Живой

Рука почему-то сегодня сильно болела, хотя место укуса уже давно зажило: осталось лишь воспоминанием, лишь неприятным гадким шрамом в виде человеческих зубов на грязной коже. Я усмехнулся: что насмешило — не знаю. Наверно, то, что эта боль по гадкой холодной иронии появилась именно сейчас: после смерти Джейд, драки с Раисом и в принципе всей этой общей нервотрёпки с вирусом, ВГМ и спасением чёртово Харрана. А может, нервную ухмылку вызвало то, что эта гадость, текущая по моим венам и отравляющая мой организм, останется со мной навсегда. Пока док не сделает вакцину или я не превращусь окончательно в это вечно голодное и бессмысленное существо. Ветер неприятно холодил кожу, залезал под рубашку. Меня нервно передёрнуло, и я сменил позу: сел на самый край крыши Башни, откуда как на ладони был виден весь Харран, даже малая часть Сектора ноль, погруженного в туман пыли и распавшейся человеческой кожи. Шаги за спиной вывели из болезненного, задумчивого оцепенения. Я повернул голову и увидел Брекена: его волосы чуть отросли за то время, что мы не виделись, повязки больше не было и, судя по словам Лены, приступов — тоже. Ну хоть кого-то из них я сумел спасти. — Не против, если я сяду? — Брекен неловко кивнул на место рядом со мной. — Садись, — я равнодушно пожал плечами, хотя внутри тут же вспыхнул огонек иррационального страха. Нет… нет. Джейд не дала мне шанса выбрать, я бы спас ее, если бы у меня был этот чертов шанс… — Я знаю о смерти Джейд, — сказал Брекен, чем прервал мои внутренние метания; его голос был напыщенно спокойным, совершенно безэмоциональным и пустым. По нему сложно было определить, что он сейчас ко мне испытывает. Морду не бьёт — и на том спасибо. Наверно. — Прости, — вырвал я из себя, с трудом сглатывая комок, образовавшийся в горле. — Сначала Рахим, потом Джейд… Дерьмовый из меня спасатель. — Ты спас город, в котором они выросли, — Брекен тронул мое плечо, привлекая внимание. — Да, но… думаю, будь я сильнее… или умнее, я бы спас их. Обоих, — внутренняя холодная дрожь пришла неожиданно и ударила по костям так больно, что казалось, не будь я так напряжён, меня бы отнесло в сторону. — Ты сделал больше, чем я, — Брекен шумно вздохнул. — Ты сделал больше, чем любой другой человек в Харране. — Знаешь, это не успокаивает, — нервный смешок, который вырвался из моей груди, неприятно поскрёб горло своими острыми когтями. — Но в любом случае… Я уже ничего не смогу изменить. Постараюсь спасти тех, кого ещё можно. Я коротко откашлялся и поднялся на ноги, намереваясь уйти, но Брекен резко схватил меня за запястье и чуть потянул вниз, призывая сесть обратно. Его рука, все ещё держащая меня, была ровно напротив уродливого укуса; от осознания этого меня начало чуть подташнивать, и я дёрнул руку к себе, тем не менее послушно сев обратно. Тяжелое молчание снова заклубилось над нами едким дымом. Брекен молчал, и в молчании этом было что-то недосказанное, тяжёлое и болезненное. Наверно, именно поэтому почувствовав руку у себя на подбородке, которая с ощутимой силой и дёрганностью повернула мою голову в сторону, я даже почти не удивился. Почти. И когда чужое дыхание обожгло губы, я просто закрыл глаза и решил не вмешиваться, словно бы не со мной все это было, а с кем-то другим, совершенно мне не знакомым. Все, что было за моей душой — чувство, резкая, дикая, почти невыносимая и болезненно-горькая потребность ощутить себя живым, ощутить, что я все ещё человек и мыслю все ещё по-человечески. Что мое тело, холодное, словно лёд, и исписанное миллионами синяков и ссадин, все ещё не покрыто гниющими ранами и нарывами и грудь все ещё жалобно вдымается в попытках вобрать в себя чистый, не впитавший смрад мертвых тел кислород. Брекен выглядел чуть смущенным и взволнованным, когда наши глаза снова встретились. Когда мышцы правой руки начали болезненно ныть, я понял почему: я сжимал его плечо нервной, дрожащей хваткой и дышал при этом так же напряжённо, как дышал сам этот город: пыхтел горящими машинами и бочками, ухватить пытался свежего воздуха, вырывая его из этих жалких рваных островков жизни в абсолютно мертвом пустом мире: Башни, убежища Искр, да даже Башни ныне мертвого Раиса и его оставшихся в живых людей. — Думаю, мне нужно идти… — Брекен неловко закашлялся и поднялся. Я проследил за этим движением напряжёнными, абсолютно пустыми глазами, и мое тело, словно само по себе зная как лучше, вдруг потянуло меня за ним. — Куда? — голос, который вырвал это слово из моего горла, тоже был абсолютно чужим; я не мог говорить так хрипло и отчаянно, будто у меня забирают последнее, что осталось за душой и получилось спасти в этом богом забытом месте. — Успокаивать людей, уверять, что ещё не конец света… — Брекен обернулся, и в его глазах вспыхнуло что-то опасное и болезненное. — Расскажу о том, что благодаря тебе у нас у всех появился шанс на выживание. Именно этого хотела бы Джейд, — при упоминании ее имени я внутренне содрогнулся. Перед глазами снова встало ее лицо, искаженное ненавистью и болью, облитое кровью, бледное, как мел, что пылится сейчас в школах, никому ненужный и забытый… — Именно этого хотел бы Рахим. Он бы гордился тем, чего мы достигли. — Да… Я не сомневаюсь… Этот чертов мальчишка точно бы сейчас прыгал от восторга, рвался бы в бой, словно в последний раз, придумывал бы безумные идеи и тут же стремился бы претворить их в жизнь. И он бы точно гордился своей смелой сестрой, отдавшей свою жизнь ради возможного спасения родного для них города. На секунду я погрузился в какое-то холодное, болезненное оцепенение и бессознательно дотронулся кончиками пальцев до губ — они, в отличие от всего остального тела, горели так, словно были объяты пламенем, и этот контраст бухал тяжёлым стуком по позвоночнику. Это вообще правильно? Рассудок задумался, но с новым порывом ветра резко отключился. Пустой темный ящик блеклых воспоминаний и страхов. Я не ответил ему. Новая мысль заставила занервничать. Меня дёрнуло в сторону уходящего Брекена, и я схватил его за руку раньше, чем сумел подумать: логично ли это? Секунду мы глупо смотрели друг на друга, думая словно бы об одном и том же, а потом я резко оборвал расстояние между нами и ткнулся губами в его губы. Это был даже не поцелуй, просто какое-то отчаянное, болезненное, нужное нам обоим соприкосновение тел. Брекен шумно и как-то удивлённо выдохнул, руки его неуверенно поднялись и сжали мои бока, а потом резко толкнули к стене на крыше. Лопатки больно стукнулись о твердый холодный камень, но ноющая боль, пришедшая от этого столкновения, почти тут же померкла от тепла чужого тела, прижатого к моей груди. Впервые за все то время, что я жил бесцельно и подавленно после смерти Джейд, победы над Раисом и помощи Кэмдену с вакциной, я чувствовал себя в порядке. Впервые… живым. Настоящим. Не безмозглой тварью, жрущей человеческие тела, и не дураком, которого обманывали и использовали как расходный кусок мяса. Прямо сейчас, на крыше Башни, стоя вплотную к Брекену, прижавшись к грязной каменной стене, с заходящим, слепящим глаза солнцем, терпкой одинокой прохладой ветра и отголосками дыма от горящих взрывами домов, я был собой. Это осознание, приятное, опьяняющее, словно вино, теплое и восторженное, било в мозг, как самый сильный наркотик. — Я хочу тебя… сейчас… — выдохнул Брекен, едва оторвавшись от моих губ. Я почувствовал, как его руки, на удивление дрожащие и напряжённые, чуть отодвинули края моих штанов и осторожно, словно боясь, дотронулись до оголённых участков бедер. — Не здесь… — в моих лёгких не оставалось воздуха, я задыхался, но все же сумел выбить эту короткую фразу из своего горла, и тут же ощутил прохладу, когда Брекен отстранился и, нетерпеливо схватив меня за предплечье, повел внутрь Башни. Мой мозг упорно отказывался сосредотачиваться на том, как мы шли по направлению одной из спален — на тумбочке лежали лекарства, лоратракс, судя по всему именно тот, что я добывал у Гази, значит, комната скорее всего Брекена — я чувствовал лишь какое-то усталое и теплое томление, собранное обжигающим воздухом в позвоночнике, ноющую и чуть отрезвляющую боль в предплечье, там, где Брекен сжимал мою руку с какой-то нервной, не осознанной силой, и непривычно сильное ощущение восторга и предвкушения. Разум немного просветлился, только когда моя голова столкнулась с приятной прохладой подушки. Я тут же почувствовал руки Брекена, нетерпеливые и холодные от промозглого осеннего ветра на крыше Башни, у себя под рубашкой. Он с болезненной жадностью сжимал мои покрытые мурашками бока, словно это было единственно-важной, по-настоящему нужной — возможно, нам обоим — вещью. Мне тоже доставляло это удовольствие. И поцелуи-укусы, которые оставались горящими следами на открытых участках моей шеи, тоже. — Сними рубашку, — Брекен дёрганно отстранился, снял рубашку с себя, и я, действуя будто бы не по собственной воле, плохо ощущая свое тело и цельность своего и так полуразрушенного внутреннего «Я», поймал его движение и повторил, чуть поежавшись от чувства неожиданного смущения и уязвимости, словно, сняв с себя одежду, я обнажил перед Брекеном не только собственное тело, но и что-то ещё — не дающее покое, бившееся изнутри по стенкам живота, трепыхающееся глубоко внутри, словно подбитый жаворонок в клетке. Это ощущение пропало в тот же миг, когда Брекен навис надо мной и снова появилось, когда он, крепко сжав мои бедра, проследил горячим языком путь от шеи к животу, кусая чувствительную и тонкую кожу чуть ниже, быстрым движением расстегнул застежку на моих штанах. Холодная, болезненная беззащитность прошила тело дрожью, но я проигнорировал ее, затолкал небрежно и поспешно внутрь своего взбесившегося подсознания и, чуть приподнявшись, схватил Брекена за плечи, опрокинул его на кровать и оседлал бедра. Он был податливым и не сопротивлялся в этот момент, лишь выдохнул от неожиданности, но снова с той же силой вцепился в меня и застыл, немного подняв голову и уткнув лоб в мой живот. Мы замерли на некоторое мгновение, просто вслушиваясь в тяжёлое дыхание друг друга, а потом Брекен резко обхватил меня за спину и снова перекатился, оказываясь сверху. — Смазки нет, — я вздрогнул от его хриплого голоса. — Значит… придется без нее, — слова выходили с трудом, я судорожно сглотнул их и, не давая себе передумать, перевернулся на живот, подставляясь и открываясь полностью. Страх задрожал где-то внизу живота, неожиданно и бойко. Мне почудилось, что кончики волос тронул ночной воздух и где-то за спиной раздалось рычание прыгуна. Беспомощность и страх были настолько сильны, что я невольно сравнил это состояние с тем напряжённым нервным состоянием чистого ужаса от каждой чертовой ночи, проведенной вдали от убежища. Я сжал в кулаках подушку, растворяя наваждение. Руки Брекена дотронулись до моих плеч спустя пару мгновений, осторожно и мягко проследили путь от лопаток по чуть выпирающему позвоночнику. Трение ткани о кожу зазвучало в кромешной тишине непозволительно громко — оголившиеся бедра резанула прохлада комнаты, и я чуть поёрзал по постели, чувствуя, как в груди снова поднимается трепет и предвкушение, смешиваясь и борясь с парализующим страхом, доселе живущим и клокочущим где-то за грудной клеткой. Брекен оставил на моей спине несколько нетерпеливых мокрых поцелуев, обжигающих непривыкшую к такому кожу, и резко отстранился, снимая оставшуюся одежду и с себя. Когда он снова навис надо мной, паника резко подскочила к горлу, но я тут же закусил язык зубами, ловя жалкие слова, готовые вот-вот вырваться из горла, буквально на самом кончике. Дыхание Брекена на секунду замедлилось, словно он внимательно вслушивался и ловил каждый мой звук, а после его руки сжали и мягко прошлись по чувствительным и выпирающим рёбрам, посылая волну нужного сейчас спокойствия по всему телу. Я плохо распознавал язык жестов и мимики, но сейчас у меня в голове завилась навязчивая мысль, что это движение Брекена, уловившего словно бы мое чувство дикой напряжённости, было немым честным обещанием быть осторожным и не торопиться. И почему-то я тут же поверил ему; в моей душе это доверие поселилось, подобно тому, как часто бывает у маленьких детей, только-только познающих мир и привязывающихся к каждому, кто тепло посмотрит в их сторону. Но все же возбуждения не было, пока Брекен расчётливо и медленно подготавливал меня. Лишь слабое, отчаянно-теплое чувство лениво и мучительно собиралось чуть ниже живота, слишком маленькое и незаметное для чего-то, что язык повернулся бы назвать сексуальным желанием. Оно начало постепенно усиливаться, только когда Брекену удалось найти нужную, предстательную железу и несильно надавить на нее: от осторого приятного ощущения, неожиданно вспыхнувшего во мне, я судорожно выдохнул и крепко зажмурил глаза, тяжело дыша в жёсткую ткань подушки, влажную от осевшего на нее капельками воды дыхания. Брекен уловил мое движение и, видимо, осознав, в каком направлении нужно двигаться, провел подушечками пальцев по тому же месту, и я снова издал какой-то сдавленный, тихий звук, чувствуя как мое тело постепенно расслабляется, внутреннее напряжение и страх уходит и я остаюсь в своей темноте плотно зажмуренных глаз в полном и теплом, безопасном одиночестве. Хорошо… Это действительно было хорошо. Спустя минуту Брекен за моей спиной нетерпеливо рыкнул и резко вынул пальцы, заставляя меня судорожно напрячься и почти тут же снова успокоиться. Я хотел этого. Хотел. Это болезненное желание было настолько сильным, что мне казалось, что, будь Брекен самым жестоким, страшным человеком, причинившим бы мне самую сильную и уродливую в своем существовании боль, я не был бы против. Это осознание, странное и непривычное, возможно, больное, неправильное, ощутимо впилось в память и разъело мозг. Дикая отчаянная жажда снова почувствовать себя живым встала перед глазами с каким-то новым, доселе неизвестным мне рвением: сильнее, чем на крыше Башни, сильнее, чем когда бы то ни было. Когда всем своим существом я почувствовал медленное вторжение, мое тело тут же инстинктивно напряглось и из горла вырвался задушенный тихий вздох. Брекен не торопился и был осторожен, но неприятное, непривычное моему телу ощущение в постепенно поддающихся напору мышцах было чем-то настолько уязвленным и странным, что я ничего не мог поделать с болезненными и паническими мыслям, резко появившимися в моей абсолютно пустой голове. Может, это неправильно? Меня чуть дёрнуло и затошнило, но я упрямо сглотнул это чувство и, повинуясь своей какой-то больной и навязчивой идее, чуть поддался назад, насаживаясь почти до конца и вырывая из рта Брекена удивленный тихий полустон. — Не торопись, — хрипло попросил он, шумно сглатывая, и это звучало почти как мольба. Его влажная, горячая рука мягко прошлась и надавила мне на поясницу, заставляя сильнее выгнуться. — Просто сделай уже… что-нибудь… Брекен… черт… — голос постоянно прерывался, я лишь надеялся, что в этих оборванных, сказанных в полубреду словах он найдет те мысли, что терзали мою голову все это время, и поймет их. Поймет, чего я хочу и что мне нужно. Брекен долго молчал, обдумывая мою фразу. Казалось, что это задумчивое молчание затянулось настолько, что я успел погрузиться в какое-то мучительно-сонное состояние, когда граница между реальностью и какой-то бредовой, навязчивой идеей разума стирается. Поэтому ощущение сначала медленного, а после — неожиданно-резкого толчка заставило меня чуть поперхнуться воздухом и шумно выругаться. Последующие движения Брекена утеряли всякую осторожность и аккуратность, стали рваными и быстрыми, словно бы с долго сдерживаемым, ожесточенным желанием. Он болезненно крепко сжимал мои бедра дрожащими, напряжёнными пальцами, удерживал на месте, рычал тихо и тяжело, выпуская этот звук прямо откуда-то из глубины своего горла, и что-то мне подсказывало, что синяки, которые, несомненно, останутся от такой сильной хватки, и покрасневшие следы укусов, горящие сейчас по всему моему телу, ещё долго будут напоминать нам обоим о том, что произошло этой ночью. В какой-то момент Брекен сделал резкое движение вперёд, входя полностью, замер и будто бы совсем перестал дышать, а после для него все оборвалось и рухнуло в пропасть. Затуманенным разумом я почувствовал как он отстранился от меня и, осторожно подхватив под руки, перевернул на спину. У меня не хватало сил и дыхания в легких, чтобы хоть как-то отреагировать на это, взгляд и мысли были в абсолютном расфокусе, только острое удовольствие прошило тело, когда Брекен обхватил меня ладонью. Хватило всего несколько размашистых, небрежных движений, чтобы пучок наслаждения, томящийся внизу живота, развязался и послал по всему телу оголённо-чувствительные, электрические микро-импульсы. Я задрожал, неосознанно выгибая спину, и, когда ощущение болезненного, яркого удовольствия затухло, упал на кровать, абсолютно безвольно и бессильно. Какое-то время в комнате стояла усталая, опустошенная тишина, а после Брекен, тяжело пыхтя себе под нос, отодвинулся от меня и улёгся на вторую часть большой кровати. На себе я абсолютно резко и неожиданно почувствовал его напряжённый взгляд. — Ты в порядке? — виновато спросил он. Я чуть двинулся в сторону приоткрытого, испачканного пылью и грязью окна, игнорируя туповатую, вспыхнувшую боль в пояснице, посмотрел на него с желанием почти отчаянным, бесконтрольным высказать абсолютно все свои мысли, что мучительными клубами едкого, метафорического дыма роились у меня в голове все это время, все, что съедало и съедает мой мозг, но силы, будто издеваясь, неожиданно иссякли полностью, словно бы это чёртово, короткое движение к свежему воздуху, тонкой струёй идущему в комнату Брекена, было настолько тяжёлым и умотывающим, что мой уставший, недовольный всем происходящим организм отказался слушаться своего хозяина, посылая по телу искры сонливости и желания, наконец, расслабиться и закрыть глаза. Все, на что хватило сил — это приподнять горящие болезненными, тонкими ранками губы в слабую, чуть ненатуральную улыбку и проговорить: — В полном, Брекен. Не парься. Брекен выглядел так, словно не поверил ни единому моему слову, но и особым желанием спорить, видимо, не горел. Все, что он сделал — это неловко кивнул одними только нездорово горящими глазами, глубоко вздохнул и неожиданно схватил меня за предплечье, притягивая ближе к себе. — Не против? — тихо спросил он. Я отрицательно покачал головой, неожиданно полностью утеряв собственный голос, и, секунду колеблясь, неуверенно положил голову ему в ямку между шеей и плечом. Тяжело вздохнул и наконец расслабился. Кажется, я снова чувствовал себя живым.