The childhood

Вечные сладости. Солнце уже давным-давно в зените; птицы и цикады беспрекословно выполняют свои летние обязанности певчих; цветы вовсю разрастаются, создавая собой прекрасные виды и сладостный аромат. Утопия? Возможно, вот только... — Надока-тян, конфетки, конфетки! — через всю улицу бежит пятилетнее создание, несколько раз падает (для полного счастья), собирая при этом всю грязь и пыль дорожного асфальта. — Я же говорила тебе не бегать! — девочка её возраста с каштановыми волосами и в очках на красной оправе строго приговаривает, подавая руку упавшей. — Надока-тян, конфетки, — немного плача (по крайней мере, в уголках глаз видны слёзы), она указывает пальчиком на разбросанные сладости, которыми она так хотела угостить подругу. Всю дорогу не ела – берегла. Помнила, что нужно делиться. Однако же на радостях и впопыхах не рассчитав силу, упала, и все шоколадки испачкались. — Не переживай. Я не люблю сладкое, — обманывает девочка, умно вернув очки на место. С ней всегда так — хрупкая, глупенькая, но зато, разучив что-либо одно, сделает безупречно. И эта странность всегда радовала Надоку. — Надока-тян, смотри-смотри, у меня ещё пироженка осталась! — достав из кармана платьица, в котором приходят в садик, смятое и не очень красивое тесто с размазанным по полиэтиленовому пакету кремом, она протянула его лучшей подруге. — Юи, прости, я вынуждена отказаться, — она улыбнулась странному предмету, отодвинув сладость. — Но знаешь, — девочка с красноватыми волосами улыбнулась ей от всего сердца, так искренне, как только могла. — Мы можем угостить этой вкуснятиной собачку. Русоволосая также улыбнулась подруге, и рванула на поиски той злосчастной собаки, которой предстоит съесть это раздавленное пирожное. Однако Юи и десяти метров не пробежала, упав на своё же лакомство. Тяжко вздохнув, ибо это уже третье падение за этот день, Надока пошла успокаивать подругу. И так всегда, так по жизни сложилось. Они такие, какие есть. Их историю сложно изменить и даже со временем обе зависят друг от друга. Одна выручает другую из передряг и неурядиц, а та, в свою очередь, скрашивает её серые, а изредка, и злые будни ответственности. Наше общее солнце. Уже вторые сутки лил дождь. Дети сидели в здании садика и играли в то, что будет по душе. Кто-то в «дочки-матери», кто-то находил удовольствие в «прятках», кто-то в куклы, а кто-то просто рисовал, что в голову взбредёт. — Ух, ты! Ты так классно рисуешь! — на весь павильон восторженно закричала девчушка с необычайно высоким лбом и широкой улыбкой. — Нет. Зачем ты? Не кричи... — вторая, которой были адресованы слова восклицания, пыталась утихомирить подругу, что вечно показывала знаками внимания на неё. Брюнетка закрыла лицо руками, и, забившись в угол, начала тихонько плакать. — Ну, ты чего, Мио? Я же пошутила, — Тайнака Рицу — всегда весёлая даже в самый сильный дождь — подошла к подруге, держа в руках рисунок. — Но объясни, что это? — она указала на круг, нарисованный в центре бумаги. — Это солнце, — брюнетка подняла заплаканные глаза к этой «вечной выпендрёжнице» и тихонько сказала. — Солнце? — вопрос был скорее не задан, а выкрикнут с каким-то удивлением и явным протестом. — Не кричи, пожалуйста, — Мио вновь закрыла глаза и уши в страхе. Всё-таки, такая как она, никогда не перестанет шугаться таких людей, как Рицу. — Я так вижу солнце. — Солнце, значит... — было заметно, что девочка серьёзно озадачена. Весь оставшийся день, проведённый в садике, Рицу была тише травы. Как будто подменили ребёнка. Только после полдника, за которым она даже не упомянула другим девочкам, что Мио оказывается левша (кто ещё не знает), пшеничноволосая подошла к подруге с рисунком. На картинке было изображено по-детски нарисованное солнце, лучи которого были, чуть ли ни на весь лист, а сбоку было подписано немного корявым и с ошибками подчерком: «Меня вдохновила Акияма Мио». Трусишка не сразу разобрала смысл указанных слов, но когда уже вечером спросила у матери, что это значит, была поражена. Рицу, которую она сразу невзлюбила за столь открытый и простой характер, перешла в их садик всего две недели назад, но быстро сдружилась со всеми; когда ей — маленькой трусливой девочке, с длинными красивыми волосами цвета крыла ворона и умением держать палочки в левой руке — пришлось приложить немало усилий, чтобы хотя бы сказать «Привет». Естественно, из-за этого, Мио вела себя слишком холодно с новенькой, и ужасно удивилась её словам, написанным в углу рисунка. На следующий день, Мио набралась небывалых сил, чтобы извинится перед девочкой. Та лишь весело улыбнулась и предложила поиграть в складывание слов из букв, что на объёмных кубиках. Это было двойное удивление и зависть. Рицу так легко давалось общение с людьми, что хотелось выть. Почему так несправедливо?! Почему она такая незлопамятная? Но, тем не менее, они стали лучшими подругами, и даже спустя годы, из-за абсолютно разных, противоположных характеров, не ослабели в потребности друг друга. Ведь одна помогла становиться раскованней и ближе к окружающим предметам и среде, а другая останавливала безрассудное поведение подруги перед неизбежной проблемой. Рояль — одиночество. Она тяжко вздохнула, прежде чем начать свою быструю, но в то же время, утончённую игру. Маленькая шестилетняя блондинка из влиятельной и богатой семьи играла последнее творение Штрауса, в точности повторяя оригинал. Так уж сложилось, что Цумуги, или как мать ласково называла Муги, научили с самого раннего детства всем тем правилам и принципам, которые только должна знать выходец из аристократической семьи столь влиятельных людей. После Иоганна, медленно проскальзывает Вольф Моцарт и завершает очаровательную композицию уважаемый Бетховен своими громкими, высокими ритмами. Ни одной ошибки. Идеально. Родители хлопают в ладоши, а затем расходятся по своим очень важным делам. Матери нужно похвастаться перед подругами, что словно зачарованные стоят и наблюдают за маленькой девочкой. Отцу срочно рассказать о том, что его единственная дочь скоро пойдёт в школу и обязательно выучится «на отлично», чтобы принять дело их семьи, да и вообще — негоже быть кого-то хуже. Ведь Катабуки — лучшие из лучших! Но девочку никто так и не похвалил. Не сказал, что что-то не так, не поблагодарил, не улыбнулся. Как только она закончила играть всё, что выучила за столь короткий срок, про неё забыли. Словно и не существовала вовсе. Словно и не нужна она никому. — Цумуги, сыграй что-нибудь ещё, — потребовал отец, выполняя прихоть каких-то друзей по бизнесу. — Хорошо, папа. Слушаюсь. Она усаживается на своё место около рояля и играет мелодию. Тихую, еле уловимую, почти без звука, ибо нажимает пальчиками еле-еле, но всё же доступную. Это её мелодия, её песня. Звук её души. Больной, израненной души, которую не излечить, как бы ни старались родители. Они просто-напросто не видят того, что хочет показать им ребёнок. Катабуки погрязли в бизнесе, оставив дочурку на попечение нянек и учителей. И это одиночество, просиженное за белым, гладким роялем, навсегда отпечатается в памяти блондинки. Так она полагала, пока не встретила в старшей школе странную парочку двух противоположностей и милую растяпу...