И штиль превратится в шторм

      Нико молчит несколько дней, обдумывая их предыдущий разговор, и Сьюзи не тревожит его (помимо своих обычных вопросов о его состоянии), давая время побыть наедине со своими мыслями. Она не торопит его, но в голове Нико часы ведут вполне реальный обратный отсчет, и с каждым числом, уменьшающимся в секунды на единицы, в нём нарастает паника. В нём сражаются разум и сердце, образы, укреплённые в нём увещеваниями командиров о том, как поступают с немецкими солдатами, попавшими в плен, с тем, что Нико переживает прямо сейчас сам; сражаются страх за свою жизнь и страх предать погибших товарищей, предать свою родину, свою страну… и страх поступить неправильно. Он никогда не был глупцом, он видел и осознавал, что власть творит в их государстве, прекрасно отдавал себе отчёт, что даже его, не будь он так осторожен, упекли бы в концлагерь, не посмотрев на награды и родословную.       Нико всю жизнь старался держаться подальше от политики, но политика никак не могла оставаться подальше от него.       Он был солдатом единственной страны, которая его ненавидела, подчинённым командира, которого больше не было в живых, вице-капитаном корабля, которого больше не существовало. И даже осознавая всё это, он всё ещё не мог пойти против всего, чему приносил клятву. Не мог стать предателем.       Обратный отсчет в его голове доходит до двузначных значений, он чувствует, что набирается сил, а значит, время, отведённое ему для раздумий и лечения, подходит к концу. Сьюзи смотрит на него пытливо, проницательно, но всё ещё ничего не говорит — ждёт, когда Нико придёт к решению самостоятельно, и он благодарен ей, но иногда ему малодушно хочется, чтобы кто-то распутал его внутренние узлы за него.       Он уже поужинал и принял свои вечерние лекарства, приготовившись остаться наедине со своими изматывающими надоедливыми мыслями, давно уже бродящих по кругу за неимением лучшего выхода, когда в его дверь знакомо скребутся. Нико прикусывает губу, дожидаясь, пока Льюис (очевидно, только он мог вскрывать замок) проникает в палату и быстро закрывает за собой дверь, пока никто не заметил его маленького преступления. — У меня есть вопросы, — торопливо выпаливает Нико, едва Льюис успевает сделать и шаг от двери, и тот удивлённо вскидывает брови, растягивая полные тёмные губы в довольной ухмылке. — Уже разговариваешь со мной? Как много изменилось с нашей последней встречи, — Льюис фыркает, придвигая единственный стул к кровати Нико, и садится прямо перед ним, склонившись так, чтобы быть максимально близко. — Ты можешь мне их задать, но я не обещаю, что отвечу. — Справедливо, — Нико пожимает плечами, насколько может в своём скованном положении. — Мне нужно знать. Я слышал, что были ещё пленные с Бисмарка. Много ли человек удалось спасти?       Льюис пристально смотрит на него несколько секунд в тишине, чуть склонив к плечу голову, изучает выражение лица и глаза, и Нико, не сопротивляясь, позволяет ему искать всё, что нужно. Он уверен, что сможет получить ответ, только отдав прежде свою искренность. — Ты решил начать диалог в плену, потому что переживаешь за свой экипаж, — Льюис звучит не то удивлённо, не то уважительно, и Нико решает на этот раз не уделять внимания тому, насколько низко он оценивает его честь, — это достойно уважения. — Так ты скажешь мне? — Я не знаю, — Льюис пожимает плечами, и Нико успевает испытать острое разочарование, прежде чем Льюис продолжает, — выживших подбирали на разные корабли, кажется, я видел, что некоторых подбирали немцы, — Нико чувствует мимолётное сожаление, что не оказался в числе этих счастливчиков, которым повезло избежать плена, но это чувство проходит так быстро, что он даже не может его толком осмыслить и осознать. — Я бы поставил на сотню. — Всего? — сто человек — это достаточно, сто человек — это целая рота, весомое значение, когда речь идёт о живых, значительное количество, когда речь идёт о погибших. Но Нико не может просто так забыть, что когда-то не так давно в порту Гамбурга на борт Бисмарка взошло две с лишним тысячи человек. Две тысячи человек, оставшихся вместе с самим Бисмарком на дне. Две тысячи матросов и офицеров, даже их капитан, отдавшие свои жизни ради… ничего. Они проиграли. Они дали хороший бой кораблям Британии, возможно, один из лучших, что могли быть. Но был ли в этом хоть малейший смысл?       Да, их победа в Датском проливе была разгромной, а по всей Германии трубили о триумфе кригсмарине, уничтожившей гордость британского флота, а весь экипаж Бисмарка наградили крестами, но стоило ли оно того? Стоил ли один уничтоженный крейсер самоубийственного похода в Атлантику? За что они заплатили такую ужасную цену?       Внутренний голос вторит недавней речи Сьюзи, не скрывая жестокого болезненного ехидства. Гигантский металлический гроб, самая завидная мишень во всем океане.       Он чувствует неизбежные слёзы, стекающие по щекам, и с силой зажмуривает глаза, пытаясь спрятаться от этих мыслей и эмоций, пытаясь пережить всю эту боль в одиночестве, не желая делать Льюиса свидетелем своей слабости. — Оставь меня, пожалуйста, — тихо говорит он дрожащим голосом, свободной от наручников рукой закрывая лицо, но вместо хлопнувшей двери Нико слышит, как Льюис придвигается ближе, утешающе кладя ладонь на его плечо, мягко сжимая пальцы. — Я соболезную, — Нико влажно фыркает, тщетно пытаясь не трястись от рыданий. — Правда? — он убирает от лица руку, только размазав по щекам слёзы, не в состоянии их утереть, потому что они никак не желали останавливаться. — Мы потопили ваш «Худ», и я не видел, чтобы оттуда спасся хоть кто-нибудь. А теперь ты говоришь мне, что соболезнуешь о смерти тех, кто это сделал? — Ты можешь мне не верить, но война есть война. Вам отдали приказ, им отдали приказ. Есть люди, которые хотят убивать других, но большинство просто исполняет приказы, — Льюис всё ещё мягко сжимает его плечо, но в его тёмных глазах что-то меняется. Нико не может понять, что. — И я сожалею о том, что люди умирают.       Нико смотрит ему в глаза несколько секунд, заставляя себя поверить. Заставляя себя довериться. Ему нужны люди на его стороне, чтобы не сойти здесь с ума от своих переживаний, нужны люди, чтобы помочь принять правильное решение. Нико не может остаться в одиночестве, не может позволить себе потерять ещё больше людей, даже если эти люди не были ему друзьями. — Я тоже сожалею. Правда. — Я знаю, приятель, — Льюис похлопывает его по плечу, давая приятную маленькую улыбку, — твои слёзы сказали достаточно.

***

      Льюис не убирает руку, даже когда Нико уже успокоился, чувствуя лёгкий стыд от того, что так расплакался перед ним, но Льюис не говорит об этом ни слова, не намекает ни словом, ни жестом, что это вообще происходило. Льюис не убирает руку, а Нико не протестует — ему нравится это заземляющее тепло на его коже, нравится не чувствовать себя одиноким. — Ты сказал, что спас меня. В тот первый раз, когда приходил, — Льюис кивает и ждёт продолжения, но Нико молчит, не зная, как правильно сформулировать свои мысли. — Хочешь поблагодарить? — Льюис нагло ухмыляется, и Нико почти смеётся над этим. В их общении есть что-то особенное. — Хочу спросить. Расскажи мне подробности. Я хочу знать, как это произошло, что меня спас пилот авиации, и я отдал ему свои часы, по его словам. — Ты запомнил, кто я, — Льюис растягивает губы в ещё более широкой улыбке, такой дерзкой и самодовольной, что Нико молча отдаёт ему должное — он вообще не представлял, что такое возможно. — Если не вдаваться в подробности, — Нико вскидывает бровь, глядя на него с откровенным скептицизмом. Кажется, он достаточно ясно выразился, что хотел именно этого, — я увидел, как тебя взрывом выбросило в воду. Я подумал, что ты без сознания, и кто-то из тех, кого мы уже подобрали на борт, громко кричал, тыкая в твою сторону. Не знаю, кто это был и что говорил, но я прыгнул за тобой в воду и вытащил на борт. — А твои ожоги? — Льюис переводит взгляд на свою грудь, и его улыбка меркнет. — На самом деле, ожоги старые. Но когда я вытаскивал тебя, недалеко произошёл взрыв, и нас зацепило осколками, — Льюис теперь не смотрит на него, пристально глядя на свои ноги, и Нико подозревает, что ситуация была хуже, чем описывает Льюис. — Нас подняли на борт, положили обоих в каюты, и пока мы ждали корабельного врача, чтобы нас перевязали, ты отдал мне часы. Сказал, что тебе конец, если их найдут. — Насколько… — Нико нервно перебирает пальцами по своему животу, собирая в ладонь ткань тонкого одеяла, и не смотрит на Льюиса, — как сильно ты пострадал? — Это не важно, — Льюис успокаивающе похлопывает его по руке, куда может дотянуться, но Нико видит, судя по его реакции, что всё достаточно плохо. — Меня лечат, и доктора дают хорошие прогнозы. И я даже смогу снова вернуться за штурвал, так что… Переживать не о чем.       Нико не отвечает, потому что не представляет, что можно сказать в такой ситуации. Благодарность кажется слишком нелепой — как слова могут возместить то, что этот человек отдал, чтобы спасти его жизнь. Но Льюис решает за него, быстро переводя тему. — Я тоже хочу задать вопрос, — Нико неопределённо дёргает плечами, не обещая, что ответит, но чувствуя себя должным ему. — От «К. Э. Росберг», — Льюис щёлкает крышкой карманных часов Нико, читая выгравированную внутри надпись, — твоя жена? — Мой отец, — Нико фыркает, а потом, не сдержавшись, откровенно смеётся, пока Льюис — Нико не может поверить — смущённо краснеет. — Подожди, — глаза Льюиса расширяются, он так шокирован, что, кажется, сейчас упадёт в обморок, и Нико уже уверен, что знает, что только что осознал Льюис. — К. Росберг. Кеке Росберг? — Льюис благоговейно шепчет, и на этот раз очередь Нико смущённо краснеть чуть ли не до корней волос от того трепета, с которым Льюис произносит имя его отца. — Кейо Эрик Росберг. Мой отец, — Льюис сияет, как маленький ребёнок, и Нико отводит взгляд. Этого всего слишком много. — Не могу поверить, — Льюис бьёт его кулаком в плечо, на его лице широкая мальчишеская улыбка, а Нико всё ещё чувствует себя красным, как помидор, — приятель, твой отец — герой мировой войны! — Нико кивает, соглашаясь, и Льюис поражённо качает головой. — Не могу поверить. Я мечтал стать лётчиком, чтобы быть, как он и другие. Он жив? — Да, — Нико слабо улыбается, вспоминая свою семью.       Его отец увёз маму в Швейцарию, как только понял, к чему идёт новая власть Германии, но Нико отправили во флот раньше, чем Кеке успел что-то сделать. Нико успел отправить им только несколько сообщений, а теперь, вероятно, его родители и вовсе считали его погибшим. Он не может даже мечтать о том, чтобы как-нибудь сообщить им, что ему посчастливилось пережить гибель Бисмарка. — Он не?.. — Льюис мнётся, не произнося весь вопрос, но Нико каким-то чутьём понимает, о чём он переживает. Боится узнать, что человек, которым он восхищался, встал на сторону тех, кого он ненавидит. — Нет, — Нико резко качает головой. — Он уехал из Германии в тридцать третьем, как только… всё это началось. Сказал, что скоро война. — Он отправил тебя воевать? — Льюис хмурится, не в состоянии понять, как Кеке мог отпустить своего сына умирать за тех, кого он не поддерживал сам. — Нет. Он пытался забрать меня с собой, но не успел, и меня отправили во флот. А потом… всё это произошло. — Но если, — Льюис чуть мнётся, подбирая слова, — твоя семья против. Почему ты пошёл воевать за фашистов? Я видел идейных, — Льюис морщится с отвращением и гневом, и Нико прекрасно знает, в чём причина, — и ты явно не из них. Тогда почему? — Меня призвали. И я пошёл, — Нико отвечает, почти не думаю, выдавая как заученную фразу, но впервые за этим нет прежней уверенности. Впервые он сам не верит достаточно в то, что служил, чтобы защитить народ и страну. Льюис ничего не говорит, но смотрит на него так, что Нико невольно вспоминает все взгляды, которые кидала на него Сьюзи.       Льюис не говорит, но Нико слышит всё, что он хочет ему сказать. Знает все вопросы, которые тот не задаёт. И уже сам не уверен, что может на них ответить.