Одиночка

      

Солнце уснуло, встретимся скоро.

      Лань Цзинъи, на самом деле, всегда был один.       Он совсем слабо, но помнил жестокую Аннигиляцию и осевшей пепел руин на дальних рубежах Гу Су, где беженцам довелось скитаться пару месяцев. Искалеченных заклинателей выкинутых на обочину сельской дороги и обгоревшие нотные листы в клановой библиотеке, где им с сестрой - хотя А-Хуа и была юй, однако в его сердце навсегда осталась таковой - приходилось спать на полу с одним тонким одеялом на двоих, которое они использовали в качестве подушки, укрываясь единственным оставшимся из преданного плащом, среди других скулящих от холода адептов. Мыться в ледяной воде и есть вдвое меньше и преснее, чем было до этого. Поэтому, пока остальные дети - те, у которых были сразу двое живых родителей - играли на заднем дворе в заклинателей,сяо Цзин изо всех сил стремился помочь своей шицзе, что ещё сама была почти ребёнком, свести концы с концами. В этом стремлении он был впервые одинок.       Чего сяо Цзин не помнил так это того, как родившая его женщина - в происхождение которой мальчишку бы непременно тыкнули носом тысячу раз, не сгинь она - последним надорванным выдохом подарила имя своему долгожданному сыну. Как нерадивый отец, бывший достопочтенным целителем и, возможно, самым эгоистичным мужем, которого доводилось видеть Поднебесной, скрылся в копоти горящих Облачных Глубин не оборачиваясь, чтобы больше никогда не вернуться к нему. Как сестра - его милая старшая сестра - стояла перед ним на коленях, заляпанная кровью с ног до головы и крепко сжимала в объятиях, уничтожая собственное золотое ядро, чтобы укрепить цицяо, снизить вероятность искажения ци и облегчить развитие золотого ядра. Из всех умерших он хоронил только шицзе, в одиночку выкопав для неё яму под остролистом на дальнем холме, куда впоследствии не раз приходил в трудную минуту.       Всё, что имел сяо Цзин в те далёкие прошедшие дни - ласковые огрубевшие воинские руки, расчёсывающие его непослушные слегка вьющиеся пряди с волшебным женским наговором, и старый обветшалый гуцинь, на которым по очереди кособоко играла немногочисленная детвора. Тихие колыбельные после отбоя про доброту, приключения и настоящую любовь, со сверканием голубых, как речные воды около Пристани Лотоса, глаз в глухой полутьме. Луч света, ради которого действительно стоило гонять рысака кнутом на только начавшихся занятиях. Луч, разрезающий его тьму путеводной звездой, что так стремительно погас прямо в его руках, оставив сломанное тело, едва ли тяжелее бумажного змея и остывший шёлк ольховых волос.       Всё, что есть у Лань Цзинъи сейчас - новое имя, сверкающий меч и три тысячи правил со стены Послушания на подкорке. Вежливый, слегка неподобающе грубый характер для адепта ордена Гу Су Лань, который сотворился на выдуманной легенды о диких гордых бессмертных. Сборник рассказов из детства, что был переписан по смутной памяти, простая серебряная заколка с нефритовым вихрем на конце и кокетливая полуулыбка, бесчестно скопированная с Цзэу-цзюня. Учитель Цижень, хороший сосед по комнате, милый-милый Сычжуй, так похожий на его почившую сестрицу, что сначала приходится прикусывать язык, дабы в порыве эмоций не выкрикнуть греющее душу "Чунь Хуа!" при виде его улыбки. А ещё тугая душная плотная Бездна ночного цзинши, в которой не видно абсолютно ничего, с наглухо закрытыми ставнями на окнах, потому что А-Юань не может спать со светом, а сяо Цзину признаться кому-то ещё в боязни темноты, кроме шицзе, просто не хватает смелости. Ведь среди мальчишек своего возраста он один из самых сильных. И в этой Бесконечной Бездне он достаточно одинок, чтобы не звать на помощь.       Потому что никто не придёт.       Всё, что будет у Лань Цзинъи в будущем - не важно. Потому что из всего перечисленного останется лишь темнота глубокого сна, а всё остальное время он будет влачить по теням зяблое одинокое существование заместителя главы ордена Гу Су Лань в сверкающих солнцем Облачных Глубинах с такой подходящей гробовой тишиной в любой время суток.Потому что предать дар шицзе - плюнуть ей в лицо, с разбегу сиганув в пучины Преисподней. Потому что Лань Сычжуй - сын Старейшины Илина и Ханьгуан-цзюня, двух выдающихся заклинателей своего поколения, и, чего уж таить, если все знают, возлюбленный Цзинь Лина, будущего главы орденов Лань Линь Цзинь и Юнь Мэн Цзян. А он, А-Цзин, останется в своей родной темноте, где уже давным-давно потерял тропу, ведущую к обещанному свету, заплутав в цепкий терновый тупик, выбраться из которого самостоятельно не представляется возможным. Ведь его друг - его единственный друг, к которому можно было обратиться за помощью - имеет своего лучшего друга с радостями да горестями. И Лань Цзинъи снова одинок. На Ночной Охоте, на занятиях в библиотеке, в Зале Предков во время наказания и со сборником стихов под ветвями остролиста.       Он записал туда ещё несколько новых песен.       Поэтому сяо Цзин ждёт наступления ночи, протягивает руку с холодной нефритовой кожей и утыкается взглядом в белые медленно плывущие по невероятно яркому небу облака. Рядом смеётся А-Хуа, растягивая мягкие губы в тёплую улыбку, которая уже давно стала выцветать на лице Сычжуя, и её глаза горят пламенной нежностью и тихим счастьем, что плещется необъятным океаном. За их спинами наяву легендарные двенадцать пиков из старой баллады, бесконечные ледяные и раскалённые демонические пустоши, куча приключений и кучерявые духовные звери, что так похожи на гигантских пушистых кошек. Впереди - высокая нефритовая лестница, выше и красивее, чем в Облачных Глубинах, свадьба учителя, что сердобольно научил их играть на гуцине лучше, чем старейшина Цижэнь, и невероятный добрый идиот всем здесь управляющий, которого, однако, сяо Цзин во всеуслышание гордо зовёт цзефу и неловко краснеет при виде одной из боевых сестёр - дочери какого-то знатного демонического лорда.       Лань Цзинъи, на самом деле, всегда был один.       Но у сяо Цзина всегда была шицзе Хуа и целых три мира где-то далеко за небосводом.