О котах и сезонных обострениях

      Свет мягкими волнами падал из распахнутых окон в небольшую двухкомнатную квартиру в центре Катамарановска, скользил маслянистыми каплями по покрытому лаком черному пианино и накапывал в яично-желтую лужицу. В ранней утренней тишине, разрезаемой лишь трелями летающих задом наперед птиц, была своя особенная прелесть: Лиза Дунаева — маленькая женщина с лукавыми желтыми глазенками, стояла с кофе в руках, опершись на подоконник острыми локтями и о чем-то задумавшись.       Входная дверь была открыта. Во дворе, прямо напротив корявой детской площадки, выглядящей так, словно это был зубастый рот какого-то чудища невиданного (что, в принципе, для Катамарановска, странным не было), были припаркованы несколько черных дорогих машин. Из них, тихо открывая и с легкими хлопками захлопывая двери, полубегом-полурысью выскакивали закутанные в черные пиджаки бандиты в одинаковых солнечных очках.       Лиза Дунаева бандитов видела не в первый и не в последний раз в своей жизни, так что не шевелилась, безэмоционально, глоток за глотком, опустошая кружку. Когда-то один такой бандит (хотя правильнее будет сказать мразь недоделанная) отравил ее коктейль в баре — восемнадцатилетняя, юная и наивная, она праздновала поступление с новыми однокурсницами. Вечер только начинался — первый бокал, смех, музыка, бьющая по ушам, и тысяча надежд на будущее. А всего десять минут спустя — кромешная темнота. Очнулась Лиза без денег, документов и связи, в разодранной одежде. Лежала на скрипящей дешевой койке. Голова приподнималась с трудом. Слезящиеся глаза нещадно резал слабый свет, попадающий в комнатушку сквозь щелку в ставнях.       Слышались удары. Что-то влажное булькало, постанывая в предсмертной болезненной агонии: неудачливого паренька, несколько дней накачивавшего ее наркотиками, избивали в стороне.       Пустая, покоцанная комната захолустной квартирки покрылась багровыми пятнами его крови, смешанной со слюнями и зубами. Лицо — Господи, Лиза даже не помнила его лица — было словно переработано мясорубкой и фаршем слеплено заново, а глаз, наглых, дрянных глаз не было видно за кусками красной изодранной плоти.       За ним пришли от Железного лидера. Это были единственные слова, которые проговорил огромный избивавший его мужчина, прежде чем подхватил ничего не понимающую и плохо контролирующую свое тело Лизу и выставил за дверь. Послышался выстрел. От увиденного и действия растворяющихся в крови наркотиков она блеванула, упав на пол и не в силах держать равновесие. Голова кружилась, мозг ничего не соображал. Перед глазами вновь вспыхнула отвратительная картина того, что осталось от человека, и ее вывернуло вновь.       Выстрел раздавался в ушах снова и снова. Лизу, бывшую словно в тумане, вновь осторожно подняли и куда-то понесли. Она потеряла сознание.       Громовой стук раздался в дверь, вырывая из тошнотворных противных воспоминаний. Прозвучал так же, как и тот выстрел. Лиза с места не сдвинулась, только поправила кофту на плечах и ниже опустила золотистую голову. Через мгновение бандиты и правда сами зашли. Не здрасьте, не до свидания, словно незнакомы были: они бросились из коридора в маленькую тесную ванную, принялись шерстить спальню с гостиной, копаться в нотах и открывать-закрывать кастрюли и всевозможные ящики на кухне.       Лизу не трогали — пока не велено. Она, правда, не была уверена, что это «пока» продлится долго. С того рокового коктейля она не была уверена ни в чем.       Лиза обернулась, равнодушно смотря за тем, как ее вещи, ее маленькую уютную квартирку переворачивают с ног на голову. Раньше она злилась, кричала и бесилась. Еще раньше — с жилища ее след простывал как раз к тому времени, как приходили. А приходить начали давно: Андрей, так звали того верзилу с каменным безэмоциональным лицом, притащил Лизу к своему хозяину — Григорию Стрельникову. По ее виду, синякам под глазами и полупьяному-полубредовому состоянию он решил, что она шлюха, которую накачали. Испугался, что их шлюха: Григорий Стрельников кроме приличного дорогого ресторана «Канарейка» содержал еще и бордель.       Он на Лизу глянул всего один раз. Сидел за столом, копаясь с какими-то документами, а как Андрей вошел, так голову поднял. Ему одного взгляда серых, почти прозрачных дурманящих, мертвецких глаз хватило, чтобы напугать ее, только очнувшуюся и начавшую приходить в себя. Она не помнила ни о коктейле, ни о похищении, плакала и просила отпустить. У нее впереди была Москва, музыкальное училище.       На деле, без документов и денег, оказалось, что не было ничего. Спасибо хоть, что Стрельников своих шлюх по лицам знает, да и гнилые дела паренька того ему известны были. Не первый раз девочек похищал и продать пытался. Он вообще много гадостей творил, махинации какие-то неуклюже проворачивал и обманывал всех вокруг. Обманывал плохо, раз поймали и убили.       Лиза никогда не спрашивала, за что именно. Стрельников и его люди не рассказывали.       То ли потому, что он с женой развелся и был размягчен заботами о сыне, то ли жалко ему ее просто стало — выглядела хуже умирающей селедки, он велел отвести к помощнице, присматривавшей за девочками в борделе. Видя испуганные расширившиеся шальные глаза с огромными зрачками, расползшимися по желтым побледневшим радужкам, хмыкнул и уверил, что только переодеть и в порядок привести. За блевотой, отходняком от наркоты, ломкой и плачем, Лиза совсем не помнила, сколько времени добрая женщина с вечно собранными волосами, которые чуть клюнула седина, присматривала за ней.       Это она объяснила, что Лиза попала. А лучше сказать — пропала. Насовсем. Из Катамарановска таких, как она, не выпускали: город словно заглатывал, облизывал и сжирал жадно молодость, талант и счастье. Такие, как Лиза — украденные, обманутые или привезенные силой, обратно не возвращались. И у нее, сколько бы не пыталась потом, все не получалось: Катамарановск затянул в свое ядрёное болото, связал руки и никак не давал даже на поезд сесть.       Покинуть его можно, только если собираешься вернуться. Дрянной город. Заколдованный словно. И плевать, что ересь запрещена, а верить не во что — Лиза молилась перед окном и желала лишь одного: выжить.       Возможность подвернулась довольно скоро. В шлюхи Стрельников ее записывать почему-то отказался, зато научил воровать. Лиза, вообще, красивой была, а до наркотиков и ломки (тут уж похудела жутко) — совсем загляденье-девица. Розовощекая, с лукавым прищуром, блондинка, ноги длинные, пальцы ловкие — прям находка.       Не зря столько лет технику тренировала. Стрельников научил лгать. Обещал сделать документы. Лиза познакомилась с миром бандитов.       Мимо пронесся молоденький мальчик, бросивший на нее извиняющийся быстрый взгляд. Он встал на табуретку и принялся шерстить вентиляционное отверстие. Следующему проходящему мимо Лиза вручила грязную кружку и облизала пухлые губы. Командир всего долбанного спектакля, от которого у нее разболелась голова, стоял напротив. Плечом оперся на белоснежную квадратную арку дверного проема. Мертвый взгляд дохлой рыбины замер на Лизином лице, пронзая холодом даже из-под черных солнечных очков.       — Воруете, Лизавета Игоревна? — спросил он только и хмыкнул.       Лиза не воровала уже несколько лет. Ей это дело совсем не нравилось, да и планы Стрельникова на красоту и ноги быстро выдохлись: ложиться под бандитов она не собиралась ни за какие коврижки, а накачивать клофелином совесть не позволяла. Так, стащила несколько побрякушек и сдулась. Плакала у него в кабинете, корила за черствость. Короче говоря, достала она его жутко.       Он ей даже обещанные документы сделал и отпустил на все четыре стороны. Точнее, послал. Матом. Совсем даже не благим.       Уехать у Лизы, правда, не вышло никуда: как только оказалась одна на станции и в трепещущем нетерпении ходила по перрону, дожидаясь поезда, появился Оганесян. Точнее, сначала она увидела белоснежные пиджаки его людей, а потом глаза — по-змеиному прищуренные, хитрые. Она у него пару бумаг для Стрельникова стащила на званом обеде, куда пришла в паре с Андреем. Ее представили, как кузину прямиком из Москвы.       Дорога туда ей теперь была заказана. Повезло еще, что вынесли с перрона не ногами вперед, а просто с головой в мешке и в отключке — Лиза дурой не была, как увидела его, сразу в показной обморок грохнулась. А Альберту Зурабовичу нужно было выяснить перед всеми прочими прелюдиями, гробами, похоронами, рытьем могилки самой себе, куда бумаги-то делись. Выяснить не получилось: Лиза молчала, словно язык проглотила. Пришлось применять хорошо известный старый добрый метод: тело, утопленное в воде, раскрывает рот перед смертью.       Сработало прекрасно. Только вот, вместо рассказа о бумагах и махинациях Стрельникова, они получили историю о том, как она в Катамарановске оказалась с дальнейшим предложением украсть что-то для него, чтобы счеты с любым из ОПГэшников сравнять. Она ведь во все эти дела лезть не хотела, их внутренние бандитские перипетии ее больше пугали, чем влекли, если честно. Но Альберт Зурабович странно быстро согласился.       Пришлось возвращаться к бывшему начальнику и притворно улыбаться. Что-то, наверное, было в этой нежной невинной улыбке, раз Лиза из «Канарейки» вышла сама по себе, да еще и с надеждой на избавление от проблем. Но слухи среди ОПГэшников распространялись быстрее, чем между светскими львицами. Лиза Дунаева пошла по рукам. Почти как шлюха.       А потом вновь остановилась в одних. Григорий Константинович, уже не Стрельников по обращению в дурной башке, все это время почему-то избегавший того, чтобы застрелить ее на месте за подобные выходки, наконец разозлился. Лиза вместе с услышанной информацией о его делах и планах на какой-то кусок рынка (она совсем не вникала: надо было передать и забыть, иначе пришили бы на месте) для Малиновского стащила золотое кольцо. И именно за него — даже не за донос, была организована прогулка, о которой она была прекрасно наслышана (точнее запугана). Прогулка в лес. Копать себе могилу.       Только вот, пристрелить ее у Стрельникова рука дрогнула. Или не рука. Лиза не знала, помнила только, что он снял солнечные очки и сжал пальцами переносицу, тряхнув головой. Она, захлебываясь в эмоциях и страхе, клятвенно обещала вернуть это дурацкое кольцо, прося лишь позволить ей уехать из Катамарановска, выйти из порочного круга.       А он вместо этого затянул ее еще глубже. Все ее сбивчатые слова прервал одним взглядом — совсем не мертвым больше. В глазах пылало что-то, неведомое Лизе раньше, что-то пугающее и дурманящее. Григорий Константинович сжал руку так, что душки очков сломались и упали на землю. Сделал шаг к трясущейся Лизе, наверняка слыша, как бьется сердце в ее груди.        А потом он поцеловал ее. Жарко, влажно и так жадно, что ноги подкосились. Он вцепился в неё, словно утопающий, сцеловывая, сжирая лукавую усмешку с потрескавшихся пухлых губ. Шершавыми ладонями мягко стирал слёзы с раскрасневшихся щёк, горячим дыханием успокаивал прерывающиеся судорожные вздохи.       — Дура ты, Лизочек. Дура дурная.       Лиза в ответ вцепилась в него, словно утопающая. Она вдруг ясно осознала, что Катамарановск и ее проглотил. С костями. Как ей и обещали. Лизу втянуло, перемололо и выплюнуло новым человеком. Совсем другим. Каким-то неправильным и сломанным.       Человеком под покровительством Стрельникова, который, придумав себе новую игру, старательно и аккуратно пытался собрать ее обратно, словно прежнюю наивную девочку можно было вернуть. Маленькая квартирка, инструмент, телефон, чтобы созваниваться с семьей. Лиза со слезами рассказала им обо всем — и об отравлении наркотиками, и о бандитах, и о Грише. Она тяжело дышала в трубку, сестры в ответ рыдали на том проводе. Они ее похоронили несколько месяцев назад. Лиза, казалось, и правда была мертва. В душе уж точно.       А сейчас на это не осталось времени. Гриша сцапал ее, словно паук, и вплёл в свою паутину. Получив кольцо обратно — сразу же, как выпустил из объятий (всего на секунду, она даже умыть опухшее красное лицо не успела), он затянул последний узелок на коконе вокруг ее хрупкого тела. Врезался клыками, разорвав кожу, и стал тянуть жизненные соки. Сделал из Лизы хрустальную королевну, образ для молитв, икону. Ему словно нужно было любить кого-то другого, кроме сына, а живая, лукавая и преданная блондиночка с длинными ногами, которая никогда не умела его обманывать, хотя очень пыталась, оказалась под рукой как нельзя кстати.       Играла ему, пела ломким срывающимся голосом, задавала вопросы о том, где пропадает, и волновалась. Сидела одна-одинешенька в квартире, закутавшись в одеяло и думая, пока сердце учащенно билось. Она любила Гришу, он любил ее в ответ, пока не было кем заменить. Целовал жадно, горячо, руки скользили по телу и задирали ночную рубашку. Лиза из порядочной девочки превратилась в любовницу-содержанку. Падать ниже было некуда.       Но вот он приходил и тихо разувался в коридоре, утыкался затылком ей в грудь, пока она гладила его голову, сидя на диване и впитывая в себя его присутствие. У Лизы не было выбора, так что все еще живое сердце решило, что любить в ответ будет легче. Гриша покупал ей ноты, дарил цветы, притаскивал цацки и, словно кот принёсший мертвую мышку, недвижимыми глазами смотрел за ее реакцией.       Лизе все эти камни и подачки, на самом деле, нужны не были. Она чахла в маленькой темнице. Содержанка из нее была никудышная, так что Гриша, будто чувствуя ее сквозь кожу, мысли читая по выражению лица, отправил работать в музыкальную школу (детей там мало было, хороших кадров, да и вообще кадров — еще меньше. Брать не брать — выбора не было. Не посмели бы отказать Григорию Стрельникову).       Лиза с головой окунулась в работу и приглашала учеников домой. Давала бесплатные уроки, сама постоянно играла, либо что-то тихо читала в кресле. Гриша, приходящий несколько раз в неделю, заставал ее либо там, либо на кухне, заваривающую чай к его приходу. Лиза чай заваривала каждый вечер. И не всегда вторая кружка выливалась в раковину.       Да и что ей оставалось? Его появления, ученики и работа, разговоры с сёстрами по телефону, в которых она клятвенно заверяла, что все хорошо, она в порядке, она в безопасности. В последнее верилось плохо — Лиза хотела реветь белугой от жизни в подвешенном состоянии обычной любовницы в неизвестности. Если бы только не дети, если бы не музыка — она сиганула в окно.       А потом приелось. Прошло два года. Гриша так и не осмелился сказать вслух, что любит ее. Лизе уже и не нужно было. Сытая, в тёплом местечке, ободранная побитая кошка обросла шерстью и научилась мурчать в ответ на редкие ласки хозяина.       Сейчас своим обыском и подозрением в воровстве хозяин дал ей пинок под дых. Дыхание сперло. Лиза почувствовала, как из глаз у неё катятся слёзы — лукавый желтый вытекает бледными каплями и падает на пол. Утопает в лужицах солнечных лучей.       Закончилось. Все закончилось.       Это не было странным — в жизни все кончается, но Лиза не думала… Лиза надеялась, что это произойдёт не так.       — У Малиновского исчезли документы из сейфа. Как раз в тот день, когда ты обедала в Бирюзе с какой-то подружкой, — пожав плечами, равнодушно произнёс Гриша.       Конечно. Нашёл отмазку.       Лиза вспомнила прогулку в лес. Единственную и не доведённую до конца. В голове прозвучали его слова. Горькие, обречённые. Второй раз рука не дрогнет.       — Я не ворую, Гриша, — еле перебарывая вставший в горле ком, произнесла она тихо и сделала несколько шагов ему навстречу. Поднялась на цыпочки. Стянула солнечные очки.       Если он собирается вывезти ее копать могилу за якобы плевок в душу лучшего друга, то пусть хоть смотрит не через бездушные окуляры.       Гриша в ответ обхватил ее за талию и чуть развернул, прижав к себе. Положил подбородок на макушку. Горячий. Как печка.       — Точно не крала? — спросил он ещё раз.       Лиза зажмурилась, и несколько слезинок, сорвавшись с коротких ресниц, упали на его ладони.       — Точно.       Гриша опустил голову и легко прикоснулся губами к щеке. Ещё раз. И ещё.       — Тогда ладно, — шепнул на ухо. — Ты не бойся. Мальчики твои вещи собирают просто.       — Зачем? — все ещё не открывая глаз, прижимаясь к нему, как в последний раз — так же доверчиво, как и в первый, когда он жадно целовал ее, тихо пробормотала Лиза.       Гриша выдохнул и потерся носом о ее щеку.       — Не могу я так больше жить. Переезжай ко мне. Будешь под боком, я и волноваться так сильно не буду. А недельки через две к твоим поедем. В отпуск. Познакомишь с сёстрами.       Лиза вздрогнула и недоверчиво распахнула глаза, повернувшись и приподняв брови. Он в ответ рассмеялся, и она слабо, дрожа, улыбнулась.       — Ты чего ревешь, дурочка?       Лиза качнула головой и уткнулась носом ему в грудь. И правда, дура дурная. Ещё и влюблённая по уши.       Лизе трудно верилось, что новая, спокойная глава в ее жизни началась. Что паук не сожрал полностью, что она не захлебнулась в Катамарановске — позеленела, правда, превратившись в такую же жительницу, как и все остальные.       А тот, кто вроде бы ее сломал, собрал заново. Зачем — она понимала плохо, но возмущаться не было сил. Тем более, пока он держал ее в объятиях и ласково гладил по волосам, сопротивляться не очень-то и хотелось. Волчица из нее получилась никудышная: за выживание не смогла нормально побороться, хвост себе не отгрызла, чтобы съесть и дальше по нити судьбы ползти. Хорошо хоть, не сожрали ее окружившие хищники. Глазки-то красивые. И душа тоже, пусть и покрыта потрескавшейся коркой недоверия и боли.       Хищные клыки на то ведь и нужны, чтобы осторожно эту корку прокусить.