Фрагменты

      Февральский ветер атаковал окна, настойчиво требуя впустить его в жилище. Даже стук в дверь показался невежливым жестом дождя.       Венера не хотела открывать, чтобы не дать ни капле воды проникнуть в дом. Да и мало ли кого принесло в этот поздний час и мерзкую погоду на её порог… В дверь постучали ещё раз. Венера залпом допила вино, остававшееся в её бокале, и направилась в прихожую.       Но почему стучали, а не звонили? Звонок висел на видном месте…       Она повернула замок, цепочка помешала сквозняку слишком широко распахнуть дверь. Снаружи почему-то не горел фонарь.       — Ну и погода! Впустишь меня, Ви?       На пороге стояла Патрисия де Лясен. Патиш, как она себя называла.       Венера не ответила на приветствие. И впускать не хотела — ей не нравилась Патиш.       Но ей нравился другой де Лясен, и потому она с улыбкой пригласила в дом эту.       Гостья промокла до нитки и оставляла влажные следы.       — Прости, что так поздно. Я пыталась звонить, но линия не работала.       Дело было не в линии — Венера неизменно бросала трубку, слыша в ней голос Патиш.       — Проходи, тебе стоит согреться.       Холодные пальцы коснулись её ладони, но Венера, направившись в кухню, легко ушла от контакта.       Она делала кофе, не переглядываясь с гостьей, хоть та постоянно попадала в поле зрения. В тёплом свете кухни стало заметно: с де Лясен что-то не так. Она осунулась, побледнела, под покрасневшими глазами залегли тени. В уголке губ остался штрих от стёртой помады.       — Я добавлю тебе коньяку, — сжалилась Венера. Де Лясен усмехнулась, благодарно кивнув. — Что с твоим лицом? Почему ты приехал… м-м-м… в таком виде?       Она даже сумела осторожно задать вопрос, который Патрис не очень-то любил. Но ответ последовал неожиданный:       — Мне не к кому идти, Ви. От меня отвернулись даже мои парижские друзья.       — Ты ведь можешь заставить их полюбить себя, разве нет? С помощью этой своей… магии?       — Ты знаешь, что я так не делаю.       — Ты сделала так со мной.       И без того холодный взгляд де Лясен стал неживым.       — Я не применяла к тебе чары, Ви. Никогда.       — Да-да, — улыбнулась Венера. — Особенно в первый раз, на балу-маскараде.       — Я просто переоделась мужчиной и вела себя убедительно. Но я никогда не обманывала твоё сердце.       На это Венера ничего не ответила. Ей нравилось, набросив вуаль злопамятности, дразнить Патиш, слышать невинные, искренние оправдания и заставлять гадать, прошла ли старая обида. Тогда Патиш, как бы извиняясь, превращалась в Патриса, а уж ему удавалось усмирить язвительный язычок венецианки одним взглядом ярких сине-сиреневых глаз.       Но сейчас Патиш не превратилась. Она смотрела так, словно ждала извинений в свой адрес. Ну уж нет, перед ней извиняться Венера не станет. Ей отчаянно хотелось сменить тему, и на ум, что неудивительно, пришёл Ромео, но опасные мысли о нём и тех сновидениях венецианка тут же запрятала поглубже — пусть девица лучше говорит, чем задаёт вопросы.       — А куда подевались остальные друзья? Адам? Ньютон? Твой любимый мистер Темсон?       — Если бы я могла обратиться к ним, так бы и сделала. Не понимаю твой тон, Ви, — строго ответила де Лясен, вскинув бровь. — Я ни разу не просила у тебя помощи, но сейчас нужно, чтобы ты меня выслушала.       — Что же делать, раз ты не понимаешь шуток, — шумно выдохнула Венера и отвернулась к шкафчику с алкоголем. — Может, хотя бы переоденешься?       Это было их с Патрисом секретным словом, означавшим превращение. Но Патиш как будто не услышала или не поняла намёк.       — Это подождёт, — твёрдо сказала она. — В общем, слушай. После той ночи, когда мы сражались против теней, что-то произошло. Сперва я даже подумала, что просто очень устала… Понимаешь, меня не узнают люди. В моём доме появились чужие вещи. Две недели назад я зашла в мэрию за командировочными, и мне их не выдали. И самое странное! Пьер сказал, что…       Подумав, что ей послышалось, Венера обернулась резче, чем намеревалась.       — Пьер? Кто это?       — Пьер Невский.       «Ах, он теперь Пьер».       — Так вот, Пьер сказал, что мне стёрли память.       Последовала пауза. Венера налила кофе и, добавив коньяк, поставила перед гостьей.       — Помнится, он уже пару раз стирал тебе память, — осторожно заметила венецианка. — Вроде бы через несколько часов она возвращалась.       — Ви, прошло уже два месяца.       — А он точно стёр память тебе, а не всем остальным?       — Да. И это, к слову, сделал не он.       — Это Пьер тебе так сказал?       Патиш залпом выпила двойной эспрессо и поморщилась от горечи.       — Это была его тень. Я верю ему. Хочу верить…       — Невский сказал, что его тень стёрла тебе память — я правильно понимаю? Но тень — это часть его самого, а значит, он и виноват.       — Что ж, тебя, в таком случае, стоит обвинить в кошмарах, которые нам устроила старушка Лагуна, — де Лясен сардонически улыбнулась. Резко погрустнела и сменила тон: — Можно я закурю?       Венера медленно кивнула; неприятно-липкое предчувствие закралось ей в душу.       — Он не сказал, что именно стёрли из твоей памяти?       Патиш достала из кармана пачку дешёвых сигарет и теперь остервенело щёлкала неисправной зажигалкой. Когда появился огонёк, выяснилось, что сигареты промокли все до одной.       — Ah, putain!.. Сказал. Стёрли некоего Патриса по фамилии де Лясен. — Её глаза вдруг встретили взгляд Венеры. — Ты его знаешь? Все, похоже, его знают. Не понимаю только, как это связано со мной…       Венецианка выдвинула ящик со столовыми приборами, вынула верхнюю секцию, под которой обнаружилось потайное отделение. Она положила перед де Лясен спички и старинный серебряный портсигар Патриса. Себе она тоже взяла сигарету. Патиш обрадовалась вещице, рассеянно огладила крышку пальцами.       — О, ты сохранила, Ви! Я уже и забыла, как оставила его тебе, пообещав…       — Ты мне ничего не обещала… — перебила Венера.       — Обещала, обещала бросить! И, смею заметить, до сих пор держала слово, — спорила Патиш. — Ты разве забыла? Мы были здесь же. Мы пили Шато Грийе, ты сидела на столешнице, а я тебя…       Она словно пыталась убедить саму себя, что всё помнила верно. Венеру взбесили эти сентиментальные детали.       — Не ты! Ты ничего не обещала! Не пила со мной вино, не усаживала меня на проклятую столешницу и не… Это был он!       — Он?..       — Патрис!       Несколько мгновений она ещё чувствовала на себе невыносимо прямой взгляд и сосредоточенно курила, глядя куда-то в пустоту кухни. Наконец Патиш, склонив голову, уставилась на портсигар.       — Но я же помню, — тихо сказала она. — Так же ясно, как вижу тебя сейчас…       У де Лясенов, что одного, что другой, способность влипать во всякого рода истории была просто феноменальной. Природная наивная доверчивость позволяла людям манипулировать ими и использовать в своих целях. Не раз Патрис становился пешкой в руках Темсона, с которым большую часть жизни вообще-то воевал. То и дело ему влетало от Невского за неуместное кокетство с самыми разными русскими особами. Патиш мелькала в скандалах с американцами, её даже подозревали как британскую шпионку.       Вместе с Ромео они представляли собой идеальную пару авантюристов, и самые немыслимые истории случались, когда эти двое объединяли усилия. Иногда им даже не требовалось ничего делать, кроме как оказаться рядом, и оба тут же попадали в сердце урагана событий.       Втайне ото всех Венера завидовала их уникальной, полубратской связи. Она хотела этого взаимопонимания, всеобщего прощения, маленьких капризов и ярких общих впечатлений.       Сперва Ромео ей было достаточно. Он в меру умничал, обаятельно шутил и, подобно настоящему итальянцу, не скрывал кипучих эмоций. Когда надо, он умел быть представительным, серьёзным и даже эффектным. С ним она ощущала себя воплощением Афродиты, каждодневно купающейся в пене внимания и роскошных комплиментов, воспевающих её чувственность и красоту.       Потом Ромео представил ей приятеля — Патриса де Лясена. Тот был почти небрежен в своём очаровании. Не стараясь понравиться, он нравился абсолютно всем. Рядом с неугомонным Ромео держался очень скромно, но был способен затмить и яркого друга.       Венера поначалу считала Патриса несерьёзным увлечением на пару ночей. Она не слишком изящно заигрывала, а он поддавался, отвечая головокружительным флиртом, но никогда не переходил черту. Затем она стала чаще, под любым предлогом, искать его общества — на выставках, неделях моды, кинофестивалях, вечеринках; то и дело приглашала его в Венецию и сама частенько наведывалась в Париж. Когда его слишком гостеприимный дом утомил её шумом и назойливым вниманием посторонних, он показал ей тихую квартирку на Трокадеро.       За всё это время они ни разу не поцеловались, не держались за руки. Казалось, что этого и не нужно: их общение было насыщенным, но до странного походило на дружбу. В отличие от Ромео, Патрис не преклонялся перед ней. Он умел говорить и слушать, любил посплетничать, Венера не видела его в дурном настроении — он воплощал собой истинную joie de vivre. Он казался ей светлым, чистым ангелом, но она не смела запятнать его крылья, втайне мечтая это сделать — и быть единственной, подобно Актеону, кто увидит его обнажённым от лучистого ореола.       Венера влюбилась словно безумная и не представляла, что с этим делать. Ромео заметил, как она охладела. Он восхитительно ревновал, но однажды, пытаясь дознаться, закатил такую жалкую сцену, что она в тот же вечер уехала, хлопнув дверью собственного дома. Посреди ночи она оказалась на пороге у Патриса. Он был не на шутку взволнован и задавал много вопросов, так трогательно позаботился о ней… Её опьяняла его деликатность, которой недоставало Ромео; её пугало это новое, более глубокое чувство к Патрису. Но умолчав о нём, она говорила о жизни, зависшей в сантиметре от опасной ледяной воды, и о страхе смерти; о Ромео, который считал её долгожданным, заслуженным трофеем; о принципиальном выборе вечно носить маску, держать лицо; об избытке воздыхателей и недостатке искренней любви… Когда она закончила, Патрис по-прежнему смотрел на неё ласково, но в его молодых глазах обозначилась вековая мудрость, которой за ним никто не подозревал. И Венера больше не смогла терпеть этот взгляд. Она поцеловала его, а он — снова — поддался.       Он снял для неё огромный номер в Ритц, куда пускали только их двоих. Они называли друг друга Пи и Ви, чтобы никто не догадался об их романе. Она хотела навсегда порвать с Ромео, сказав, что ушла к его другу, но Патрис отговорил её. Он одинаково высоко ценил их обоих, и вместо ревности Венера, к собственному удивлению, испытывала благодарность. Он не осуждал увлечения другими мужчинами и предоставил полную свободу действий, которой она однажды воспользовалась — но только чтобы вызвать его ревность. Однако Патрис, узнав об измене, лишь поинтересовался, хорошо ли Венера провела время без него.       Позже выяснилось, что и Патрис не был безгрешным. Он встречался с парижанками — обычными смертными девицами, работавшими в его любимых магазинчиках и кофейнях. Венера устроила ему скандал, бросала вещи, разбила вазу, а он, как и всегда, лишь внимательно слушал и смотрел с неизменным пониманием. Когда её пламя выдохлось, он ответил: «Если тебя это задевает, я не буду с ними встречаться. Тебе достаточно сказать мне, Ви». Она была обезоружена и впервые сама попросила у него прощения. И он простил… Прощал чувственно и долго, прямо на полу, едва не порезавшись об осколки…       Но однажды на поверхность вылезла неприглядная тайна. Была ясная ночь, они лежали на чёрных шёлковых простынях в номере Ритц, и свет луны ласково гладил их волосы. Они болтали о своих знакомых, и Патрис подразнил, что его секретов не знает никто, кроме лучшего друга. Венера притворилась, будто обиделась за недоверие. Он в который раз поддался — господи, зачем? — и пообещал открыться, если она не испугается и не уйдёт. Она согласилась не думая. Тогда Патрис взял с прикроватного столика пудреницу, в её зеркале мелькнул сиреневый огонёк… и любовник исчез.       На месте Патриса лежала обнажённая молодая женщина. Утончённая, с короткими светлыми волосами, она улыбалась, принимая шок Венеры за приятное изумление. Она протянула руку, и венецианка загнанно дёрнулась, включила лампу в надежде прогнать видение. У блондинки был слишком знакомый взгляд.       …Два или три века назад на маскараде Венере встретился изящный юноша, из-под маски которого светились необычные, сиреневые огоньки озорных глаз. Он танцевал с ней весь вечер, а в полночь увлёк прочь, во мрак набережной, о которую бессонно билась вода лагуны. Когда их губы сомкнулись, Венера стянула с юноши маску… и увидела девичье лицо. Её ладонь непроизвольно влепила этому лицу пощёчину…       Париж, хитрая интриганка и обманщица, не забыла, как была отвержена и обвинена в разврате, и наконец настигла Венеру спустя столько лет! Снова случилась некрасивая сцена. Завернувшись в шёлк, венецианка метала гобеленовые подушки и хрустальные стаканы, страшно ругалась, наверняка перебудив соседние номера… Но Патрисия — как прикажешь её называть? — смотрела терпеливо и по-доброму. Она покорно превратилась обратно в Патриса. Но даже он не смог исцелить нанесённую рану.       Он пытался объясниться. Он всё ей рассказал и признался в том, что любовь к Венере осознал давно, ещё на достопамятном маскараде. Он просил прощения за неприятный сюрприз и обещал не делать так впредь, обещал предупреждать. Но Венера не этого хотела. Она требовала избавиться от Патиш и забыть о ней, она даже угрожала разбить пудреницу. И Патрис, в очередной раз походя разоружив её, согласился: «Разбей, если хочешь».       Она не разбила.       Их отношения остывали. Венера словно очнулась после дурмана. Она всё чаще возвращалась к Ромео, который встречал её с прежней щедростью, осыпал нежными словами, стал чутким, угадывал каждый её каприз. Может быть, Венера разглядела его наконец по-настоящему, или же Ромео сам сумел измениться. Может быть, на него повлиял его лучший друг… С Патрисом они остались лишь тайными любовниками — не было больше долгих бесед, прогулок, моря в Каннах или сплетен на двоих. Отныне он не считал нужным хранить верность, не звонил, уезжал без предупреждения. Иногда Венера целыми днями ждала его в Ритце. Или не брала трубку, если он всё-таки звонил. Так прошло много лет.       Последний раз они виделись недавно, осенью: Патрис только вернулся из Петербурга, где увяз на несколько месяцев из-за пандемии. Вопреки всему он был беспечно счастлив, светился от радости и словно позабыл обо всём. Венера была заинтригована, но на её вопросы он ответил только: «Я гостил у Невского». Прозвучало это необычайно странно… Однако в спальне любые подозрения рассеялись: Венеция была уверена, что Париж до сих пор был влюблён только в неё… «Ви!..»       — Ви! Ты слышишь меня?       Зрение медленно возвращалось к Венере. Она сидела на круглом крутящемся стуле, чужие пальцы считывали пульс на её запястье.       — Ты заснула стоя и упала, едва не разбив голову… Я еле поймала тебя…       — Боже… Отвали…       Де Лясен убрала прядку волос ей за ухо. Рука застыла у лица Венеры.       — Прости, что приехала… Мне нужна твоя помощь, но, вижу, и тебе нужен… покой.       — Верно. Уходи.       — Сперва позабочусь о тебе.       Упрямица всегда всё делала по-своему. Она без разрешения залезла во все шкафчики, достала какие-то специи и склянки, затем отмеряла ингредиенты и смешивала их в чашке. То, что она вручила Венере, больше всего походило на какао и по запаху, и по виду. Венецианка покачала головой.       — Я не стану это пить.       — А я не ставлю перед тобой выбор. Просто пей.       Подавив раздражение, Венера глубоко вздохнула и выпила. Какао оказалось таковым и на вкус. В голове прояснилось, последние признаки наваждения исчезли, прошло и опьянение от вина, две бутылки которого она в одиночестве выпила незадолго до прихода гостьи. Она с подозрением глянула на Патиш, отставив чашку, затем демонстративно поднялась на ноги, но тут же упала обратно: тело было ещё слабым после стремительно наступившего сна.       — Тебе снова снятся кошмары?       — Какая тебе разница?       Патиш села перед Венерой и внимательно посмотрела в глаза. Это действовало на нервы… Венецианка отвернулась.       — Я не знаю Патриса и не понимаю, почему ты столь холодна со мной. Но помню, как ты мне дорога. Ви, я не причиню зла. Ты это знаешь…       Венера молчала, разглядывая коричневый осадок на стенках чашки. Осознание произошедшего медленно настигало её. То, что она посчитала неуместным розыгрышем, неумной шуткой, теперь обретало ясные контуры. По привычке она злилась на Патиш, но стоило направить гнев на Невского. Да и мог ли он или его тень — да какая разница?! — так запросто стереть целого человека? Конечно, нет!       — Патрис — это…       Она убедила себя в том, что Патиш была капризом, очередной не очень успешной авантюрой, временным явлением, своеобразной маской, которую Патрис мог так же легко сменить, как Венера меняла свои. Она перевернула с ног на голову сделанное им признание, потому что правда была для неё слишком невыносима; она не верила женщинам и их обещаниям. А теперь она не понимала, как объяснить, кто такой Патрис. С удивлением она обнаружила, что почти ничего не знала о нём, потому что он всегда слушал её и ничего толком не рассказывал о себе. Ей нравилась его невесомая молодость, она с радостью забывала, что он на полтысячи лет старше…       — Все знают Париж в лице Патриса де Лясена, — заявила Венера и, подумав, важно кивнула: — Он из вас двоих главный.       Патиш, обомлев, смотрела на неё во все глаза.       — Где он сейчас? Наверное, мне нужно его найти?..       — Он умеет превращаться в женщину и обратно, и ты — эта женщина.       — В каком… в каком смысле превращаться? — потрясённо ахнула де Лясен.       — Целиком. Была ты — стал он.       — А куда деваюсь я?..       — Исчезаешь? Засыпаешь? Я не знаю, — невольно фыркнула Венера.       — Но зачем? — Патиш нахмурилась. — Зачем ему моё тело?..       — Понятия не имею. Ему и в мужском было неплохо.       — Постой… Но ты же помнишь Канны? Помнишь, как мы с тобой…       — С Патрисом. Я помню, как мы с Патрисом.       — Нет-нет! Со мной. Это была я! Ви!.. Как мы можем помнить одно и то же по-разному?       — Потому что это не твои воспоминания, — покачала головой Венера. — Когда ты превратишься в Патриса, всё встанет на свои места.       Де Лясен отстранилась. Она молча смотрела в сторону, медленно поднялась с пола. Налила из-под крана воды и выпила два стакана залпом. Затем, не оборачиваясь, заговорила.       — Я верю тебе, Ви. Ты знаешь меня лучше всех. Но я не хочу исчезать или засыпать, чтобы какой-то мужчина занял моё место. Это попросту нечестно… И если бы у меня был способ превращаться в мужчину, Ви, тебе пришлось бы любить нас обоих. — Она глянула через плечо. — Или не любить ни одного.       Венера издала нервный смешок. Подумать только: девчонка ставит условия задним числом!       — Смею тебя разочаровать. У тебя и Патриса не было общих знакомых, ваши друзья никогда не пересекались.       — Ты противоречишь самой себе, Венера, — ответила Патиш. Услышав своё полное имя, венецианка напряглась. — С учётом твоих слов и моих воспоминаний выходит, что ты-то как раз и была нашей… нашим с Патрисом общим другом.       — Видимо, для меня Патрис сделал исключение…       — Я бы сделала, — уверенно подтвердила де Лясен, сощурив глаза. — А впрочем… не для тебя одной.       Она налила ещё стакан воды. Пиджак, скрадывавший узкие плечи, был ей велик. Она как будто всхлипнула, но в её грустных глазах совсем не было слёз.       — Для кого же ещё?       Но Патиш, проигнорировав вопрос, заговорила о другом.       — Если ты знаешь Патриса, покажи мне его. Может быть, это поможет мне вспомнить.       — Я не собираюсь посвящать посторонних в свою личную жизнь!       — Брось, Ви! Меня не нужно посвящать. Я и есть твоя личная жизнь — спрятанная от ревнивых глаз Ромео! Просто расскажи мне, что же такого чудесного в этом Патрисе, на котором сошёлся клином свет!       — Не кричи на меня!       — А что? Позволить тебе в очередной раз накричать на меня? Портить вещи, бить посуду? Как ты можешь говорить, что всё это происходило не со мной?       — Умерь свой тон! Ты не в себе!       Патиш усмехнулась и сказала гораздо спокойнее:       — Я-то в себе. А он нет — и вот ты снова злишься, когда не по-твоему. — Этот проницательный взгляд стал совсем невыносим. — Не хочешь помочь мне, так помоги вернуть своего возлюбленного.       — А хочу ли я его возвращать? — огрызнулась Венера. — Чтобы затем меня вынудили делать дурацкий выбор? Я полюбила его одного, и он не ставил мне никаких условий, не просил любить ещё и тебя! И мне не нужна ты, мне нужен он!       Де Лясен склонила голову на бок.       — Хм, я уже слышала эти слова… Вот кто мне их говорил…       — Ты стала злой и жестокой, — тихо перебила Венера. — Патрис никогда таким не был.       — Да, я тоже не помню себя такой, — язвительно ответила де Лясен. — Видимо, раньше проблем с памятью у меня не было.       Обе замолчали. Слышно было, как стучит в окна дождь, и, неумело пытаясь подражать ему, капает в раковину вода. Де Лясен закрутила кран. Она выглядела не просто уставшей, а измождённой.       — Послушай, Ви. Я не ставлю тебе никаких условий и не принуждаю никого любить, в том числе, себя. Скорее всего, ты права: память вернётся, и всё будет как раньше, — она судорожно выдохнула. — Но прямо сейчас я чувствую такую пустоту, как будто кто-то умер. И мне хочется плакать, но я не знаю, по ком. Эта пустота заглатывает меня. Она внутри, от неё некуда деться. Понимаешь? Мне страшно.       Венера наблюдала за де Лясен с тревогой. Несмотря на неприязнь к Патиш, она сочувствовала ей, потерявшей важную часть себя и не осознавшей этого, одиноко шарящей в темноте в поисках ответов на непростые вопросы.       — Почему ты не обратилась к Невскому? Раз умеет стирать память, то и возвращать, наверное, умеет?..       — Не знаю. Он сам ничего такого не предложил — вдруг он не может? Или не хочет… — Патиш заговорила шёпотом, будто их могли подслушать: — Вдруг его тень сотрёт что-нибудь ещё. Или он сам… Я даже не пойму, не почувствую. Я… побаиваюсь его.       Но что могла Венера? Показать сновидение — это не значит вернуть память. Погружаться в сны с де Лясен вообще казалось небезопасным: она выглядела тихо помешанной, которая в любой момент может сорваться с цепи.       А если Патриса можно вернуть? Не только из памяти — вернуть к себе, убедить быть с ней, как раньше, быть только её?       — Я помогу. Но мне нужно время наедине с собой. На подготовку. Можешь выпить кофе или переодеться.       — Это слово что-то значит, да? Ты второй раз говоришь: переодеться.       — Оно значит, что ты промокла насквозь.       Оставив гостью на кухне, Венера поднялась в спальню. Зажгла свечи и палочку ненавязчивого благовония. С тоской посмотрела на большую кровать под тюлевым многослойным балдахином. Она даже не представляла, как соскучилась по ласковому взгляду, по затаившемуся в нём восторгу. По чутким ладоням, знающим, как с ней обращаться…       В душе шумела вода.       Если всё удастся, она больше не отпустит Патриса от себя. А с Патиш… Та получит своё и успокоится. В конце концов, можно попросить её никогда не высовываться, если рядом Венера… Они что-нибудь придумают.       А может быть, стоило признаться, как сложно ей даётся ночь, как рада она не видеть снов и как редко стала спать — лишь бы не пускать в сознание кошмары, образы, видения, пророчества. Нужно было принять…       — Снотворное, Ви? С каких пор?       Чёрт возьми, эта девчонка вообще понимает, что такое «наедине с собой»?!       Венера сверлила её отражение в зеркале трюмо. Патиш надела кимоно Патриса, висевшее в ванной — тот всегда носил его, гостя в Венеции. Де Лясен внимательно читала надписи на многочисленных флаконах и баночках.       — Это не снотворное, — Венера поспешно закрыла надпись, зажав пузырёк в ладони.       — Я знаю, что такое лауданум. Ещё догадываюсь, что тебя, как и десять лет назад, до смерти запугали кошмары — и ты опять мечешься между бессонницей и наркотическим сном.       — Ты не представляешь, что мне снится…       Патиш покачала головой.       — Не представляю. Но знаю, что страхи проще победить вдвоём. — Она склонила светлую голову над плечом Венеры, роняя с кончика носа холодные капли. Их лица в зеркале оказались рядом. — Со мной ты никогда не видела кошмаров.       К щекам венецианки прилил румянец. Она отпрянула, не бросив в ответ ставшее за вечер привычным: «С Патрисом, а не с тобой». Венера даже подумала, что коварная парижанка всё это время умело прикидывалась беспамятной дурочкой; но ей пришлось признать — никакие чары не способны были вызвать этот слишком знакомый жар.       — Ложись… Мне нужно ещё немного времени, — пробормотала она, занявшись флаконами, которые и без того были ровно расставлены на трюмо.       Тёплая ладонь, пахнущая мылом, накрыла её глаза. Голову чуть повернули в сторону.       — Я не помню его. Но я хорошо помню тебя, Ви. Закрой глаза и представь, что я — это он, — прошептала Патиш.       Сама не зная почему, Венера подчинилась. Поток мыслей отвлёк её, убаюкал сознание в воспоминаниях и эхе прикосновений. Она слышала собственный голос, не понимая, что он принадлежит ей. И когда бдительный разум, погребённый под волнами горько-сладких, обезболивающих чувств, попытался очнуться, воображение великодушно подсказало: ничего страшного, это всего лишь сон…       Она открыла глаза, почувствовав телом холодный шёлк постели. Оглянувшись, она тихонько вскрикнула и отскочила назад, к мягкому изголовью кровати. Попытавшись справиться с зыбким сатином платья и не преуспев, она прикрылась белоснежной пухлой подушкой.       На кровати сидела Патиш. Её губы раскраснелись и немного припухли, на лбу и порозовевших щеках блестел пот. Она выглядела абсолютно счастливой.       Она двинулась к Венере, но та выставила вперёд ногу.       — Нет. Не приближайся! Что ты наделала?!       — Почти то же, что и всегда, но в другом порядке, — игриво ответила де Лясен.       — Ты в своём уме?!       Патиш перестала улыбаться. Она смотрела на Венеру настороженно, словно умелый дрессировщик — на хищника, покинувшего клетку.       — Ви…       — Помолчи! Какого чёрта ты возомнила о себе?       — Я тебе не чужая.       — Это мне решать! Ты — не он.       — По-моему, ты до сих пор не замечала разницы.       — Это всё твои дурацкие чары!       Спустив ноги с кровати, Патиш завязала пояс халата. Её волосы и кожа будто светились, контрастируя с тёмно-синим атласом. Венере удалось, наконец, расправить платье. Отбросив подушку, она сосредоточенно подтягивала бретели и шипела от досады, поглядывая на помятую тонкую материю. Она паниковала, не понимая, сильнее ли возненавидела Патиш или просто слишком соскучилась по Патрису.       — У меня была и другая причина прийти именно к тебе, — сказала вдруг де Лясен так спокойно, будто они продолжали разговор, начатый на кухне, будто не было всего этого жаркого безумия. — В ту достопамятную ночь ты зачем-то искала меня, Ви, а потом вдруг уехала.       Она достала из кармана кимоно помятый листок с буквой V. Венера никак на это не отреагировала, хотя тревога с новой силой охватила её разум.       — Это ты оставила в гостиной. На автоответчике были сообщения за вторник и среду: «Нам нужно срочно поговорить, мой сон сбывается» и «Буду в Ритц утром в четверг». В отеле мне подтвердили, что мадам В. А. гостила в нашем номере с четверга и выехала в ночь с пятницы на субботу. В ту самую ночь, когда мы сражались с тенями.       — Это какая-то ошибка… — потерянно оправдывалась Венера, сбитая с толку внезапным разговором. — Я была дома. Чувствовала себя слабо, болела голова… Как и у всех.       Патиш не отступала.       — В номере и в доме на Курбе стоял запах твоих духов, которые я ни с чем не спутаю, чуть слабее — на Трокадеро. О каком таком сбывающемся сне ты говорила?       — Мне приснился тревожный сон… кошмар. Я просто запаниковала.       — Просто запаниковала и приехала за тысячу километров в Париж? — Глупо было думать, что де Лясен поверит столь неубедительной лжи. — Ты даже автоответчиком никогда не пользовалась. Что случилось, Ви? Ты увидела во сне будущее?       Говорить всей правды Венера не хотела. Патрису — может быть, но только не Патиш.       — Мне приснилось, что он… погиб, — нехотя сказала она и зачем-то соврав: — Упав с большой высоты.       — Тебе снились кошмары и похлеще. Почему ты посчитала именно этот сон пророческим?       — Я ничего не посчитала! Просто… хотела предупредить Патриса. Мне никто не перезвонил. Я испугалась и решила приехать. В отеле внезапно лишилась своих сил. Я очень долго спала, меня разбудил шум в соседней комнате — думала, это Патрис, едва не выдала себя… Тогда я отправилась на Гюстава Курбе, оставила записку, потом услышала чужие шаги и голоса. Так я поняла, что его искала не только я. А на Трокадеро увидела тебя. Ты спала, и я почему-то решила, что опасность миновала.       Без особого сожаления она добавила:       — Уж извини, что побеспокоила.       Патиш долго задумчиво молчала, обводя пальцем V на листке. Её рука дрогнула и замерла.       — Ромео заглянул в своё будущее. А потом искал любые способы избежать его… Наверное, объединив с тобой силы, он мог бы перебрать разные варианты, пока не подобрал подходящий… Он явно знал, что Лондон выведен из игры и что Пьер лишён памяти. Знал, что Ньют пришлёт помощь… Выходит, знала и ты… А о погибших той ночью людях? О том, что ждёт Ромео?       Венецианка ничего не ответила. Отодвинув балдахин, де Лясен встала и в задумчивости направилась к двери. Обернувшись через плечо, она сказала:       — Тебе понравилось — просто ты боишься себе признаться. Потому что я не использую чары, и ты отлично понимаешь это, Ви.       Венеру заколотило от ярости, и она не думая уступила неистовому чувству. Комнату наполнил лазоревый свет, Патиш оказалась по колено в воде, а затем с головой погрузилась в свой самый страшный кошмар.