Город Лавкрафта

— А ты где годовщину хочешь праздновать? — спросил Трубецкой, и Сережа вздрогнул от неожиданности. Было около шести утра, они шли по набережной Фонтанки, взявшись за руки. Сережа глядел на воду, и мысли его были где-то далеко. Благо сентябрь выдался теплый, что позволяло, во-первых, идти спокойным прогулочным шагом и не пытаться поскорее укрыться от промозглой питерской сырости, а во-вторых, витать в облаках, сосредоточившись всеми чувствами на их с Сержем переплетенных пальцах. — Там, где нас никто не найдет, — Сережа слабо улыбнулся и подавил зевок. До рассвета оставалось не более часа. — Не пойму, почему Миша с Пашей не поступили так же, Паше явно было неудобно от всеобщего внимания, — Трубецкой нахмурился, судя по всему, представляя себя на месте Паши. — Миша хотел праздника, а Паша был готов потерпеть, чтобы Миша свой праздник получил. По-моему, это мило, если бы ты хотел годовщину c парой десятков гостей, я бы тоже потерпел. Даже разрешил бы тебе показать то видео, ну, помнишь, когда я полез воровать тебе цветы с клумбы, а ты снимал, вместо того чтобы стоять на стреме. — Стоять на стреме, когда тебе рвут цветы, — нонсенс. Если бы меня не было, как бы ты их рвал? — фыркнул Трубецкой и крепче сжал Сережину ладонь. — Если бы тебя не было, я бы их тебе купил в магазине. — Хорошо, что я был. Но это видео я никому не собираюсь показывать, даже на годовщинах, если мы вдруг начнем устраивать из них вечеринки, как Миша. — Потому что я выгляжу там как идиот? — уточнил Сережа, не сдержав улыбки. Вспомнил, как два года назад рвал для Трубецкого пионы, рискуя быть пойманным. Они так же возвращались из гостей, ранним утром, еще недостаточно сонные, чтобы вести себя сдержанно и не целоваться на каждом перекрестке. Сереже тогда ужасно хотелось геройств. — Потому что это мое видео, оно только для меня, — Трубецкой произнес это как нечто само собой разумеющееся, и Сережа снова захотел и геройств, и целоваться. Сон сдернуло слабым порывом ветра, и остались только они двое, предрассветный сумрак и пустой субботний город. — А где ты сам хотел бы праздновать? — Сережа расплел их пальцы и погладил Трубецкого по внутренней стороне запястья. — Мне нравится идея сбежать от всех, весь вечер думал, насколько это не мое — принимать поздравления, развлекать гостей, и все в собственную годовщину, когда я должен сидеть в самолете и предвкушать выходные в приятном месте, с тобой и номером для новобрачных. — Паша с Мишей, справедливости ради, вечером улетают в Берлин, в итоге все получили что хотели: Миша — вечеринку, а Паша — романтическое путешествие. — Только Паша мог счесть Берлин романтичным, — Трубецкой толкнул Сережу плечом, и они оба рассмеялись. — Может, Паша знает о Берлине что-то, чего не знаем мы? — Сережа почувствовал себя немного заговорщиком: только с Сержем он и позволял себе беззлобно подшучивать над друзьями, не изнывая при этом от неловкости. — Тайный романтичный Берлин, — Трубецкой хотел что-то добавить, но вдруг замолчал и потащил Сережу к пешеходному переходу. Сопротивляться не имело смысла — если уж Сержу что-то взбрело в голову, лучше дать ему делать так, как он хочет. Каждый из таких порывов позже становился еще одним приятным воспоминанием или приключением. Кажется, им предстояло целоваться в незнакомом дворе. Сережа догадался, когда они проходили под аркой: впереди маячили кусты и слабо освещенный кусок пространства перед полуприкрытой дверью. Ничего примечательного, значит, оставались только поцелуи. — Когда ты весь такой хороший и понимающий, мне хочется сделать с тобой что-то неприличное, — Трубецкой толкнул Сережу к стене и впился в его губы, совсем не думая о том, что их могут увидеть. Сережа тем более не думал, он плыл, обнимая Трубецкого за шею. Целоваться вот так, в сумраке, было приятно до дрожи, точно весь город смотрел на них и ничего не мог с этим поделать, не мог расцепить и расшвырять в стороны, или украсть друг у друга, как бы ни изворачивался. Вдруг горячие жадные губы исчезли, и Сережа, с трудом сфокусировавшись, вопросительно поглядел на Трубецкого. Тот всматривался вглубь двора, в тот самый тусклый пятачок света. — Это же дом на Гороховой, тот, где Ротонда. Ты ее видел? — Нет, — отозвался Сережа. Собственный голос показался ему слишком хриплым. Дом действительно был тот самый, теперь и он это понимал. Сережа никогда не был в доме на Гороховой, но не мог не слышать странных легенд — и про дьявола в подвале, и про вход в другой мир, и про сатанистов, и еще миллион ничем не подтвержденных баек в таком духе. В темноте в каждую из них немного верилось, хотя на самом деле Ротонда представляла собой просто круг из колонн на постаменте, который прихотью архитектора был выстроен прямо в парадную дома, так, что лестница, ведущая на верхние этажи, словно обтекала его с двух сторон. Объяснения такому дизайнерскому решению находились сплошь мистические, и странная акустика помещения этому только способствовала. — И я не был. А ты говоришь, неизвестный Берлин, мы и в Питере ничего толком не видели. — После ремонта, наверное, уже и смотреть-то нечего. Все надписи закрасили, вход только платный и по звонку, какая уж тут неизвестность, — помимо прочего про Ротонду говорили, что, если написать на стене или на колонне свое желание, оно обязательно сбудется. Однако после того, как все отремонтировали, облагородили и спрятали за железной дверью, которая сейчас была приглашающе открыта, Ротонда интересовала разве что туристов и приезжих. — Давай зайдем и убедимся, — предложил Трубецкой почему-то шепотом. Отпускать Сережу он и не думал, только выжидательно смотрел и медлил, будто нарочно почти касаясь губами его губ. — Почему я всегда нарушаю закон, когда мы оказываемся ночью на улице? — Сережа мужественно терпел, поцеловать Трубецкого хотелось до безумия. — Потому что в темноте ты превращаешься в опасного и хладнокровного преступника, буквально трансформация из Сережи в Серегу, — они беззвучно рассмеялись, стукнувшись лбами. — Не боишься получить от уборщицы шваброй по загривку? — Мы только заглянем, к тому же куда приятнее целоваться в местах былой славы сатанистов-дьяволопоклонников, чем во дворе возле мусорки, не находишь? — Ладно, пойдем, — Сережа все же не выдержал и поцеловал Трубецкого, прежде чем выпутаться из объятий и выскользнуть из узкого пространства между ним и стеной. Вокруг было тихо — во двор почти не проникали звуки с набережной, и Сережа действительно казался себе если не преступником, то уж точно завзятым авантюристом, который собирается под покровом ночи проникнуть туда, куда впускают только избранных и за семьдесят рублей. Трубецкой воровато оглянулся и протиснулся в приоткрытую дверь, стараясь не шуметь. — Давай заходи, здесь никого, — зашептал он с той стороны, и Сережа с колотящимся сердцем последовал его примеру. Ротонда была всего лишь еще одной городской легендой, и страшно ему не было, разве что немного и исключительно от перспективы быть застуканными. Это был приятный страх, делающий все вокруг осязаемым и ярким. Вдвоем с Сержем они становились словно бы непобедимыми, способными подчиниться секундному порыву, наплевав на здравый смысл. Живыми. Внутри действительно было пусто, но они находились здесь без разрешения, воспользовавшись оплошностью жильцов, поэтому Сереже хотелось ходить на цыпочках и говорить шепотом, привлекая к себе как можно меньше внимания. Он огляделся — новая краска на стенах и перилах жирно поблескивала в свете слабой лампочки. В голову лезли сравнения с приходящим в упадок казенным учреждением, которое наскоро подкрасили перед прибытием важных гостей. Чтобы скрыть медленное разложение или что похуже. Парадоксально, но сейчас Ротонда казалась более зловещей, чем на фотографиях, где колонны и стены еще были покрыты многочисленными надписями, пол крошился, и все напоминало скорее давно заброшенную усадьбу, чем здание в центре города. — Жаль, нельзя проверить, что тут с акустикой, — едва слышно сокрушался Трубецкой, поднимаясь по ступеням в центр Ротонды. — Иди сюда, вдруг Дьявола увидим. — Странно, да? — Сережа поднялся следом и задрал голову вверх, — как будто пазл криво сложили и зачем-то засунули античную беседку прямо внутрь здания. — Древний артхаус, — Трубецкой засунул руку в карман пальто, чтобы достать телефон и пофотографировать, и ойкнул. — Черт, палец порезал пропуском. Прежде чем Сережа оказался рядом и успел вытащить из кармана смокинга угольно черный платок, на указательном пальце Трубецкого налилась багровая капля и упала под колонну. Сереже почудилось, что он услышал звук, с которым она разбилась об пол. — Хоть для чего пригодился, — пробормотал он, заматывая пострадавший палец платком. Миша, вопреки собственным привычкам, захотел чинное торжество, так что все, включая его самого, были в смокингах и вечерних платьях. Естественно, никакая видимая торжественность не помешала им болтать до утра, вспоминая мишепашину историю любви, а вместе с ней и другие примечательные события, произошедшие за последние четыре года. Сережа официальную одежду откровенно не любил, и только восхищенные взгляды, которые весь вечер бросал на него Трубецкой, хоть как-то спасали положение, в котором Сережа чувствовал себя зажатым в тисках и с грустью представлял любимые джинсы. — Вот и нет. Ты был там самым красивым, и мне все завидовали, — Трубецкой зачарованно смотрел на Сережины манипуляции. Он любил, когда о нем заботились, хоть и избегал в этом признаваться. Но Сережа и так почти все знал о нем и иногда просто не обращал внимания на возражения. Почти. Всегда оставалось что-то неизвестное, что-то новое и важное, оно всплывало совершенно неожиданно, и поэтому Сережа никак не мог привыкнуть, что они вместе, и начать воспринимать как должное. Наверное, это было неправильно, но он каждое утро начинал с мысли, что с ним произошло что-то чудесное. И пусть чудесное, сонно спотыкаясь, бредет на кухню, жалуясь, что работа совсем заела, и насыпает там кофе мимо кружки. Лишь бы оно было. Всегда. — Самым красивым там был ты, — улыбнулся Сережа. — Ты всегда и везде самый красивый. Трубецкой не дал ему договорить, закрыл рот поцелуем, вовремя вспомнив, для чего все приключение затевалось. Целоваться под переплетениями лестниц и колонн было по-хорошему жутковато. Чувства обострялись, каждое движение рук и губ отдавалось внутри глухим эхом и казалось во много раз острее. Может, и с ощущениями здесь получалось так же, как со звуками? Звук им услышать все же пришлось — что-то скрипнуло под потолком, будто от неосторожного шага. Скрип оттолкнулся от стен и стек вниз, вынудив их оторваться друг от друга: осознание, что за ними наблюдают, пришло к обоим одновременно. Уединение было разрушено, а преступление стало очевидным. Сережа стиснул запястье Трубецкого, и они поспешили к выходу. Ощущение чужого взгляда толкало в спину и ошпаривало адреналином. Ни один из них не обернулся, покидая Ротонду. Незримые свидетели должны оставаться незримыми. — Да ладно, — простонал Трубецкой, едва выбравшись наружу. — Ничего же не предвещало. На улице шел дождь, и ничуть не стало светлее, наоборот, сумрачные тени копошились в углах, а небо, и без того темное, затянули тучи. Теперь оно висело так низко, что почти упиралось в крыши домов. — Питер, — развел руками Сережа, — пойдем быстрее, не хватало еще намокнуть. — Но тебе же понравилось, — скорее констатировал, чем спросил, Трубецкой, когда они выходили на набережную. Совершенно пустую. — Да, — согласился Сережа. Ему понравилось, даже несмотря на жуткий скрип, спугнувший их на самом интересном месте. И несмотря на стылые капли, норовящие попасть под воротник, и даже несмотря на то, что во дворе ему показалось, что одна из теней пришла в движение и просто переползла на другую стену, прячась от дождя. — Машин нет, может, улицу перекрыли? — Трубецкой попытался осмотреться, но Сережа нетерпеливо дернул его за руку, вынуждая идти вперед. Хотелось поскорее оказаться дома, оставив дождь и пустые улицы за запертой дверью. Сережа любил Питер, но сейчас ему стало вдруг неуютно — вода в Фонтанке показалась покрытой той же масляной краской, что и перила в Ротонде. Она тяжело перетекала, напоминая кисель, и двигалась совсем не в такт резким порывам ветра. На парапете сидела ворона. Птица без интереса глазела на единственных прохожих, то и дело отвлекаясь, чтобы отодрать кусок от чего-то склизкого, лежащего перед ней. Сережа не стал вглядываться и пытаться понять, что именно птица трепала когтистой лапой. — Город Лавкрафта, ей богу, — пробормотал Трубецкой и тоже отвернулся. Весь их дальнейший путь прошел без приключений, если не считать за них тот факт, что за всю дорогу к дому, занявшую более получаса, им не встретилась ни одна живая душа. Город словно вымер, но в то же время не казался необитаемым — темные окна отчетливо нервировали. Легко было представить молчаливые тени за стеклами, провожающие нерадивых путников пустыми провалами глазниц. По спине бежали мурашки. Сережа чувствовал себя персонажем фильма, того, в котором герой лежал в коме, а когда очнулся, оказалось, что все люди пропали или попрятались по норам от грозившей смертельной опасности. На словах, когда они с Сержем злословили о том, что лучше бы все исчезли и оставили их в покое, выходило неплохо, а вот на деле… На деле город вызывал нечто похожее на эффект зловещей долины — вроде бы живой, а с другой стороны — совсем нет, и если внимательнее приглядеться, увидишь швы и стыки наспех сделанных декораций, за которыми угадывается нечто совсем другое. — Не открывается, — Сережа даже не удивился, когда Трубецкой произнес это, продолжая с остервенением лязгать ключом в замочной скважине. Ключ проворачиваться упорно не желал. Сережа ждал чего-то подобного, странного. Триумфального завершения странного утра в странном городе. — Попробуй мои, — предложил он, выуживая из кармана связку. В парадной пахло сыростью, прелой землей и плесенью, чем-то глубинным. Заходишь внутрь и ныряешь под землю, в почву. В переплетение грибницы. Сережа тогда затряс головой, призывая себя к рациональности. И поежился от сырости — пальто все же промокло, да и волосы тоже, ему казалось, он весь отсырел и пропитался водой. Только ладонь, которой он сжимал пальцы Сержа, оставалась теплой. Сережа старался держаться спокойно, не обращать внимания на возникающие из ниоткуда подозрения. Все вокруг неправильное. Не их. И дом не их, и квартира за дверью, которая никак не открывалась, тоже чужая. Во всем виновата их прогулка, зияющие окна домов и бесконечный дождь. На пустых улицах капли бились об асфальт особенно громко, а темнота не отступала, хотя на часах было почти восемь утра. Они с Сержем вяло перешучивались — если тучи продолжат так же внезапно появляться, день в Питере не наступит никогда, хотя им это только на пользу, ведь блэкаут шторы они так и не завели, и завалиться спать в темноте будет как нельзя кстати. Сережа был уверен, что спать они не лягут, но молчал. Боялся сосущих под ложечкой предчувствий. Серж положил руку на перила и тут же ее отдернул, с отвращением глядя на прозрачный липкий след. По перилам полз толстый слизень. Серж долго тер ладонь Сережиным платком, кривясь от отвращения. На лестнице были лужи, а на окнах, прямо на стыках рам, цвели полоски влажной розово-бурой плесени. На стене сидела улитка. Она меланхолично ощупывала рожками бежевую поверхность, неторопливо прокладывая путь наверх. Отчетливо запахло грибами. Серж вихрем взбежал на их второй этаж и загремел ключами, сначала своими, потом Сережиными. Ничего. — Что-то не так, — наконец проговорил Сережа, отворачиваясь от улитки. — Ну еще бы, — Серж решительно сжал губы. — Дом отсырел к чертовой матери, как будто здесь был потоп, у нас сломался замок. Нужно вызвать какую-то службу, пусть ломают, я свихнусь, если не окажусь дома сию минуту. — Я имею в виду по-настоящему не так. Ты сам не чувствуешь? — Сережа пристально глянул на него и тут же все понял. Серж не признается, даже если тоже это чувствует. Даже если уже краем сознания понимает, что все вокруг чужое. Требовалось нечто серьезнее заклинившего замка и луж, чтобы он позволил себе осознать. Сережа и сам списывал половину смутных ощущений на разыгравшееся воображение и бессонную ночь. И темноту. На площадке тускло светила лампочка, а в окнах по-прежнему клубился сумрак. Часы показывали половину девятого. — По-настоящему не так все будет, если мы с этим не разберемся, — Серж старательно игнорировал все, что притворялось их домом. Наверху раздались мокрые шлепки — словно кто-то доставал половую тряпку из ведра с мутной водой и с силой швырял ее об пол. С равными интервалами, как шаги. — Давай попробуем вызвать специалистов, пусть ломают, — Сережа подошел к двери и, оттеснив Сержа, заглянул в замочную скважину. Разглядеть ничего не удалось, но Сережу кольнула догадка — даже форма у нее какая-то другая. Он сам врезал этот замок, отказавшись менять старую дверь на металлического монстра, и помнил все слишком хорошо. Но Сережа снова промолчал — недоказуемо и не аргумент. Ни к чему беспокоить Сержа своими фантазиями, он и так заводился, и вовсе не от того, от чего следовало бы. — Мой телефон сдох, — вздохнул Серж. — Так и знал, что до утра не дотянет, а заряжать было лень. — Ничего, — сказал Сережа, придав голосу всю возможную твердость, — я сам. И Кондратию позвоним, до него идти десять минут. Послушаем немного подколок и комментариев о степени нашего везения, зато ты обсохнешь и прекратишь дергаться. — Я не дергаюсь, — взвился Серж, но Сережа перехватил его ладонь, переплел их пальцы и снова почувствовал пробежавшее между ними тепло. Стало спокойнее, и не только ему — Серж сразу расслабился, гневная морщинка в уголке губ исчезла, и буря миновала. — Давай сперва Кондратию, а потом остальное, можем и от него позвонить. Поверить не могу, что мы стали бездомными, отличное начало дня. И темень эта. Можно было остаться без крыши над головой в нормальную погоду? — Серж подошел ближе, обнял Сережу со спины и уперся подбородком ему в плечо. Стало совсем тепло, и шлепки над головой почти стихли. Или Сережа просто перестал обращать на них внимание. Главное, что они не приближались. Он достал телефон и набрал Кондратия, включив громкую связь. В телефоне что-то булькнуло. С таким звуком лопаются пузыри на поверхности густой жижи. Раз, другой, третий. Побеспокоенная бескрайняя топь с осклизлыми кочками и черными остовами осин. Должно быть, именно на таком вязком, прогнившем болоте и построили этот город. Погребли ядовитый туман, вызывающий смертельную лихорадку, под каменными улицами. Замуровали облепленных тиной и жуками утопленников, а вместе с ними и все затаенные, инстинктивные страхи. Сейчас эти страхи бились мотыльками о солнечное сплетение и шептали «Беги. Беги». Сережа никуда не побежал. Снова тряхнул головой, избавляясь от слишком реалистичных картин, непонятно откуда возникающих в сознании, и набрал Кондратия еще раз. Нет сети. Сверху раздались шаги — на сей раз нормальные. Кто-то бежал вниз и, судя по всему, очень торопился. Сережа машинально попятился к двери, увлекая за собой Сержа, чтобы дать дорогу неизвестному. Им оказался студент с пятого этажа. Натянутый на лицо капюшон толстовки не помешал Сереже догадаться, он был слишком узнаваем — болезненно худой, всегда в черном. Сережа позабыл его имя, но помнил, как однажды студент забыл у приятеля ключи, и так же, как они сейчас, оказался временно бездомным. Сережа тогда настоял, чтобы позволить ему сидеть на их кухне, пока тот самый приятель приедет и отопрет дверь. Даже напоил чаем и послушал истории про нелегкую жизнь. Серж был не слишком доволен, но не мешал — он никогда не мешал Сереже вести его спасательскую деятельность, Сережа подозревал, что это ему нравится. По крайней мере, на студента он глядел с раздражением, а Сережей откровенно любовался. — Эй, стой, — Серж отстранился от Сережи и попытался схватить спешащего вниз студента за край толстовки, пальцы сомкнулись в пустоте — не успел. Студент даже не поздоровался или вовсе их не заметил, занятый своими мыслями. — Стой же ты, — Серж внезапно сорвался с места и кинулся за ним следом. Первый живой человек — еще бы, Сережа и сам с радостью поспешил за ними, выбравшись во двор и врезавшись прямо в стоящего под козырьком подъезда Сержа. — В подвал побежал, — Серж глядел на темный распахнутый провал, из которого сочился подрагивающий свет. Дверь у Сережи за спиной снова ожила, толкая и вынуждая посторониться: из дома вышла еще одна соседка — учительница. Она жила этажом выше, всегда строгая, чопорная, с сжатыми в тонкую линию губами. Сейчас губы были скрыты за серой шалью, в которую учительница завернулась, защищаясь от дождя. Прошла мимо, точно их не существовало, не удостоив даже обычным сухим приветствием. И скрылась в подвале вслед за студентом. — Идем тоже, — дернул его Серж, — может, авария какая-то, в любом случае нам нужна помощь и выяснить, что творится: почему наш дом отсырел насквозь меньше чем за сутки. Может, трубу прорвало? — Может, лучше к Кондратию? — возразил Сережа, но Трубецкой уже тащил его к подвалу, и вид у него был самый решительный. Сережа вдруг подумал, что, может, и хорошо, что их никто не замечает, но мысль не успела целиком сформироваться в рассудке. Они оказались в подвале слишком быстро. Грибной дух сшибал с ног, к нему примешивались запахи чернозема и прелых листьев, стены были покрыты крупными каплями. Капли набухали и стекали вниз, на ступени. Некоторые врезались в ползущих вверх улиток, здесь их были десятки, если не сотни. Капли не разбивались, а раздваивались, обтекая улиток с двух сторон и продолжая свой путь сквозь заросли плесени. Сережа никогда прежде не был в подвале, но точно знал, что в нем должны быть хитросплетения труб, даже покрытые пылью и паутиной, это не имело значения и не пугало. Возможно, старые вещи, доживающие свой век в темноте, или дышащий на ладан отопительный котел, а еще он точно знал, чего в подвале быть не должно. Например, утоптанного земляного пола и старого каменного колодца, поросшего мхом. Густая черная вода плескалась почти у самой кромки, неохотно отражая свет висящих вдоль стен фонарей — ржавых, с оплывшими свечами внутри. И их соседей, стоящих вокруг колодца, неразборчиво бормочущих в один голос на непонятном языке. Бормотание ввинчивалось в мозг, снова воскрешая образы болот и того, что скрывается в глубоких ямах под слоем ила и сгнивших костей. — Какого хрена? — прошептал Серж, нашаривая в сумраке Сережину ладонь. — Они что здесь, Ктулху вызывают? На этот раз их услышали. Все головы как по команде повернулись на голос. От резкого движения шаль сползла с головы учительницы, и Сережа увидел ее лицо. Вытянутое, как у рептилии, влажно блестящее от вездесущей сырости. Глаза, лишенные век, сверлили их с Сержем с холодной яростью. Сережа успел заметить два отверстия на месте носа и уродливый нарост на щеке, прежде чем учительница распахнула рот, и в нем блеснули мелкие и острые рыбьи зубы. Ничего не было нормально, инстинкты вопили, вырвавшись на волю, колотились в висках, в голову продолжал вклиниваться чужой шепот, а вода в колодце забурлила. — Бежим, — они побежали раньше, чем слово растворилось в вязком сумраке. Сережа боялся, что дверь будет заперта, как в дурном ужастике, но подвал выплюнул их наружу даже слишком охотно. Их никто не преследовал, и, миновав двор, они остановились под аркой. — Что это, Сереж? — Трубецкой выглядел бледным и ошарашенным. — Что с ними со всеми? — Ты не чувствуешь, что мы не дома? Может, с ними все нормально, а с нами… — озвученная догадка не успокаивала, наоборот, вызывала панику, рвущуюся наружу криком. Чтобы хоть как-то зацепиться за реальность, Сережа глянул из их укрытия на улицу. Она больше не была пустой — редкие прохожие спешили по своим делам, не обращая внимания на дождь. Их лица поднимали внутри волну брезгливой дрожи — нечеловеческие, пустые и жуткие. Такие же, как у учительницы. Машин по-прежнему не было видно. Середину улицы покрывала вязкая субстанция, делая ее похожей на перила в доме, ставшие пристанищем медлительных толстых слизней. Широкий липкий след поблескивал в лунном свете. Думать о том, что только что проползло по улице, было страшно, не думать — невозможно. Лунный свет? Сережа вздрогнул и задрал голову — так и есть. На небе сияла луна, свет был тусклым из-за набегающих на нее туч, но сомнений не было. А рядом… Рядом была еще одна, только от нормальности в ней не было абсолютно ничего. Эта вторая луна была выпуклой, похожей на глаз дохлой рыбины. Мутный и сизый, будто затянутый бельмами. Сереже померещился в центре зрачок. И взгляд, с неудовольствием сверлящий их обоих. Взгляд, которому не мешала ни каменная арка, ни дома, ни плоть, ни кости — он пробирался прямо в подкорку, туда, где судорожно бился весь Сережин ужас. — Посмотри, — прошептал он, собирая остатки самообладания. — На небо. Серж высунулся следом за ним и изумленно застыл, но сказать ничего так и не успел. Со двора донесся недовольный клекот, и прохожие на улице замерли, прислушиваясь. Головы неумолимо поворачивались в их сторону. — Бежим, — они снова рванули с места, бросились в переплетения переулков, чтобы скрыться от взглядов и возможных преследователей. Бежать, крепко сцепив ладони, было тяжело, но обоим казалось, что стоит только разнять руки, разлучиться, перестать подпитывать друг друга живым теплом, и от ужаса их просто сметет и разрушит, закопает в жутких подвалах, утопит в колодцах, и никто не выберется живым. Или собой прежним. — Что происходит? Мы где? — слова давались Сержу, но они все равно не останавливались. — Я не знаю, — Сережа пытался сообразить, куда они бегут, но переулки путались, скручивались в спирали, переставали казаться знакомыми. — Может, это Ротонда? Мы просто вышли не туда. В другой мир из страшилок? — Но это же страшилки, это бред, — Серж остановился и дернул Сережу, вынуждая его затормозить. Они привалились к шершавой стене, рвано и жадно дыша. Вокруг было пусто, только занавеска в окне напротив дернулась, точно за ней кто-то стоял. — Может, это сон? — Ущипни себя, — глупо пошутил Сережа. Серж зачем-то послушался и скривился от боли. — Может, это твой сон? — тут же предположил он, паника перерастала в абсурд и бред. Но так было спокойнее. Сережа ущипнул себя и ойкнул — больно было вполне по-настоящему. — Ладно, ты думаешь, это Ротонда? И все про другое измерение — правда, и мы попали туда? Каким образом? — Ты порезался, — вспомнил Сережа. — Кровь упала под колонну, я точно помню. Может, поэтому? Я правда не знаю, у меня нет других предложений. — Вернемся туда? — Серж схватился за собственную идею как за соломинку, Сережа мысленно выдохнул: не потому, что безоговорочно верил в действенность плана, а потому, что боялся за Трубецкого больше, чем за себя, и теперь, когда тот нащупал подобие выхода, мнимая уверенность передавалась и Сереже, перетекая из теплой ладони и чуть дрожащих пальцев. Главное — держаться друг за друга. И держать друг друга. — Вернемся, — согласился Сережа. — Вариантов получше у нас нет. Только нужно выйти к реке, я уже не понимаю, где мы, тут улицы петляют, как хотят. — Было куда лучше, пока здесь было пусто. Если к ситуации вообще применимо слово лучше. — Мы выберемся, — Сережа поглядел на небо и поежился: мертвый лунный глаз изучал их, как мух под микроскопом. Улицы продолжали изгибаться под странными углами, заводя их в глухие тупики, и к реке они выбрались спустя целую вечность. Шли наобум и случайно свернули на нужную улицу. Или улица случайно свернула в нужном направлении исключительно собственной прихотью. В подворотнях им мерещились фигуры и шорохи. Из некоторых арок по мостовой стелился туман, норовя прикоснуться, задеть. Сережа не был уверен, что невесомые струи не могут обвиться вокруг лодыжек, выпустить шипы и утащить во тьму. Поэтому оттаскивал Сержа подальше. Тот не сопротивлялся и старался смотреть только себе под ноги, не озираясь лишний раз. Сережа лишь сжал зубы, когда первая угловатая фигура возникла из сырой дымки и медленно двинулась за ними следом. Больше всего ему хотелось заорать. Когда к ней присоединились еще несколько — бежать. Но Сережа молчал, заставлял себя идти спокойно, не оборачиваться. Не думать, что их загоняют, как зверей на охоте. И не говорить Сержу о преследователях до тех пор, пока тот сам их не заметит. Он не должен был запаниковать, только не сейчас. Откуда в нем бралась уверенность, что им ничего не угрожает, Сережа не знал. Воображение взбесилось, и он махнул на него рукой — то картины гнилых болот, то непонятные подозрения, что мир вокруг чужой и только притворялся нормальным, теперь абсолютно беспочвенная необходимость не делать резких движений и не реагировать на преследователей. Или сопровождающих? Такая характеристика казалась правильнее, спрашивать себя почему — дохлый номер. Сережа мог сейчас только прислушаться к себе или проигнорировать. Он выбрал первое. Дома расступились, и перед ними развернулась набережная, та самая, по которой они шли несколько часов назад. Та же масляная вода, тот же дождь, единственное, что изменилось, — теперь здесь тоже сновали местные обитатели. Издали их можно было принять за обычных прохожих, но стоило присмотреться… Присматриваться не стоило категорически, на лоснящихся лицах виднелись наросты из ракушек, а в волосах копошились черные гладкие жучки. Запах гнилых водорослей шлейфом стелился за каждым. Сережа чувствовал затылком, что их молчаливые спутники никуда не делись. Неслышно брели сзади, держась на расстоянии, возможно, к ним присоединился кто-то из прохожих, он не был уверен. И проверять не хотел. «Только не оглядывайся, не оглядывайся», — мысленно повторял Сережа, крепче сжимая ладонь Трубецкого. Тот лишь молча стиснул пальцы в ответ. Дождь тек за воротник, но они уже сжились с этим миром настолько, чтобы не придавать значения. Ледяные капли скользили по позвоночнику, оставляя неприятное, липкое ощущение. Глаз второй луны висел прямо над головой. Сережа шел вперед и смотрел тоже только вперед, все еще знал, что бежать не следует. Никаких резких движений. Они сейчас просто доберутся до дома на Гороховой, войдут внутрь, и все закончится. Неожиданно вода в Фонтанке вскипела, вспучилась, из-за густоты даже толком не расплескавшись. Ее кисельную поверхность будто порвало, и на поверхности появились щупальца — диковинный извивающийся букет. Они несколько мгновений стояли вертикально, чтобы все могли вдоволь налюбоваться. Серж шарахнулся в сторону, но Сережа крепко держал его руку — бежать нельзя. Они застыли, напряженные и готовые сорваться с места в случае малейшей угрозы. А щупальца, наоборот, расслабились, будто потеряв устойчивость, перехлестнулись через ограждение и слепо зашарили по земле. Никто из рыбоподобных прохожих не удивился происходящему, они продолжали спешить по своим делам, огибая склизкую шевелящуюся массу. Выглядело это жутко и буднично одновременно, но ровно до тех пор, пока щупальца не взметнулись снова, выстрелив в ближайшую фигуру. Та не издала ни звука, обмякла в многочисленных тугих кольцах, безропотно позволив оплести себя с ног до головы и утащить в тяжелую, кисельную воду. Никто даже не дернулся, чтобы помочь. Обычное дело. — Ты ведь тоже это видел? — прошептал Серж. Сережа не ответил, снова потащил вперед, до нужного перекрестка оставалось несколько сотен метров. — Просто не смотри никуда, ладно? — Сережа опасался, что паника Трубецкого влезет в него вместе с теплом и заставит их снова бежать, петлять без конца среди гулких дворов, и они уже никогда не выберутся. И готов был делать все что угодно, лишь бы паники не допустить. Когда они подходили к двери в Ротонду, Серж все же не выдержал и обернулся. Ледяной ужас сковал Сережу, и он медленно повернул голову в том же направлении. Ему не померещилось — под аркой виднелись фигуры, десятки бесформенных уродливых созданий. Он просто стояли, не преследуя, но окончательно отрезая им путь обратно. Оба не сговариваясь протиснулись в дверь, захлопнув ее за собой. Звук гулко прокатился по Ротонде, воздух завибрировал и смолк где-то под потолком. — Нам крышка, да? Нужно чем-то забаррикадироваться, — взгляд Трубецкого метался по углам парадной. Когда они входили в первый раз, в тени за колоннами стояли какие-то тумбочки, но сейчас в Ротонде было совершенно пусто. — Я думаю, они не пойдут за нами. Не спрашивай, почему я так решил, но, мне кажется, они просто хотят, чтобы мы ушли. Обратно, к себе. Сережа не стал говорить, что видел эти фигуры всю дорогу и что если бы их хотели поймать или сожрать, то уже давно поймали бы и сожрали. — Ладно, — Серж медленно выдохнул, пальцы в Сережиной ладони подрагивали, и оставалось только догадываться, каких усилий стоило ему это видимое спокойствие. Ужас бился внутри, но никто из них не выпускал его на волю. Испугать друг друга было куда опаснее, чем испугаться. — Ты помнишь, где я порезался? — Да, вот здесь, видишь. Где трещина в полу, — Сережа мазнул носком туфли у основания нужной колонны. — Если хочешь, я могу вместо тебя, хотя порезаться пропуском придется постараться. — Нет уж, нужно повторить все в точности, — Серж замотал головой, вынул пропуск и, глубоко вдохнув, ткнул углом в подсыхающий порез. Скривились вместе — Сереже показалось, что вспышка чужой боли прошлась по всему телу, но тут же исчезла, не давая себя распробовать. Багровая капля ударилась об пол так же осязаемо, как и в первый раз, и призрак боли растворился без следа. Платка, чтобы остановить кровь, у них больше не было, но сейчас это никого не волновало. — Если в точности, то нужно сделать еще кое-что, — Сережа потянулся к Трубецкому, судорожно обнял его и поцеловал. Упал в поцелуй, как тело опутанное щупальцами ушло под воду — окончательно и безмолвно. В горячие губы, порывистые ответные объятия. Страшно было разомкнуть их, страшно узнать, что же дальше. Целоваться было просто и безопасно, а еще впервые за несколько часов Сереже стало по-настоящему тепло. Пронизывающая сырость отступила и укрылась в темных закоулках Ротонды, уползла в трещину в полу вслед за кровью. Они не потерялись и все еще держатся друг за друга, а значит, обязательно спасутся. — Молодые люди, вы не могли бы предаваться страсти в другом месте? Голос доносился со всех сторон, становясь то громче, то тише. Вот и хваленая акустика. Принадлежал он стоящей на лестнице типичной питерской старушке с аккуратным пучком на затылке. Они отпрянули друг от друга, и оба покраснели, как подростки. Под таким строгим взглядом больше ничего не оставалось, даже если ты только что чудом сбежал от толпы монстров из тумана. — Извините, — пробормотал Сережа. Серж только нервно рассмеялся. Они поспешно покинули Ротонду и, выбравшись наружу, замерли, оглушенные звуками пробуждающегося города — гулом машин, фоновым шумом людского потока, жизнью. Небо светлело, и день обещал быть солнечным. Ни следа дождя, тумана или фигур под аркой. — Сейчас семь двадцать, — Трубецкой удивленно смотрел на часы, — выходит, мы пробыли в Ротонде всего минут десять или около того. — И мы совершенно сухие, — Сережа ощупал пальто. Словно и не было нескольких часов под бесконечным, сводящим с ума дождем. — Не знаю, как ты, а я собираюсь списать это на галлюцинации от звуковых волн. И не думать больше о том, где мы побывали. Или о том, кто жил в нашей квартире вместо нас. — Может быть, мы и жили, мы с рыбьими лицами и колонией грибов на подоконнике, — Сережа даже не пытался скрыть улыбку. В нем ничего не осталось, кроме огромного облегчения. — Ты такой романтик, Сереж, просто спасу нет. Их глаза встретились, и спустя короткий, тревожный миг они уже хохотали, привалившись друг к другу и едва не оседая на асфальт. Истерический смех все тек и никак не заканчивался, вместе с ним наружу выходил весь пережитый ужас, воспоминания о промозглом болотном кошмаре бледнели под светом занимающегося утра, и было почти не страшно выходить к Фонтанке, чтобы убедиться, что на этот раз они оказались в правильном месте, у себя. — Давай найдем, где здесь можно купить кофе в такую рань. Хочу посмотреть на нормальных людей. А если я еще раз захочу приключений — просто врежь мне. Я настаиваю. Отныне мы ведем тихую, мирную жизнь. Сережа только кивнул и по привычке сжал ладонь Сержа в своей. И ни на грош ему не поверил.