока я не увидела ее воочию и не поняла, что ничего не угадала.       Разве что то, что она была блондинкой. Этакой идеально платиновой, даже корни, блин, были нужного, правильного оттенка, какой бывает только у натуральных блондинок. Даже стало как-то обидно, что ли.       Потому что про нее уж точно нельзя было сказать, что она чья-то мать. Мать Артура — а звали ее Оксаной — выглядела как его старшая сестра. Была тоже высокой, очень худой, но при этом не болезненно худой, а такой точеной, холеной, хорошо питающейся худой, я бы сказала. И она еще была красивой, да. И маникюр у нее был идеальный, и педикюр, и макияж, который был, но его как бы не было.       Я не завидовала, нет, ни капельки.       И если я удержалась, и челюсть моя при виде этой… женщины, наверно, все-таки, потому что девушкой у меня язык ее не повернется назвать, — так вот, челюсть моя при встрече не отвисла, сама собой горжусь, то когда мы прошли в дом, она все-таки рухнула.       Потому что нас встретил молодой человек, который вот ни разу не был ровесником Оксаны. Я бы даже сказала, он едва был нашим ровесником, может, чуть старше, и выглядел, как Кен без Барби, только со всеми вторичными половыми признаками. Я, конечно, туда не смотрела, но в том, что они там были, как-то не сомневалась. И если в первую секунду я подумала, что этот Кен может быть еще одним родственником Артура, братом там, дядей или еще кем, то когда Оксана к нему прильнула, а он совсем не по родственному положил руку на ее бедро, то стало ясно, что никакой он не родственник.       И еще, что идти по молоденьким — это у них определенно семейное. Как-то сразу вот то самое рыжеволосое видение вспомнилось.       К счастью, челюсть отвисла не только у меня, мы все ее синхронно потеряли. А Оксана так самодовольно улыбнулась, ничего не сказала, только комнаты предложила показать. И скептический взгляд Артура она с достоинством проигнорировала.       А потом мы — вечер же уже был, все-таки, ужинали, играли в карты, курили кальян — я думала, что Оксана будет возражать, но та, наоборот, учила ребят делать красивые колечки, а ее кавалер очень даже профессионально мешал коктейли. Расползлись мы, как было уже сказано под утро, и даже Артур перестал смотреть на Оксану и ее Кена мрачно.       А потом я проснулась, и на этот раз даже нельзя было кого-то конкретного обвинить, потому что девочки спали, как убитые, и на этот раз никто даже не храпел. Не было странных звуков, громких хлопков, звона мобильника, даже вибрации — и той не было. И надо было бы засыпать и спать дальше, но где тут.       Пришлось вставать, спускаться вниз, наливать себе кофе. Есть, как назло не хотелось, а ведь холодильник был забит всяким разным и вкусным. И даже не то чтобы сильно полезным.       Зато хотелось курить, а кто я, чтобы отказывать себе в удовлетворении базовых потребностей организма, враг, что ли? Надела кофту, взяла чьи-то — мои вчера пошли по руками и благополучно кончились — сигареты, зажигалку, вышла на улицу. Забралась на перила, закурила, прикрыла глаза.       Ну, чем не райская жизнь.       Вот только в эту райскую жизнь, возмутительно нарушая, вообще-то, благословенную лесную тишину, ворвался шум мотора и звук открывающихся ворот.       Меня заполнило дурное предчувствие.       По мере приближения трех внедорожников, предчувствие усиливалось.       Когда они остановились, и из одного из них вышел тот, которого нельзя называть, который почти что Волдеморт, который Сергеевич, который сейчас, в джинсах, белой футболке и темных очках, был меньше всего похож на отца взрослого сына, предчувствие совершило ритуальное самоубийство, ну а я чуть не грохнулась с перил.       А он так слегка остановился, повернув голову в сторону крыльца, улыбнулся и пошел открывать багажник.       И выглядел при этом так, что я как-то разом вспомнила все сны с его участием, и по телу мурашки побежали, и дрожь пробрала… и, словом, хорошо, что хватательные рефлексы еще обезьяны освоили, иначе и кофе, и сигарета осквернили бы собой тщательно выстроенную композицию из газона, цветов и камушков под перилами.       Пока я приходила в себя — хотя куда я приходила, я из себя и не выходила, вот что больше всего печалит — из других машин вышли еще люди, мной не опознанные, и эти люди тоже что-то выгружали из своих машин, общались между собой, и в целом им было очень даже хорошо.       Мне — не очень.       Потому что я вроде бы как и не хотела, но глаза сами собой следили за Денисом Сергеевичем. Как он достает из машины пакеты, и при этом напрягаются мышцы на руках, в футболке очень отчетливо видимые. Как он тянется закрыть багажник, и футболка задирается, открывая живот. А там, как бы, пресс. Который и у моих ровесников-то редко бывает, а у него был.       Ебаный стыд, Лиля, ебаный стыд.       И я, вообще, матом стараюсь не слишком много ругаться.       Но ситуация — именно что ебаный стыд.       Ну, хотя бы пижама у меня в этот раз приличная и без зайчиков. Зайчики свое отжили.       — Доброе утро, Лиля. Поможешь с дверью? — бросил, проходя мимо, Денис, который Сергеевич. Руки были загружены пакетами, которых даже как-то слишком много. Он остановился у двери, посмотрел выжидающе. Точнее, это я так решила, потому что очки темные с лица никто снимать не спешил.       — Здрасте, Денис Сергеевич, — преувеличено бодро отозвалась. Также бодро слезла с перил, чуть снова не свалившись. Кофе поставила на пол, подошла к двери, свободной рукой открыла.       — А курить, между прочим, вредно, — сказал Денис, который Сергеевич, проходя внутрь.       Фыркнула, отпустила дверь — и да, она поспешила закрыться и наподдала Сергеевичу прямо по обтянутой джинсами попе. Слегка так.       И нет, я туда совсем не смотрела.       И сделала это вообще-то не специально.       Я просто не рассчитала время, с кем не бывает-то.       Мимо моего наблюдательного пункта на перилах стали ходить неизвестные мне люди, я насчитала троих мужчин и двух женщин, все возраста родителей Артура. Как-то подспудно я ждала увидеть некое очередное создание, необязательно рыжеволосое, но никого, подходящего под образ из моей головы, не было. От этого стало как-то и легче, и тревожней одновременно.       Все, кто проходил мимо, здоровались, отвечала им тем же. И все, к слову, несли пакеты, полные, судя по всему, еды. Женщины — хотя я бы их все-таки девушками назвала, ну никак язык не поворачивался назвать их прям женщинами — попросили придержать им дверь, и вот с ними я убедилась, что из зоны поражения они вышли.       Учусь на своих ошибках.       Потом они все скрылись в доме, а я так и осталась на перилах. Потому что входить внутрь как-то резко расхотелось. И что мне там делать? Идти в комнату? Так там девочки спят. Сесть в гостиной, сделав вид, что ничего не происходит? Так это будет слишком наиграно.       Уж лучше и дальше курить на крыльце. Сигареты сейчас вообще казались единственным островком спокойствия.       Что чувствовать — я не знала. Вообще ничего не знала. И зря я надеялась, что эта дурацкая реакция со временем утихнет и исчезнет. И это расстраивало как-то.       За спиной хлопнула дверь, зашуршала брошенная на пол пачка сигарет. Щелкнула чужая зажигался — моя-то при мне была. Ну, как моя. Честно стащенная у кого-то в гостиной, но у нас с ребятами вообще быт со свойствами коммунизма, а если она была Оксаны или этого ее Кена, то сами виноваты, нефиг разбрасываться ценным ресурсом.       И почему-то я поняла, кто нагло курил мои — в смысле, честно присвоенные — сигареты. Даже несмотря на то, что этот кто-то остановился у двери, к перилам не подошел.       — А курить, между прочим, вредно, — сказала я зачем-то.       А он взял и отозвался веселым голосом:       — Да что ты говоришь. — И добавил: — Не выдашь меня, не выдам тебя.       Я даже не удержалась, повернулась, брови подняла.       К слову, Денис снял-таки очки с лица.       Повернулась и опять в этих невозможно синих глазах залипла. С преступно длинными ресницами — даже отсюда видно.       — Что, родители ругаться будут? — удивленно спросил мой рот, пока я не понимала, откуда во мне это вообще взялось. И этот тон, и заломанные брови, и вообще вот это все. Надо было встать и уйти, но почему-то не вставалось и не уходилось.       Денис вздохнул.       — Да нет, они сами в юности курили, — покачал головой. — Но Артуру я обещал бросить.       А у меня вырвалось:       — Так он же сам курит.       Денис кивнул, пожал одним плечом.       — А у нас вырос юный манипулятор, сказал, пока мы с Оксаной не бросим, он тоже не бросит.       А я тоже кивнула. Очень вписывалось в Артура.       Повисла тишина. Я снова повернулась лицом к лесу, задом к… дому, за моей спиной тоже замолкли. И я бы сказала, что там созерцают даль или любуются разгорающимся днем, слушают, там, тишину и пение птичек, но лопатками чувствовала взгляд, от которого очень хотелось поерзать, и в целом сидеть было неуютно. Радовало разве что то, что кофта на мне была длинная и свисала ниже уровня перил, на которых покоилось мое седалище, так что за тылы я была спокойна.       А вот за фронты, так сказать…       От одной мысли, что Денис Сергеевич стоит позади меня и в целом не так уж и далеко, становилось жарко. И тревожно. И хотелось обернуться. Очень-очень хотелось.       Но кто я такая, чтобы поддаваться мимолетным одержимостям, в конце-то концов. И нет, это вовсе не базовая потребность организма, которую нужно непременно удовлетворить.       От мыслей про удовлетворение стало совсем уж неуютно.       И вообще надо было, наверно, идти что-нибудь делать.       Завтрак, например, сообразить, какой-нибудь.       Так что я повернулась, но очень неловко и скованно — а попробуй тут не быть неловкой и скованной, когда объект твоей длительной одержимости вот тут прям и стоит, и перед ним палиться как бы не надо. Надо было всего-то ноги перекинуть через перила, повернуться попой на них, чтобы ноги свесились, и грациозной ланью спрыгнуть вниз.       Ну, если ланью я и была, то не грациозной, а немножко с признаками аутизма. Потому что ноги-то я перекинула, а потом как-то так внезапно соскользнула, попа моя полетела в сторону Оксаниных клумб под крыльцом.       И я в целом уже попрощалась и с ними, и со своим добрым именем, и вообще со всем — потому что планировала провалиться сквозь землю от стыда — но тут планы мои были порушены: Денис, который Сергеевич, умудрился в один рывок до меня добраться, схватить за капюшон кофты рукой, в которой, к счастью, не было сигареты, а другой поймать за талию и втянуть обратно на крыльцо.       Ни одна сигарета в процессе не пострадала.       О себе сказать того же не могу.       Потому как оказалась поймана между перилами, которые, предатели такие, теперь вот уже никуда не скользили, и Денисом — почему-то вот прямо сейчас добавлять привычное «который Сергеевич» вообще не хотелось, — который был неожиданно твердым, и ладно бы просто твердым, но об него вдребезги разбилось все то самообладание, что у меня оставалось.       Нет, я не бросилась на него с воплями.       Но желешкой себя сразу почувствовала.       И мне бы пошутить как-нибудь, сказать что-нибудь или еще что-то сделать, чтобы сгладить эту неловкость, но дернул же черт меня поднять голову и посмотреть вверх.       А там все, там глаза. Вот эти вот синие до невозможности.       И я ошиблась, ебаный стыд был не тогда, а вот сейчас. Прямо сейчас. Потому что во рту как-то сразу пересохло, в ушах зашумело, и кровь прилила к местам, куда ей бы, по-хорошему, не стоило бы приливать.       А Денис так как-то улыбнулся непонятно, краем губ, не то чтобы и улыбнулся вроде, но что-то похожее на улыбку это было точно, и так на меня посмотрел, что стало понятно: вот то, что я девочка, мне сейчас не помогло, и то, что кровь прилила куда надо, он отлично понял.       А потом, продолжая все также крепко держать за талию — держать или обнимать, тут уж как посмотреть, в любом случае, пути к отступлению были мне отрезаны — провел легонько подушечками пальцев по щеке, вроде бы волосы поправляя, убирая их в сторону, а чувство было, будто гладит, самым натуральным образом. Волосы послушно отвелись за ухо, а Денис вот теперь точно улыбнулся и сказал:       — Так лучше.       И оттолкнулся назад от перил, одновременно отпуская меня.       Я от неожиданности чуть снова равновесие не потеряла.       А он сделал еще одну затяжку, выдохнул, затушил сигарету в пепельнице и пошел к двери.       Уже заходя внутрь обернулся и бросил мимолетно так, будто только что вот этого всего не было:       — Мы по пути за пиццей заехали, накупили всякого. Приходи завтракать.       А я что.       А я ничего.       Я девушка простая.       Завтракать позвали — я и пошла. В конце концов, базовая потребность организма, и вот это вот все.       А что коленки до сих пор трясутся — ну так дело житейское, бывает. Правда, сигарету пришлось сначала докурить. И потом еще одну, исключительно для успокоения нервов.       Весь день прошел как в тумане.       Нет, я вроде бы вела себя нормально, даже не слишком дергано, никто ничего не заподозрил. Но весь день я будто плавала в каком-то тягучем горячем киселе, в котором мысли мешались и растягивались, плавились одна с другой. Ничем, кроме несколько заторможенной реакции, это не проявлялось, но ощущения все равно были странные. Будто я тут и не тут одновременно.       А еще — хотя, мне кажется, именно это и было причиной — я постоянно чувствовала на себе взгляд. Такой вот внимательный, слегка иронично-веселый, даже немножко насмешливый, но не по-злому насмешливый. И от него было никак не скрыться.       И я не уверена, что я бы этого хотела.       Явление Христа народу, в смысле, Дениса и компании, произвело фурор.       Я-то сначала надеялась, что Оксана, увидев бывшего мужа, поднапряжется там, заволнуется, будет бросать в его сторону гневные взгляды — ну, или как там должны вести себя бывшие жены — но ничего подобного. Они приветливо обнялись, Денис обнял даже Оксаниного Кена — оказалось, кстати, что его зовут Вадиком — и в целом все общались довольно мило и тепло.       Не могу сказать, что я была сильно разочарована происходящим, но все равно почему-то чувствовала себя обманутой. Хотя бы потому, что я как-то подспудно ожидала, что Оксана сейчас как разозлится, что Денис явился, нарушил их с Кеном, так сказать, уединение, и вытурит всю эту компанию в шею.       Но нет.       Фиг мне.       Или не фиг, тут как посмотреть.       Потому что не знаю, радовалась бы я, если бы они уехали.       Завтрак пиццей зашел на ура, особенно когда начались бои за последние куски. Я смотрела на то, как бесятся с нашими оболтусами друзья Оксаны и Дениса, и подозрительная мысль закрадывалась мне в голову: неизвестно, у кого из нас еще играло детство в попе. И то, что компания условно взрослых была в среднем лет на пятнадцать старше нас, в оправдание как-то не шла.       Даже наоборот.       После завтрака пиццей были бои водными пистолетами, и тут уже все бесились, как могли. Даже Оксана, хотя вот от нее я этого совсем не ожидала — все-таки, почтенная мать, зрелая львица и вот это вот все. Даже предыдущий вечер с кальяном и картами как-то больше вписывался в этот образ, но нет. Артур, к слову, этому не удивлялся и в целом, если не считать периодических закатанных глаз от подтрунивания родителей над ним, выглядел довольным.       Потом был обед и чай, потом все разбрелись валяться и отдыхать после активных водных игр, и я даже поспала немного, восстанавливая справедливость, а потом наступил вечер, и вместе с вечером наступило время шашлыков. Помимо нескольких ведер с маринованным мясом разных видов, из сумрака, как завещал Антон Городецкий, выползли не просто бутылки, а целые ящики, полные… Чего в них только не было. Ящики, как я поняла, привезли с собой опять же Денис и компания, потому как то, что привезли с собой мы, было уничтожено еще накануне, и подобного ассортимента раньше не наблюдалось.       И я бы сказала, что была очень осмотрительна и вообще сидела тихо в уголочке, и я даже почти что смогла, в смысле, сразу взяла бокал с шампанским и отошла в сторонку, уселась на пуфик у окна, и я бы так там и сидела, не заметь меня один из тех самых, что условно взрослые. Звали его, кажется, Игорь, и он, увидев, что бокал у меня как бы опустел и вообще я отрываюсь от коллектива, сунул в руки бокал с каким-то радостно оранжевым коктейлем, который на проверку оказался аперолем. А когда я вяло попыталась отказаться — вяло, потому что апероль я все-таки люблю — так громогласно не то возмутился, не то опечалился, что это заметили почти все, в том числе Артур, который тут же подскочил и стал спрашивать, в чем дело.       Пришлось примкнуть к коллективу обратно.       Ну и, как бы, обратной дороги у этого пути уже не было.       Я точно не знаю, кто именно предложил поиграть в крокодила, но уже через полчаса мы, поделившись на команды, то и дело начинали ржать как кони, когда кто-нибудь показывал что-нибудь ну очень нелепое. Учитывая средний градус горячительного в нашей крови и то, что компания подобралась все-таки ну очень близкая по духу, смешно было, в целом, от всего.       Мне Дима загадал, казалось бы, банальное «чудовище». Но либо я что-то показывала не так, либо кто-то был слишком не в кондиции, но показывала я не меньше десяти минут. При ограничении в три! Каких только предположений я не услышала, и пока я, обиженно насупившись, потому что называть меня взбесившимся богомолом — откуда они это взяли, я вообще не поняла — уж точно не стоило, не сказала, что я, вообще-то чудовище, не отгадали. А признание в том, что я чудовище, породило новую волну смеха, но тут уже я сама захохотала со всеми.       И поймала очередной взгляд Дениса. На этот раз такой искрящийся, веселый, как пузырьки в шампанском, когда смотришь на них, а они, подрагивая, стремятся ввысь, и я сама вдруг стала как эти пузырьки, и так легко стало и весело, что плюхалась на диван между девочками я, уже улыбаясь совершенно искренне.       И весь вечер прошел также — весело, тепло, будто так и надо.       А потом начала кружиться голова, сигнализируя, что, во-первых, с коктейлями пора притормозить, а во-вторых, неплохо было бы выйти на улицу, чтобы подышать свежим, непродымленным кальяном воздухом.       На заднем дворе дачи Артура стояли совершенно очаровательные лежаки, которые днем мы использовали как заграждения в бою, и я улеглась на один из них, самый сухой на ощупь. Предусмотрительно надела чей-то кардиган, и от него приятно пахло этаким неуловимым и тонким ароматом парфюма.       А на небе было столько звезд, сколько в городе никогда нельзя увидеть. И даже на курортах их нет, кто бы что ни говорил. Вот такое, усыпанное звездами небо можно было увидеть только за городом, только там, где нет высоток и фонарей, где нет маяков и круглосуточной подсветки.       И, видимо, как-то я замечталась, дрейфуя на коктейльно-звездных волнах, наслаждаясь тем, как легко скользит мысль от одного берега к другому, не цепляясь и не тормозя, плавно перетекая от одной темы к другой, потому что не заметила, как шум вечеринки, взрывы смеха и музыка стихли, и наступила тишина.       И я бы еще лежала так долго, наверно, потому что холодно мне не было, мне было тепло и красиво, но тут красоту над головой кто-то загородил.       Кто-то, кого-то я сначала не разглядела, а потом разглядела и улыбнулась.       И мне бы смутиться, замереть или еще что-то такое сделать, что обычно я делаю, но во мне все еще булькал коктейль, а перед глазами были звезды, что я просто улыбнулась.       Радостно так.       Чем, кажется, Дениса немало озадачила.       И он спросил:       — Тебе не холодно? — Не то чтобы растерянно, нет, такие, как он, вряд ли когда-либо чувствуют себя растерянно.       А я ответила:       — Не-а. — И улыбнулась шире. — Мне красиво.       Денис хмыкнул, поднял к небу голову, а я поймала блик лунного света, на мгновение отразившегося в его глазах.       Подумалось почему-то, что Денис очень органично вписывается в это «красиво».       — И правда, — произнес согласно, потом снова на меня посмотрел. — Там уже разошлись все спать.       — Все-все? — спросила.       Денис кивнул.       — Ну и пусть идут, — заявила. — Я спать не хочу.       И мне бы тут остановиться, не нести — нет, не чушь, но что-то, за что потом мне будет совершенно точно стыдно, правда, не понимала сейчас, почему будет стыдно, но что будет, знала точно, — но не хотелось.       А Денис присел рядом с моим лежаком на корточки, оказываясь на уровне лица, так, что мне больше не нужно было запрокидывать голову.       — И чего же ты хочешь? — спросил. А потом проказливо так улыбнулся, глаза даже как будто сверкнули, и добавил: — Чудовище.       — Картошечки, — выпалила прежде, чем подумать.       И, кажется, поставила рекорд по удивлению Дениса, так как глаза его немножко так расширились.       Явно не того он ожидал от меня услышать.       — Картошечки? — даже переспросил, моргнув.       — Картошечки, — уверенно произнесла я. — И коктейльчик. Клубничный.       А что, кушать-то действительно хотелось. Мы за этой вечерней вакханалией как-то и поужинать, как следует, забыли. Точнее, шашлыки были, и салаты были, но были давно и уже неправда.       А Денис снова улыбнулся так проказливо, мальчишечьи.       И поднялся на ноги резко, и руку протянул. Мне. Чтобы взялась и поднялась.       — Поехали тогда.       И теперь уже я удивленно моргнула.       — Куда?       — Как куда? — улыбнулся Денис. — За картошечкой.       А я… а я взяла и взяла. Руку, в смысле.       И заставили меня это сделать определенно коктейли. Те самые, которые булькали пузыриками в крови и желудке и вообще толкали на всякие глупости.       Именно они, да.       Картошечка была именно такой, какой должна была быть: горячей, соленой, снаружи твердой и мягонькой внутри. Исходящий из нее божественный запах заполнил всю машину сразу же, как хмурый, уставший работник Макавто протянул коричневый бумажный пакет, из которого чуть ли божественный свет не шел, и ангелы не пели.       И хорошо, потому что этот неземной аромат заглушил те запахи, что окутывали меня до этого и буквально сводили с ума.       Потому что я поняла, в чьем кардигане я до этого ходила.       Потому что машина пахла точно также — неуловимо, тонко, но очень вкусно и волнующе, будто отблеск парфюма, который кто-то нанес на себя и ушел, а комната до сих пор хранит этот шлейф в себе.       И я не могла подобрать слова, чтобы сказать, чем именно пахло, но это был запах этакого тревожного счастья, как когда ты видишь уведомление о пришедшем сообщении от человека, от которого ты уже отчаялся получить хоть что-то, и вот оно, перед глазами. И все внутри дрожит, и пальцы, прежде чем открыть сообщение, промахиваются, будто бы специально, а потом ты открываешь это сообщение, и струна внутри, напряженная, тугая, о которой ты и не догадывалась, внезапно распрямляется, и тебе становится так тепло и хорошо, будто бы ты никогда еще так себя в жизни не чувствовала.       Вот так пах кардиган.       И машина тоже.       И Денис.       И да, мне хватило благоразумия спросить, можно ли вообще-то ему за руль. Потому как видела в его руках бокал, и он никогда не был пустым.       А Денис мне на это улыбнулся белозубо и сказал:       — Это был сок.       Так что я, в целом, не волновалась.       Ну, по крайней мере, пока шла за ним к машине, и то, что он все еще вел меня за собой за руку, будто бы я коровка на привязи, меня тоже не волновало. Будто так и должно быть.       И то, что я даже телефон не взяла с собой, меня не тревожило.       И в этом тоже были виноваты коктейльчики, определенно.       А вот когда мы сели в машину, что-то внутри шевельнулось. Что-то, что откликалось на ночь, темный салон машины, запах и… и Дениса.       Который Сергеевич.       Правда, о последнем думать не хотелось. Не сейчас.       И я решила, что не буду. Может быть, позже, может быть, утром. Потому что сейчас, когда рядом не было никого, кто мог что-то не так подумать, когда вокруг была ночь, когда казалось, что рядом вообще никого нет, не только в пределах взгляда, а во всем мире вокруг, — я решила разрешить себе не думать.       Я сидела на переднем сидении, в пол оборота, щекой облокотившись на край спинки, подтянув колени к груди и предусмотрительно скинув шлепки. Сидение было кожаным, как и весь салон, в машине было жарко, но Денис включил кондиционер, и он слегка обдувал горячие щеки, и запах — о, этот запах.       И я дрейфовала, пока мы ехали, недолго, на самом деле, каких-то пятнадцать минут по пустым, тускло освещенным фонарями дорогам, а из динамиков доносилось что-то знакомое, но трудноопределяемое.       Не спрашивая, подкрутила громкость и услышала Нирвану.       А у меня, между прочим, даже футболка с ними есть.       А Денис, увидев, что меня как-то сразу стало покачивать в ритм, улыбнулся, и еще несколько раз нажал на кнопку громкости.       А потом заиграла «Smells like teen spirit», и вот тут уже я начала подпевать. И Денис тоже.       И это так… правильно ощущалось. Как будто, так и надо.       На парковку Макдональдса мы подъехали как раз тогда, когда Курт Кобейн заливисто так, с прихрипом кричал нам через динамики последние слова про отрицание.       — Внутрь или МакАвто? — спросил Денис, заруливая под большим светящимся в темноте призывным желтым светом знаком с дороги на парковку.       — МакАвто, — ответила.       Потому что не хотелось выходить из машины и терять эту трепетную уединенность.       Денис чуть кивнул, чуть улыбаясь, будто понимая, о чем я сейчас думаю. Хотя, надеюсь, не понимал. Потому что думала я о том, что руки у него очень красивые. И пальцы такие, как у скрипача, длинные, изящные. А длинные изящные пальцы всегда были моей слабостью, между прочим.       И пока мы ехали, я смотрела, как они держат руль — легко так, но крепко, и слегка поглаживают будто, осторожным, почти как порхание крыльев бабочки, вверх-вниз, вверх-вниз, и что-то внутри вместе с этим вверх-вниз вздрагивает в такт и ухает вниз, а потом снова вверх, и снова вниз, отзываясь.       И еще о том, что каждый его взгляд, как горячий воск, налипающий на кожу, но только его потом никто не будет сдирать резким движением, потому что это не эпиляция зоны бикини, а что-то другое, невыносимо приятное.       И да, про зону бикини я зря подумала. Но оно само как-то, клянусь.       А Денис, тем временем, спросил:       — Будешь еще что-нибудь?       Я покачала головой.       — Наггетсы? — улыбнулся Денис. Я снова покачала головой, и он улыбнулся шире. — Гамбургер? Чизбургер? Или, может быть, биг-тейсти?       И так он произнес это «биг-тейсти», что мне и картошку расхотелось. И вообще есть. Именно таким голосом Змей уговаривал Еву сорвать запретный плод, отвечаю.       — На ваш вкус, — сказала, на всякий случай сильнее сжимая коленки. И не потому что кто-то мог покуситься на то, что было между, а потому что существовала нехилая такая вероятность, что еще немножко уговоров этим голосом, и они сами разойдутся, словно мосты ночью в Петербурге.       Хотя, куда уж сильнее. Там, мне кажется, завтра вообще синяк будет.       А Денис, услышав, видимо, это вот «ваш», хмыкнул как-то, и, снова взявшись за руль, повел машину к окошку МакАвто.       И назаказывал. Столько, что можно было деревню прокормить: и чизбургер, и гамбургер, и биг-тейсти этот проклятый, и картошечку — две больших! — и коктейль клубничный, тоже большой, и стакан со спрайтом, и наггетсы, и даже мороженое.       — Ваш заказ, приятного аппетита, — уставше и вымученно жизнерадостно произнес парень моего возраста в фирменном колпаке и фартуке на окошке выдачи. Я даже со своего места, даже с условием того, что глаза мои видели очень неверно и вообще самовольно съезжали в сторонку, разглядела его мятое, хмурое лицо.       И пока мы ехали, я была главной по мороженому, потому что Денис заказал его в рожках, и нужно было следить, чтобы не оно никуда не упало и не испачкало обивку.       И я очень была на этом ответственном деле сосредоточена, даже на Дениса не смотрела. Ладно, каюсь, на руки иногда поглядывала.       Вот только я-то думала, что едем мы домой, а мы приехали совсем не домой. И поняла это только тогда, когда машина затормозила, а рядом было не крыльцо. И дома рядом нигде не было, и даже огоньков от фонарей, которые были возле ворот.       А Денис, тем временем, заглушил двигатель, опустил окна, и внутрь ворвался свежий ночной воздух, а я смогла выглянуть наружу.       Поняла только, что мы у озера. Вероятно, того самого, которое от дома просматривалось, если на задний двор выйти.       И как-то сразу стало немножко нервно, но при этом также немножечко весело.       Я, с любопытством осмотревшись, поняла, что подозрения были правильными: сбоку, чуть выше, чем позволяло посмотреть лобовое стекло, виднелся темный силуэт дома.       — А почему сюда?       Денис пожал плечами.       — Домой не хочется.       Как-то сразу перед глазами встали картины моего грядущего убиения и всяческих надругательств до самого, так сказать, акта убиения… От картин этих стало еще более не по себе, но уже по другой причине.       И веселости как-то сразу прибавилось.       Состроила самый-пресамый невинный вид — ребята, если б увидели, решили бы, что я окончательно спятила и вызвали бы мне либо экзорциста, либо психушку, — и спросила, моргнув для убедительности.       — И теперь вы меня жестоко убьете и в лесу закопаете?       Денис, который как раз через трубочку втянул немножко газировки, даже поперхнулся.       — А со всей этой едой мне тогда что делать? — ответил он, показывая на пакетище, который умостился у меня на коленях.       — Накормите, а потом убьете?       Денис рассмеялся, закатив глаза.       — Ешь давай, чудовище.       Ну, меня дважды просить не надо.       Начать я решила с мороженого, потому как оно рисковало все-таки закапать обивку, и хотя Денис вроде как спокойно реагировал на факт поедания еды внутри машины — а все мои знакомые, у кого была машина, на возможность пачкания их драгоценных салонов как-то одинаково все реагировали криками, нервами и дергающимся глазом, почему-то у всех именно левым, — думаю, что закапанное мороженым сидение его все-таки не порадует.       И вот тут я столкнулась с проблемой.       Этакой морально-этической.       От которой я даже покраснела слегка.       Хорошо, что я не сильно обычно краснею. И в темноте не видно, к тому же.       Потому что мысль о том, что я сейчас буду облизывать рожок с этой фирменной макдональсовской завитушкой, как-то разом вогнала меня в краску.       И на полпути остановила.       А вот Дениса нет.       И если мысль о том, как двусмысленно будет выглядеть облизывание мороженого, остановила меня на полпути, то вид Дениса, делающего то же самое, меня вообще парализовал.       Ебаный стыд, Лиля.       У меня даже дыхание перехватило. И жарко резко стало очень. И тело пронзил такой электрический разряд, что я удивилась, как только гром над нами не прогремел — потому что то, что происходило у меня внутри, только с грозой сравнить и можно было.       А Денис заметил, что я смотрю на него, приоткрыв рот, и мороженое застыло в нескольких сантиметрах рядом и вообще, кажется, забыто, и поднял бровь.       А потом протянул свободную руку и пальцами так аккуратненько коснулся подбородка и рот мне прикрыл.       И добавил:       — Ворона залетит.       И я все-таки вспыхнула.       Уж не знаю, какого я стала цвета, но явно это было что-то такое помидорно-свекольное, потому как щеки стали пылать так, что мне стало страшно. Они вообще такими горячими были только один раз, когда я кислотную маску на лице передержала. Тогда на них можно было яичницу жарить, а сейчас же, наверно, сразу мировой океан испарить, не меньше.       И я как-то резко сразу отвернулась и сосредоточилась на мороженом. И поняла, что облизывать его точно не буду, но где наша не пропадала? Вообще нигде, потому что наш девиз — находчивость!       И я взяла картошечку, благо, что ее много было, и ей стала есть мороженое. Как ложечкой.       И, кстати, это было очень вкусно.       Я даже глаза прикрыла.       А когда открыла, увидела, что Денис свое мороженое уже прикончил — еще бы, с таким-то быстрым и ловким, прости господи, языком, — и теперь смотрит на меня с любопытством.       И я не сдержалась.       — Хотите? — спросила.       — Хочу, — ответил Денис.       И глаза его при этом таким были… что мне повторно стало жарко. И я поспешно отвела взгляд и вообще сосредоточилась на том, чтобы ломтик окунуть в мороженое и хорошенечко его там извазюкать.       И, надеюсь, он именно про картошечку говорил.       Я протянула картошечку, всю покрытую холодным мороженым, Денису, и думала, что он у меня ее заберет, но вместо этого он накрыл мою руку своей, совсем-совсем накрыл, как куполом, — немудрено, с такими-то пальцами, — и положил картошину себе в рот.       И когда забирал, слегка коснулся губами моих пальцев.       А потом, как ни в чем не бывало, сказал:       — Правда, вкусно. — А глаза при этом смеялись, и уголок губ дрогнул в улыбке.       И я себя кроликом на рандеву с коброй почувствовала. Только кроликом, видимо, каким-то извращенным, потому что мне это чувство понравилось. Чувство, будто воздух вокруг наэлектризован так, что вот-вот заискрит голубоватыми искорками. Чувство, что этот самый воздух стал таким плотным, что любое движение придется совершать с усилием, продавливая его и двигая. Чувство, что что-то грядет, что-то, что мне определенно понравится.       Тягучее, волнующее ожидание.       Ну а кроликом — потому что Денис завораживал, гипнотизировал, даже особо ничего и не делая, просто глядя на меня своими невозможно синими глазами. В смысле, в темноте машины этого не было видно, они казались просто черными, но я-то знала, какие они на самом деле. В конце концов, они мне снились почти что каждый день.       И руку он при этом мою не отпустил, а я даже не заметила.       — Еще? — спросила, и голос мой дрогнул.       — Еще, — кивнул, продолжая улыбаться уголком губ, ответил Денис.       Отобрав обратно свою руку, я повторила процедуру извазюкивания, протянула картошину Денису, а тот снова повторил этот фокус — поймал губами мои пальцы, только на этот раз я почувствовала быстрое касание языка.       От неожиданности — и других молниеносных ощущений — я выдохнула, вздрогнула, сглотнула, и все как-то разом, и так, что пакет на коленях пошатнулся.       Денис сдвинулся, протягивая руку и ловя пакет, и оказался ближе — я бы даже сказала, что слишком близко, почти касаясь моего носа щекой.       И я снова почувствовала этот сводящий с ума запах, тревожащий, волнительный, и картошечка уже не спасла.       И, наверно, дело было все-таки в нем — и еще в коктейлях до этого, конечно, — потому что иначе я не могу объяснить то, что я, даже особо не думая, только ведомая этим сумасшедшим запахом, повернула его лицо к себе и поцеловала.       Сама.       Своими… ну, всем.       А потом поняла, что, собственно, я сделала, но было поздно: Денис просто не дал мне отстраниться, скользнув рукой в волосы.       Я сразу забыла и про пакет, и про мороженое в руках, и вообще про все. Потому что поцелуй вытеснил все, что не имело к нему отношения, и мир вокруг сузился до сухих горячих губ, неожиданно нежных, осторожных, не таких, как я себе столько раз представляла, а в сто, тысячу раз лучше, до рук, которые удерживали меня мягко, но крепко, и не давали и мгновения, чтобы опомниться и отскочить в сторону.       Не то чтобы мне хотелось.       И — и да. Язык у него был именно такой, каким мне показался — и ловкий, и быстрый, и вот это вот все.       И тем обидней было, когда Денис сказал, что этим сегодняшняя развлекательная программа и ограничится.       А так все хорошо начиналось.       Я, честно говоря, не помню, как оказалась у него на коленях. Вероятно, на коробке передач был встроен телепорт, так как я даже не заметила, как покинула свое сидение и переместилась… туда, куда оказалась. И, надо сказать, на коленях Дениса было очень удобно. Особенно учитывая, что на мне были шорты, и голая кожа ног не прилипала больше к голой коже сидения, а очень уютно так и тепло ерзала по джинсам.       И руль, который упирался мне в спину, я практически не чувствовала.       А вот то, что снизу в меня тоже что-то упирается, и также же твердое и жесткое, почувствовала почти сразу. Вот только если руль был просто твердым, то то, что упиралось снизу, было еще и холодным. И явно не тем, что должно было бы в меня упираться.       Оказалось, что холодное — это ремень на брюках. И он очень, ну очень мешал. Вот только когда я потянулась к нему, цепляясь ногтями за ткань футболки, Денис ловко перехватил мои руки одной своей, смыкая пальцы на запястьях.       А в ответ на мой недоуменный взгляд, сказал:       — Не сейчас, чудовище.       И улыбнулся так… искушающе, что понять его я смогла только со второго раза.       И спросила:       — Почему?       А Денис указательным пальцем свободной руки провел по моей щеке, легонько так, нежно, очертил подушечкой пальца губы, и сказал, продолжая улыбаться:       — Я не сплю с девушками, которые до этого выпили больше одного бокала.       И глаза мои, видимо, округлились как у мультяшки, потому что Денис рассмеялся, низко так, очень чувственно рассмеялся.       — Мне не семнадцать, Лиля, — произнес он, — и даже не двадцать, и меньше всего я хочу потом слышать, что это не ты, это коктейли, а ты не понимала, что делаешь.       И это как-то сразу отрезвило.       И, несмотря на то, что эта позиция была правильной — в смысле, то, что сказал Денис, было правильным, а не то, что я сидела у него на коленях, зажатая между ним и рулем, хотя тут я бы, наверно, поспорила, — как-то обидно стало. Нерационально, нелогично и вообще внезапно, но ведь стало же. И целоваться расхотелось. Ну, почти.       Так что облизнула пересохшие губы, оторвала взгляд от его губ — как-то он туда сам собой примагничивался, — и сказала:       — Тогда нам лучше вернуться домой.       Денис пожал плечами и помог пересесть обратно на переднее сидение.       И мы вернулись домой с пакетами еды наперевес.       И все было бы прекрасно и чудесно, и я бы еще лежала потом долго, вспоминая каждое мгновение этого вечера, особенно того, что было совсем вечером, и руки бы Дениса вспоминала, и длинные пальцы, и — прости господи — язык, и совсем бы не вспоминала, что он, вообще-то, Сергеевич, и отец Артура, и старше меня на минимум семнадцать, а то и все восемнадцать лет, если бы у нашего триумфального возвращения на дачу не было бы свидетеля.       Который, кажется, специально нас поджидал.       И нет, это, к счастью, был не Артур.       Иначе я бы на месте умерла от стыда и сердечного приступа.       Это была Оксана.       Она сидела на крыльце, на том самом месте, где сидела до этого я.       И тоже курила.       И когда мы с Денисом вышли из машины, на губах ее играла очень такая понимающая улыбка.       Я снова порадовалась, что ночь, темно и щек моих невидно. И припухших губ, и блеска в глазах, и волос, которые, доказано, после страстных поцелуев приобретают совершенно особый вид растрепанности.       Оксана была одета в белый шелковый халат, и в темноте она светилась как призрак. Ага, как призрак моей забытой совести, да.       Я прошла мимо нее, неловко выдавив из себя «добрый вечер и спокойной ночи», стараясь не споткнуться на ступеньках и не поскользнуться на влажной от росы дорожке. И не показывать, что насмешливо-веселый взгляд Оксаны поверх тлеющей в темноте яркой точки сигареты очень меня нервировал.       — Спокойной ночи, Лиля, — ответила она, когда я не то чтобы пробегала, но торопливо проходила мимо.       Денис держался где-то в кильватере.       Я проскользнула внутрь дома, закрыла за собой входную дверь и только тогда выдохнула.       И прислонилась к входной двери, пытаясь унять внезапно застучавшее как сумасшедшее сердце.       Не учла только, что окно в прихожую, которое вело прямо на крыльцо, было открыто.       Так что когда раздались шаги, и Оксана спросила насмешливо:       — Серьезно, Динь?       Я услышала.       И трусливо не стала дожидаться ответа Дениса, сбежала наверх, в безопасность и, главное, одиночество спальни, отведенной для нас с девочками.       Насмешливый взгляд Оксаны преследовал меня весь следующий день и вплоть до того момента, как мы не собрались и не уехали.       А еще меня преследовал взгляд Дениса, и он, к счастью, не был насмешливым, но и веселым тоже не был. Был он каким-то слишком серьезным и задумчивым.       Но я успешно избегала что первую, что второго, и избегала я их вплоть до самого отъезда, и, надеюсь, получалось это у меня чуть лучше, чем не вспоминать постоянно предыдущий вечер и все, что было. Потому что вспоминалось постоянно, и тут же краснели щеки и становилось как-то неимоверно стыдно.       Почему стыдно, самое главное, я не то чтобы понимала. Но хотелось сунуть голову в песок, жаль, страусом я не была, да и не сказать, что это бы помогло.       Отправляться домой было решено в обед, так как планировалось, что ребята встанут не раньше одиннадцати. Я же, по заведенному обычаю, проснулась в половину девятого, вот только вставать и идти вниз я не собиралась. Потому что, проснувшись, не мучилась ни потерей памяти, ни провалами в оной, и как-то сразу понимала, что я сделала.       Поцеловала Дениса.       Своими собственными губами.       Сама.       А потом еще и брюки с него хотела снять, чтобы прямо в машине…       Да уж, Лиля.       Как там было — ебаный стыд?       Что-то я уже начала теряться в его градации. Если раньше он был ебаный, то как назвать то, что я вытворяла теперь, представления у меня не было ни малейшего. И как же было обидно, что даже на алкоголь нельзя было списать. То есть, если бы кто-то спросил, я бы сказала, что это не я, это коктейли. Но внутри-то я понимала, что это была именно я. Вот этими собственными губами, руками и… и всем остальным, что так сладострастно прижималось к Денису.       Сладострастно, блядь.       Откуда я слова-то такие знаю.       К счастью, в своей сумке я нашла полупустую пачку сигарет, у девочек раскопала зажигалку, и окно в нашей комнате тоже отлично открывалось, так что спускаться не пришлось, а то курить хотелось — мрак.       Даже не столько курить, сколько успокоиться. И нет, нет у меня оральной фиксации, как кто-то мог бы подумать, просто мне всегда так легче думается. К тому моменту, как встали девочки, я скурила все сигареты в пачке, придвигая свою возможную смерть от рака легких ближе к реальности, зато я хоть немного, но пришла в себя.       По крайней мере, вынырнула из того тумана, в котором дрейфовала с момента пробуждения. Того тумана, в котором были длинные пальцы, мягкие губы и руки, скользившие по телу. И снова сам собой завязывался тугой узел в животе, и подрагивали колени, и шумела кровь в ушах.       А потом были быстрые сборы, скорый завтрак и я, к своему стыду, первой сбежала к машине, пока прощались остальные с угрозой остаться и на обед, и на ужин и вообще до завтра.       Как оказалось — зря сбежала.       Потому что там, среди ребят, я бы не была поймана Денисом за запястья, пока закидывала вещи в багажник, и не была бы прижата им к борту машины, прямо там, так тесно, что пряжка ремня — снова он, треклятый, такой неудобный, — врезалась в живот, в голую кожу от задравшейся футболки. Прямо так, на уровне такой максимальной беспалевности, что если бы кто-то сделал хоть шаг в сторону машин, то увидел бы нас, стоящих так близко друг к другу, что никаких иллюзий уже не могло быть.       И уж точно я бы не вдохнула снова этот запах, который как пузырьки в шампанском бурлили в крови и дурманили голову лучше, чем самое крепкое вино.       Но я сбежала, и Денис меня поймал, и чувство, что это все происходит на виду, что нас могут спалить за считанные секунды — это будоражило сильнее, чем ночь и уютная уединенность машины.       А Денис дождался, пока я посмотрю на него — смотрела возмущенно, пытаясь скрыть, как он на меня действовал, но сама понимала, что поражение мое было даже не грандиозным, а попросту позорным.       — Лиля, — произнес он.       — Денис Сергеевич, — произнесла я в ответ ломким каким-то голосом, придушенным.       А он улыбнулся так, кривовато, сдержанно, как-то даже невесело, но все же сказал:       — Думаю, теперь уже точно просто Денис, не Сергеевич.       И я бы что-то сказала в ответ, что-то забавное, дерзкое, быть может, но не успела: Денис отпустил мои руки, прижимая к борту джипа собой, и я вообще-то могла высвободиться, но почему-то не стала. И еще до того, как я даже подумала о том, что что-то сказать все-таки надо, он провел ладонью по талии, длинными пальцами касаясь кожи под футболкой, проскользил вниз, к карману шорт, чуть надавливая, просунул пальцы в карман…       …и достал мой телефон, пока я вспоминала, как нужно дышать.       Повернул ко мне экран, чтобы сработало фэйс-айди, и когда блокировка снялась, с непроницаемым лицом задвигал пальцами. А стоило мне открыть рот, тут же накрыл его ладонью другой руки, оставляя мне возможность только возмущенно мычать.       Ненадолго, впрочем. Закончив, он снова подался вперед, убирая телефон на место.       — Захочешь, — сказал Денис, не убирая руки и глядя на меня очень так проникновенно, внимательно и серьезно, — позвони.       Чего именно захочу — не уточнял, и это, кажется, было бы лишним. Или нет.       Или да.       А потом убрал руку и, оттолкнувшись от машины, пошел прочь к дому, что-то насвистывая.       А я осталась на месте, все-таки понимая, что как дышать я, кажется, не вспомнила.       Уже позже, когда мы, наконец-то, уехали, я достала телефон и полезла искать его номер в контактах.       И, не сдержавшись, прыснула с оттенком истерики, когда увидела на букву «Д» новый контакт с именем: «Денис больше не Сергеевич».