Французский угодник

Прибежав вниз, Тэхён находит Чонгука на кухне, стоящего к нему спиной, поэтому сразу окликает его по имени. Старший поворачивается, кивает на телефон у уха и прикладывает палец к своим губам, тихо-тихо шикнув. Тэ не торопит его и принимает этот жест как знак того, что ему нужно подождать. Чонгук опять шпарит на своём немецком, из которого француз ни слова не понимает, и он делает вывод – Чон разговаривает с отцом. Тэхён выжидает две секунды, три, на четвёртую в его голове рождается прекрасный план, в котором он сможет поведать Чонгуку о некоторых приятных моментах с прошлого дня. Тэ медленно двигается к Чону, что следит за ним взглядом, и становится напротив него, поставив две руки по обе стороны от мужчины. Им никто не помешает. Тэхён начинает свои запрещённые приёмы: наклоняется к Чону, застывает в нескольких сантиметрах от его губ и ничего не делает. Это же использует для того, чтобы убедиться в том, что в трубке именно мужской голос. Победная улыбка сходит на уста француза, когда слышит отца Чонгука, а не какой-нибудь писклявый женский голос. Сделав незаметную проверку на любовниц, Тэхён с выполненным чувством собственно придуманного долга блаженно прикрывает глаза и ждёт, пока телефонный разговор закончится. Немецкий из уст Чона можно слушать вечность и Тэ начинает чувствовать идиотских бабочек в животе, когда щекой прислоняется к груди старшего, ощутив вибрации от его голоса. Мурашки прошибают всё тело: татуированная рука ложится на голову, проводит вниз по волосам и заправляет кудри за ушко. Чистейший восторг, не иначе. Француз улыбается, кусая губу и в следующую минуту оказывается весь во внимании Чонгука, ведь тот отложил телефон. Пара сантиметров между ними, их сократить – меньше секунды, но Тэ играется, отстраняется и не даёт себя поцеловать. — Я уже думал, что любовниц соблазняешь. — Немки не очень красивые. — Мх, — самодовольно ухмыляется, глянув в сторону. — А кто красивые тогда? Чонгук медлит с секунду, смотрит в глаза этой оторве и понимает, чего тот хочет. — Французы с француженками. — Я и не сомневался, — глубоко произносит Тэхён, дав Чону волю удивиться его тембру голоса. Это заводит. — Ну, ты что-то хотел? — спустя минуту гляделок в глаза, первым спрашивает Чонгук, — У тебя глазки шкодные, ты точно что-то от меня хочешь. Нагнул бы ты меня прямо у этой столешницы, вот чего я хочу. — Такой внимательный, — будто нахваливая, произносит Тэ, — Знаешь, Чон, французы с француженками самые лучшие в постели. — Прекрасно об этом знаю. Чонгук берёт кружку с недопитым чаем, подносит её к губам и под чутким взором француза делает несколько больших глотков. Губы старшего лоснятся и Тэхён останавливает себя, чтобы прямо сейчас не распробовать сладкие от сахара уста напротив, впившись в них своими собственными. — А знаешь ещё что? Миа потрясающе сосёт. Тэхён ожидал того, что Чон подавится, удивится, ахуеет, в конце концов, но его непробиваемость дошла до совершенства: Чон начал улыбаться, продолжая глотать чай и глаза словили хитрый прищур, которым он заставлял Тэхёна потеряться в чужих эмоциях. — Как же тебе такое стало известно? — издевательство – второе имя Чона. — Замолчи, — с небольшой паузой произносит француз, в недовольстве прикрывая глаза. Длинные ресницы подрагивают, Тэхён почти злится, но это так упоительно прекрасно выглядит, чёрт возьми. — Иначе ты лишишься такого от меня. — Ох, а у меня есть шанс? — отставляет кружку позади себя, облизывая горячие губы. — Пока что есть, но ещё одно слово и он был, — снова смотрит в тёмные глаза, видя, как чужие зрачки постепенно расширяются и заполняют всё пространство радужки густой чернотой. Напротив Чона – шкодные глаза, постоянно бегающие по сторонам, заведённые до ужаса. По бокам – две руки, что окольцевать его шею могут в любой момент, но Тэ с ласками терпит и к немцу не прикасается, чтобы дразнить его до последнего. Сам он не просит, и только выслушивает поток пленительного низкого голоса, которым зачаровывает Тэхён. Из его уст слушать про идеальные женские ноги, про мягкую талию, про красивый стон – падать в грех. Это новый вид фетишизма? Слушать про чужой секс. Да он и чужим не кажется, потому что… Да блять, Чонгук уже готов сорваться не только на Тэ, но и на виновнице рассказов тоже, закрывшись с ними в спальне на час-второй. Сразу втроём, чтобы потом не мучаться от рассказов без него, а довольно ухмыляться от роли главного героя в лице себя. — Не представляешь, как красиво она делает это, — специально переходит на шёпот, опуская и поднимая взгляд. — Как её пухлые губы обхватывали мой член, и она водила языком по основанию, а как сексуально она выглядит сверху, м, — чувственно выдыхает Ким, закусывая нижнюю губу, после набирает воздуха снова, продолжая возбуждать Чона. — У Мии мало того, что превосходное тело, так ещё и гибкость на высоте. Мне было так приятно смотреть на то, как она выгибалась, а как же мне нравилось, когда я тянул её на себя и долго, — делает паузы между словами, — с оттяжкой, мокро целовал. Чонгук шумно тянет воздух носом, челюсти давят друг на друга и от этого жилы на лице старшего заметно играют, от давления на шее вспухла вена, руки – горячущие, они хватают Тэхёна за шею и тянут на себя – к своим мокрым губам, которыми Чонгук раскрывает рот младшего и сразу просовывает внутрь язык. Следует всем заводящим до электрического покалывания словам, повторяет их с ахуенно большим возбуждением, оттягивая губы Тэ своими зубами, вновь присасывается к ним и вылизывает ему десна, доводя того до тихого стона, что врезается между двумя ртами и сразу угасает, потому что его вновь целуют. Тэхён цепляется за запястья старшего, едва заметно для того сжимает, чтобы так напористо не целовал, ведь он и дышать не успевает: вновь вздыхает, старается что-то сказать, но только гибнет в чужих руках, постепенно опускающиеся вниз. Чон для него – Господь, имя его – блядская молитва, а Тэхён верующий. И прямо сейчас он называет его демоном-искусителем, хотя в голове всё ещё держит мысль о его божественной стороне, ведь он не просто так порой кричит «Господи», пока его втрахивают в матрас и не для галочки выдыхает блаженное «Боже», когда силы остаются только на дыхание. — Нет, стой-стой, не здесь, — задушено просит, упирается своими руками в его, чоновские, сильные и ловкие, уже пробравшиеся под резинку домашних штанов. — Чон, остановись, — уже собирается паниковать, но встречается со взглядом, с таким, который способен остановить самого Дьявола, но сам Дьявол не всегда готов дать заднюю. — Прекращай, Чонгук, — старается серьёзно, но немец настойчив: он, смотря прямо в глаза, лезет под резинку трусов, нащупывая уже вставший член младшего, и проводит по нему раскрытой ладонью, тем самым заставив Тэхёна прильнуть к Чону, сдерживая томный выдох. Чувствуется дрожь – забоялся, запаниковал, что сейчас кто-то увидит, но Чонгук всё это время посматривал по сторонам и чутко слушал не только сбитое дыхание своего мальчика, но и каждый шорох позади него. — Люблю, когда ты боишься, — немец нахально скалится в самые губы. — Сразу такой чувствительный и внимательный становишься. Нужно что-то делать, как-то отлипать от Чона, потому что родственников полный дом и быть застыженным прямо перед всей роднёй – последнее, что Тэ в своей и без того насыщенной жизни хотел. Чонгук сильно сдавливает пальцами внутреннюю часть бедра, и тут же затыкает Тэхёну рот – тот чуть не крикнул. Француз весь выгибается змеёй, Чону уже врезать хочется, чтобы из своего одурения вышел, но он не собирается останавливаться: берёт Тэхёна за руку и идёт вместе с ним до ванной комнаты, а заведя туда – припечатывает к стенке, наваливаясь на тело всем своим весом. Кажется, что одежда уже сама по себе начинает стягиваться с частей тела, уже ничего не хочется прикрывать и хочется только раздеться догола, ощутить жар любимого тела и отдаться всему ему без остатка, чтобы, блять, делал что хочет и как хочет. Тэ матом не ругается, старается, ох как старается, но то и дело на языке крутится подлое «блять» или куда хуже «господи, как ахуенно», которое хочется выпалить как-нибудь на выдохе, чтобы Чонгук понимал, насколько он доводит. До звезд перед глазами, до исступления, до, мать вашу, гребаного оргазма. Тэхёна только ведут, сам он ничего не соображает. Чонгук отрывает его от холодной стены, тут же на его шею забираются шаловливые руки, но старший и их убирает, свои заводя под чужую футболку, потянув наверх. — Тэхён-а, ты ужасно непослушный, не выводи меня, — ругает его ласково Чонгук, снимая остатки одежды, разбавляя шелестом вздохи и чмоки между ними. — А ты не думал, что я специально? — мило говорит младший, хихикает, но тут же задыхается в вязком стоне, когда Чонгук за такие слова наказывает его укусом в шею, зализывая кожу в этом месте размашистым действом языка. — Чонгук-а, больно… — Тэ скулит, цепляясь за мужские плечи. Чонгук оборачивается, замечает щель в двери и не сводя с Тэхёна взгляда, быстро её закрывает, щёлкнув замком. Всё это значит, что начинается самое интересное: Тэ весь на взводе, шепчет Чону на ухо «давай, пожалуйста», и что именно – одному Богу известно, но тут же он ухмыляется – включает воду, что заглушит неконтролируемые вздохи француза. Мольба, слёзы, подчинение, — вкуснейшее сочетание, от которого Чонгуку нехило срывает крышу, пока это исполняет Тэхён. Надрачивая одной рукой два члена, Чонгук второй держит Тэхёна за шею, вновь услышав это слащавое и до боли в паху заводящее: «делай что хочешь со мной, но прошу, придуши меня». Красивые пальцы, с тоненькими выступающими на них венами, обхватывают крепкие запястья Чона, сжимая их в момент скорой разрядки, но тут же ослабевающие: Чонгук замедляет свои движения, убирает большой палец с уретры и с издёвкой жрёт младшего глазами. — Ну не-е-ет, — хнычет со слезами на глазах измученный Тэ. — Чонгук, ну не издевайся, пожалуйста, я очень хочу… — умоляет, да что угодно готов делать, только ему дали кончить. Он этого жаждет с ебаного утра. — Что такое, котёнок? — блять, этого Чона мало отпиздить, и он сейчас находится в зоне риска. В зоне риска и его яйца, по которым Тэхён может нехило вдарить коленом. — Ты что-то хочешь, мой сладкий? — Я хочу тебя, хочу тебя убить и сука, кончить. Ох, нихуя. Что-то новенькое. — Мой правильный малыш не сдержался и выругался, какая прелесть, — наклоняется к нему Чонгук, за что сразу получает укус в губы, заканчивающийся кровью на языке и тихим шипением Чонгука. Заслужил, но вытерпел, и это не предел: он пойдёт навстречу, надрачивая себе и Тэхёну сильнее, доводя до долгожданной разрядки. Теплая вода просачивается между двумя ртами, что вновь сливаются в поцелуе, она смывает кровь и слюну, избыток которой мешает, и в следующую секунду Тэ хватается руками за шею старшего – он уже близко. Француз зачёсывает мокрые волосы назад, жмётся всем телом к любимому, крепкому, к тому, кто над ним власть имеет и безбожно теряется в чувствах; низ живота вот-вот расправится от тугой пружины, от этого хочется куда-то деться и чужой шеи ему мало, лезь хоть на самую стенку, царапая мокрое стекло до кривых полос. Шум воды заглушает мужской рык и жалобный скулёж, смешанные воедино, в одну секунду, с одним исходом – вылившейся на напряженные животы белой струёй. Ослабевшая ладонь сползает по запотевшему стеклу, собирая воду и оставляя след; Тэхён, словно выпотрошенная кукла, норовит сползти так же, упав коленями на керамику, но его подхватывают сильные руки, прижимая к себе. Вымотанные, всё ещё шкодные глаза смотрят в самую душу и Тэхён довольно-довольно улыбается, пока по его волосам стекает вода, закрывая парню обзор тёмными, мокрыми прядями. Опьянённый, он вновь ловит смешинку, целуя Чонгука в губы, пока руки зачёсывают длинные волосы старшего назад, открывая ему глаза. — А ты не бритый, — замечает Тэхён, проводя пальцами по линии челюсти Чона. И надо оно ему сейчас? Чёрт его знает, но сейчас это даже смешно. — Лучше бы сказал, как я был хорош, — Чонгук берёт в руки шампунь, под взглядом Тэ открывая его с характерным щелчком и выдавливая себе в ладонь немного белой, до боли схожей минутами ранее на их животах, жидкости. — Ну давай, посмейся ещё. И Тэхён смеётся, потому что ему в забаву играть нервами других, получить по заслугам и быть измотанным до каждой клеточки организма. Жёсткие эмоциональные горки, на которых он падал и поднимался – вот причина его смеха сейчас, причём задорного и искреннего. Глупость малолетняя, только не в его двадцать три об этом говорить. Но Чонгук всё ещё будет считать его своим неугомонным дитём, которого надо прижучить разок-второй, говоря извечное: — Слушайся хотя бы сейчас. Закрой глаза. — Это будет сюрприз? Чонгук вздыхает. Тэхён не прекращает смеяться. — Это будет пена в глаза, от которой ты будешь плакать, если прямо сейчас не закроешь их. — Я люблю поплакать, — подрагивая длинными ресницами, но слушаясь, продолжает Тэхён. Ему так хорошо сейчас, что он даже шутить успевает, доводя Чона до тяжёлых вздохов и тихого ругательства себе под нос. — Тебе же нравится, когда я плачу, правда? — Закрой рот, иначе ты ещё и этой херни наглотаешься, — просит Чон, вспенивая шампунь на волосах Тэхёна. — М-м-м, наглотаюсь. — Господи, Тэхён…