Игла-2

Подложив руку под голову, Моро смотрел в белеющий в темноте потолок. Сна не было ни в одном глазу. На соседней подушке тихонько сопела Ксана, странная девушка, непонятно как оказавшаяся рядом с ним. Или он рядом с ней. Впрочем, неважно. Моро потер уставшие, сухие от бессонницы глаза, все также смотрящие в мутную белизну потолка, а перед внутренним взором вновь встала Дина. Динка… Маленькая, вертлявая девчонка с двумя смешно торчащими хвостиками. Они учились вместе с первого класса, и он никогда особо не выделял ее из толпы вечно галдящих, хихикающих школьниц, кружащихся в вестибюле с портфелем в одной руке или прыгающих через резиночки во дворах. Обычная прилежная ученица с аккуратными тетрадками в обложках и белоснежным кружевным воротничком. Была правда странность: с начала первого класса таскала с собой в школу большую игрушку — желтого жирафа, старательно пряча его в тесный портфель. Впрочем, девчонки вообще странные. Он не обращал на нее внимания класса до восьмого. В сентябре, после летних каникул, которые провел в деревне у родственников отца, он пришел в школу, изрядно соскучившись и за компанией приятелей и, как ни удивительно, за уроками. На линейке он с интересом разглядывал знакомые лица, отмечая про себя, что этот вырос, а вот у того усы, кажется, пробиваются, а вон та губы помадой накрасила, наверное, у мамы взяла или у сестры. Неожиданно профиль одной из девчонок, шушукающихся под неодобрительные взгляды классной руководительницы, показался ему незнакомым. Новенькая? Кто-то позвонил в большой колокольчик, директор начал говорить торжественную речь. Все сразу присмирели, повернулись в сторону руководства. Он скосил глаза, чтобы еще раз разглядеть незнакомку. Незнакомкой оказалась Дина. Завертелась-закружилась школьная жизнь: уроки, проверочные, контрольные, — все как всегда. Но он стал замечать, что все чаще засматривается на Дину. Девчонка и правда изменилась: отрезала косу и сделала прическу как у Мирей Матье (он видел обложку маминого журнала), стала носить туфли на небольшом каблуке, капроновые колготки. На Динку стали заглядываться и другие мальчишки. На фоне остальных девочек она сильно выделялась: за лето из угловатого подростка превратилась в девушку, и эта неуловимая женственность заставляла грубых, насмешливых пацанов вытягивать шеи, глядя вслед проходящей мимо Дине. Впрочем, дело было не только в пресловутой красоте: в школе были и другие красавицы. Но было в ней то, чего не доставало остальным. Сейчас, вспоминая Дину, он бы назвал то, что выделяло ее из массы, элегантностью. Да, Дина была элегантна, как бы старомодно это не звучало. Ее форменные платья подчеркивали фигуру, а не болтались как на вешалке; они были сшиты из каких-то других тканей, от того не покрывались неряшливыми катышками, да и ухаживали за ними явно лучше, чем за платьями остальных школьниц. Осенью и весной, когда на улице стояла теплая погода, Динка щеголяла в платье из какой-то тонкой шелковистой ткани, зимой же надевала теплую форму. Он как-то невольно подслушал, как одноклассницы обсуждали Дину и ее наряды (ему стало интересно все, что касается это девочки): оказывается, школьных форм у нее было минимум четыре, шились они на заказ и стирались не руками, а в машинке-автомат. Все это рассказывалось полушепотом с плохо прикрытой завистью и, как ему показалось, с долей восхищения. Одежда одеждой, но ни этим покорила его Дина. Да, красивая, да, хорошо одетая, да, с маникюром (кроме нее, маникюр был лишь у одной девочки, чья мама работала парикмахером), но это все не то. В ней была загадка. Она знала себе цену и всем своим видом говорила об этом. Нет, это было ни высокомерие, ни заносчивость: она по-прежнему сплетничала и зубоскалила с подружками, но эта четырнадцатилетняя девчонка умела себя держать. Она никогда не оборачивалась на свист или неумело сказанный комплимент, всегда вежливо, с улыбкой отказывалась сходить в кино или в кафе-мороженое. Она не красилась (или он просто этого не замечал), не курила тайком за школой, не хохотала и не материлась в компании старшеклассников, словом, не была вульгарной. И это ему импонировало. Восьмой-девятый класс пролетели без особых приключений. К Дине он не подходил, предпочитая наблюдать за ней украдкой. Проявить инициативу мешала гордость и страх быть отвергнутым. В своем решении быть незаметным он утвердился в конце десятого класса. За прошедшие два года Дина, что называется, расцвела. Сложно описать словами, в чем именно было дело, но в классе стали обсуждать то, что происходило в Динином доме. А происходило вот что: воздыхатели из параллельных классов и близ лежащих домов, узнав адрес Прекрасной дамы, стали буквально осаждать «замок». Сначала все было вполне невинно: письма с признаниями в любви и шоколадки в почтовом ящике. Жестокосердная красавица не реагировала. Тогда послания начали появляться на стенах подъезда. Ноль реакции, только Дина стала приходить в школу с покрасневшими глазами (как выяснилось позже, отец поднимал ее в пять утра и заставлял смывать все эпистолярное наследие). Ухажеры приуныли, но вскоре с утроенной силой принялись осаждать неприступную крепость: денно и нощно они несли вахту в подъезде и возле, ожидая, когда предмет обожания вернется из школы. Вечер же и часть ночи проходили по одному и тому же сценарию: незадачливые кавалеры начинали выяснять отношения между собой, соседи, не выдержав криков и нецензурной брани, вызывали милицию, а наутро дворники сметали обрывки одежды, а порой и выбитые зубы. Участковый и бесконечно выезжающие наряды Дину тихо ненавидели, желая, чтобы девчонка либо поскорей выскочила замуж, либо была прибита одним из кавалеров. Как-то Дину вызвали к директору, вернулась она с пылающими щеками, села за парту и спрятала лицо. Как рассказывали подслушивающие под дверью одноклассники, директор в присутствии завучей отсчитывал ее за неподобающее комсомолке поведение и провоцирование драк. Через несколько дней в школу пришел Динкин отец, отправился прямиков в директорский кабинет, и после Дину уже не трогали. Но дворовые баталии продолжались. Девушка к происходящему привыкла или, быть может, делала вид. Он же молча выслушивал повествования об Айвенго местного разлива и считал себя выше этой мышиной возни. Но думать о Динке не переставал. Смешно сказать, но его состояние даже дома заметили. Как-то весной он пришел после школы, мама как раз была дома — убиралась. На столе стояла трехлитровая банка с сиренью. Он осторожно понюхал бледно-розовые кисти и, неожиданно для себя сказал: — Недалеко от школы сирень зацветала — так красиво… И запах такой стоит… пьянящий… Мама подняла голову и с недоумением взглянула на сына: — Что с тобой? Влюбился, что ли? Он, ошарашенный маминой догадкой, фыркнул, чувствуя, как горит лицо. Влюбился… Эту мысль он усиленно гнал от себя, а теперь, получается, его состояние заметно окружающим. Значит, влюбился… Год — последний школьный — неумолимо катился к закату. Нужно было срочно подтянуть все хвосты, готовиться к экзаменам, а на душе было совершенно весеннее настроение. Хотелось гулять дни напролет, слушать музыку, а не сидеть за учебниками и конспектами. Он старался подольше не возвращаться домой после школы, зависал с пацанами в подворотнях, болтая обо всем на свете. Как-то, в очередной раз стоя с компанией в чужом дворе, он увидел идущую со школы Дину. Шла одна. — Дина, пошли в кино! — крикнул какой-то — забыл его имя — пацан из толпы. Дина прошла мимо, не повернув головы. Он бросил беглый взгляд на кричавшего: школьный пиджак в мелу, мятые брюки, нечищеные ботинки. «Кто с тобой пойдет, — подумал он. — А тем более она». Пацан меж тем длинно сплюнул и высокомерно, с презрением, произнес: — Дина-бл…на! Половине района дала, а целку из себя строит.        Кровь бросилась ему в голову. До боли сжал зубы, сдержался. Затянулся и каким-то глухим, словно не своим голосом спросил:        — Ты свечку, что ли, держал? Пацан самодовольно хмыкнул: — Держать не держал, а люди знающие рассказали. Такие, — он кивнул в сторону удаляющейся Дины.— Долго целками не ходят. Как же он потом жалел, что не залепил по этой наглой, самодовольной роже. Очень жалел. Эпизод этот как-то забылся, затерся в череде школьных дней. Он лишь заметил, что Дина реже улыбается, стала напряженной, словно все время ожидает какого-то подвоха. На переменах сидела одна за партой. Из висящей на стуле сумки вновь стала выглядывать желтая мордочка жирафа. Он не помнил, какой день недели это был. Кажется, среда. Впрочем, неважно. Была большая перемена: кто-то убежал в буфет, кто-то болтался без дела по коридорам, Дина с двумя-тремя девчонками стояли возле кабинета математики. До звонка оставалось минут пять. Внезапно амбал из параллельного класса — он не знал его имени — подбежал к Дине и выхватил из сумки жирафика. Отбежал, с глумливой улыбкой помахивая игрушкой. Девочка застыла на месте с побелевшим лицом. Неожиданно для самого себя он подбежал к подонку. Костяшки почувствовали что-то мягкое, раздался противный хруст. Амбал отлетел, сел на пол, вытаращив глаза. Потом, опомнившись, заныл, размазывая кровавые сопли, и побежал в сторону учительской — жаловаться. Он поднял жирафика, отряхнул и протянул Дине. Девушка прижала игрушку и посмотрела на него немигающими, полными слез глазами.        Дальше, разумеется, был скандал, разговор у директора, вызов родителей в школу. Надо отдать должно отцу: расспросив про все подробно, он не стал его ругать. В кабинете же директора — он подслушивал под дверью — папа спросил родителей потерпевшего, знают ли они, за что их сын был избит. И согласны ли они с тем, что обижать девочек, у которых нет матери, нормально. Если да, то он больше вопросов не имеет. Родители амбала вопили, потрясая справками из травмпункта, грозили постановкой на учет, судом, колонией и еще невесть чем. Слушать это было неинтересно. Куда больше его радовало, что рядом с его отцом сидел отец Дины, молча соглашавшийся со словами папы.        Историю эту как-то замяли. На него теперь смотрела со смесью уважения и страха. На Дину он по-прежнему не обращал внимания, точнее, делал вид, что не обращает. Однажды после уроков она сама подошла к нему и, глядя прямо в глаза, сказала: — В «Алатау» идет классный фильм. Сходим? Он, едва сдерживая улыбку, пожал плечами: — Давай.        Так и началась их дружба. На роман это походило мало: он заходил за ней и они вместе шли в школу, вместе возвращались, ходили в кино, иногда в кафе, но не более того. Интересно, что после того случая паломничество к Дининому дому прекратилось: видимо, никому не хотелось проверять тяжесть его кулака. Теперь она считалась его девушкой. Впрочем, совсем без последствий та история не пришла: как-то возле школы его окликнули: — Эй, браток, тормозни.        Он остановился, с недоумением и интересом оглядывая двух парней, пожалуй, чуть старше его. — Отойдем, разговор есть.        Он пожал плечами: — Пошли. В ближайшем дворе закурили, молча изучая друг друга. — Говорят, ты недавно амбала завалил? — прервал молчание один из незнакомцев. — Ну, допустим. — Люди тобой интересуются. Увидеть хотят.        — Какие люди? — Влиятельные. Они долго шли дворами, несколько раз пересекали проезжую часть, пока наконец не оказались на окраине парка. В этом укромном уголке Алма-Аты собралась компания из семи-восьми человек. Он с удивлением заметил среди присутствующих Спартака. Один из присутствующих, явно старше остальных, подошел к нему и спросил: — Ты, говорят, дерешься хорошо? Он пожал плечами.        — Предпочитаю до драки не доводить. — Заработать хочешь? — Не знаю. Как? Незнакомец улыбнулся. — Есть люди, готовые платить за то, что смотреть, как другие дерутся. Понимаешь?        Он кивнул. — Согласен? Подумав, он кивнул. Старший оглянулся. Потом кивком подозвал к себе одного из парней.        — Посмотрим, не что ты способен. Он не ожидал, что противник будет так быстр. Однако благодаря хорошей реакции и гибкость, ему удалось увернуться от большинства бросков. Вовремя подставив подножку, он повалил соперника. — Стоп! Старший, улыбаясь, подошел к нему. — Хорошо. Принят. Будешь получать тридцать процентов от ставок. Это хорошие деньги, поверь. Пока будешь ходить на тренировки, готовиться. Первый твой бой через неделю. Кстати, как тебя зовут? — Аслан. — Ты можешь взять себе другое имя. Прозвище. Понимаешь? Он немного подумал. — Моро. Все повернули головы в его сторону. — А ты не много на себя берешь, парень? — усмехнулся старший.        Он вскинул голову:        — В самый раз. Теперь каждый день приходилось убегать из дома, под неодобрительные взгляды и окрики мамы. Бой, как и обещали, состоялся через неделю. Противником оказался парень чуть старше его самого, но на голову выше. Длилось все минут десять-пятнадцать, и эта четверть часа показалась ему вечностью. Соперник явно не был новичком, активно атаковал, поэтому всего силы Моро уходили на оборону. Наконец, воспользовавшись удачным моментом, он нанес противнику удар, оказавшийся сокрушительным. Победа была за ним. На следующий день выдали деньги — пятьсот рублей. Держа в руках новенькие хрустящие купюры, Моро думал о том, что это зарплата отца за три месяца. За три месяца честного труда. Деньги он спрятал в шкафу за книгами: открыто тратить их он не решался, опасаясь расспросов. Родители делали вид, что не замечают его синяков и ссадин. Отец, конечно, догадывался, что здесь что-то нечисто, но претензий не предъявлял. Приближался выпускной. За минувший год он сильно вырос, да и обычные брюки для такого случая не годились. Решили шить костюм. Родители выгребли все сбережения, через десятые руки мама где-то раздобыла хорошую ткань и вот, спустя две недели постоянных примерок и подгонов портниха из ателье выдала им отутюженный костюм: пиджак и брюки, рубашка у него была. Он смотрел на все это великолепие и думал, что мог бы сам, из тех денег купить и костюм, и туфли и много еще чего. На следующий день, когда родителей не было дома, он потихоньку положил пару сотен в тайник, где родители прятали деньги — в ближайшее время они все равно туда не полезут, значит, и вопросов не будет, а потом он как-нибудь разберется. Выпускной запомнился речью директора в актовом зале, выдачей аттестатов и слезами учителей и некоторых девчонок. К вечеру в школьной столовой должен был состояться банкет, на него и нужно было наряжаться. Честно говоря, идти не хотелось, но там должна была быть Динка. Столы, расставленные буквой «П», цветы, фрукты, нарядные одноклассники и одноклассницы. Дины среди них не было. Придет или нет? Он сел за стол, пытался поддержать беседу, но голова постоянно поворачивалась в сторону дверей. «Не придет». Уже когда за окнами сгустились сумерки и веселье было в полном разгаре, в дверном проеме появился знакомый силуэт. Сердце Моро сладостно сжалось. Ни на кого не глядя, Дина прошла к столу. Села недалеко от него. Кивком поздоровалась с присутствующими. Он смотрел и никак не мог оторвать от нее взгляда: длинное, из какой-то шелковистой ткани платье ярко-сиреневого цвета, клином расширявшееся от талии, едва прикрывало колени, глубокий вырез обнажал молочно-белую кожу, на которой поблескивали перламутровые бусины. Ему вдруг стало неинтересно все происходящее вокруг. Сжав в кармане пачку сигарет, он вышел на улицу. Курил жадно, с наслаждением втягивая кисловато-горький дым, словно табачная горечь могла перебить горечь обиды и разочарования. Что случилось? Почему она даже не взглянула в его сторону. Рядом раздался цокот каблуков. Моро обернулся на звук, — рядом с ним стояла Дина. — Дай сигарету. Он молча протянул пачку. Дина прикурила, закашлялась. Швырнула сигарету в кусты. — Я ухожу. Ты со мной? Сделав несколько затяжек, он бросил окурок, загасив его носком ботинка. Направились они не в сторону Дининого дома, а к автобусной остановке. Он молча шел следом за девушкой, недоумевая, куда она собирается. — Я на дачу. Ты со мной? Он лишь молча кивнул. Уже гасли последние полосы закаты, когда они вошли в дачный поселок. Идти оказалось довольно далеко. — Почти дошли. Моро с Диной двигались вдоль деревянного забора, и он обратил внимание, что древесина планок не серая, а золотисто-коричневая. За оградой росли высокие сосны, за разлапистыми ветвями которых виднелось что-то зеленое, но что именно, Моро понять не мог. — Пришли, — Дина отодвинула задвижку, толкнула калитку, приглашая спутника войти. Моро прошел следом за девушкой по засыпанной гравием дорожке и изумленно застыл. Перед ним был дом, но не обычный садовый домик вроде того, что у них на даче. Нет, это был самый настоящий сруб из толстых неотесанных бревен. Но изумление вызвало другое: дом был построен в форме огромного треугольника, каждая из сторон которого доходила почти до самой земли. Получается, стены были одновременно и крышей. Но что вызвало настоящую оторопь, так это то, чем были покрыты эти скаты. Моро привык, что крыша покрывается рубероидом или, если у хозяев есть средства, жестью. Крыша же этого дома-треугольника была изумрудно-зеленой и бархатистой на вид. Поборов оцепенение, он подошел к краю крыши и осторожно провел рукой по пушистой поверхности. — Что это? Дина была явно довольна произведенным эффектом: — Ирландский мох, или мшанка по-другому. В Европе часто такое делают. Папа как-то был во Франции, увидел, ему понравилось. Решил сделать у нас такую же крышу. Мы как раз дом достраивали. Пошли. Моро еще раз провел рукой по травянистому ворсу и отправился вслед за хозяйкой. Девушка поднялась на широкое крыльцо, подошла к застекленной двери, повернула ключ. Прихожая оказалась достаточно просторной и, что удивило, гостя, с обычным потолком. Свет цветными пятнами падал из широких оконных проемов с затейливым рисунком. — Проходи, не стесняйся, — девушка повесила сумочку на стоящую близ двери вешалку и гостеприимно поманила за собой. Коридора здесь не было, комнаты шли одна за другой. «Анфиладой», — вспомнил он и усмехнулся своей образованности. За прихожей следовала довольно просторная кухня, а далее жилая комната. Хотя, наверное, здесь не жили, а встречали гостей. Комната была большой, из-за скошенных стен и плоского потолка — кстати, довольно высокого — напоминала трапецию. Левый дальний угол занимал камин из красного кирпича — первый увиденный им в жизни камин -, на которой стояли какие-то безделушки. Вдоль внутренних стен разместились этажерки с сувенирами, диван, покрытый клетчатым пледом, середину гостиной занимал журнальный столик с парой мягких кресел. Окон не было, их роль выполняли высокие, от пола до потолка двери, почти полностью стеклянные. Он осторожно опустился в кресло, с интересом оглядывая комнату: пол покрыт лаком, но из чего он сделан, Моро определить не мог, стены отделаны чем-то вроде крашеной фанеры. По стенам развешаны картины: Чембулак в золотисто-розовых лучах солнца, большое блюдо с фруктами, черно-белый портрет девушки в платке. «Да это же Динка!», — с удивлением понял он. В комнату, держа большой поднос, вошла Дина. — Дина, это ты? — Моро указал на портрет. — Да, я, — девушка спокойно расставляла на столе посуду. Через минуту перед гостем оказался фарфоровый чайничек, сахарница, чашка с блюдцем, тарелка с хлебом, масленка и небольшой нож. — Тебе чай с молоком? — Без. — Извини, я забыла тебе показать, где руки можно вымыть. Пойдем. Они вернулись в прихожую, и Дина указала на едва заметную дверь. Внутри оказалась полноценная ванная. — У вас и горячая вода есть? Дина пожала плечами, не понимая его удивления: — Когда титан затопим, то есть конечно. Он вытер руки махровым полотенцем, искоса поглядывая на белеющую у стены стиральную машинку с нарисованной чайкой– неслыханная роскошь. — Пойдем, чай остывает. Они пили чай с бутербродами, и Моро не мог отвести взгляд от тоненьких белых пальцев с овальными розовыми ноготками. Разговор не клеился. — А твой папа тебя не потеряет? — нужно было как-то разрядить обстановку. — Нет, — Дина намазывала ножом масло, и Моро вновь залюбовался ее руками. — Я сказала, что поеду после на дачу, — девушка едва заметно улыбнулась. — Не сидеть же до утра с ними. И так за десять лет надоели. — Дин, ты их не любишь? Ну, наших одноклассников? Светло-карие глаза девушки сузились. — Ненавижу. Дина протянула ему бутерброд и уже совсем другим, веселым голосом поинтересовалась: — А твои родители тебя не хватятся? Моро усмехнулся. — Сегодня же выпускной. Не хватятся. Они уже привыкли. Он обвел комнату взглядом. — Дин, а кто это все нарисовал? Девушка, руками поправляя выбившиеся пряди, спокойно ответила: — Папа. Он у меня художник. — А мама? Руки, секунду назад беззаботно порхавшие, вцепились в край стола. — Мамы нет. Умерла. — Извини. Снова повисло неловкое молчание. — Аслан, я ведь так тебе и не сказала «спасибо» за то, что ты тогда… Тогда за меня заступился.        — Не за что. — Все равно «спасибо». Чтобы как-то оживить разговор, он начал говорить о фильмах, шедших в кинотеатрах, о шалостях Мирки, о поездках в деревню. Дина оживилась, стала расспрашивать про сестру: сколько лет, что умеет, сложно ли с ней. Он в свою очередь спросил, чем увлекается она. Секунду помедлив, девушка призналась, что любит ходить в тир. Нет, не в тот, где стреляют по фанерным зайчикам и птичкам, а настоящий. Началось все, конечно, с пневматического: попробовала, когда отдыхала на море, понравилось. Потом папа привел в настоящий. Приняли, начала заниматься. Стреляет из пистолета, получается неплохо. Они болтали еще долго и обсудили, кажется, все на свете. По карнизам застучали капли, и не прошло и полминуты, как дождь уже вовсю барабанил по стеклам. Дина начала тереть глаза: — Пора спать. Пойдем, я тебе постель постелю. Они вернулись в прихожую и по винтовой лестнице поднялись на второй этаж. Потолки здесь были ниже, но тоже плоские. — Выше чердак, — пояснила хозяйка. — Но он совсем небольшой. Она открыла одну из дверей, выходящих на площадку и, войдя внутрь, щелкнула выключателем. — Я постелю тебе в этой комнате. Ты не против? Он вошел следом, огляделся: небольшая комната с односпальной кроватью. Шкаф, тумбочка с настольной лампой. Стены, оклеенные обоями в цветочек. Одна из стен покатая, и можно, не вставая с кровати, смотреть на вершины сосен. Дина достала из шкафа стопку белья, ловко застелила кровать, взбила подушку, откинула уголок одеяла. — Спокойной ночи. Наконец-то можно снять этот дурацкий костюм! Повесив одежду в шкаф, он юркнул в кровать, поплотней закутавшись в одеяло — ночь выдалась прохладной. Усталость взяла верх, и Моро не заметил как заснул. Сколько он проспал — неизвестно. Сквозь сон слышал глухие раскаты грома, дождевую дробь, шум хлещущей на землю воды. Шторы на окне не было и потому фиолетово-белые вспышки молний ослепили его. Моро зажмурился, повернулся на другой бок и понял, что уснуть уже не получится. Позевывая, сел, накинув на плечи одеяло. Все тот же барабанящий звук ливня, магниевые вспышки высвечивают комнату и неприятно бьют по глазам. Чтобы спальня не казалась такой мрачной, он включил лампу и стал думать, чем занять себя до утра. Неожиданно к звукам грозы добавился еще один, странный звук. Парень прислушался: тонкий, прерывистый, он был где-то рядом. Поежившись, Моро сбросил одеяло, накинул рубашку и осторожно выглянул в коридор. На площадке свет не горел, а вот из-под соседней двери выбивалась тонкая полоска свет. Звук шел оттуда. Моро тихонько постучал и, не дождавшись ответа, отворил дверь. Дина сидела на кровати, укутавшись в одеяло и тоненько, по-детски, плакала. Он почувствовал, как внутри все сжалось от испуга, смешанного с жалостью. — Дина… Дина, что случилось? — Ни-че-го… — всхлипнула та. Губы девушки дрожали, лицо покраснело, под глазами темнели разводы туши. — Тебе больно? — Ст… рашно… Моро окинул спальню взглядом, чтобы понять, что могло напугать Дину в этой уютной комнатке. — Сон плохой приснился? — догадался он. — Нет, — Дина снова всхлипнула. Она уже не плакала, лишь часто дышала, как дышит человек, старающийся успокоиться. — Это … гром. — Гром? — недоуменно переспросил Моро. — Ты боишься грома? — Нет, не боюсь. Просто… Когда неожиданно и громко… Неважно что… Дина поплотней укуталась в одеяло. Моро сидел рядом, разглядывая ее точеный профиль, нежно-розовую мочку уха, затейливо уложенные волосы и не мог поверить, что она такой же человек, как и все остальные. — Извини, что разбудила. — Да ничего, — он пожал плечами и собрался идти к себе. — Подожди! — девушка схватила его за запястье. — Побудь еще со мной… Пожалуйста. Минуты две они сидели в тишине, не зная о чем говорить. Дина потерла заплаканные глаза: — Голова болит. — Ну так ложись, отдыхай, — пожал он плечами, не зная, что еще предложить. Дина послушно легла, повернув голову к стеклянной двери балкона: гроза и не думала утихать. Посидев в нерешительности, Моро осторожно лег рядом. Девушка, казалось, не заметила его поступка. Молчали. — Хочешь… этого? — не оборачиваясь, спросила Дина. Он, пораженный ее вопросом, лишь кивнул. Она медленно спустила лямки ночной сорочки, продолжая смотреть куда-то вдаль. Все еще не веря в происходящее, он осторожно стал гладить ее плечи, худые ключицы. Ткань спускалась все ниже, обнажив небольшие круглые груди. Возбужденный, Моро быстро разделся. Дина стыдливо закрыла глаза. Он склонился над ней и начал целовать ее губы, щеки, шею, попутно поглаживая лопатки, грудь, талию. Вот его руки достигли изгиба поясницы и, замерев на мгновение, стали медленно, но уверенно стягивать трусики. Дыхание Дины стало чаще и поверхностней, а сердце — он чувствовал — билось как птица в силках. Пальцы коснулись шелковистого треугольника. Он нежно, но настойчиво провел ладонями по узким бедрам. — Дина, помоги мне… Она послушно раздвинула ноги. От волнения пересохли губы. Боясь причинить ей боль, он начал сближение очень медленно, удивляясь, насколько же это трудно. Дина вздрагивала в унисон его движения, каждый раз все сильнее сводя ноги. Сопротивление становилось все слабее, а его движения все интенсивней. Как горячо… Не в силах сдерживаться, он резко подался вперед, Дина вскрикнула, пытаясь его оттолкнуть, он же, напротив, еще крепче обхватил ее тело, уткнулся лицом в волосы, сладко пахнувшие духами, сжимал ее ягодицы и двигался, двигался, двигался… Обессиленный, он лег рядом с ней и только в тот момент заметил дрожащую в уголке глаза слезу. Дина шмыгнула носом, встала, одернув подол. — Я в душ, — бесцветный голос, плотно сжатые губы. Он лишь кивнул. По ноге, оставляя дорожку, стекала красная капля. Осторожные шаги по лестнице, шум воды. Нахмурившись, он смотрел на алые кляксы, расплывшиеся по простыне. В голове возник образ того заморыша, презрительно плюющего Дине вслед. «Сволочь». Дина вернулась не скоро. Молча легла рядом, потушила свет. Ему не спалось. Зачем она предложила это? Проверяла? Если да, то выдержал ли он этот экзамен? Стоило ли соглашаться? Что теперь будет между ними? По дыханию девушки он понял, что та спит. А вот ему в голову лезли разные мысли. Смешно сказать, но он жалел, что Дина не была у него первой. Первой была разбитная деваха, с которой он познакомился у кого-то на хате. Было шумно, дымно и весело. Выпито было уже прилично, когда она — он даже не помнил ее имени — прижалась к нему в прихожей и прошептала, что идти домой поздно, а спать одна она боится. Что ж, он был не против составить ей компанию. Инициативу барышня взяла в свои руки. Было мокро, тепло и приятно, — только и всего. Память сохранила пышный бюст, длинные волосы цвета пакли и ярко-голубые тени на веках. И еще запах: от нее пахло дешевыми сигаретами и конфетками «Взлетные». Вот, пожалуй, и все. Встали они поздно. Дина вела себя так, словно между ними ничего не было. На завтрак была яичница и чай с бутербродами. Пока девушка мыла на кухне посуду, он, чтобы хоть чем-то занять себя, рассматривал через дверь растущие перед домом сосны. — Ты умеешь затапливать печь? — Дина стояла в дверях. Он пожал плечами: — Конечно. — Тогда пойдем. Нужно постель постирать. Следующие пару часов они растапливали титан, переносили в ванную постельное белье, заливали в стиральную машинку горячую воду. После обеда, закрыв калитку, отправились в город. В электричке ехали молча. Дина отвлеклась от созерцания сельских пейзажей. — Приходи завтра в гости. Часам к двум. Адрес знаешь.        Идти в гости с пустыми руками было неловко. Купил букет розовых пионов и несколько пирожных, упакованный в картонную коробку. На душе было тревожно. У подъезда перевел дыхание, поднялся на второй этаж. Нажал кнопку звонка.        Дверь открыла Динка.        — Привет. Проходи. Просторная прихожая, высоченные потолки. Из комнаты вышел высокий красивый казах. — Папа, познакомься. Это Аслан. Аслан, это мой папа, Карим Курметович. Мужчина молча протянул руку. Чай пили в комнате. Моро с интересом разглядывал развешенные по стенам картины, гипсовые скульптуры, камин. Динка подливала чай. Ее отец расспрашивал о семье, увлечениях, планах на жизнь. Говорил спокойно, уважительным тоном, но парень чувствовал сквозящую холодность.        Когда Моро собрался уходить, Динкин отец вышел в коридор, снова пожал руку, но не изъявил желания вновь видеть ухажера дочери в своем доме, — просто подчеркнуто вежливое прощание.        Конечно, это не помешало ему встречаться с Диной. Его родители проводили выходные на шести сотках, Карим Курметович часто бывал в командировках, поэтому суббота–воскресенье были, можно сказать, их законными днями. В будни видеться не получилось: Дина готовилась к вступительным экзаменам, он же, не найдя себе законного применения, бесцельно слонялся по городу в ожидании подходящей работы да изредка выступал на боях, получая, впрочем, приличные деньги. Чтобы не было лишних вопросов, он отдавал часть выигранных денег родителям, на ходу врав про разгрузку вагонов, — лучше так, чем выглядеть в глазах семьи тунеядцем. Отец при виде новеньких хрустящих купюр хмурился, но деньги брал. Иногда — не из-за денег, а скуки ради — играл со шпаной в чику или пристенок. Выигрыш, конечно, был копеечный, но дух опасности — играли в парке, недалеко от дороги — приятно щекотал нервы. Всю вырученную мелочь тратил на сладости и подарки для Мирки — пусть девчонка порадуется.        В один из вечеров, когда банк был уже разбит до основания, и Моро, сидя на корточках, осторожно переворачивал битой оставшиеся монеты, кто-то сильно толкнул его в спину. Не удержав равновесия, он подался корпусом вперед, успев, однако, опереться рукой о землю. В карманах зазвякала мелочь. — Кому-то сегодня везет. Сгруппировавшись, он быстро вскочил на ноги, встав к лицом к нападавшему. Перед Моро стояли два типа, по виду обычные гопники. Оба явно старше. Краем глаза он увидел, как один из игравших с ним пацанов, вжав голову в плечи, боком-боком обходит незваных гостей. «На краба похож», — подумал парень. Второй, нахохлившись, продолжал сидеть на перевернутом ящике, испуганно переводя глаза с Моро на незнакомцев и обратно. — Кому-то сегодня везет, — повторил гопник, — а он совсем не хочет делиться. Или хочет? Как ты думаешь, Хмурый, — обратился он ко второму хмырю, — хочет ли этот молодой человек поделиться с уважаемыми людьми? Говорил он медленно, чуть растягивая слова и то и дело склоняя голову набок. Моро стоял, прикусив щеки, исподлобья разглядывая этих артистов погорелого театра. — Я думаю, хочет, — подал голос Хмурый. Моро вцепился в руку, пытавшуюся залезть в карман. — По-моему, мальчик не понял как вести себя со старшими. Сильный толчок в грудь. Устоял. И тут же, по наитию, послал кулак в лицо противника. Хруст, ноющая боль в костяшках. Второй гопник на плечи повис. Удар. Гул в голове. Еще удар. Он чувствовал, как чужие руки шарят по карманам. От нахлынувшей ярости стало жарко. Оттолкнув грабителей, поднялся, пошатываясь. И тут же снова рухнул, сраженный ударом под дых. Закусив губу, поднялся. Гопники не спеша направлялись в сторону дороги. Прихрамывая, пошел следом. Затем ускорил шаг. Затем побежал. Невдалеке от пешеходной зоны догнал. Вцепился мертвой хваткой в куртку Хмурого. Снова град ударов, треск рвущейся ткани, звон сыплющихся на асфальт монет. Руки от напряжения свело судорогой. Кровь из рассеченной брови заливала глаза. Истеричный женский крик, вой милицейской сирены. Кто-то грубо оттаскивает его в сторону. Душное нутро УАЗика. В туалете отделения он долго умывался, пытаясь остановить кровь. Губы онемели и казались чужими. Мутило от хлорки, щедро рассыпанной по полу, табачного дыма и запаха воды, отдававшей ржавчиной. Длинный коридор с истертым линолеумом. Прокуренный кабинет с развешанными по стенам агитационными плакатами. Стулья, поставленные в ряд. — Садись рядом с этими, — капитан, уже писавший протокол, указал на свободное место. — Фамилия-имя-отчество, дата рождения, адрес проживания.       Назвал, с трудом шевеля разбитыми губами. — Твои товарищи по несчастью сказали, ты на деньги играл. Так? Молчаливый кивок. — Поня-ятно, — милиционер откинулся на спинку стула. — В колонию захотел? Или в стройбат? Хорошо, что это первый привод. Этих-то мы давно знаем, а вот ты новичок. Пока. Поэтому на первый раз прощаем. К тому же не ты первым драку начал. Но еще раз попадешься — пеняй на себя. Лучше на работу устройся. Повезло, что восемнадцати еще нет. На, забирай свои деньги, — капитан подвинул кучку мелочи. Моро отсчитал выигрыш, остальное не тронул. Милиционер выглянул в коридор и, указав на гопников, сказал: — Этих в камеру, — после обернулся к Моро. — А ты сиди, жди, когда родители за тобой приедут. Меньше чем через час на пороге кабинета возник отец. Хмуро выслушал капитана, подписал протокол. Молча кивнул сыну — пошли. В автобусе ехали молча. Пассажиры с интересом косились на его грязную одежду и разбитую физиономию.        Когда открыли дверь в квартиру, Моро почувствовал пряный запах валерьянки. Отец не спеша снял обувь, повесил куртку. Потом резко схватил сына, едва успевшего разуться, за шиворот и поволок на кухню. Мама сидела за столом, рядом полупустой стакан с резким запахом лекарства. — Полюбуйся на красавца! Вагоны он разгружает! Молодец какой!        — Так что случилось-то? — сдавленно спросила мать.        — Что-что?! На деньги играл! Подрался! Отец резко толкнул его и вышел. Едва удержав равновесие, Моро сел на табуретку, оказавшись прямо перед мамой. — Работник… Рабо-о-тничек…. Кормилец… — секунду мама молчала, словно собираясь с мыслями. Моро заметил, как дрожат ее губы. Она медленно поднялась из-за стола, взяла лежавшее рядом полотенце. Что-то похожее на судорогу на секунду пробежало по ее лицу. Через мгновение плотину прорвало: из глаз матери хлынули слезы. Захлебываясь, она принялась хлестать полотенцем сына, пророча ему тюрьму, смерть в подворотне или то и другое вместе. Моро стоически переносил удары, хотя ему до слез было жалко маму. Экзекуция проходила под рыдания матери и густой рев Мирки, испуганной криками родителей и окровавленным лицом брата. Выпустив пар, мама устало опустилась за стол. Моро продолжал сидеть неподвижно, не зная, чего ожидать. Несколько минут сидели молча: мама глядя куда-то вдаль, сын изучая узор на скатерти. Медленно поднявшись из-за стола, мама налила в чистый стакан воды из чайника, что-то достала из шкафчика. Зазвякала ложечка, ударяясь о стекло. Он сидел по-прежнему неподвижно, от стыда не смея поднять глаз. Подвинув стул, мама села рядом и принялась теплой водичкой с марганцовкой промывать раны своего непутевого сына. Моро задержал дыхание и что было сил зажмурился, чтобы предательские слезы не потекли щекам.        Домашний арест длился неделю. Да и куда с такой рожей! Дине по телефону наврал, что заболел. Потом отец устроил его учеником мастера на завод: и деньги какие-никакие и под присмотром.        Дина тем временем поступила в институт — на искусствоведа. После экзаменов уехала с отцом на море, а он остался в городе. Осенью у нее начались занятия, видеться удавалось только по выходным и то не всегда. Плюс новые подружки, студенческие компании. Потом предсессионная маета, экзамены. Ему пару раз удалось поучаствовать в боях. На часть вырученных денег купил Динке золотые сережки с камушками — хоть и дорогая, но приятная вещица. Год пролетел незаметно. Грянул призыв: повестка, военкомат, медкомиссия… Дина на вопрос будет ли ждать, потупившись, сказала, что будет. На вокзал не пришла — постеснялась. Два года в армии пролетели как один длинный день с перерывами на сон. Друзей он не завел, но товарищи были. Физическая подготовка и выносливость, приобретенная в боях, помогли справляться с армейскими нормативами, да и вид накачанных мышц давал меньше поводов для конфликтов. Так что в целом все было нормально. Письма от Динки приходили. Нечасто, но приходили. Писала, что скучает, много рассказывала про институт, про то, как проводит свободное время, например, ходит кататься с однокурсниками на Медео. О чем он мог ей написать? О своей жизни, суровом солдатском быте: марш-бросках, полигонах, стрельбищах, о том, что летом здесь — он служил в Хакасии — жарко, а зимой температура падает до минус сорока градусов и ниже, — словом, о том, что вряд ли ей было интересно. Хотя ее послания тоже особого интереса не вызывали, но все же он их ждал. На вокзале его встречали родители и так неожиданно успевшая подрасти Мирка. Динка не пришла, хотя он давал телеграмму. Может быть, не получила? Впрочем, это неважно. На следующий день были родственники, застолья. Через пару дней, когда дембелевская суета улеглась, он набрал ее номер. Поговорили, она вроде бы обрадовалась. Он устроился на работу, она продолжала учиться. Встречались, гуляли — и не только, но того половодья чувств уже не было. И все так текло, текло… Когда Динка оканчивала четвертый курс, он, сходя с ума в душной Алма-Ате, предложил уехать к морю. Но институт, сессия, да и у него отпуск был только на конец августа. Бои проводились редко, и не всегда у него была возможность на них выступать. С деньгами было туго: родители копили на машину, поэтому большую часть зарплаты отдавал им. То, что удавалось выиграть на боях, прятал в конверт. После на эти деньги покупал что-нибудь ценное, например, оплатил чешскую стенку, о которой мама давно мечтала, но банально не хватало средств. Как-то купил у фарцы для Мирки ГДР-овскую куклу, а себе польские джинсы. В общем, конверт худел, а время отпуска приближалось. Когда стало ясно, что о Сочи или Крыме говорить не приходится, Моро предложил Дине откровенную авантюру: купить билеты до Аральска, а там на перекладных добраться до какой-нибудь приморской деревушки, снять дом и наслаждаться свободой. Он понимал, как дико все это звучит со стороны, но ему почему-то хотелось задеть Динку, часто задиравшую нос, посмотреть на ее реакцию. Неожиданно она согласилась. Купили билеты на самолет до Аральска. Дальше, на попутке — через солончаковую степь, поросшую красной травой и редким кустарником — добрались до некогда рыбацкого села Акеспе. За смешные деньги — рублей 20 — сняли пустующую мазанку. По утрам ходили на море, едва видневшееся на горизонте, остаток дня прятались в саманной хижине, спасаясь от зноя и горько-соленого ветра. Вечером резко холодало, и он всю ночь прижимал к себе Дину, мерзнувшую под верблюжьим одеялом.        В Алма-Ату вернулись в конце сентября. Он сразу вышел на работу, а все свободное время старался проводить вне дома. Иногда встречался с Динкой, но встречи эти не приносили былой радости. Родители, конечно, знали о том, что у него есть девушки и даже видели их вместе пару-тройку раз, но не одобряли, считая, что их сыну нужна девочка попроще. В родном городе становилось душно, хотелось чего-то нового, а чего именно, он и сам не знал. Отношения с Диной не то чтобы обострились — нет, — а как-то изжили себя. Он долго думал и в итоге решил, что поедет один. Обустроится на новом месте, найдет работу и главное, наконец, вздохнет спокойно: не будет ни молчаливого недовольства родителей, ни натянутых отношений с Диной, ни опостылевшей Алма-Аты, где знаком, кажется, каждый угол. Единственный человек, по которому он будет скучать, так это Мирка. Жаль, не получилось проводить ее в первый класс — как раз был с Диной на море. Родители потом выговаривали ему… Правильно. Он сам жалел об этом, но что теперь говорить… Главное, сестренка любила его так горячо и беззаветно, что порой становилось неловко и стыдно за свое поведение. Как-то он спешил на свидание с Диной, а родители, видя, что он собирается, уговаривали взять Мирку с собой — пусть ребенок погуляет. Он опаздывал, злился, носясь по дому в поисках чистой рубашки; сестра тем временем успела натянуть колготки, штанишки, свитерок и ждала возле двери. Увидев одетую малявку с ведерком в руках он вспыхнул и заявил, что пусть гуляет сама — не маленькая — или сидит дома. Услышав, что ее не берут, сестра заплакала так горько и отчаянно, что он растерялся и, хлопнув дверью, сбежал вниз, даже не вспомнив про лифт. Настроение было испорчено, свидание получилось скомканным: Дина, видя его состояние, ушла, он же, злой и уставший, поплелся домой. По дорогу, правда, купил шоколадку, но кому она теперь была нужна…        …Подался в Москву, быстренько устроился на работу, ибо мотать срок за тунеядство не хотелось, но особого рвения не проявлял. Деньги пусть и небольшие, но на угол и еду хватало. Перед отъездом взял контакты кое-каких людей, которые через третьих лиц вывели его на организаторов боев. Выступал редко — особого желания не было, да и не хотелось привлекать к себе внимание разбитой мордой, — но все же выступал: деньги никогда не помешают. Каково же было его удивление, когда на пороге возник Спартак и предложил выступить за очень хороший гонорар. И как он только поверил! Если бы не тот злосчастный бой (который, кстати, выиграл), не было бы всей этой истории. Но что теперь… Не надо было идти к Динке — ведь можно было перекантоваться в другом месте! Нет, пошел. Зачем? А просто так: интересно стало. И ведь видел, что не рада, что злится, но попросился на постой. Если бы он тогда знал, чем все это закончится. Самое смешное, что после всей этой истории ему все чаще хотелось видеть Динку, а почему — он и сам не знал.        Моро осторожно подвинулся, убрав голову Ксаны со своего плеча. Оперированный бок снова заныл. Рука машинально скомкала край простыни. Ничего, сейчас пройдет. Повезло еще, что живой остался. Жаль только, что зря все это… Дина-Дина… Как же хочется встретиться… Просто поговорить… А вот хочет ли она?