десять вопросов

      Такое раннее утро, думает Чуя, впору называть ночью. Тишина бьет по ушам, солнце даже не собирается показываться на горизонте, а глаза предательски слипаются, намекая, что еще пара-тройка часов сна точно бы не помешала.       Он мельком смотрит на Акутагаву. Тот свое бдение несет с гордостью и — весь такой недвижимый, вытянувшийся точно по струнке — больше походит на статую. Только его редкий кашель, моргающие глаза и залегшие под ними глубокие тени напоминают о том, что он, вообще-то, все еще живой человек. Человек, который, в отличие от Чуи, этой ночью даже не ложился.       Чуя вздыхает. Рука непроизвольно тянется в карман за пачкой сигарет, но он себя останавливает — Акутагаве сигаретный дым совсем не нравится. Вместо этого он бездумно мнет какую-то бумажку. Кажется, завалявшийся со вчерашнего вечера чек.       — Ну и где этот информатор? — спрашивает Чуя, не слишком-то пытаясь скрыть свое раздражение. — Если Мори просто так поднял нас обоих в пять утра…       — Ошибки тут быть не может. Значит, надо ждать.       Исполнителен, как и всегда, думает Чуя и тянется, разминая порядком затекшие конечности. Он опирается спиной о кирпичную стену позади себя и исподлобья рассматривает Акутагаву — единственное в поле зрения, что представляет интерес. Одинокий фонарь над ними рисует на его лице причудливые контрастные тени.       Утомительно.       Но Чуе в голову приходит идея.       — Слушай, может, сыграем?       Акутагава ненадолго тушуется, а затем поворачивается к Чуе, чтобы следующие полминуты сверлить его пристальным взглядом.       — Мы на задании, Чуя-сан.       — И что с того? Тебе не хочется скоротать время?       Акутагава опускает взгляд. Думает, хмуря редкие брови.       — Во что вы хотите сыграть?       — Да хоть в «города». Знаешь правила?       — Нет.       — Ну, короче, — Чуя достает руки из карманов, чтобы сопроводить слова выразительными жестами, — надо по очереди называть города так, чтобы название города начиналось с той же буквы, на которую заканчивается название предыдущего. Например, я говорю «Осака» — значит, тебе на «а». «Амагасаки», скажем. И тогда я называю город на «и». Повторяться нельзя. Понял?       Акутагава сдержанно кивает.       — Тогда я начну, — Чуя задумчиво прикладывает палец к подбородку. — Йокогама. Тебе на «а».       — Амагасаки, — почти сразу же парирует Акутагава, вызывая на лице оппонента улыбку.       — Эй! Ну ладно, шулер, на первый раз прощаю. Имабари, тебе на «и».       Акутагава вновь погружается в раздумья, притом — серьезнее прежнего. Проходит минута, две, и на третьей Чуе уже начинает казаться, что тот уснул.       — Ну?       — Я не знаю городов на «и», Чуя-сан.       — Хм. А если на предпоследнюю, «р»? Вспомнишь что-нибудь? Ай, ладно, можешь не отвечать, я по твоему лицу все вижу. Ты вообще какие города знаешь, кроме Йокогамы?       — Кавасаки.       — Почему Кавасаки?       — Я там был. Точнее… Мы там были, я и Дазай-сан.       Повисает молчание.       — По поручению? — уточняет Чуя. Он знает, Акутагава не привык говорить сам.       — По поручению. Это был единственный раз, когда я покидал Йокогаму. Мы провели там две недели.       Снова тишина. Чуе кажется это каким-то неправильным. Он-то привык путешествовать, мотаясь по работе чуть ли не на другой конец страны. Смена обстановки всегда отрезвляла его, а новые места превращали рутину во что-то, отдаленно похожее на отпуск, даже если отпуском подобные «командировки» по сути не являлись. Мысль о том, что Акутагава был лишен новых впечатлений, отзывается в груди как-то неприятно.       Чуе думается, что он хотел бы показать Акутагаве и другие города. Возможно, ничего плохого не случится, если в следующий раз он возьмет его с собой. Если тот согласится, разумеется.       — Простите, Чуя-сан, — подает вдруг голос Акутагава, на что Чуя совершенно беззлобно улыбается:       — Не за что тебе извиняться. Я знаю другую игру, она попроще. Зададим друг другу десять вопросов. Спрашивать можно что угодно. Вопросы можно пропускать, но тогда тебе начисляется штраф в виде еще одного вопроса.       — И… Зачем это все?       — Узнаем друг друга получше.       — Зачем?       Недовольным Акутагава не выглядит. Скорее уж взаправду не понимает, почему люди стремятся друг друга узнавать, и Чуя терпеливо поясняет:       — Ну, как ты помнишь, с недавних пор мы работаем вместе, а залог успеха в совместной работе — это доверие. Без него все ляжет, как карточный домик. Конечно, никто не начинает доверять по щелчку пальцев. Это долгий, кропотливый и зачастую довольно энергозатратный процесс, но не вижу ничего плохого в том, чтобы сократить дистанцию между нами хотя бы на пару шагов. Образно говоря. А еще эта игра просто забавная.       — А вы с Дазай-саном играли в нее?       — Будем считать это за первый вопрос? — Чуя лукаво ухмыляется и, видя, что Акутагава не возражает, воспринимает это как согласие. — Вообще, именно он мне об этой игре и рассказал. Это давно было, пару лет назад точно. Мы тогда только начинали работать вместе и напились в первый раз вдвоем. Знаешь, что он спросил в первую очередь?       — Снимаете ли вы когда-нибудь шляпу?       — Черт, угадал.       — А вы снимаете?       — Ох, Акутагава, я был о тебе лучшего мнения… — Чуя берется за тулью шляпы и слегка приподнимает ее над головой. — Вот, смотри. Она ко мне не приклеена, и волосы все на месте. Это, кстати, уже два вопроса. Теперь моя очередь.       И он видит, как в ту же минуту Акутагава напрягается и поджимает губы. Определенно, на прошлого Чуиного оппонента в этой игре он совершенно не был похож. Дазай был любителем потрепать нервы и не брезговал провокационными вопросами, благодаря чему теперь обладал бесценным знанием о том, какого цвета у Чуи было белье. Чуя же старался не сдавать позиции и придумывал ответные вопросы под стать, хоть те и не блистали оригинальностью.       «Ты девственник?»       «Какая самая неловкая ситуация в твоей жизни?»       «Сколько у тебя было девушек?»       Но к Акутагаве нужен другой подход.       — Ты вообще когда-нибудь спишь? Нет, ну правда.       — Сплю. Все люди спят, вы же знаете, — плечи Акутагавы облегченно опускаются. — Просто мне не нужно много, чтобы выспаться. Или… Я, по-вашему, не похож на человека?       — Ты самый человечный человек из всех, кого я знаю.       Чуя не врет, потому что врать — против правил. Он надеется только, что его слова не звучат как шутка. От сердца отлегает, когда лицо Акутагавы расслабляется и слышится тихое:       — Спасибо, Чуя-сан.       — Кстати, счет один-три. Расскажешь, что ты ел сегодня на завтрак?       — Вы, вроде бы, сказали, что некоторые вопросы можно пропускать. Я хочу пропустить этот.       Чуя усмехается, слегка запрокидывая голову. И чего еще он ожидал? Пищевые привычки этого мальчишки были такими же отвратительными, как и его режим сна.       — Ну, допустим. Тогда вот тебе сразу же штрафной: вчера ты что-нибудь ел?       — Рис.       — А кроме риса?       У Акутагавы на мгновение — зато какое ценное мгновение! — уголки губ чуть приподнимаются, будто бы в улыбке. Чуя взглядом моментально ловит этот практически незаметный жест и про себя отмечает: «хороший знак».       — Это разве не считается за отдельный вопрос, Чуя-сан?       — Но ты дал мне неполный ответ!       — Вы не можете знать наверняка. Так что, мне…       — Нет-нет, я спрошу другое. А то боюсь мне не понравится то, что ты скажешь.       Чуя вздыхает, раздумывая, что бы еще такого спросить. Узнать, на самом деле, хочется многое. Акутагава для него — ходячая загадка и открытая книга одновременно. Какой он в повседневной жизни, вдали от жестокости и кровавых разборок? Видит ли он сны по ночам? Кладет ли сахар в чай? О чем сожалеет долгими вечерами, какие воспоминания бережно хранит у сердца?       Чуя критично перебирает в голове варианты, отметая один за другим, а на языке так и вертится одно предложение.       — Как насчет заглянуть в какое-нибудь круглосуточное кафе, как только мы закончим все дела?       И Акутагава вдруг заходится в приступе кашля, прикрывая рот ладонью — вроде так привычно, а Чуя все равно вздрагивает — и потом хрипло переспрашивает:       — Это… ваш вопрос?       — Считай, что да.       — Мне нужно подумать, — отвечает он, выдержав перед этим небольшую паузу.       Надо же, даже не отказался! По крайней мере, не сразу. Чуя только пожимает плечами: ну, пока сойдет и так. Если Акутагава захочет ходить голодным — его дело.       — Окей, твой ход.       — Какой ваш любимый цвет?       Чуе приходится приложить усилие, чтобы не рассмеяться.       — То есть ты мог спросить у меня что угодно и все равно решаешь спросить… это?       — Вы же спросили у меня, сплю ли я. Так что?       — Допустим, красный. Твой?       Безобидный вопрос внезапно приводит Акутагаву в замешательство. Примечательно, как быстро и умело он мог адаптироваться в бою, находя способы отразить даже самые неожиданные атаки противника, но в общении в этом он неизбежно терпел неудачу.       — Не знаю, — честно признается он, отводя взгляд куда-то в сторону. — Я никогда об этом не задумывался.       — Это не ответ, Акутагава. Пропускаешь?       — Нет.       — Тогда давай предположим, что тебе необходимо с этим определиться. Представь… Представь, что от этого зависит успех миссии.       — Я не могу представить такую миссию, успех которой зависел бы от наличия у меня любимого цвета.       — Акутагава… — Чуя шутливо закатывает глаза. Вот всегда он такой серьезный! — А если всю оставшуюся жизнь тебе можно было бы покупать одежду только одного цвета?       — Тогда это вопрос не совсем про любимый цвет. Например, покупать исключительно белую одежду было бы непрактично. Наверное, я бы остановил свой выбор на чем-то более нейтральном. Черный подошел бы идеально. Полагаю, такой ответ вас устроит?       Чуя утвердительно кивает. Он мог бы догадаться.       — Ну что, у нас четыре-четыре. Спрашивай теперь ты.       — Почему вы бросили курить?       Вопрос звучит, как гром среди ясного неба.       Чуя опускает глаза, чтобы через секунду поднять их на оппонента снова. Улыбка с его лица не пропадает, только отчего-то теперь становится неловкой. Он к своему стыду недооценил Акутагаву, даже не подумал, что тот обратит внимание на такую мелочь. Наблюдательный, зараза.       Так и хочется сказать: «Пропускаю». А что еще говорить? «Я беспокоюсь за твое здоровье»? Или, может, «Я не хочу чувствовать себя причастным к твоей смерти»? «Когда я курил при тебе, ты кашлял чаще. Почему-то от этого каждый раз сердце сжимается». Акутагава ведь не поймет, наверное, и за него заговорит его уязвленная гордость.       «Ну и дурак, — мысленно твердит Чуя сам себе, — ты же сам говорил про доверие, так сделай теперь тот самый шаг навстречу».       — У тебя больные легкие.       Акутагава ежится. Ожидаемо.       — И что? Если вы думаете, что от этого я становлюсь сла…       — Я этого не говорил, — отрезает Чуя и усмехается с привкусом горечи: — Просто не хочу своими же руками свести тебя в могилу раньше времени. Какой из меня после этого будет наставник? Если тебя так это волнует, можешь спросить, что я думаю о твоих способностях.       Он ловит на себе заинтересованный, но недоверчивый взгляд глубоких серых глаз, и считает это за молчаливый вопрос.       — Я считаю, что ты сильный, Акутагава. Невероятно сильный. Ты справляешься с такими задачами, за которые другие побоялись бы браться, а это уже о чем-то да говорит. Но до чего же глупо будет, если ты вспыхнешь и прогоришь, как спичка.       Акутагава отвечает не сразу, медленно и вдумчиво переваривая услышанное. Говорить ему, что он силен — все равно что ломиться в закрытую дверь, до тех пор, пока ты — не тот самый человек. Чуя знает это, но почему-то продолжает пытаться.       — Спросите что-нибудь, Чуя-сан. Сейчас ваша очередь.       И Чуя говорит первое, что приходит в голову:       — Ты любишь чай?       — Люблю. Пять-шесть.       — С сахаром или без?       — С сахаром. Шесть-шесть.       — Сколько ложек кладешь?       — Чуя-сан, это уже три вопроса, — Акутагава смотрит на него настороженно. — Вы уверены?       — Почему нет?       — Хорошо. Четыре. Я кладу четыре ложки, — пауза. — Вы знаете, я вырос в трущобах. В то время подобная роскошь не была доступна мне так, как сейчас. И все же… Я жадничаю до сих пор, каждый раз. Боюсь, никогда не смогу отучиться. Это семь-шесть. А теперь вы скажите, почему вы так обо мне печетесь?       И правда, почему?       Потому что Чуя, наверное, по-другому не может. Потому что хочется Акутагаве показать, что он, вопреки всему, важен. Ценен. В конце концов, любим. Что мир не наполнен до краев одной только жестокостью, даже если он верит в это со всей искренностью.       Акутагава напоминает ему одного из Агнцев, и Чуя готов взять его под свое крыло.       Но ничто из этого не озвучивается вслух, а Чуя только глядит на Акутагаву, улыбаясь при этом мягко-мягко. Тот смотрит на него в ответ — долго, не произнося ни слова, затем опускает взгляд и отворачивается, а Чуя готов поклясться, что успел заметить проблеск улыбки на его лице.       — Кажется, это наш информатор.       Чуя сперва не понимает, но, проследив за взглядом Акутагавы, видит чью-то приближающуюся фигуру.       — Похоже на то.       — Семь-семь, — Акутагава понижает голос. — Мы все еще должны друг другу по три вопроса, Чуя-сан.       Семь-семь. Надо же.       — И что ты предлагаешь?       — Как насчет… зайти потом в кафе и доиграть?