Ещё дозу

«Укроюсь под тенью крыл твоих». Привыкать к новой стране оказалось еще труднее, чем я предполагал. Проблемы с русской речью были лишь верхушкой айсберга. Все серое. Абсолютно. Небо, земля, здания, люди… Все молчаливы, все в обоснованной только для них тоске, они буквально были частью этой безнадежной серости. Тяжело было сменить уютный дом на квартиру-коробку, пережившую крах Советского Союза, тяжело было в первую ночь спать в ней, тяжело было не слышать криков за стеной. Я примкнул к холодному окну щекой, пытаясь таким образом сбить приливший к коже жар. Он был мне непонятен, впервые за свою жизнь я позволил настоящим эмоциям показаться на лице. Я был безоружен перед ними, они проникли глубоко в грудь, поселив в ней приятную тяжесть, будто сердце вот-вот провалится в желудок. Колени коснулись горячей батареи, я оттолкнулся от скользкого пола и осел на подоконнике, что тут же душераздирающе заскрипел, сигнализируя о том, что такая тяжесть ему не по силам. Соприкоснувшись лбом со стеклом, я присмотрелся к светящимся желтым светом окошкам соседних квартирных домов, отслеживая взглядом движения размытых точек. Нахмурив брови и прищурившись, я замечаю неловко движущийся сутулый силуэт, маячивший из стороны в сторону. Много времени для опознания этой лихорадочной фигуры не понадобилось. Подглядывание за чужой жизнью взбодрило меня, наполнило лисьим любопытством, потому, кусая костяшки пальцев, я наблюдал за блондинистой бестией, курящей в открытое окно одну папиросу за другой, испепеляя каждую за несколько глубоких затяжек, сразу же приступая к следующей. От одного только вида живот скрутило тошнотой, но окончательно отлипнуть от окна меня сподвиг внезапно разрушивший тишину голос. — Hermann! - от одного только обращения в мою сторону становилось не по себе. Иногда даже хотелось, чтобы собственное имя не принадлежало мне, чтобы не вздрагивать каждый раз, как только ненавистный скребущий голос выплевывал эти два слога. Соскользнув с поверхности подоконника, я без промедлений движусь к источнику звука. Преодолев пару дверей, я встаю напротив высокого домашнего кресла, сжимая руки в замке, держа их, словно тяжело груз чуть ниже живота. —Ja, Vater? - он покосился на меня, оглядев сверху вниз, после кинул взгляд в сторону, куда я и обернулся. Объектом его заинтересованности стала облаченная в чехол скрипка, облокоченная на ножку табурета. — Jetzt? Aber Vater, ich bin doch gerade erst zurückgekommen. Lass mich heute ausruhen, - я старался выглядеть минимально жалко, но надрывистый, поскуливающий тон в голосе не позволял держать невозмутимое выражение. Мольба могла его только раззадорить, потому ожидаемым ответом был отказ. — Ein Urlaub? Herman, Begriffe wie "Erholung", "Müdigkeit" und solcher Unsinn sollten Ihnen nicht geläufig sein. Mach mich nicht wütend, - он сделал перерыв на глоток чего-то крепкого из бокала, — Nochmals . А злить действительно не хотелось, ведь здесь, в чужой стране мне никто не поможет, мать не прибежит в очередной раз на звук хлестких ударов, не вытащит полумертвого из дома, не довезет до госпиталя, не убедит в том, что все наладится в ближайшее время. Скрипка для меня стала наказанием. Наслаждения от игры я не испытывал, хотя к музыке испытывал самую нежную любовь, воспитанную, непосредственно, матерью. Но все бережно взращенное ею, отец старательно затаптывал, будто специально стараясь вызвать отвращение к любому понравившемуся роду деятельности, что смог увлечь меня. Льющиеся скрипящие ноты, складывающиеся в мелодию одного из действий Götterdämmerungнаполняли небольшую комнату, лязгая меня по ушам, зато лаская отца, вальяжно разложившегося на поверхности кресла, прикрыв глаза. Беззащитный вид ненавистного существа разжигал внутри желание замахнуться инструментом и нанести один решающий удар по височной области, при этом не потревожив того, так как за полтора часа нудной игры, он ни разу не шевельнулся, вероятно, впав в дремоту. Злость и обида крутились в груди, подавая импульс скользящим по струнам пальцам, что задвигались быстрее, вжимались в острые натянутые нити до боли, до крови, а рука, держащая смычок двигалась без необходимой плавности, выдавая в конечном счете мерзкую фальшивую ноту. Я остановился на полувдохе, замерев в том положении, в котором был мгновение назад. Тело на кресле лишь шелохнулось. Сглотнув ком в горле, я медленно откладываю скрипку на место, после попятился назад к личной комнате, не отводя испытывающего взгляда от отца, будто если я посмею отвлечься, он сразу же вскочит с места. Но этого не произошло, и я благополучно добрался до своей постели, перед этим взглянув в окно, но того, кого я в нем искал уже не было. *** — Vater, wenn du Probleme beim Kochen hast, lass mich das machen., - говорю с подавленной раздраженностью, ковыряясь вилкой в сгоревшей смеси, которая должна была быть омлетом с овощами. Даже такой простой вариант завтрака мой отец мог превратить во что-то отвратное, будто его предназначением было портить все, до чего дотянутся его руки. — Du bist ein undankbares Schwein, Herman…- подобные слова становились вступлением для продолжения долгого монолога о моих бесконечных пороках, которые я приспособился пропускать мимо ушей. Старый маразматик только и мог, что плеваться ядом в сторону любого моего слова или действия, противоположному его распоряжению, и это до коликов свирепело меня. Мне было больно от осознания того, что с каждым годом я становлюсь все больше похожим на него. Внешне, взглядами, философией, характером… Я превращался в такое чудовище, которым управляли исключительно животные чувства, нет, не чувства, инстинкты. Я сжимаю руки в кулаки, громко выдыхаю, заглядываю в холодильник и тут же хлопаю им, замечая в нем ничего, кроме пустоты. — Ich gehe zum Laden, - озвучил я больше для самого себя, поспешив покинув пропитавшуюся едкими словами кухню, скрывшись в прихожей, снаряжаясь на скорую руку и выныривая в холодный подъезд, наконец-то наполнив грудь кислородом и выдохнув, будто освободившись из ямы с ядовитыми змеями. Ходьба по территориям маркета меня несколько успокоила, я даже смог прогнать остатки колющей злобы. Но окончательно вернуться в состояние покоя мне не дал пронзительно завывший терминал. — Мы не принимаем иностранные валюты, - монотонно сообщила изнуренно выглядевшая женщина, неудовлетворенно взглянувшая на меня. — Как это, не принимаете? Да что же за страна такая? - фыркнув, я поджал губы, зарыскав в карманах в поисках хотя бы мелочи, но единственное, что звенело в них, так это ключи от так называемого «нового дома». — Молодой человек, отмену делаем? — Да подождите, не делаем ничего, - прозвучал голос откуда-то со стороны. Чья-то бледная рука протянула женщине одну купюру, после чего та упаковала мой скромный набор продовольствия в пакет, протянув его мне. Возникшим столь вовремя благородным незнакомцем оказался Росс, приветливо улыбающегося мне, все так же измученно, будто через невыносимые усилия. — Доброе утро. — Тебе не нужно было этого делать. — Да ладно, от меня много не убудет, - ухмыльнулся Росс, проведя рукой по спутавшимся блондинистым волосам, струившимся по узким плечам, — Это… шарф занесу попозже, я его в стирку закинул, а то… в лужу вчера уронил. — Мне не к спеху, не волнуйся. Вместе с нашим грузом мы отправились в путь через поднявшуюся метель, прячась от нее, загораживая путь колючим снежинкам ладонями, при этом пытаясь друг с другом разговаривать, то и дело перекрикивая обращения. — Ты чего в такую погоду выперся?! - шум ветра заглушал половину слов Росса, но все же мне удалось разобрать их. — Отец вновь пытался отравить меня своими кулинарными шедеврами! Пришлось идти пополнять переведенные продукты! — А-а, вон оно как! Удачи тебе с этим, у меня дома тоже никто готовить не умеет! - Росс засмеялся, и меня охватило то же глупое веселье, такое непонятное, но пленительное, щекочущее, заставляющее гоготать с большим напором, с большим глупым весельем, взявшимся из ниоткуда. Наш непринужденный диалог продолжался до момента приближения к общему району. Остановившись на распутье, все так же нелепо держа ладонь на уровне глаз, кое-как держась на ногах, чтобы не попятиться назад от силы ветра, мы не торопились расходиться, будто на подсознательном уровне ища тему для продолжения беседы, не желая разлучаться. — Тебе срочно домой нужно? — Думаю, нет. Все равно мне будет плохо, независимо от того, когда я вернусь. — Тогда, может… ко мне зайдешь? Ты не евший с утра, замерзший, хоть чаем тебя напою, - растянув бледные губы в улыбке, предложил он, а я, мгновенно утеряв привычную себе настороженность, согласился, двинувшись вперед на звук чужих проваливающихся с хрустом в снег шагов. *** Домашняя атмосфера у Росса была в значительные разы приятнее, хотя по своей архитектуре квартира ничем не отличалась от нашей с отцом. Здесь было теплее, уютнее, несмотря на пыльные горы, липкие полы и въевшийся в сами стены запах дешевых сигарет и спирта. Чаем меня благополучно снабдили, приятным бонусом добавив пачку раскрошившихся печеньев. — Зачем ты вообще сюда приехал? Тут ловить абсолютно нечего, в языке не в ладах, денег наших нет, система образования другая. — Говорю же, я здесь ненадолго… На неопределенное время, - говорю я раздраженно, делая глоток из сколотой по углам чашки, — А цель приезда мне самому не до конца ясна. Визит сюда интересовал одного отца, а желанию взять меня с собой смысла не нахожу. Он покачал головой, мол, «понятно-понятно, ну удачи тебе с этим дерьмом». — Ты живешь один? — Я? Не, папаша на работе. Но я все равно, считай, один, отца почти не замечаю, только если буянить начнет. — Тоже тиранит? — Не совсем. Тираном его не назовешь, просто белка по мозгам раскисшим бьет, чудить начинает. Знаешь, стульями там кидаться, проклинать тебя, из хаты выталкивать. — Ты так легко об этом говоришь? - я нахмурил брови, зыркнув Россу в глаза, ища объяснение чужому легкомысленному взгляду на такую ситуацию, учитывая то, что она у нас в лоб схожа, и мне как никому другому известно подобное отношение, — И что за белка? Причем тут грызуны? — Ну у нас так белую горячку называют. Это когда после чрезмерного употребления алкоголя психоз нападает, - он ухмыльнулся, разломав печенье на пару кусков, засорив стол мелкими крошками, — Да и привык я к этому, и злиться на отца не могу, жалко его. Достаточно тяжело пережить смерть жены. И мне тоже… так что кто я такой, чтобы осуждать его? — У тебя нет мамы? — Ага. Умерла давно, может лет… - он подкатил глаза кверху, — Пять назад. Помню я крайне мало, но по-большей части из-за больной головы, а не в силу возраста. Мы на время замолчали. Я обрабатывал новую потрясшую информацию для себя, а Росс, поджав губы, уставился куда-то вперед. — Помню отрывками какие-то моменты, на том спасибо. Думаю, если бы сохранилось больше ее вещей в доме, то что-то в голове и сложилось бы. — А что осталось? — Пианино. Помню точно, что играть любила. Но к нему я стараюсь не подходить, на душе как-то больно становится и плакать хочется. — Это печально, Росс, - единственное, что сумел сказать я. Все же задушенная эмпатия дала о себе знать. Я мог выразить сострадание парой слов, но внутри начиналось безумие из чувств, неспособных проявиться должным образом. Мой знакомый снова покачал головой, видимо и не рассчитывая на что-то большее с моей стороны. — Потом в моей жизни появилась Полина. Она смогла вытянуть меня из детского застоя после смерти мамы, стала мне как сестра. И пока отец глушил спирт, она отгораживала меня от всего этого, хотя при этом сама была алкоголичкой… Как у нее сейчас с этим я не знаю. Выучила меня чтению, письму, всему, что сама дать могла, умной ее тоже особо не назовешь, - на последней характеристике незнакомки Росс заулыбался, видимо предаваясь теплым воспоминаниям, — Дальше почти не помню… пропала она куда-то, уехала. — Но сейчас же все хорошо? Хотя бы немного? — Боюсь, что нет. Посмотри на меня, можно сказать, что мне стало лучше? - он хмыкнул, чиркнув зажигалкой, полоснув огнем конец сигареты, закурив ее здесь же. — А где пианино? - дабы перевести тему, спросил я. — Там по прямой и налево. Мамина комната была, - он помахал рукой в воздухе, показывая нужное направление. — Хочешь, я тебе сыграю? - Сам не знаю, что на меня нашло. Собственный голос прозвучал будто со стороны, слишком быстро, необдуманно, не давая себя отчета в действиях, — Извини, я не подумал. — Хочу, - оборвал меня на полуслове Росс, поднявшись медленно из-за стола, — Не пылиться же ему оставшийся век. Да и маме было бы приятно, если бы за него кто-то брался. *** Комната, в которую мы с Россом вошли, ярко пахла сладкими духами, будто проживающий здесь человек только-только закончил со своими приготовлениями и совсем ненадолго вышел. Помещение на удивление не выглядело заброшено, если прислушаться к словам друга и поверить в отсутствие живой души здесь уже как десять лет. Вещи лежали так, словно к ним скоро прикоснутся, чтобы переместить в другое место, небольшой столик с зеркалом был заставлен многочисленными дамскими штучками, будь то разнообразие косметики, масляных и распылительных духов, расчесок разных видов, приятных цветов блокнотиков и канцелярии. Неудивительно, что Россу тяжело задерживаться тут, понимая, что наполненная живой и теплой энергией комната принадлежит давно мертвому, лежащему в холодной сырой земле родному человеку. Я повернулся вокруг себя, наконец ловя взглядом объект заинтересованности. Высокое пианино из темного дерева было удобно расположено у стены. Проведя по холодному корпусу рукой, я брезгливо смахиваю налипшую пыль с кожи, после поднимаю тяжелую крышку, присаживаясь на придвинутый к инструменту табурет. — Fabelhaft... - не удержавшись, говорю вслух, касаясь аккуратно пальцами клавиш, звук от которых был удивительно чист, — Вы его настраиваете? — Да хватит тебе, к нему не подходил никто за десяток лет, - фыркнул Росс, облокотившись на стену. Я взглянул на ноты, оставшиеся на листе, по всей видимости с последней игры, после пробежался по ним фалангами. — Что у тебя с пальцами? — Это? Да так, скрипка, - тряхнув рукой, бросил я, сжав одну ладонь в кулак, будто это поможет от последующих расспросов. — Нифига у тебя скрипка, кожу как лезвие режет. Папин подгон? — Это тебя волновать не должно. Стой молча, либо выйди отсюда, - вспылил вдруг я, стукнув напряженными кулаками по поверхности инструмента, что издал жалобный приглушенный звук. На секунду в комнате повисла тишина, который внезапно разбавил чужой смешок. — Ну из комнаты моего дома меня еще никто не выгонял, - подкатив в наигранной обиде, выдал Росс, но больше не возникал, прислушавшись к моей угрозе, брошенной глупо, без намерения приводить ее в исполнение. Я зажал клавиши пианино все еще поднывающими от боли пальцами, после, сверившись с нотами, я продолжил более уверенно. Пустое помещение с развитием нежной мелодии наполнялось чем-то свежим, живым, будто в душное помещение наконец попал уличный ветер. Фаланги скользили по клавишами мягко, шустро, беспроблемно, лаская душу не столько самой музыкой, как процессом. Давно я не ощущал наслаждения от игры, давно не чувствовал желания не отходить от инструмента ни на минуту, посветить все время, всего себя исключительно музыке. С каждой секундой я чувствовал, как сливаюсь с податливым пианино, как окутывает с головы до ног неизвестное произведение своим звучанием, как окружением наливается светом, а к голове подобралось приятное тепло. Но подозрительное молчание вывело из состояния эйфории, вынудив открыть глаза и обернуться. Уж кого не коснулась мое душевное вознесение, так это Росса. Он плакал.