Будь моим пёсиком

Когда его койка опустела, в комнате стало как-то тоскливо. Я чувствовал, что стая вздохнула с облегчением после того, как он стал вожаком Шестой — да кажется, и самому Дому дышаться стало легче, ведь наконец невидимому разрушительному соперничеству двух лидеров в лице Черного и Слепого за звание достойнейшего пришёл конец. Решение сделать Черного хозяином Псов было более чем разумным, и от него было проще буквально всем. Всем, кроме меня. Удивительно, как я умудрялся не замечать его немого присутствия всё то время, что он неподвижной глыбой сидел в углу, пока в спальне тянулись долгие часы привычного стайного досуга. Вечно с книгой, в своей однообразно спортивной одежде, вечно недовольный. Иногда, когда атмосфера в комнате становилась совсем душной и заходил разговор о каких-нибудь Загадочных Тайнах Дома и его Невообразимых Секретах это недовольное, даже циничное выражение лица было для меня настоящим спасением. Глотком свежего воздуха в пекле из неразрешенных вопросов, на которые никто не собирался давать ответов, а еще из укоризненных взглядов, без слов говорящих что-то наподобие "ну Курильщик и дурачок!". Но всё же большую часть времени Черный был чем-то вроде детали интерьера — внушительной и бесшумной детали. Поэтому было еще страннее то, что теперь без него я чувствовал опустошенность и какую-то необъяснимую тоску. Уж не знаю, было ли по мне заметно то, как я воспринял уход Черного — единственный с сожалением, в то время как для остальных это был по меньшей мере праздник. Очевидно, я пытался скрывать свое мрачное расположение духа по этому поводу, но скрывать такие вещи от стаи было совсем непросто. Прошло уже чуть больше недели с тех пор, как Черный покинул стены Четвертой, сделав ауру стаи как будто чуть светлее, ведь теперь некому было распространять в воздухе яд мрачного снобизма, который для меня, тем не менее, был скорее лекарством, нежели ядом. Я ходил притихший, что в целом не особо бросалось в глаза, ведь и при Черном меня вряд ли можно было назвать душой компании — его присутствие хоть и действовало на меня терапевтически, но робости перед старожилами не умаляло. Однажды после обеда я как обычно сидел в комнате с блокнотом в руках, который жалостливо показывал мне свой чистый разворот. Очень хотелось измарать раздражающую белизну только что перевернутого листа, но в голову ничего не шло, и серый день тянулся невыносимо долго. Табаки с Лордом куда-то уехали, и я был в комнате почти один — кажется, только где-то в углу затаился Македонский, готовый чуть что выйти из своей засады, чтобы оказать бесценную помощь, если я вдруг надумаю поехать куда-то или переодеться. Вдруг в комнату вошел Сфинкс, поглядывая на меня с видимым любопытством. Он смотрел насквозь, прожигая своими изумрудными поблёскивающими глазами мою и без того вымотанную душу. — Виделся с Черным, — неожиданно процедил он сквозь свою хитрую улыбку. Я удивился тому, что он заговорил о таких вещах со мной — обычно новостями подобного рода со мной никто не делился. Я ничего не ответил, лишь немного напрягся, выжидая, что же добавит Сфинкс к своей внезапной реплике. — Он просил передать тебе кое-что. Я замер. Конечно, я знал, что нас с Черным связывает нечто, что можно назвать "схожими взглядами на мир", и те наши пару разговоров с глазу на глаз о глупостях и безумствах неписаных Правил Дома были тому доказательством. Однако я был уверен, что после того, как Черный стал грозным вожаком собачьей своры, он позабыл обо всех этих "разговорах по душам". Такой друг, как я, вряд ли был нужен такому, как он. Поэтому я изрядно изумился, услышав от Сфинкса, что Черный говорил с ним про меня и даже просил что-то передать. — Да? — недоверчиво заинтересовался я. — Это связано с переводом в Шестую, "их двери всегда открыты для тебя, если что" — так он сказал, уж не знаю, что он имел в виду, но информирую тебя об этом, как и обещал. Сфинкс улыбнулся своей чарующей улыбкой и больше не стал ничего говорить. Я сидел, оторопев от услышанного. И впрямь было сложно понять, что значат эти слова Черного. Сказал ли он об этом из своей привычной заботы, становиться объектом которой мне каждый раз было всё приятней, или же он закладывал в это какую-то неочевидную, даже обидную шутку? Понять было трудно, и поэтому сразу среагировать на это заявление Сфинкса я толком не смог, что, в общем-то, не сильно его удивило. — Он говорил серьезно? — после недолгой паузы все-таки решился на ответную реакцию я. — Вполне, — удивительно немногословно развеял мои сомнения Сфинкс. Может быть, это и впрямь была забота со стороны Черного — такая типичная для него. Может быть, он понял своим острым умом, что без родственной души в его лице, я просто задохнусь в Четвертой, пусть и до выпуска оставалось чуть больше пары месяцев. Как бы то ни было, но я живо представил разговор Сфинкса и Черного — то, как он своим уверенным вожачьим тоном говорит без тени смущения: "мои двери всегда открыты для него". От этого стало не по себе — но в хорошем смысле. Такое приятное волнение, растекающееся теплой волной по всему телу. Я вдруг осознал, что меня и правда ничего не останавливает от того, чтобы прямо сейчас собрать свои вещи и переехать в спальню к Псам — прямо в лапы большого и красивого Черного. Видимо я думал об этом слишком громко, так что Сфинкс посмотрел на меня подозрительно и выказывая то ли реальную, то ли наигранную озабоченность, спросил: — Что думаешь? — Даже не знаю, — только и смог процедить я, стесняясь накативших на меня мыслей и не до конца осознаваемых желаний. — Но тебя явно захватило это приглашение, — проницательно начал Сфинкс, — Черный, конечно, попортил тебя, может он в чем-то и прав… — В чём? — Ты и сам знаешь, — в своей типично сфинксьей манере ответил он, — тебя же здесь, в конце концов, никто не держит. От этих его намеков стало до жути неловко, но в то же время, я почувствовал, что мне дают добро на что-то, чего я очень сильно хочу. Как будто мамочка после долгих уговоров наконец разрешила завести котёнка, или что-то в этом роде. Я уже не скрывал игривой улыбки. К вечеру о моем намерении знали все. Состайники, конечно, среагировали на решение перейти к Псам остро: по крайней мере, Табаки закатился возмущенными замечаниями вроде — "меняют группы нынче, как перчатки", или — "так много сил убить на то, чтобы прижиться в одной группе, только затем, чтобы перейти в другую". Однако Слепой дал своё согласие на перевод, а Черный, собственно, и был его инициатором — поэтому все дипломатические моменты были улажены. Вещей у меня было немного, поэтому ушло не больше часа на то, чтобы собрать свои пожитки (не без помощи тихони Македонского, разумеется). После того, как сумка была собрана, я попрощался с теперь уже бывшими состайниками и был готов выехать прямиком в логово Черного. Конечно, "попрощался" и "бывшими" звучит до ужаса пафосно, ведь я отъезжаю всего за пару дверей от Четвертой, но так уж было принято — обставить всё, будто собираюсь в последний путь. Чёрный встретил меня в дверях Шестой с таким видом, будто давно ждет гостя, что было даже лестно. Он был поразительно молчалив, словно и не удивился тому, что я решился на такой значимый по меркам Дома шаг, как переезд. Вожак указал мне на свободную койку, и я проехал к ней, сопровождаемый пристальными взглядами нескольких пар Пёсьих глаз. В комнате слегка пахло потными носками и мужским одеколоном, но было поразительно чисто — очевидно, прямо перед моим приходом тут была затеяна генеральная уборка. Уж не знаю, совпадением ли было то, что прибраться решили именно сегодня, но я знал, что спустя пару дней — да чего там, пару часов, — от этой чистоты не останется и следа. Поэтому было приятно быть свидетелем такого уникального явления, как вылизанное Пёсье убежище. Я украдкой поглядывал на Черного, параллельно разбирая свою сумку. Он все еще стоял в дверях, скрестив мускулистые руки на груди и небрежно перекатывая от одного уголка рта к другому зубочистку. Выглядел он, конечно, круто — я бы даже мог сказать ему что-то вроде "а вожачество тебе к лицу, Черный", но не стал, боясь нарушить субординацию. Он вонзился своими глазами-озёрами прямо в меня, и я почувствовал себя уязвимым — он будто пытался раздеть меня этим своим проникающим вездесущим оком. — Поедем со мной? — вдруг сказал он низким бархатным голосом. — Куда? — озадаченно спросил я. — Увидишь. Он подошёл ко мне, схватился за коляску, и мы направились прочь из спальни. Он больше не обронил ни слова, но вдруг я проникся таким небывалым чувством доверия к нему, что, казалось, любые слова были лишними — как будто он вёз меня именно туда, где я сам больше всего хотел бы оказаться здесь и сейчас. Мы спустились на первый, который был необыкновенно пустынен для такого горячего часа, и, проехав какое-то расстояние вдоль по коридору, Черный остановился у маленькой белой двери справа, которую не сразу и заметишь, если не вглядываться. — Приехали, — тихо сообщил он. Место назначения выглядело как какая-то небольшая кладовка или хозяйственная комната — уж не знаю, что до официальных названий. Я вообще на первом бывал редко, тем более не изучал содержимое всех притаившихся в бесконечной разрисованной стене дверей. Черный вкатил меня в загадочное помещение, которое и правда напоминало кладовку, и зачем-то закрыл дверь изнутри на шпингалет. Я, в целом, не удивился этому — скорее всего, он просто хотел остаться наедине со мной, чтобы без посторонних глаз поговорить тет-а-тет, ведь между нами уже давно искрило, то ли от избытка нереализованных чувств, то ли от безумного количества созревших вопросов. — Ну так и к чему всё это путешествие? — с улыбкой осмелился начать я. — Ты не проронил ни слова, пока я вёз тебя сюда, не задал ни одного вопроса. Неужели ты настолько мне доверяешь? — с едва заметным подозрением спросил Черный. — Доверяю, — решительно отозвался я, — ведь, как ты мог заметить, я переехал в Шестую, по твоему совету, между прочим. — Это я вижу, Курильщик, но неужели ты совсем не боишься? Я ведь сказал Сфинксу о том, что жду тебя, не надеясь вообще ни на что — может даже просто ляпнул, не подумав. — Ну, вот он я, Черный. Я и сам не ожидал такого от себя, но вот он я... Последние слова я протянул задумчиво, как будто сам не веря в то, что говорю. Черный подошел ко мне и встал на одно колено, доставая из кармана джинс что-то. — Думаю, ты знаешь, что у нас в стае так принято — ошейники должны носить все, и только вожак имеет право ходить с голой шеей, — произнес он твердым тоном. Я и сам, без посторонней помощи мог спокойно застегнуть на себе ошейник, однако он так уверенно взялся одарить меня этим "символом присяги вожаку", что мне оставалось лишь покорно хлопать ресницами, пока он медленно расправлялся с ремешком на моей шее. Его руки были теплыми, пальцы грубоватыми — я ощущал, как крупные мозоли от штанги, рассредоточенные по краям ладоней, слегка касаются моих ключиц. Еще никогда его лицо не было так близко к моему, и ощущать его вот так — прямо перед собой — было чертовски приятно. Вдруг он поднял свои бездонные голубые глаза, обрамленные легким пухом белоснежных ресниц, и посмотрел на меня так выразительно, что я вспыхнул краской смущения. Он и правда был очень близко, и мне совсем не хотелось прерывать столь интимный момент, ведь в нем было так хорошо — прозвучит банально, но я и правда утонул в его небесном взгляде в то мгновение. Пару секунд он смотрел мне прямо в глаза, потом, слегка опуская ресницы, посмотрел на мои губы. Потом — снова в глаза. Очевидно, этим жестом он спрашивал мое согласие. Хотел ли я ощутить его язык в своем рту? Если честно, я уже задавал себе этот вопрос — тогда, после нашего первого ночного "разговора по душам", когда вся стая слиняла в Могильник. Тогда я впервые задумался о том, как сложно быть с таким, как Черный, наедине и при этом не представлять его язык в своем рту. Ведь он был очень красивым — не таким ангельски и не-человечески прекрасным, как Лорд, — но красивым как-то по-домашнему. Он заставлял меня думать о том, как я хочу, чтобы парень вроде него был со мной всегда. Именно тогда я впервые понял, что, наверное, никогда не обзаведусь женой. Но в тот раз я, конечно, отогнал от себя все эти мысли — они пролетели фоном, едва заметным шуршанием старого радио, однако теперь снова с шальным свистом проносились в моей голове. Я решился. Легкий кивок показал Черному, что я даю свое согласие. После этого кивка он будто с цепи сорвался. Было трудно поверить, что он питает ко мне столько страсти, и я сидел, во власти его долгого и жаркого поцелуя — первого поцелуя в моей жизни, пытаясь свыкнуться с мыслью, что все это время мои робкие, старательно заглушаемые мысли были и в нем. Они бурлили в нем с десятикратной силой, и теперь мне оставалось лишь поражаться тому, как я мог игнорировать это бурление столько времени. Сейчас, когда наш главный секрет был раскрыт, мне больше всего хотелось сгореть до тла в его всепоглощающей страсти, отдаться без остатка его бесконечной физической силе. — Будь моим пёсиком, — с собственническим оскалом прошептал он и затянул кожаный ошейник на моей шее сильнее. Я не сопротивлялся, но не потому что не мог, а потому что не хотел. Было так приятно ощущать себя в его абсолютной власти. Я знал, что это всего лишь его игра в хозяина и питомца — кажется, вожаческий пост имеет свои побочные эффекты. Но мне нравилась эта игра. Пожалуй, больше, чем все прочие игры, которые мне приходилось наблюдать в Доме. После того, как ошейник на моей шее был затянут достаточно, он встал передо мной уже на оба колена и начал нетерпеливо расстегивать ремень моих брюк. Я, конечно, знал что он хочет сделать со мной, и был совсем не против. Теперь мы были не просто родственными душами, с цинизмом оценивающими действия состайников. Теперь он был моим вожаком, а я — его ручным псом, и от этой мысли накатывающее эротическое возбуждение только усиливалось. Его накачанные руки давно не давали мне покоя, и теперь от их вида к низу живота подкатывало тугое удовольствие — так хотелось видеть его без этой чертовой майки, чтобы прямо здесь и сейчас оценить результаты многочасовых тренировок с тяжелым железом во всей красе. Он будто услышал мои мысленные просьбы и резко стянул с себя белоснежную майку, оголив по-античному идеально сложенный торс. От вида его мощной груди и рельефного пресса, член стал твердеть, и с этим я ничего сделать не мог. Черный уже освободил мои брюки от ремня и отбросил его в сторону, начиная расстегивать ширинку. Он держал меня за талию раздвинув мертвые ноги в стороны и медленно — сначала только губами, потом все глубже — брал в рот. Я смотрел на это сладкое непотребство сверху вниз и был на седьмом небе от восторга. Кажется, что-то подобное снилось мне в моих влажных снах. Однако реальный минет был в сотни раз приятнее воображаемого, и я решился впиться своими пальцами в белёсую макушку Черного, чтобы руками дать понять ему, насколько мне хорошо. Но этот жест был встречен Черным резко негативно — он перехватил мои руки и пригвоздил их к поручням коляски, давая понять, что предпочитает властвовать, не разделяя. Я, конечно, был только за. Уж не знаю, где он научился властвовать так мастерски, но я готов был оставаться в его власти сколько угодно. Спустя несколько минут я уже был близок к тому, чтобы кончить, но почему-то сделать это прямо в глотку своего нового вожака мне показалось верхом бестактности, и я сдерживался, что было, конечно, обречено на провал. Черный начал ускоряться, и я, наконец, дошёл до пика, разлившись своим сочным оргазмом прямо в его Пёсью пасть. Если честно, я был готов сгореть от стыда в тот момент, но мне было так хорошо, что смущение довольно быстро сменилось счастьем. Настоящим счастьем от осознания того, что то сексуальное напряжение, которое уже давно невидимым призраком стояло между нами, наконец стало чем-то реальным. Черный пару раз сглотнул и достал из заднего кармана джинс мятую салфетку — протер ей свои влажные губы, после чего подал мне, чтобы я избавился от остатков спермы между ног перед тем, как натянуть брюки. — А ты? — с какой-то глупой улыбкой и как будто надеждой спросил у него я, когда он, надев майку, уже схватился за мою коляску, собираясь покинуть укромное помещеньице. — Может, в другой раз, — с оттенком шутки ответил мне Черный. Что это было? Он хотел сделать мне приятно? Хотел раскусить меня (в прямом и переносном смысле)? Он хотел привязать меня к себе этим поцелуем, а минет использовать в качестве ритуала приворота? Я смеюсь конечно, но ведь он и правда сделал меня своим пёсиком в тот момент, и, наверное, пути, назад уже не было. — Теперь мы вместе? Или как это назвать? — в своей привычной манере спрашивать об очевидном, обратился к нему я, когда мы уже собирались снова оказаться в коридоре. Я ведь за то и любил его, что мог спрашивать совершенно обо всем, наверняка зная, что получу вразумительный ответ без всех этих Загадок и Тайн. Он широко мне улыбнулся и спокойно ответил: “Можешь называть меня своим парнем, Курильщик, но только не при всех. При всех, как ты понимаешь, я буду твоим вожаком, а ты — одним из моих Псов”.