Контракт на полиаморию или тройная свадьба

— …Какого хуя, господи… — Нет какого, а сколько. — Олег лениво перекатился с боку на бок, окончательно сталкивая пяткой скомканное одеяло на пол и ничуть об этом не тревожась. Лера только протяжно зашипела сквозь стиснутые зубы, глуша между губ возмущëнный стон. — Два, Лер, правильный ответ — два, — Сергей пересел поудобнее, меняя положение ноги под собственной пятой точкой. Ухмыльнулся и потянулся, вчитываясь в условия договора, развëрнутые на экране тонкого ноутбука. — Да я не… Да ну вас, — голос девушки из ванной долетал приглушëнно, как будто из-под толщи воды. Олег удивлённо поднял голову, но затем снова уронил её на руки и подтянул колено к груди. За окном стояла пасмурная погода, и мысль о том, что нужно бы наделать свадебных фоток, (- И потом просто заплатить фотографу за молчание, если узнает, а не убивать, СЕРЁЖА) ничуть не прельщала. Хотелось только спать, есть и делать абсолютное ничего, забив память в ноутбуке Разумовского странными фильмами и оторвав этого трудоголика от вечного срача по поводу того, на каком языке и каким шрифтом ему оформлять очередной заказанный анонимно сайт. Настроение Леры виделось в этой ситуации непонятным, но очень жизненным. Действительно, ну нахуй это всё, ибо проблем им хватит в родном Питере, а в страну драконов (Алтану открытку прислать, что ли) они приехали отдыхать. Лера появилась из ванной с таким кислым видом, что Серёжа, на секунду оторвавшись от экрана, смешливо фыркнул и комично вскинул тëмные брови: — Кто-то умер, родная? Иначе я не могу объяснить твоё лицо, — пожал острыми плечами, пряча весело заблестевшие глаза за маской сочувствия-равнодушия, такого, какое умел являть миру только он. — Планы на сегодня, — в тон ему буркнула Макарова и, остановившись около общей кровати, окинула Олега весьма демонстративным взглядом. Волков только охнуть успел, когда девушка с размаху рухнула на постель рядом с ним, — лицом в подушки, раскинув руки, — и глухо застонала сквозь стиснутые зубы: — Месячные, сцуко, и совершенно невовремя… — и пояснила уже спокойнее, — Вот я и спрашиваю «какого хуя»? — Ну так, — Разумовский оторвался, наконец, от заказа, взглянул сочувственно, помолчал, — Другая страна, еда всякая незнакомая, да и погода шалит как дурная. Получилось не слишком утешающе, но искренне. Вполне в духе Серёжи: он не слишком умеет в «словами через рот», но если говорит, то от всего сердца. Лера угукнула, завозилась на подушках, укладываясь поудобнее. Грудь неприятно ныла, внизу живота побаливало всё сильнее, тянуло противно. Недаром, значит, ей вчера было так хреново, да и настроение катилось к чертям. А вот между ног влажно было, и вразрез с болью щекотало и узлом завязывалось возбуждение. Что поделать, в это время цикла либидо у неё скачет как сумасшедшее, дьявол бы его побрал. Хочется и сдохнуть, и жрать, и голова болит… И хочется мужиков, которые рядом лежат-сидят. Лера фыркает, находит в себе силы даже улыбнуться над собой: нимфоманка, блин. Чувствует, как рядом под чужим весом прогибается постель. Олег садится, освобождая ей место, и осторожно подтягивает к себе. Так легко, как будто на его руках виснет не взрослая девушка почти с него ростом, а маленький ребёнок. Тянет на себя, стараясь лишний раз не надавить на какие-нибудь болезненные точки. Лере только гадать остаëтся, откуда он знает, как, куда и каким образом так хорошо и правильно надавливать-отпускать. На подкорке мелькает мысль о том, что анатомию наëмник мог выучить в армии, пока раны перевязывал товарищам. Возможно. Вообще, навык полезный, и с Олегом, когда он так вежливо касается ладонями ноющей груди и плеч, дьявольски хорошо. Макарова приваливается к нему, не открывая глаз. Слышит над ухом недовольное шипение в духе «могли бы и меня позвать», а затем рядом плюхается вполне ощутимое тяжëлое тело. Серёжа выглядит недовольным, но в голосе не звучит ни злости, ни обиды, — только показушное раздражение: — Поработать не дают… — Кто ж тебе мешает? — Волков язвит беззлобно, ухмыляется довольно. Ещё бы, он счастлив. Теперь точно никуда не придëтся идти, да и Серёжа, видя, как ластятся друг к другу любовники, устоять не сможет. Так, собственно, и происходит: не спавший ночь вопреки уговорам Леры, которая «я уже почти врач, Разумовский, иди спать!» и Олега, который давно перестал надеяться его убедить, Серёжа поднимает с полу одеяло и забирается в тесный клубок тел. Не отвечает на вопрос, даже не думает. Согревает своим теплом с другого бока, сонно роняет голову на плечо девушки. Напряжение даëт о себе знать: мужчина теряет ориентацию в пространстве и полудремлет-полупритворяется, чтобы оправдаться перед самим собой. Серёжа — жуткий перфекционист на самом деле. «Идеально или никак» — это про него. Идеальное государство, идеальный мир, идеально выполненные заказы-проекты-оружейные сайты, зашифрованные от кого бы то ни было… И только в этом коконе тëплых рук он может почувствовать себя по-настоящему счастливо и спокойно. Ему, на самом деле, безумно нравится заботиться о ком-то. Нравится, когда заботятся от нём или когда он сам проявляет к кому-то нежность, несвойственную его поступкам ласковость. Иногда даже самым сильным и стойким нужен отдых. И когда это состояние настигает сразу троих в самых разных проявлениях, им бывает особенно хорошо вместе. Это особое, незримое, эмферное состояние, которому никто из них не может найти точного определения. Чувство душевной и телесной близости, когда горячие ладони залезают под одежду, пальцы чертят линии по коже, разгоняя боль и успокаивая. Лера жмëтся между парнями, гладит их по волосам, вздрагивает, когда Серый перехватывает руку Олега и с нежностью сжимает пальцы, кладёт куда-то ей на живот, где под кожей растекается тупая боль. Лера — врач, она прекрасно знает, что грелку ей нельзя, хотя и хочется, но живое человеческое тепло ощущается ничуть не хуже. Серый перегибается через неё, лениво целует Волкова в небритую щëку под бубнëж какого-то подросткового сериальчика на фоне. Они один чёрт посмотрят едва ли половину, а остальное время будут просто нежиться под одеялом. Без драк, погонь и убийств. Как настоящая семья. *****  — Ну что, устроим собственную психотерапию? Голос у Разумовского пронзительный, зазывающий, манящий. Он искрится лукавыми нотками, которые идеально гармонируют с его позой. Стоит рыжий лис прямо, гордый и с расправленными на манер крыльев плечами. Даже безо всякой одежды, — кроме натянутых на (о, господи, как красиво…) гладко выбритые стройные ноги кружевных чулков, — он кажется чем-то прекрасно-грозным, сродни хищной птице. Плохо расчëсанные и уже подмокшие от водяного пара волосы спадают на острые плечи и стекают по ним диковинными змеями. Они теряют привычный свой объëм и в некоторых местах висят сосульками, но это не делает их обладателя менее привлекательным. Скорее даже наоборот — сложно отрицать тот факт, что Серёже ЧЕРТОВСКИ ИДЁТ небрежность. Небрежность в жизни, характере, манере одеваться — как будто вместе с прошлой личностью он потерял свой извечный лоск, но приобрёл самое главное — умение отражать в своём образе свои же мысли. У Леры и Олега голова идёт кругом. Ничего себе «ушли проветриться и не мешать программисту». Сам Сергей никогда бы не ответил на вопрос о том, придаëт ли он хоть малейшее значение своему внешнему виду. Он был красив, был привлекателен и для мужчин, и для женщин, — и знал это. И не сказать, чтобы этим никогда не пользовался. И вот теперь стоял в дверном проëме, больше походящий на мраморную статую своей молочной кожей и совершенно «античными» чертами. Как будто в этой фигуре не было ничего лишнего — всё по золотому сечению, всё по древним античным канонам. Пропорционально сложëнный, до безумия красивый и сексуальный мужчина в самом расцвете сил, — да ещё и с такой яркой, блядски красивой улыбкой. Одними губами, да, именно так, как умеет только он. Он молча переводил взгляд с Леры на Олега, явно наслаждаясь произведëнным эффектом. Только-только ввалившиеся в гостиничный номер, раскрасневшиеся от глупой беготни с пакетами друг за другом по старому парку с не менее старыми акациями, Волков и Макарова замерли на тех же местах, где оказались в тот момент, когда им не посчастливилось поднять взгляд на приветствующую с порога ванной фигуру. Кажется, в их глазах отобразилось абсолютно синхронное и жадное «Хочу его. Прямо сейчас.» Рыжий гений рассматривал их со смесью иронии и ответного желания. Волков удивлëнно моргнул, замечая в васильковых глазах промелькнувшие и тут же растворившиеся там жëлтые искорки. Может, показалось? Видимо, и правда показалось: Разумовский, — уже обычный Разумовский, с синими хитрющими глазами, — расплылся в приглашающей улыбке и качнул влажной головой, так, что один из локонов, забавно шлëпнулся ему на лоб: — Так вы идëте или как? Несдержанный вздох сорвался с губ девушки, и та быстро облизнула их, делая едва заметные всего-четверть-шага к довольному рыжему лису. Ситуация повторялась буквально один в один, как несколько дней назад. Были двое напротив одного, одно желание и чëртова куча мыслей в голове. Хотя всё же нет… Одну мысль выцепить удалось, стоило лишь чуть-чуть напрячь мозги: была между этими двумя событиями одна значительная разница. Сейчас никто не был против другого. Наоборот — и Серёжа радостно распахнул руки навстречу им, стоило только Волкову следом за Лерой избавиться от обуви, — все были друг перед другом открыты в своих надеждах и желаниях. Макарова усмехнулась про себя, делая ещё один маленький шажок навстречу мужчине. Какая ирония: разговаривать словами через рот её учил тот, кто никогда этого делать не умел. Но пытался — и пытался искренне, именно когда всем им втроëм пришлось разбираться в своих чувствах. Лера помнила самое начало их отношений — когда самому Серёже было проще говорить языком тела, когда он даже толком о любви-то ей не говорил, только кусался, лизался, лез под руки, как ручной лис, мол, догадывайтесь сами о моих чувствах, если хотите. Говорить — всегда была прерогатива Олега, который умел найти и доброе слово, и крепкое бранное в сторону обидчиков. А теперь… Как же они изменились за всё время своих странных отношений. Лера никогда и подумать бы не могла, что всю её натуру с хирургической точностью вытащат наружу и будут со всё той же точностью избавлять от гнилого, застарелого, болезненного. Что лисоволки умудряются проникнуть прямо туда, в самое нутро. В самое трепещущее сердце, где под кучей шрамов найдут живую горячую жилку. Ту, где ещё остались искренние слëзы, умение любить, а не только приспосабливаться к жизни. Разве сделала бы прошлая Лера выбор в сторону себя? Разве стала бы эта жертвенная девочка, которая пошла на работу к международному террористу ради растяпы-брата, выбирать свои комфорт и безопасность? Вряд ли. Как-то так получилось, что двое отъявленных преступников мало-помалу учили её заботе о себе. Такие РАЗНЫЕ и ПОХОЖИЕ одновременно. Эгоисты и жертвенная девочка… Но ведь минус на минус даёт плюс, не так ли?.. Лера сделала ещё шаг, позволила себе приподняться на цыпочки, обвивая руками шею Разумовского. Рукава рубашки мгновенно пропитались влагой, прилипли к запястьям. Губы накрыли чужие, сомкнулись, Сережа, такой податливый и в то же время властный, замурлыкал в поцелуй, слегка разжимая зубы и позволяя себе быстро облизать потрескавшуюся кожу. Чужое горячее дыхание коснулось покрасневших губ, обжигая и будоража воображение. Разумовский медленно моргнул, отстраняясь от девушки, как будто сканируя её удивлëнно-довольное лицо, прикрывая веки и снова поднимая взгляд. Лера сделала шаг назад, отступая и как в замедленной съëмке наблюдая за тем, как Серый встряхивает волосами и довольно улыбается. Свет в ванной комнате падал криво, неправильно, но до безумия красиво, очерчивая каждую соблазнительную чëрточку молодого тела. Девушка видела всё как сквозь толстое стекло: как Олег, сбрасывая куртку прямо на пол, притягивает гения за подбородок и увлекает в новый, собственнический поцелуй, как кладëт ладонь на поясницу, туда, где тëплая влажная кожа граничит с немного колючим кружевом. Нижнее бельë крепится к чулкам какими-то замысловатыми ремешками, и у Леры натурально слюнки текут при виде такой красоты. Она видит, как двое её любимых мужчин ласкают друг друга, и её ведëт от этого, голодным спазмом собирается в животе. Ей стыдно произнести это вслух, но она отдала бы всё, чтобы только посмотреть, как им хорошо вместе. Лера врач, но и она не лишена некоторых предрассудков на тему межполовых отношений. Она тысячу раз уже пыталась себя убедить в том, что желание посмотреть на секс двоих своих любовников — не более, чем обычное желание, но… Ах, чëрт возьми, её растили более чем «правильной» девочкой. Ей было нелегко принять то, что их отношения, так сказать, тоже «на троих», как и кровать, но некоторые желания оставались под завесом её собственной моральной идеалогии. И теперь, наблюдая и не принимая никакого участия, она медленно погружалась в какую-то собственную нирвану, утопая в чужой нежности. -… Лер, — голос хриплый от ощутимого возбуждения, очень живой и ломкий. Сам Серёженька закусывает припухшую от поцелуев губу, глаза пьяные, счастливые. И сам он, разнеженный под тëплой водой до их прихода, теперь ластится к рукам и вопросительно смотрит: — Лерунь… Идём? Лера качает головой, как в замедленной съëмке. В воздухе пахнет чём-то сладким и терпким, как смесь кардамона и корицы, которую Олег каждое утро всыпает себе в кофе. Кофе он почти не пьёт, — да вообще не пьëт, только по очень большим праздникам: вечно за рулëм, и пытается беречь сердце. И запах этот ассоциируется с любимым человеком, проникает в подсознание, давая сигнал на нейрохимическом уровне: всё… В порядке. Всё хорошо. От этого приятно кружится голова и тяжелеет в паху. Лера стоит, прислонившись к двери в просторную, блестящую кремовым кафелем ванную комнату. Внутри клубится густой пар, хлещет горячая вода, и у девушки по телу бегут мурашки от одной мысли о том, как приятно будет забраться под неё. Она хочет новых впечатлений, и почему-то уверена, что её поймут. Смущение всё ещё сильнó, но после вчерашнего разговора уверенность в себе крепче, открытости и доверия даже больше, нежели когда-либо. Голос плохо слушается и отдаëт неожиданной хрипотцой, которая сполна раскрывает её желание. — Я хочу посмотреть. Так просто и так неожиданно, — как будто шестая пуля. Шестая для Олега, а для них с Разумовским… Они не знают. Просто ещё одна. Одна на троих. Сережа удивлëнно распахивает глаза, расслабляя колени и буквально повисая на руках верного Волкова. Забавно морщит тонкий нос, и на красивом лице проступает весьма явственное удивление. Но спустя секунду наваждение его проходит, — умный и хитрый мужчина снисходительно и одновременно ласково улыбается. Понял, принял. Шепчет что-то Волкову, губами касаясь мочки уха и кося на Макарову синие глаза. Тот кивает, и не слишком понятно, кому: Лере или Разумовскому? Да и это, наверное, не сильно важно. Главное было в понимании, что читалось на лицах троих любовников. Главное было и в нежности, с которой Олежа, этот грубый и порой жестокий наëмник вминал пальцы в светлую нежную кожу на боках рыжего психа, и как тот ответно чертил указательным по его спине, трепетно вырисовывая линии шрама. Им не нужно было повторять дважды. И пусть они ненавидят весь мир, но Леру любят. Нет, даже больше — уважают. Уважают интересы, порывы, желания. Правда, обычно желания эти нужно из девушки клещами вытаскивать, а тут, надо же: сама призналась, чего хочет. А самое главное — то, как щекочет и тянет под кожей, как пульсирует внизу живота мыслью: они ведь совершенно не против. Почему-то даже желания у этой троицы стали… Одни на троих. Именно так, как нужно и именно в этот момент. Одно на троих сердце, одна страсть, одна любовь. Лера следит глазами за тем, как Олег одним движением, как пушинку, перехватывает Серого за талию и тащит за собой. В глубь душевой, которая напоминает одну огромную ванну с невысокими бортиками. Но Лере абсолютно плевать и на богато разукрашенную душевую-джакузи, — да она, по честному, даже не знает точного названия этого спа-сооружения, — и на яркий свет, и на собственную почти-что-наготу. Ей интересен только вид двух переплетающихся тел, которые шагают под струи льющейся с потолка воды и манят за собой. Собственное бельë впивается в кожу, липнет от водяных брызг и намокает — так же стремительно, как и сама девушка, так, что хочется сжать ноги поплотнее, потереться обо что-нибудь значимое. Но вместо этого Лера усилием воли заставляет сведëнные пальцы разжаться. Она торопится, срывает отвратительные тряпки и швыряет на пол, на котором тут и там блестят лужицы воды. Кожу печëт, соски стремительно твердеют несмотря на обжигающие струи воды. Изо рта вырывается облачко горячего пара, которое остаëтся белым пятном на полупрозрачной перегородке душевой. На девушке остаются только трусы, которые та не решается снять, хоть и стоит вся мокрая насквозь. Смотрит на то, как целуются двое сильных, красивых… Да и просто её мужчин. Наблюдает заворожëнно за тем, как, помедлив, Разумовский опускается перед Волковым на колени: удерживает корпус на весу одной рукой, потому что колени разъезжаются на мокром полу, и помогает себе другой. Не церемонится, обхватывает пальцами чужой член, сжимая у основания, — Лера слышит, как Олег шипит, но не смеет приказать: только смотрит сверху вниз на то, как стоящий на коленях рыжий псих ведëт губами вдоль ствола, собирая кончиком языка естественную смазку, выступившую на головке. Олег тоже пропал. В его взгляде есть что-то такое, что читалось и по отношению к ней, когда связанная Лера была в их с Серым власти. Безграничная нежность и одновременно жадное желание, которое с паром клубится в насыщенном звуками-запахами воздухе. Он пылко стонет, сдвигая тëмные брови, и мелко толкается навстречу соблазнительно раскрасневшимся от грубых укусов-поцелуев губам, которые обхватывают головку и скользят к уздечке. Серёжа прекрасен в этот момент. Красивый, гибкий, движением головы откидывает отросшие волосы назад и раздвигает ноги, ниже пригибаясь к скользкому полу. Чëтко очерченные ключицы двигаются под кожей, и мужчина оборачивается к замершей у стенки Лере, и от его приоткрытых губ до члена Волкова тянется блестящая ниточка слюны, а глаза блестят блядским развратным огнём. — Лерунь… — голос хриплый, низкий, поясница напряжена и ягодицы красиво разведены, — Можешь резинку подать? Вопрос с чëртовым подвохом, хотя бы потому что Макарову уже не держат ноги. Пиздец. Чистый пиздец. Она промокает, трусы хоть выжимай от смазки, крови и воды, стекающей по телу. Макарова шагает медленно, как водолаз на приличной глубине. Как будто Серёжа сейчас извернëтся, обратится в змея-искусителя и набросится на неё. Резинка, взятая с полки, тоже вымокает почти мгновенно, повисая как флаг капитулировавшей крепости. Лера делает последний шаг вперëд, как будто вокруг стоящего на коленях психа и его верного мужа сейчас вспыхнет магический круг, за который ей нельзя переступать. Она ненароком поднимает глаза и ловит сочувствующий взгляд Олега. Волков смотрит расфокусированно, пьяно, глаза подëрнуты дымкой подступающего наслаждения. Серёжа и без Лериной помощи неплохо справляется: дразнит любовника, скользит горячим языком вдоль ствола, порой смыкая губы на головке, но не забирая в рот и не давая Олегу столь необходимых ему глубоких фрикций. Девушка протягивает резинку, и в момент, когда её пальцы соприкасаются с длинными тонкими пальцами Серого, меж ними словно проскакивает искра статики. Лера сквозь бегущие по телу мурашки смутно понимает: Олег и правда её понимает. Ей только предстоит познать все грани извращëнного безумия, имя которому — Сергей Разумовский. Кафельный пол прогрелся от непрерывно льющейся на него горячей воды и больше не холодит ступни. Макарову всë больше засасывает в эту тëплую пучину, где нет места какому-либо стеснению. Она отступает назад. Пятится, пока не упирается спиной в стенку ванной-душевой-плевать-как-еë-там. Несдержанно всхлипывает, глядя на то, как Олег прогибается в спине навстречу оборвавшимся ласкам. Тот стоит под душем, закрыв глаза, — напряжëнный, как натянутая струна, со стоящим членом, который истекает смазкой вперемешку с чужой слюной. И это зрелище отдаëтся где-то на периферии сознания, даëт в голову острым, ненормальным возбуждением. Лера сползает по стенке вниз. Ноги не держат, и, — она может в этом поклясться, — слышит именно и р о н и ч н ы й с м е ш о к со стороны Серого, хотя тот сидит к ней спиной. О, он наверняка просчитал для себя все реакции своих любимых от и до, и теперь целенаправленно бьёт на поражение, заставляя оправдать свои ожидания на максимум. Эгоист. Псих. Влюблённый эгоист и псих — это, о… Это вдвойне страшно. Он завязывает волосы в хвост, гипнотизирует каждой клеточкой своего шикарного тела, и заставляет с такой же страстью смотреть на себя. Макарова уже не выдерживает. Сводит колени вместе, потом снова разводит, чувствуя, что сидит откровенно в воде, что в промежности всё пульсирует и стягивает, что клитор ноет и внутри ощущается тянущая пустота. Ей безумно хочется последовать за той же безумной страстью, нырнуть в неё с головой. Хочется, чтобы её мужчины трахнули её же, и чтобы один из них трахнул другого, — а, впрочем, сейчас очень большой вопрос, кто кого трахает. По крайней мере, у Серёженьки всë под контролем, — и Лера давится воздухом, когда Разумовский, затягивая резинку на мокрых волосах, отставляет задницу и становится возможным разглядеть сжимаемую тугими мышцами пробку с МАТЬ ЕГО ХРУСТАЛИКОМ на конце. Серый знает, что она смотрит. Ещё раз призывно поводит бëдрами, и Лера кусает припухшие губы, чтобы этой незначительной болью хоть немного вернуть себя в реальность. Разумовский красив до безумия. Сколько грации и чувственности в каждом движении, в том, как он возвращается к своему занятию, — удерживает олеговы бëдра, забирает член в рот до основания, заставляя подавиться стоном. Он не смотрит на Леру, но знает, что смотрит она. Это — их общая игра. Девушка прерывисто выдыхает, шире разводя ноги. От желания темнеет в глазах, и Макаровой становится резко плевать на всё: она приподнимается, скользя пятками по мокрому кафелю, и с трудом стягивает с себя промокшие трусы и плюхается обратно, не отрывая взгляда от дальнейшего развития Марлезонского балета. Пальцы правой руки бесстыдно скользят между ног, находят на ощупь головку клитора и давят, массируют по кругу, пока девушка сжимает зубы, стараясь не застонать от чувств, от злости на чëртову физиологию, которая именно в эти дни цикла выкручивает эстроген на максимум, усиливая и без того проблематичное желание. Она заворожëнно смотрит на то, как Волков кусает щëку изнутри, глуша громкий, рычащий, гортанный стон. На то, как порнографично откидывает голову назад, а затем, словно придя в себя, склоняется к любовнику, хватает его за рыжую гриву и тянет наверх. Целует, вгрызается в рот, вылизывая щëки изнутри. Разумовский от такого властного-дикого Олега теряет голову. С трудом держится на ногах, смешно отфыркивается, когда вода попадает в рот и нос. Они стоят под душем, мокрые, дрожащие, разгорячëнные близостью других друга. Напряжëнные органы трутся между двумя телами, и это смотрится особенно красиво. Лера скулит. Спину холодит плитка на стенке душевой, мышцы влагалища импульсивно сокращаются, пока девушка ласкает себя, вдавливая пальцы в промежность и слыша чужие срывающиеся стоны. Олег тянет Серёжу на пол, вниз, прямо на мокрую тëплую плитку. На ней жëстко и неудобно, но обоим на это плевать. Волков пробку замечает сразу. Лера аж поближе дëргается, жадно закусывает губу — хочет посмотреть на реакцию. Но Олега, кажется, смутить просто невозможно, в отличие от неё самой. Лера неосознанно проезжается костяшками по клитору, глядя на то, как телохранитель методично раскладывает преступного гения на полу, становясь на колени и подтягивая к себе за поясницу. Как вытаскивает пробку и тут же заменяет её своими пальцами, — пропихивает сразу два, заставляя Разумовского раскрыться и прогнуться в спине, елозя лопатками по мокрому кафелю. Вся эта оргия — чистое безумие, коэффициент которого просчитать невозможно. Можно лишь наблюдать. У Леры не остаëтся другого выхода. Она может только смотреть. Она сама этого захотела, и теперь дороги назад не остаëтся. У неё все руки в крови и смазке, а на лице застыло выражение мучительного удовольствия. Она дрожит, пытаясь довести себя до разрядки и испытывая то самое извращëнное удовольствие от созерцания своих мужчин. От того, как Олег быстро растягивает и без того готового любовника. Видимо, довольно долго ждал их с прогулки, не стал сидеть над проектом, а решил встретить в своей обычной манере. Вот и сейчас обмяк в руках Олега, позволяя горячим струям воды стекать по своей груди, пощипывать кожу, как капающий со свечи воск. Волков притягивает его к себе, кое-как дотягивается до ручки крана и убавляет напор воды, — и Лера отстранëнно думает о том, что у него, наверное, выдержка всё-таки замечательная. Серёжа — красивый, разреженный от ласк, приподнимающийся на локтях и с игривой улыбкой разводящий колени в стороны, — выглядит великолепно. Раскрытый вход блестит от смазки, которую он щедро запихнул в себя перед встречей. Волосы, плохо собранные, висят карикатурной паклей, но не выглядят от этого хуже… Скорее наоборот. Есть в его пьяных и нежных движениях, в том, как он подаëтся навстречу проникающему в него члену Волкова, откидывая голову назад и приоткрывая рот в немом крике, что-то богемное. Лера плавится от этого зрелища. Жарко, душно, ведëт до дрожи, и в промежности пульсирует жаром. Макарова хнычет, не в состоянии получить разрядку. Пальцы скользят, грудь ноет то ли неприятно, то ли сладко, и голова кружится от жара прогревшейся душевой. Разумовский поворачивает к ней голову, останавливаясь взглядом на судорожно сведëнных бровях, раскрасневшихся щеках, перемазанных в смазке пальцах. Улыбается, и, — девушка может в этом поклясться, — подмигивает ей, но лишь на одно мгновение. В следующее его подбрасывает на полу, когда Волков толкается особенно глубоко, насаживая несдержанными рывками и попадая головкой по простате. Олег рычит, подхватывая тонкие лодыжки и забрасывая артистично-красивые и неприлично-дрожащие ноги себе на плечи. Леру на стон пробивает с того, как размеренно и страстно двигаются два тела, безошибочно находя общий ритм. От того, как красива может быть миссионерская поза, если участники её — твои любимые люди, чьи тела по праву можно назвать произведениями искусства. Волков сейчас похож на настоящего зверя. Он уж точно не тот человек, с которым они шагали под мелким дождиком по китайским улочкам, пытаясь не заржать, пугая чинных и вежливых прохожих, и не сожрать купленные для готовки продукты (потому что «не доверяю я этому фастфуду, Лер, Серый им объестся и страдать будет, что желудок болит»). Олег — оборотень, и это не обсуждается. Вбивается сильными толчками, заставляя Серëжу морщиться от смеси лëгкой боли и дикого удовольствия. Находит эту неуловимую грань человеческого наслаждения и ведëт по её краю, соблюдая прицельно-точный баланс. Трахает с оттяжкой и со вкусом, удерживая за поясницу и позволяя откинуться назад, не боясь, что от очередного рывка локти соскользнут и поцарапаются о стыки плитки. Серый скулит и вскрикивает, когда Волков одним толчком заполняет его приятной твëрдостью, а собственный член на поджаром животе мажет смазкой, пульсируя от близящейся разрядки. Лера буквально кожей чувствует чужое наслаждение. Разводит ноги шире, пытаясь ухватить собственное за хвост и смотрит-смотрит-смотрит на них, красивых, открытых и невероятно привлекательных в этот момент. С разрядкой, в отличие от возбуждения, у неё в первые дни цикла всегда были проблемы. И сейчас это доставляет ещё больше боли, ещё больше раздражения — она хочет кончить, хочет достичь оргазма вместе со своими мужчинами, но… Не получается. Девушка задыхается от восхищения, когда видит, как на очередном движении бëдрами Разумовский выгибается, падая на спину, потому что локти от резкой вспышки удовольствия разъезжаются в стороны, сжимается, вздрагивает, всхлипывает, обмякает; как Олег наклоняется вперëд, подхватывая мужа за шею, чтобы не приложился о кафель головой. Как потом замирает, ещё раз двинувшись до упора, кончая следом за Серёжей. И Лере при взгляде на эту картину и хорошо, и плохо, и как-то неебически прекрасно. Она может лишь молчать, ещё слабо двигая пальцами меж половых губ и уже почему-то не жалея о том, что не получила разрядки. В любом случае, это было бы и долго, и трудно, и… Поток мыслей прерывается одним простым, но резким прикосновением к руке. Разумовский неожиданно оказывается близко-близко. Поднимается на дрожащих руках-ногах и по скользкому полу топает к ней. Садится у многострадальной стены, подтягивает колени к груди и разводит в стороны. Лера смотрит на это с недоумением, но в голове стоит лишь белый шум — не понять, чего он хочет, только одно странное и родное поднимается в груди. И когда рука ложится на её колено, девушка дëргается от неожиданности, поджимает пальцы на ногах, пытаясь отстраниться. Но сделать это было не так-то просто. Серёжа улыбнулся ласково, скользнул рукой с колена на бедро, а оттуда — на поясницу. Тянет к себе почти не сопротивляющуюся девушку, ещё немного неловкий и мягкий в этот момент. И Макарова стыдливо опускает глаза, — сейчас она наверняка ужасно выглядит: пальцы и бëдра в крови, щëки раскраснелись от возбуждения и глаза мутные, — но подаëтся его тëплым объятиям. Доверяет. Понимает, что не станут смеяться над сраной ненавистной ей физиологией, а помогут. Позволяет устроить себя полулëжа, откинувшись немного назад. Разумовский обхватывает её, — измученную, дрожащую и напряжëнную, — за грудную клетку, шепчет в самое ухо: — Тшш, обопрись на меня, — и Лера, стиснув зубы, позволяет себе откинуться спиной ему на грудь и уложить голову на худое крепкое плечо. Они сидят на полу, в душевой, и, видит бог, Лера никогда бы не представила себе ситуации более пошлой и одновременно абсурдной. Ей и хорошо, и стыдно от рук, скользящих по груди, животу и по бëдрам, медленно подбирающихся к заветному местечку. А от того, как рядом опускается Олег, а она оказывается зажата между двумя телами, и вовсе хочется провалиться сквозь пол. Они слишком нежны и ласковы с ней, а в мягких касаниях нет ни капли отвращения или брезгливости. И оба мужчины настроены доставить ей такое же удовольствие, какое доставляли друг другу. Губы Серёжи скользят по шее, он ведëт цепочку поцелуев до её основания, слушая жаркие вздохи девушки. Лера жмурится, тщетно пытаясь выпасть из реальности в небытие, но все попытки оказываются тщетными. Она всё ещё чувствует. И то, как вздымается за спиной чужая грудь, и как Олег устраивается между её раздвинутых ног, перехватывает руки, отводит, словно говоря: «не дëргайся и получай удовольствие». Как оба они выцеловывают по миллиметру всё её тело, лаская в четыре руки, шепча тихие, сладкие, стыдные слова о том, какая она у них хорошая, любимая, лучшая девочка. Волков склоняет голову, спускаясь поцелуями от ключиц до груди, прихватывает губами сосок и сжимает пульсирующую горячую кожу. Лера выгибается, хнычет от пробирающего до костей электрического тока. Серёжа усмехается ей в волосы, целует в макушку, накрывая ладонью промежность. Пальцами сталкивается с рукой Волкова, давит на клитор, массирует круговыми движениями. Олег только помогает, — средним и указательным давит на вход, убеждаясь, что смазки достаточно и лишней боли в и без того неприятном положении не причинит. Мягко толкается до костяшек во влажное лоно, поднимает голову, отрываясь от груди девушки и сцеловывая с её губ всхлип наслаждения. У Леры кружится голова. Колени дрожат, и ненормальное желание разрядки подступает снова. Черно-рыжие лисицы действуют неё как чистый катализатор безумия, и от них гормоны шалят как сумасшедшие, ударяют в голову, отключая мозги. Тело выгибает под горячими потоками воды, и жар внизу живота становится невыносимым. Стенки влагалища сжимаются вокруг грубых мужских пальцев, внутри тянет, сводит до дрожи. Пульсирует обжигающе, а серëжины пальцы, кружащие по клитору, усиливают удовольствие во много раз. Олег покусывает и целует кожу на груди, Разумовский вылизывает шею, трëтся носом, — мокро, возбуждающе, дико приятно, — как настоящий лис. Их пальцы сжимают, трут, ласкают ровно так, как нужно. Бëдра и крестец сводит судорогой, Лера скулит и хнычет, — волосы спутались и липнут ко лбу, губы дрожат, а лицо искажает гримаса то ли боли, то ли удовольствия. Вымученный оргазм накрывает волной, перекручивает внутренности и вышибает мозги напрочь. Макарова выгибается с жалобным стоном, сводит колени, стискивает зубы. Мышцы влагалища пульсируют, сокращаются тëплой дрожью, по пояснице словно пробегает электрический разряд. Она замирает на руках, фактически распластавшись по Серому, грудь тяжело вздымается, а глаза влажные от внезапно накативших слëз. Слëзы эти Олег замечает первым. Видимо, срабатывает какое-то чутьë, которое заставляет его мгновенно нахмуриться, меняя выражение лица с расслабленного на серьёзное. Он двигается в сторону, давая Лере место, чтобы вытянуть ноги, а сам чистой рукой хватает её за подбородок: — Что-то случилось? Сергей на это удивлëнно хмыкает, приподнимается, пытаясь через плечо девушки заглянуть в её лицо. Лера молчит, пытаясь найти в себе силы для ответа. Она сама не знает, что с ней — просто именно сейчас приходит понимание: они так с ней… Возятся? Да, верно, — берегут, как с каким-то сокровищем бегают, а ей… С ней так никто и никогда. Никто так не любил, — по своему, не через слова, а через поступки выражая свою любовь. — Я такая… Обуза. Слова даются с трудом, хотя бы потому, что она уже сама понимает их безосновательность. Одни только ласковые объятия после секса стоили того, чтобы перестать так думать. Что уж было говорить обо всём остальном, что им пришлось пережить вместе. Но вместо ожидаемого осуждения она слышит лишь только сдержанный смешок над ухом и поцелуй в плечо. Сергей даже не видит смысла отвечать на подобные глупости, только ластится расслабленно, как будто говорит «прекращай, ты знаешь ответ на свою фразу». Олег тоже не спешит отвечать: встаëт, протягивает руки любовникам и легко поднимает их на ноги, как на балете. Глазищи лисьи, хитрющие — ну конечно, затрахал «своих» до состояния нестояния и радуется. Выключает воду и задумчиво потирает подбородок, не обращая внимания на то, что на пальцах ещё осталась тëплая, не успевшая потемнеть кровь. А когда замечает, смеется, кидая обоим по полотенцу, и неожиданно проводит пальцами по щекам, рисуя себе… Красные полосы, подобно тем, которые наносили себе индейцы перед боем. Разумовский смеётся, и у Леры не остаëтся сил смущаться или стыдиться — она с трудом держится на ногах, шлëпает в комнату босыми пятками, завернувшись в полотенце, и улыбается. Наверное, впервые за долгое время тепло и искренне.