***
Береговой изгиб вылизывали кровавые волны, пахло солью и теплом песка. Робер знал, что спит, потому что в Олларии такого нет; а ещё мерзкий привкус во рту и то тут, то там мелькавшие перед глазами круги, как предвестники головной боли, намекали на вчерашнюю попойку. Хороша исповедь… он не помнит ни кошки и едва ли успокоил свою совесть! — Это не кровь, эр Эпинэ, — весело сказали сзади. Он обернулся. — Это всего лишь гранаты. В самом деле, если протереть глаза… хотя вода всё равно казалась красной сама по себе. Робер осторожно переступил с ноги на ногу, словно боясь провалиться через песок из сна, и развернулся уже всем телом — шея быстро заболела, держа в наклонном положении и без того тяжёлую голову. Лицо, которое он увидел, оказалось настолько близко, что он не узнал его. — Не узнаёте? Бывает, — но голос не узнать невозможно, как и играющую в нём безмятежную ленивую насмешку. — Провалы в памяти — самый опасный симптом нашей эпохи. Столько уважающих себя господ забывают, чем клялись, что уж говорить о лицах… — Прошу прощения… эр Алва, — нужно соответствовать, хотя почему он сказал именно так? — За что? — уточнил тот, не отрицая своего имени. По крайней мере, родового. Робер понимал, что спит, но что-то с этим Рокэ было не так — то ли слишком весел для всего, что происходит, то ли слишком… молод. Разрубленный Змей, ну конечно! Рядом стоял уже не мальчишка, но ещё не тот, кого однажды повстречал Робер. Сколько ему сейчас? Когда была Ренкваха? В голове смешалось всё. — За то, о чём вы говорили. — Определённо, здесь и сейчас Эпинэ старше на много лет, но это не повод позволять себе фамильярность. Он и не мог… не с ним. — Я нарушил клятву, что дал вам. — Да, — рассеянно откликнулся молодой человек, созерцая своё гранатовое море. На взгляд Робера, слишком рассеянно. — Как я уже сказал, такое бывает. Вы ведь сделали это не из злого умысла, верно? — Верно… — с настоящим Рокэ он терял слова, с этим — даже не знал, как их подобрать. Может, знал бы, будь они близки в юности, но так… Было странно и почти больно глядеть на юнца, ещё не знавшего ни столичной службы, ни злых криков в спину, ни предательств, ни тюрьмы, ни суда. Какой бредовый сон, ведь Моро был в настоящем. — Мне нечем искупить свою вину, — добавил он. Прозвучало сухо и неловко, что ж… будет время попрактиковаться наяву. Говорить придётся так или иначе. — Я вас и не просил, — пожал плечами Рокэ и сделал шаг вперёд — не к Роберу, к воде. Спящий Эпинэ почувствовал себя чужим в полном обмундировании, когда пригрезившийся собеседник шагал босиком по песку. — Вы выбрали государство вместо друга и друга вместо лошади, кто ж за такое осудит маршала? Не знаю, что вы хотите услышать от меня, но отец бы оценил. Положительно, разумеется. Губы невольно раздвинулись в улыбке, хотя, казалось, вообще не до того. Ну конечно, он ведь говорит не с маршалом! И даже не с генералом… Рокэ в своей молодой ипостаси оказался отходчив и явно не хотел обсуждать, что произошло. Ещё и сослался на отца, почему-то это повергло в вопиюще неуместную нежность. Создатель, какой же безумный сон, если он по пробуждении забудет — лучше будет всем! — Маркиз, — наугад позвал Робер. Рокэ с готовностью обернулся. Неизвестно, что он думал о странном госте из будущего, а вот гость явно ещё не протрезвел. — Вы совсем не злитесь? — Это было бы уместно, — тёмные брови сдвинулись на мгновение. — Но сделанного не воротишь, и потом… Мы-то с вами живы, а живым дозволено многое. В том числе и тратить время на скорбь, так почему бы не потратить его на что-то ещё? Моро заслужил быть оплаканным, только не здесь — здесь время уходит быстрее… — Где — здесь? Я не понимаю… — И не надо. — Маркиз Алвасете повернулся спиной к морю, раскинув руки и улыбаясь непривычно широко. С ним, таким, было одновременно легко и до жути тяжело общаться. — Поймёте, когда проснётесь — если проснётесь, но это я вам советую… А лучше — не понимайте и впредь, вам же будет легче жить! — Слишком многие понимают за меня, это неправильно… — даже во сне нашёл, где укусить себя, Левий был бы горд. В переносном смысле. — Их здесь нет, — голос Рокэ стал жёстким, как эхо из настоящего-будущего, которое ещё не наступило. — Здесь только вы и я, и ещё гранаты… Научитесь отпускать! Не держитесь за узду, когда вы не в седле, а ближайшая конюшня в сутках пути. Понятно для Иноходца? — Более чем. — Робер смирился с тем, что его учат жизни все. От кардинала с адвокатом до приснившегося синеглазого мальчишки, который наяву вряд ли вёл бы с ним праздные беседы на берегу бухты. — Нет, вы не поняли, — вздохнул молодой человек и вышел из воды, где стоял по щиколотку. Вздох показался неубедительным — так о чём-то сетуют едва выросшие дети, считающие, что им можно всё, а беды и проблемы ещё долго будут обходить их стороной. На песке остались мокрые следы. — Вы думаете о них даже во сне, а я уверен, что все эти достойные господа спят если не спокойно, то хотя бы без вас. — Я напился, — зачем-то сознался Робер, чем вызвал одобрительное хмыканье. — Теперь я слишком пьян, чтобы видеть обычные сны, и слишком трезв, чтобы не вспоминать о яви. — И что же у вас за обычные сны? — Вам лучше знать. Мы встречались именно там. Правда, это были не совсем вы… — Это ещё почему? — лукаво переспросил маркиз и, резко выбросив руку, толкнул его в грудь. Не ожидая удара, Робер отшатнулся и — не за что ухватиться — рухнул, но песок оказался мягким и глубоким, словно взбитая перина. Если вдуматься, в постели он сейчас и лежал… Кто-то же должен разбудить своего маршала-пьяницу! Где Карваль?! — Так почему, Эпинэ? — Потому что… Он не знал ответа. — Вы ведь понимаете, что это я. А я могу быть только один, — рассудил Рокэ, исчезая из поля зрения и снова возвращаясь. Робер решил не вставать, изо всех сил надеясь на скорое пробуждение, но здесь было так тепло… и он почувствовал себя прощённым, пусть его пока не обвиняли… Всё будет хорошо, маршал поймёт маршала, если надо будет что-то для него сделать — Робер сделает без колебаний. — Не считая всякой нечисти, что принимает чужой облик, но, боюсь, это на мне не работает. Следовательно… Вы слушаете? — Да. — Внимательно? Что я говорил раньше? — Живым дозволено всё, — послушно повторил маршал первое, что пришло в голову. Было так странно потакать капризам молодого маркиза, но, как и всегда, ему оказалось невозможно перечить. — И научиться отпускать… Я вряд ли смогу. Не теперь. У вас ещё всё впереди… — Да, — легко согласился Рокэ и сел на песок рядом с ним. Явь нагоняла стремительно: перед глазами немного плыло, и Робер никак не мог поднять головы. — Так и у вас впереди то же самое «всё». Мы ничем не отличаемся, — с этим одновременно хотелось и не хотелось спорить. Вокруг головы молодого маркиза разгорался ореол солнца. — Можем искупаться в море или в крови, можем устроить дуэль на берегу, можем рвать гранаты, можем уйти… Неожиданно удалось сесть, и от чересчур резкого движения локоть, на который он опирался, прострелила боль. Робер едва успел притормозить — он замер полусидя слишком близко, лицом к лицу, но, кажется, Рокэ это не волновало — этого Рокэ уж точно. Не отодвинувшись, он только улыбнулся снисходительно, будто и в самом деле был… старше своих лет. К кошкам всё — галлюцинация из сна может делать, что хочет, тем более Алва, но сам-то куда! Кто бы из них что ни думал, Робер не мог позволить себе ни таких расстояний, когда можно звёзды в глазах друг друга считать, ни таких нелепых заминок. Он уже открыл рот, чтобы извиниться и распрощаться, и никаких гранатов, но не вышло ни звука. Откуда-то извне — не из моря, не с небес, не из рощи и не из песка — послышался глухой и мерный стук крови в ушах, с затылка к вискам потекла головная боль. — Видите, — блуждающая улыбка маркиза Алвасете сводила с ума, издалека она казалась совсем другой. Не такой настоящей. — Вы можете позволить себе шевелиться. А можете не позволять. …на излёте поцелуя он проснулся в первый раз.***
Голова превратилась в барабан. По нему стучали, очень умело и очень долго. Хотелось сесть, застонать, запустить пальцы в волосы, дать себе по лицу — попить, в конце-то концов! Робер лежал неподвижно, уставившись в стену, даже не пытаясь понять, чья это стена и где он накануне упал. Из-за того, что боль и дурнота сковывали в движениях, он никак не мог дать выход чувствам, вскочив на коня и умчавшись куда-нибудь вдоль Данара… Оставалось лежать и думать, а этого хотелось меньше всего. Сон. Просто сон. Предыдущий «просто сон» оказался зовущим и вернул в столицу Первого маршала Талига, тогда как Первый маршал незадавшейся Талигойи напрочь его забыл. Кто помнит сейчас? Только Эпинэ? Это хорошо, так будет проще смотреть в глаза, которые он однажды видел слишком близко. Просто сон. Такой живой, куда более живой, чем его нынешняя жизнь… Лёгкий, ветреный и развязный… Юный сон. Раньше Робер, сам будучи бестолковым маркизом, мог ночами не вылезать от красоток и не хуже некоторых забираться в окна, но то были сплошь девицы. О Рокэ рассказывали всякое, и почему-то в слухи верилось легко, ведь живым дозволено всё… Стал бы он церемониться в восемнадцать, девятнадцать, двадцать лет! А уж пошутить над гостем из будущего — да кто за это осудит? Никто ведь и не узнает… Сон, не более того; сон, от которого стало хорошо и… не пошло, не разнузданно хорошо, как от первой влюблённости или от приятного воспоминания юности. Робер медленно закрыл глаза, не собираясь играть с похмельем в жмурки. Страннее уже некуда, но он даже не чувствовал вины перед Марианной. Не потому, что ничего на самом деле не было. Было, только принесло не неловкость и стыд, а ребяческое удовольствие от невинной проказы. И ещё надежду.***
Надежда разбилась об окровавленную сталь клинка, который ему приставили к горлу. Во второй раз Робер оказался на эшафоте. Вокруг царил такой же хаос, какой запомнился ему по яви, только во сне всё немного изменилось. Для начала, у маршала Эпинэ в тот день похмелья не было, но шутки в сторону. Всё, от земли до небес, было устлано алым, и на сей раз это не гранаты. Не было и песка, только истоптанная копытами земля, в которую против воли зарывались трупы. В воздухе сгущался какой-то зной, душный и почти видимый, как чёрный туман, из которого выскакивали фигуры. Кони, всадники… Высокие столбы с туго затянутыми петлями, но в них — никого… Лошадиное ржание — отчаянное, страшное — и грохот выстрела. Совсем рядом! Кто-то добил коня, кто-то всегда добивает коня… — Вам есть что сказать в своё оправдание, герцог Эпинэ? Чёрные вихри тумана немного рассеялись, чтобы Робер увидел дымящийся пистолет в своих руках. Теперь он не сомневался, что напротив — Рокэ Алва, только никаких песков и гранатов больше не было. Была только ледяная, бешеная ярость и тот самый клинок — в его руках. Уж это точно сон, такие дни не повторяются дважды. Робер бросил пистолет на землю и отвёл взгляд, силясь рассмотреть, кого же он убил. Нет… не признать круп Моро после всего было бы невозможно. Он и признал. — Я жду ответа, — холодная сталь скользнула по шее, спускаясь ниже. Это не имело ничего общего с горячими пальцами и солнечными лучами. Отворачиваться нельзя. Если разговор и состоится, он будет именно таким. — Живым дозволено всё, — пробормотал Робер. Это не было ни ответом, ни условной фразой, но сорвалось с языка против воли и против… ветра. — Забавно. — Вряд ли Рокэ — этот Рокэ, куда более напоминающий себя самого — находил что-то забавным, только неуместная присказка звучала как угроза. Вот теперь… вот теперь похоже. Сон сгущал краски — неуправляемая ярость скорей присуща покойному Альдо, но Робер не сомневался ни на минуту, что известие о смерти Моро… — В других обстоятельствах эти слова прозвучали бы иначе, но вы, вероятно, не в себе. Хотя и меньше, чем я, иначе с чего бы мне вдруг доверять вам… Что ж, ошибкой больше, ошибкой меньше. Робер так долго лгал себе и прочим, что они не друзья, что умудрился поверить в обратное, не говоря уж о предыдущем сне. Оттого сказанное и резануло ножом, ведь он уже почти заслужил доверие — и почти до конца оправдал его. Почти… Огрызаться не хотелось и не было сил, а попытки переворота здесь, в этой реальности, ещё не произошло. Он не позволял себе оглядеться: картина складывалась кусочек за кусочком, краем глаза — одного, другого. В петле оказался Люра. Связанные фигуры в стороне — Альдо и… нет, хоть бы не Дикон! Хотя чем все они заслужили пощаду?.. Подожди, ещё ничего не произошло — ещё не было даже коронации… Фердинанд. Его удалось узнать по фигуре: оживший (не умиравший) король окружён надёжными людьми. Никто не пытается арестовать Рокэ. Всё пошло не так, но почему, за какими кошками он стрелял в Моро здесь?! — Я бы вас понял, если б это была промашка, — Алва говорил тихо, отойди на два шага — и не услышишь, но между ними было меньше двух шагов. Его лицо ничего не выражало и больше не искажалось чужим гневом, только Робер слишком долго держал в руках оружие, чтобы не почувствовать лёгкую, дёрганую дрожь клинка на своей шее. — И ведь вы могли поступить иначе, но нет… Выбор за выбором, и вот вы не оставили выбора мне. Скажите, Иноходец — вы уверены, что жизнь этого коня была дешевле жизни этого человека? О ком он, Робер выяснять не стал. Альдо, вопреки реальности заявившийся на кровавую бойню? Бедный Дикон, и здесь оказавшийся не в то время не в том месте? Быть может, Фердинанд? Каждая версия плохо сообразовалась с настоящим прошлым, и всё же… И всё же одно осталось прежним: он что-то обещал и всё равно нарушил клятву, данную Рокэ. Робер был готов навлечь на себя гнев. Ему казалось, что он был готов. — Молчание считается благородным, не так ли? — Мне нечего вам сказать, герцог, — едва не сказал «маркиз». Проклятые сны слишком непохожи один на другой. — Раз у вас нет последней воли, объясняться будете на том свете. — Синяя вспышка была единственным, что он разглядел перед смертью — перед тем, что считается смертью во сне. Гибель не оказалась лёгкой: лезвие вошло в живот. В то же время извне — не из тумана, не из петель виселиц, не из земли — стал возвращаться гулкий стук в ушах… Проснуться, полюбив; проснуться, умерев. Если повезёт вообще проснуться. Робер не сказал ни слова, хотя чувствовал, что оказавшееся более расторопным тело не выдержало боли — по щеке скатилась слеза, другая, третья. Молча, не в силах возражать, он подался вперёд, куда вели подкосившиеся ноги. Если бы Рокэ хотел убить его быстро, он бы давно убил и отошёл, но клинок до сих пор оставался в теле, а Роберу ничего не оставалось, кроме как уткнуться головой в плечо врага. Врага… В прошлый раз этот жест вызвал бы совсем другие чувства. Теперь тоже никто не отшатнулся. Потому что происходящее было правильным. Робер проснулся во второй раз, твёрдо зная, что заслуженную боль он бы выдержал снова и снова. На самом деле.***
Было и горько, и грустно, и досадно — в основном за свою невинную радость после первого пробуждения. Хорош бы он был, прояви такие чувства на ложном эшафоте!.. Второе сновидение расставило всё по местам — или Иноходцу так казалось, ведь взять всю вину на себя куда больше сообразовывалось с его совестью и взглядами на мир. Что-то внутри так и надрывалось, говоря, что так Рокэ не поступил бы и вряд ли поступит, но тогда то же самое можно и нужно сказать о первом сне. Он не хотел. Кислый привкус во рту, плохо гнущиеся пальцы и разламывающиеся виски дружно намекали, что он вновь бодрствует — если это можно назвать бодростью живущего. С неимоверным усилием перевернувшись на спину, Робер наконец оставил стену и уставился на потолок. Затылок протестовал, но не вертеться же снова — и так тошнит, ещё и духота какая-то, будто… Чей это потолок? Интерьер простенький, как в недорогой таверне. Всех постоялых дворов столицы Эпинэ не знал, поэтому не удивился. Мало ли, куда его вчера занесли ноги… Но что же, Левий отпустил пьяного в доску маршала гулять по улочкам Олларии? Робер абсолютно ничего не помнил, кроме двух проклятых снов и обрывков разговора с Левием. Ужасно, кардинал хотел вправить ему мозги, а в голове ничего не осело… На стуле слева от кровати кто-то сидел. Наконец-то Карваль, а может, и Жильбер, в любом случае — все свои. — С пробуждением, герцог. Вы хотели что-то мне сказать? Нет, значит, не с пробуждением. С усилием повернув голову снова, Робер дождался, пока пляшущая комната хоть немного успокоится, и пригляделся. Узнать Рокэ в третий раз стоило ему больших усилий, и только всплывшие в памяти слова Левия о неизведанной болезни помогли понять, что это всё-таки он. Оживший выходец, неизвестно как покинувший Ноху… Наконец-то они в настоящем. Оба. — Нет, — со вздохом соврал Робер. От звуков своего голоса хотелось застрелиться, нет — лучше повеситься, это гораздо тише. — То есть, да, но наяву… Я больше не хочу говорить с вами во снах… Это неправильно. Извините… — За что? — равнодушно переспросил Алва. Он не напоминал молодого себя или разгневанного себя. Он напоминал сразу всех. — Во снах и впрямь беседовать неудобно. Кажется, мы с вами помним разные вещи. Разные… значит, он что-то забудет. Пока Робер помнил всё — если, разумеется, снов было два, а не три. Но он ещё не просыпался. — Рокэ, где вы сейчас? — ему не ответили. Времени нет. — Я скажу… нет, я скажу не сейчас, но потом. Мы обязательно встретимся, и я всё расскажу. Я не знаю, как вам сообщат и сообщили ли уже, но… у меня нет оправданий, и, боюсь, случись такое повторно, я поступил бы так же. Даже зная о последствиях. — Забавно, — задумчиво заметил Алва, не подозревая, что теперь от этого слова собеседника бросало в дрожь. — Не понимаю, о чём вы, но вы буквально описали мою жизнь. В каком-то смысле. Вам пора проснуться, Эпинэ. И мне тоже… — Где вы? — Где-то в пути. Не забивайте этим голову, у вас есть другие дела. — Но я не знаю, как мне проснуться. — Раньше Робер об этом не задумывался, сейчас стало неуютно и почти страшно. — Каждый раз продолжается сон… — Полагаю, вам будет достаточно выйти через эту дверь. Тонкая, казавшаяся призрачной рука указала в нужную сторону. Равнодушный и загадочный маршал, который всё знает и не отвечает на вопросы прямо, казался тем самым, и всё равно Роберу чего-то не хватало. Нет, не здорового цвета лица — он и от себя-то в зеркале шарахался. Жизни… Как он мог требовать жизни от человека, чьего коня пристрелил собственными руками? — Тогда я пойду. Они разберутся позже. Они обязательно разберутся позже, а сейчас пора встать и взять себя в руки. Как ни крути, Рокэ прав, и это тоже казалось… настоящим. Будь он здесь (где бы ни было это «здесь»), он бы велел заняться делом и не пялиться в потолок, когда уже ничего не исправить. — Идите, — разрешил Рокэ, не вставая из-за стола, будто чего-то ждал. — И перестаньте себя корить, вряд ли вы совершили что-то непоправимое. Не то чтобы я полностью разделял вашу боль, но она удручает… Либо не знает, либо знает не всё. Что-то непоправимое — это убийство или смерть. Желание каяться снова убила нагрянувшая головная боль. Что уж тут, наяву — так наяву, много они сейчас наговорят… Робер схватился за ручку двери. Со второй попытки. — Эпинэ! — Да? — Уж простите мне моё праздное любопытство, — неожиданно по-светски изъяснился герцог. Вспомнилась Вараста. — Вам понравилось? Дурацкий вопрос «понравилось что?» так и не слетел с языка, потому что язык прилип к нёбу. «Кажется, мы помним разные вещи…» — Я не уверен, что понял вас правильно, — выдавил Робер. Рокэ обернулся, положив руку на спинку стула; свет падал так, что он не походил на мертвеца и даже казался моложе. — Гранатовая роща, разумеется. Робер не знал, как сказать, что до рощи ему не было никакого дела. Молча отвернуться от цепкого взгляда и выйти за дверь? Нет, он себе такого не позволит… — Да, — не своим голосом ответил Эпинэ. Перед глазами вновь блеснуло солнце. — Я никогда не любил гранаты, но там почему-то почувствовал себя живым. — Вот и живите! — дверь распахнулась и впустила неистовый свет, увидеть улыбку удалось — одним мгновением. Незримая сила вытолкнула Робера наружу, и он наконец проснулся — в третий и последний раз.