еще один майский вечер, когда я скучаю по тебе

В комнату проникает прохладный ветер. Стоило бы закрыть окно, но от свежего воздуха думалось легче. Хоть это и самообман, но Костя верит, сидит на диване, опираясь о стену. Время позднее — надо бы поспать, завтра к Новосибирску лететь. Однако компания каких-то подростков во дворе решила именно в эту ночь прокричаться вдоволь, а потом еще сесть у подъезда и говорить то о сериалах, то о действующей власти. Опять самообман. Костя не понимает. О чём он думал, когда решил сказать об этом? Думал ли он вообще? Это грёбанное: «я тебя люблю» — вырвалось само, Екатеринбург даже не успел понять смысл сказанного, в отличии от Челябинска, который уже обдумал и решил что сказать. «Костян, ты это прекращай. Хорошо? Давай, просто будем друзьями, как раньше?» — сдвинув брови выдал Юра. А как Уралов будет после этого спокойно общаться? Как, если при одном, даже малейшем прикосновении всё теряет смысл, сердце начинает бешено биться, будто сейчас выпрыгнет (а лучше, чтобы оно и в правду выпрыгнуло.)? Как, если от одной улыбки Татищева, Константин не может сдержать своей, крышу срывает, как будто тот подросток. Как, если от одного взгляда, ноги не слушаются и кажется, что сейчас Костя упадёт? Как если эти чёрные глаза были самыми светлыми в его жизни? Как, если самый страшный его кошмар — жизнь без Челябинска? Как, если внимание Юрия — для Екатеринбурга утопие? Внутри что-то ломается, хотя рёбра вроде целые, да и кости тоже. Больно. Уралов не знает, что будет дальше. Страшно. Руки трясутся, сердцебиение учащается, в горле застрял ком. Не думал Костя, что какая-то фраза станет самой хуевой болью для него. Хочется забыть этот блядский день, как страшный сон; вымыть рот с мылом за сказанное; повернуть время обратно и думать над тем, что говоришь. Но уже поздно сожалеть. Екатеринбург не плачет, не убивается в истерике, не берёт лезвие. Не хочет, понимает, что в этом нет смысла. Жаль, говорят становится легче. Вообще, это очень иронично: Костя всегда говорит, что надо жить для себя в первую очередь, а сам убивается по человеку, который воспринимает того не более, чем лучшего друга. А Юра навсегда останется для Кости «Юрочкой». Останется на листах ежедневника, в строчках стихотворений, в сердце, в памяти. Вообще, Константин видит в Челябинске, то, что никто не видит. Первое время ссылался на наблюдательность, после на любовь, особо сильную, трепетную, возрастающую из года в год. Уралов человек творческий, и поэтому не мог не написать хотя-бы маленький очерк о милых тому глазах, волосах, о всём Юре. И пусть последний об этом никогда не узнает, Костя знает: не сможет отпустить, разлюбить одним мигом. Может и через лет 100 он всё так же будет загадывать на день рождения — как ребёнок — провести всю жизнь с Татищевым. Хоть это и выглядит жалко. Екатеринбург жертвенен, и поэтому разрешал принимать свою любовь каждый день утром и вечером, вместе с агомелатином*. Если бы Костя однажды не сводил Юру психиатору, тот бы пил только любовь, не осознавая это. Челябинск любим Костей всегда, даже когда бежит в какой-то магазин на Артеллирейской за сигаретами до закрытия, даже когда его пьяного в стельку надо ловить на трассе где-нибудь в Ростове. Иногда Уралову снится Юра. и это самое ужасное мучение для Кости, он не хочет просыпаться, ему слишком дорог каждый миг проведённый с Челябинском. После встает посреди ночи и уже не может уснуть, но хочет вернуть тот сон. Они много времени проводили вместе, часто встречали закаты, рассветы. Татищев любовался видом, пусть слишком жизнерадостным, романтичным для него, а Екатеринбург любовался им. Как солнце, может холодный свет фонарей отражается в тёмных, потускших глазах, как ветер раздувает короткие волосы. Страшно осознавать, что раньше расстояние между городами в чуть больше, чем 200 км никогда не ощущалось, не факт, что так будет дальше. Завтра их привезет в отель, где кроме сожалений ничего нет, и Костя это понимает.

19 мая в 00.12 он признался

19 мая в 00.14 он пожалел