Любить луну

Нежное утреннее солнце проходится по щеке мягким касанием в воскресенье, медленно вытаскивая Чонгука обратно в реальность. Теплые одеяла приятно обнимают с каждой стороны, и он не хочет открывать глаза, позволяя себе гнаться за исчезающим сном под закрытыми веками. Прежде чем прикосновение к щеке повторяется, и он понимает, что на самом деле это хён, который проснулся раньше и теперь ласково поглаживает его, рассматривая любимое лицо при утреннем свете, будто слишком соскучился за ночь. Чонгук медленно открывает глаза и нежно улыбается, встречая заспанное лицо Сокджина с взлохмаченными волосами, сбитыми на правый бок. На милой пижамной рубашке с альпаками расстегнуты верхние пуговицы. Чонгук может видеть красивую кожу на его шее и выпирающие ключицы, блестящие при легком солнце. Зрелище заставляет улыбнуться еще сильнее, и Чонгук притягивает хёна ближе, чтобы оставить поцелуй на его носу. — Привет, — шепчет он, все еще улыбаясь, прежде чем поправить края его рубашки, которая немного сползла с плеча. — Хорошо спалось, детка? — Да, — негромко отвечает Сокджин, продолжая задумчиво поглаживать его по щеке. — Но я слышал, как ты просыпался. — Ничего страшного, не волнуйся, — выдыхает Чонгук, хотя прекрасно помнит, что не мог заснуть из-за всех недавних событий, включая посещение врача из-за хёна. Сокджин поджимает губы, и темные глаза озаряются искренним волнением, которое остается неозвученным. Чонгук смотрит на него, чувствуя, насколько сильно любит даже за эти качества. Когда что-нибудь происходило, Сокджин всегда был рядом, всегда искренне переживал за младшего, всегда поддерживал, даже когда какие-то события не были настолько значительными, чтобы волноваться. Сокджин всегда смотрел так, как смотрит сейчас, взглядом спрашивая, что может сделать для него, чтобы помочь. Даже если его состояние сейчас гораздо сильнее заслуживает помощи. Чонгук бесконечно любит то, каким человеком он является несмотря ни на что. Немного приподнявшись на локтях, Чонгук приближается и мягко целует полноватые губы, которые какие-то особенно сладкие по утрам. Сокджин не двигается, позволяя поцеловать еще раз, прежде чем решает ответить, нежно и аккуратно, с нерешительностью как будто, именно так, как всегда делает. Чонгука распирает из-за любви к нему. Теплое дыхание опаляет часть щеки, когда он склоняет голову немного набок и отстраняется, чтобы затем оставить еще один поцелуй на длинной шее. Любимая пижама с альпаками снова скатывается с плеча старшего, но на этот раз Чонгук не хочет поправлять ее. Оглядывая обнаженное плечо, он замечает части красивой кожи, достаточно бледной при этом освещении, но все еще чертовски красивой. И целует ее тоже, не оставляя без внимания, потому что просто не может сдержаться. Сокджин выдыхает, прикрывая глаза из-за этой нежности. Чонгук понимает, что должен остановиться, но близость хёна расслабляет, слишком приятная, чтобы вырваться из ее плена и встать с кровати. Мысли сделать это приглушаются очередным выдохом, который выпускает Сокджин, прежде чем обнимает Чонгука сильнее за плечи, затягивая обратно в одеяла. Мягкий матрас двухспальной кровати прогибается почти беззвучно, когда старший ложится на спину, заставляя Чонгука нависать над ним перед следующим поцелуем. И снова слишком приятно, трепетно, медленно. На полке возле кровати тихо работают настольные часы, за окнами шумит зимний ветер, но любые звуки исчезают, когда Сокджин шумно выдыхает носом, впитывая каждый поцелуй, на котором Чонгук никак не может остановиться, убеждая себя, что следующий будет последним. — Наверное, я должен приготовить завтрак, — произносит Чонгук, однако хён еще сильнее притягивает его к себе, забираясь ладонью под ткань черной футболки, чтобы погладить кожу. — Подожди, еще немного, — выдыхает Сокджин, и даже не понимает, насколько это приятно слышать Чонгуку. Мысли исчезают, растворяясь в неспешных поцелуях и движениях, когда Чонгук на миг отстраняется, чтобы избавить его от верхней одежды, расстегнув все пуговицы. Сладкая кожа даже пахнет приятно, как только после душа, и он наклоняется ниже, мягко целует ключицы и грудь, опаляя кожу горячим дыханием. Сокджин вновь шумно выдыхает, полностью закрывая глаза, отдаваясь во власть Чонгука, прекрасно зная, что он никогда не сделает больно. И это, без сомнений, чистая правда. Чонгук не замечает, как собственная ладонь оглаживает талию хёна, пока не опускается немного ниже, проскальзывая вдоль живота, чтобы зацепиться за резинку пижамных штанов. Немного приподнявшись, он поднимает взгляд, словно пытаясь заметить отрицание, несогласие на его лице, но Сокджин только прикрывает глаза, совершенно доверяя себя. Без всякого остатка, как всегда. Чонгука поражает это, как впервые. Вместо каких-либо слов Сокджин мягко подается бедрами вперед, заранее зная, что случится, и этим же лишает любой возможности остановиться. Чонгук и не хочет останавливаться. Желание приласкать хёна, заставить тонуть в приятных ощущениях и шептать его имя на выдохе становится таким огромным, что заполняет его голову до последней клеточки. Горячая ладонь скользит ниже, забирается в белье и обхватывает теплый член, нежит его медленными движениями, заставляет налиться желанием, чувствами, затвердеть полностью. Сокджин прикусывает губу, наблюдает за ним из-под полуприкрытых век, расслабляется на кровати, мысленно просит большего. Чонгук снова целует, проходится языком вдоль теплого живота, опускается ниже, забираясь под одеяло. — Чонгук, — протягивает Сокджин с придыханием, как умеет только он, слишком нуждающийся сейчас, чтобы ждать. — Чонгук… возьми меня. И ведь Сокджин не подозревает, насколько невероятно это звучит для Чонгука каждый раз, когда он так шепчет, прикрывая глаза, раскрываясь перед ним с полным доверием. Чонгук слышит желание в мягком голосе, усмехается, прежде чем опустить его штаны вместе с бельем еще ниже и наклониться, цепляя головку члена языком, чтобы разогреть еще больше. Сладкий привкус, не похожий ни на что на свете заставляет закрывать глаза, и Чонгук вбирает член полностью, двигая головой, пока не доводит хёна до тихого скулежа, вынуждающего схватиться за простыни. Как же сильно Чонгук любит его. Избавляя его от оставшейся одежды, Чонгук наклоняется и снова целует плечи, когда Сокджин переворачивается на живот и разводит колени. Красивые ягодицы привлекают слишком сильно, чтобы оставить их без внимания. Чонгук целует нежную кожу, прикусывает, вынуждая Сокджина негромко постанывать, шепча его имя на выходе. Мысли исчезают окончательно, оставляя голову совершенно пустой, и ничто в этот момент его не волнует. Ни темное прошлое, ни опасное будущее, способное превратиться в какие угодно вещи для настолько беззащитного человека, как хён. Чонгук сохраняет в голове только мысль о том, насколько любит его, насколько хочет подарить ему все на свете, не оставив страхам ни шанса наброситься со стороны. Ничто сейчас не причинит Сокджину боли. Чонгук неспешно растягивает его, готовит для себя, отвлекая нежными поцелуями, которые оставляет повсюду, расслабляя хёна своими чувствами еще сильнее. Белые простыни натягиваются, когда Сокджин мнет их пальцами. Слегка напрягается, когда становится неприятно, но Чонгук не позволяет и капли боли охватить его. За последние годы он научился быть нежным, иначе теперь нельзя. Каждый раз, когда Сокджину больно, это просто разрывает Чонгука на жалкие ошметки, даже если на самом деле так было не всегда. Раньше, когда они уже встречались, Сокджин не любил нежность в постели. Выгибаясь настолько сильно, что глаза закатывались, он просил Чонгука быть жестче, не жалеть его, просто взять и выебать, как в последний раз, задыхаясь из-за переполняющих чувств, пожара, распаляющего его изнутри. Чонгук никогда не отказывал. Каждый раз врываясь в красивое тело с громким шлепком, он трахал еще быстрее, и головокружение размывало комнату перед глазами, усиливаясь из-за его прекрасных криков снова и снова. Но Чонгук действительно научился быть нежным. Сокджин доверчиво разводит колени еще сильнее, выгибая шею, когда Чонгук направляет головку и медленно входит в него. Заполняет хёна осторожно и терпеливо, не позволяя себе ни единого резкого рывка. Сокджин низко стонет, сжимает простыни, прикрывает глаза с краснеющими пятнами на щеках. В здравом уме этой красоты не вынести. Чонгук наклоняется ниже, обхватывает его, прижимается вплотную к сладко пахнущей коже, обнимает со всеми своими чувствами, молча повторяя, как сильно любит его. Движения бедрами плавные, член исчезает в нем полностью, затем выскальзывает наполовину, чтобы снова наполнить его. Мягкая кожа блестит на плечах, вынуждает оставить еще один поцелуй, и Чонгук не выдерживает, прежде чем переключает внимание на шею, которая выгибается еще больше. Сокджин распахивает губы, негромко и сладко стонет, прижимается еще ближе, желающий чувствовать каждый сантиметр его кожи. И быть в безопасности с ним. Чонгук может ее обеспечить. — Люблю тебя, — обещает Чонгук, обнимая его сильнее и не прекращая двигаться, но все еще не спешит, не причиняя боли, потому что Сокджин сильнее всего на свете заслуживает этого бережного обращения. Чувства заполняют до последней клеточки кожи, прежде чем Чонгук слышит ответное «и я люблю тебя», настолько приятное для него, что перехватывает дыхание.

***

Пена расползается на поверхности воды пышными белыми облаками, скрывая очертания худощавого тела. Виднеются лишь выпирающие острые коленки, напоминающие вершины заснеженных гор, скрытые легким утренним туманом. Пар из-за горячей воды поднимается выше, размывает перед глазами Чонгука красивые изгибы: изящные кисти, длинные и тонкие пальцы, играющие с пеной ванны, мягкие контуры широких плеч и локтей, на которых все еще остывают недавние поцелуи. Не замечая, Чонгук засматривается, любуется каждой знакомой деталью, как всегда. Выхватывает взглядом малейшее движение хёна, который все продолжает играться, как маленький ребенок, наконец оказавшийся среди любимых игрушек. Кривоватые пальцы ныряют в облака пены, скрываются под водой, затем выныривают обратно, взлетают над коленками, разбрызгивая мелкие капли, и некоторые из них слетают на пол. Видеть его настолько счастливым, как сейчас, почти больно для младшего. Чонгук ныряет мочалкой в мыльную воду, несильно отжимает ее, затем вновь тянется к хёну, чтобы намылить плечи. Пена задерживается на коже, но лишь на каких-то несколько секунд, прежде чем сползти вниз, оставляя пузырящиеся дорожки. Чонгук любит все эти вещи. Нежное спокойствие, висящее в воздухе, действительно расслабляет его. Сейчас хён выглядит почти нормальным, именно таким, каким был всегда: привычка играть с пеной остается одной из немногих вещей, которая не изменилась в нем. Чонгук вновь отжимает мочалку, затем проскальзывает ею вдоль груди старшего, немного цепляет шею, оставляя пенистые волны всюду, куда добирается. Сокджин и не замечает всего этого. Критически сосредоточенный на игре, он не смотрит на Чонгука, вылепляя из облаков пены нечто, понятное только для него. И наверняка даже не вспоминает, как насыпал вдвое больше пены каждый раз, когда собирался принять ванну, прежде чем заманивал в нее Чонгука. Не спрашивая, потому что разрешения не требовалось, затаскивал его в ванну прямо в одежде, обхватывал ладонями и сладко, яростно целовал. Чонгук помнит, как эта чертова пена разбрызгивалась во все стороны, как сползала с большого настенного зеркала, высыхала лужами на светлой плитке, пропитывала мягкий синий коврик возле раковины. Чонгук никогда не любил хаос, однако в те моменты никогда не обращал на него внимания. Сокджин всегда умел целоваться так, чтобы все мысли из головы вытаскивать, заставляя задыхаться в нем, закатывать глаза в экстазе, наклоняться и нависать над ним, делать поцелуй еще более глубоким и страстным, жадным, похожим скорее на борьбу, чем на проявление невинного чувства. В этом всегда был Сокджин. Прижимая еще сильнее к своей разгоряченной коже, нежил теплыми ладонями выпирающие ребра Чонгука, шею и плечи, прежде чем с придыханием сказать, что хочет, чтобы Чонгук взял его прямо здесь. В горячей воде, посреди пены, в их собственном маленьком мире, который начинался и заканчивался бортиками белоснежной ванны в их старой квартире. Бесконечное количество приятных воспоминаний, в которые Чонгук может нырять настолько же легко, как Сокджин ныряет пальцами в пышные горы пены, все еще не обращая на него внимания. Различия очевидны, это стоит признать давно. Прежний Сокджин, оказавшись здесь, замечал только Чонгука, концентрируясь на нем с необычайной жадностью и желанием, однако нынешний Сокджин замечает только то, что хочет видеть его расколотый разум, настолько же неясный и размытый, как пар, поднимающийся еще выше из-за горячей воды. Чонгук негромко выдыхает, снова вспоминая их близость, которая ненадолго забрала из головы все плохое, однако оно не может исчезнуть окончательно. Мысли возвращаются, смертельно желающие вновь заполнить его голову. Сказать, что того Сокджина, в которого он влюбился, от нынешнего Сокджина отличают чудовищно много вещей, включая нервно дрожащие руки. Внезапно напоровшись на них взглядом, Чонгук моргает несколько раз, чтобы приглядеться. Длинные пальцы старшего действительно дрожат. Медленно вытаскивая руку из воды, Сокджин разглядывает их как-то слишком задумчиво, словно не верит, что это действительно часть его собственного тела. Чонгук мрачнеет, сильнее сжимая мочалку, пропитанную приятно пахнущим гелем для душа и пеной, но не замечая своих же действий. Видеть его настолько отстраненным от реальности почти неприятно, особенно сейчас, когда все было таким хорошим совсем недавно. — Все нормально, — произносит Сокджин, замечая встревоженное лицо младшего, прежде чем задумчиво улыбается, настолько странно и неосознанно, что сердце Чонгука сжимается. Ничего хорошего эта улыбка не означает. — Всего лишь ток под водой. Разряды электричества. Иногда они бьют меня. Чонгук медленно закрывает глаза. — Тебе это просто кажется, хён, — мягко отвечает он, всеми силами стараясь не обидеть. Сокджин все равно хмурится. Легкая улыбка бесследно исчезает, и он смотрит на Чонгука непонимающе, как смотрит каждый раз, когда младший пытается развеять его иллюзию. — Нет, это правда, — решительно заявляет Сокджин, при этом выглядит так, словно Чонгук держит нож, которым собирается убить его. — Почему ты говоришь, что мне кажется, если это правда? Я никогда не врал бы тебе. Чонгук снова чувствует, что его сердце вытащили. Конечно же, Сокджин никогда не врал. И это самое худшее, размышляет Чонгук, поджимая губы с очевидным сожалением на лице. Решительность хёна в любой абсурдной вещи просто уничтожает его, лишает всякой надежды на лучшее, потому что это именно те глупые бредни, о которых предупреждал доктор Мин. Нельзя делать вид, что все в порядке, но вопреки всему Чонгук не продолжает спор, прекрасно зная, что в конечном итоге хён просто расстроится. Из-за того, что самый близкий человек в его жизни ему не верит. Чонгук не может быть настолько жестоким с ним. Вместо ответа он шумно выдыхает и поднимается с плитки, чтобы помочь Сокджину выбраться из ванны. Горячая вода становится холоднее, остывая, он не должен простудиться в ней. Заматывая хёна в мягкое белое полотенце, прикрывающее бедра и ягодицы, Чонгук слегка улыбается и оставляет нежный поцелуй на его виске. Сокджин прикрывает глаза, отдаваясь этим ласковым прикосновениям, но больше не выглядит спокойным. Очевидно, даже единственное сомнение Чонгука выбило его из равновесия, заставило усомниться в том, что происходит на самом деле. Бороться с этим непросто. Чонгук замечает, как хён смотрит на него: немного испуганно, растерянно, с легким потрясением. Чонгук хочет избавить его от каждой дурной мысли, но просто не может. Снежные хлопья продолжают кружиться за большими окнами, как в вальсе, подхваченные порывами сильного ветра. Настоящая буря на улице. Чонгук укладывает старшего на кровать в спальне и накрывает теплым одеялом. Сокджин всегда засыпает быстро при снегопаде, словно зимняя погода делает его неоправданно сонным каждый раз. Оставшись возле кровати, он немного сидит рядом, медленно поглаживая седые волосы, пока дыхание хёна не выравнивается. Что-то щемит в груди, зажатое в железные оковы, кандалы, которые ничем не разжать. Чонгук оглядывает белые простыни, которые хён совсем недавно мял пальцами. Затем переводит взгляд на окно, наблюдая за красивой метелью, и думает, что на самом деле давно принял решение. Но этого недостаточно. Принять решение намного легче, чем начать приводить задуманное в действие. «Я куплю лекарства». И даже купить, но так и не дать Сокджину.

***

Вопреки заснеженным дорогам и метели Чонгук направляется в район Хондэ примерно в начале седьмого вечера, стараясь держать максимальную дистанцию между бамперами соседних машин на светофорах. Вечерний город загорается разноцветными бликами, неоновыми вывесками ближайших баров и ночных клубов, привлекает броскими названиями. Чонгук замечает кричащий плакат «живой концерт NIXXY сегодня в 19:00», наклеенный на придорожный столб, прежде чем выворачивает руль направо, съезжая с главной дороги. Хондэ известен по большей части благодаря живым выступлениям неизвестных групп, которые нередко оказываются не хуже популярных айдолов. Сокджин всегда выбирал именно их концерты, с грустью вспоминает Чонгук, притормаживая неподалеку от неприметного бара с зеркальной витриной. Иногда даже говорил, что южнокорейским агентствам и музыкальным студиям стоит задуматься о том, чтобы искать девственных артистов на улицах, потому что именно улицы нередко воспитывают настоящие таланты. Чонгук никогда не спорил с ним в этом вопросе. «Южная Корея — страна чрезмерно трудящихся людей. Никто этого у нас не отнимет, знаешь, как не отнимет и любви к настоящей душевной музыке, которая заложена в наших генах. Я думаю, что этим нужно делиться, пока они тебя не заметят. По крайней мере таково мое мнение, а я слишком упрямый, чтобы меняться». И становится интересно, помнит ли нынешний Сокджин хоть одно из своих высказываний так же четко, как помнит Чонгук, словно слышал все это вчера, а не пять или десять лет назад. Впрочем, из-за этих воспоминаний он и приехал сюда. Двигаясь вглубь помещения, Чонгук расстегивает черное пальто и стягивает шарф, оставляя наполовину висеть на шее, прежде чем забирается на высокий стул перед барной стойкой. Внутри него слишком много противоречий и страхов, чтобы вынести, и организм просто обязан немного остыть, пока не взорвался, как гейзер, вырвавшись из-под земли. Разумеется, спиртные напитки никогда не были решением проблем, но Чонгук и не воспринимает их таким образом. Сейчас это просто способ немного расслабиться. Оглядывая стеклянные бутылки с цветастыми этикетками, Чонгук подзывает бармена и заказывает рисовое вино. Сокджин тоже всегда его любил. Чертовы мозги продолжают издеваться, напоминая о любой мелочи, которую раньше Чонгук разделял со старшим, потому что почти все на свете было связано с ним. Как только они начали жить вместе, ни одно занятие Чонгука не осталось без его внимания. Сокджин пробовал на собственной шкуре все, до чего мог дотянуться, словно был озабочен идеей не оставлять Чонгука посреди одиночества, даже когда младший занимался любимым делом. Как если бы хотел разделить с ним все. Прежде, чем настолько же быстро и решительно от всего этого отказаться. Чонгук мысленно ненавидит себя за вспышки обиды, зарождающиеся под кожей, когда делает первые глотки. Какая-то эгоистичная часть его сердца хочет сохранить оставшиеся, говоря, что состояние Сокджина делает его несчастным. Однако все остальные части кричат ей заткнуться. Чонгук закрывает глаза, не вынося этих воплей. Терпкий привкус на языке напоминает больше концентрированный чай, чем настоящее вино, но этого достаточно, чтобы немного расслабиться. Немноголюдный бар тонет в полутьме, разбавляемой навесными светильниками в стиле двадцатого века. Ночные заведения в дизайне прошлой эпохи всегда нравились ему больше, чем современные клубы, напичканные цветастыми прожекторами и этим безвкусным зеркальным шаром, вращающимся вокруг своей оси. Чонгуку достаточно другого громадного шара, который делает точно так же каждую ночь, даже если находится намного дальше. Рисовое вино почти надоедает, приказывая оставить немного на дне бутылки и наконец подняться, пока Чонгук не отвлекается на шуршащие звуки в стороне. Барная стойка внезапно привлекает еще одного посетителя, распахивающего подолы темного пальто. Чонгук не оборачивается, достаточно довольный своим печальным одиночеством, которое впервые за долгое время не кажется угнетающим, прежде чем слышит собственное имя. — Какие люди, — протягивает знакомый голос, и он же заставляет наконец обернуться, чтобы встретиться с бездонными черными глазами. — Как поживаешь, Чонгуки? Приходится задействовать все силы, оставшиеся в нем под вечер, чтобы сохранить лицо спокойным. Чонгук медленно оглядывает Намджуна: знакомые ямочки на щеках раздражают не меньше, чем шесть лет назад, когда они же намекали на очередной мордобой возле университета. И не нужно много времени, чтобы понять, что ехидства в этом человеке не убавилось. Чонгука всегда это раздражало. Пожалуй, с первого его высокомерного «Сокджин нравится не только тебе», брошенного в затылок посреди коридора. Помнится, с каждой дракой этой самоуверенности становилось все больше. — Прекрасно, — безжалостно врет Чонгук, но ведь перед старыми врагами всегда хочется казаться лучше. — Как же прекрасно, если ты живешь с инвалидом? — вдруг спрашивает Намджун с неизменной усмешкой, которая не стала ни каплю мягче. Не выдерживая, Чонгук ядовито усмехается, поражаясь жестокости людей. — Я должен был начать смеяться над ним и отвернуться, как ты? — спрашивает Чонгук с заметным раздражением. — Ебаный предатель. Не смей даже вспоминать о нем, ясно? Намджун гаденько смеется, закатывая рукава дорогой рубашки до локтей, в точности как тем рождественским вечером. Через год после трагедии Юнги встретил его в баре, похожим на этот, и рассказал о случившемся, чтобы получить этот мерзкий смешок, смешанный с презрением, которого в нем всегда было предостаточно. Возможно, для некоторых людей швырять ножи в спины гораздо проще, чем одуматься и проявить немного сочувствия. Чонгук чертовски рад, что не встретил его тогда, оставшись дома с Сокджином из-за его простуды. Иначе разбил бы нахальное лицо Намджуна, как хочет и сейчас. Не собираясь больше разговаривать, Чонгук поднимается, чтобы ни за что не вернуться сюда снова, но Намджун продолжает: — Хочешь смешной анекдот? Как думаешь, что самое сложное в приготовлении овощей? — Намджун усмехается еще шире, явно наслаждаясь взбешенными глазами напротив. — Запихнуть инвалидное кресло в духовку. Вспыхнувшая боль заставляет пошатнуться, расползается вдоль всего тела ядом. Чонгук сжимает кулаки, которые на самом деле стоило бы разжать, чтобы взять пальто. — Сокджин может ходить, чтоб ты знал, — мрачно произносит он, однако лицо искажается в фальшивой усмешке, которая пытается защитить его жалкое сердце. — Дерьма ты кусок, неужели все еще обижаешься, что переспал с ним всего раз и никогда больше? Самолюбие задето до конца жизни, наверное. — Черт, и правда, — театрально выдыхает Намджун, прищуривая темные глаза, но на самом деле не испытывает ни грамма вины из-за своих слов. — Надо было мне стараться больше, как ты, чтобы трахать его до сих пор. Инвалиды никогда не отказывают в постели, а это очень удобно, правда? Можно взять когда захочешь. Вместо ответа Чонгук замахивается и резко бьет в челюсть, задевая нос. Кровавые брызги слетают на барный стол, пачкают опустевшие стаканы и дорогие вещи этой сволочи, однако Чонгук бьет еще раз, не в силах обуздать ярость. Никто не смеет говорить это дерьмо. Ни один человек, особенно из числа тех, кто прежде улыбался Сокджину прямо в лицо, нахваливая его внешность, наряды или манеру речи, которая всегда была особенной. Намджун надрывно стонет, но вместо извинений продолжает смеяться, рывком стряхивая пальто с плеч. — Какой ты злой, Чонгуки, — протягивает он, вставая. — Из-за того, что Сокджинни мочится в постель? Или из-за того, что ты не живешь, а вечно нянчишься с этим немощным? Да он же слабоумный теперь, как бездомная собака. Чонгук слышит приглушенный голос бармена и охраны, призывающий к спокойствию, но слышит как из-за стены, впитывая каждое мерзкое слово Намджуна, как капли яда. Внезапно гнев исчезает, словно его и не было, сменившись тяжелой, выматывающей болью. Чонгук смотрит на Намджуна, как смотрят люди на собственный горящий дом, охваченный пожаром, прежде чем рывком взять пальто. Нечто похожее на «еще слово и я убью тебя» вылетает изо рта, чтобы остаться плевком на его щеке, и отдаляется, когда Чонгук несется ракетой прочь из бара. — Не притворяйся, что любишь Сокджина, а не воспоминания о нем! — врезается в спину, как пули, выпущенные из автомата. Заперевшись в машине, Чонгук яростно зажмуривается, делая глубокие вдохи и выдохи в надежде расслабиться. Сердце словно проткнули насквозь отравленным кинжалом, и теперь оно гноится и мерзко вопит, умирая прямо в груди, как несчастное животное. Чонгук рычит, выгоняя прочь все чувства, но настолько обидные слова никогда не забываются быстро. Сокджин не слабоумный. Сокджин самый лучший из всех чертовых людей. Рывком заводя двигатель, Чонгук жестко сжимает руль, слепо смотря вперед, прежде чем пальцы ныряют в карман и вытаскивают телефон. Заставка смахивается одним движением, чтобы смениться на изображение хёна, лежащего на диване в красивой позе. Белые волосы немного взлохмачены. Задумчивые глаза смотрят прямо в объектив, но на самом деле — в душу Чонгука. Смотря на него в ответ любящим взглядом, Чонгук прикусывает губы и чувствует, как разрывается сердце. Сокджин просто не заслуживает этой жестокости. Именно тот Сокджин, который часами перелистывал старые фотоальбомы в надежде вспомнить последние месяцы собственной жизни. Сокджин, который стремился выйти на улицу, даже когда малейший громкий звук вынуждал его вздрагивать всем телом. Сокджин, который заново переслушивал десятки музыкальных альбомов, которые раньше помнил наизусть, пытаясь полюбить их заново. Сокджин, который всеми силами делал вид, что болезнь не растопчет его, пытаясь держаться ради своего любимого Чонгука, даже когда было невыносимо тяжело. Сокджин просто не заслуживает. — Все это неправда, — шепчет Чонгук изображению, сжимая телефон еще крепче. — Они просто завидуют, потому что ты самый лучший. Я люблю тебя, хён. Сокджин не отвечает, продолжая мягко смотреть из фотографии, как из другой реальности, в которой застыл навсегда. «Не притворяйся, что любишь Сокджина, а не воспоминания о нем». Чонгук закрывает глаза, позволяя единственной слезинке прожечь щеку и скатиться на шею. Неправда, все это неправда, шепчет он пустоте машины, раздраженный и обиженный, прежде чем наконец выехать на шоссе.

***

Раковина в их ванной комнате вычищена до блеска, настолько, что если приглядеться к мраморной поверхности, можно почти заметить свое отражение, как в зеркале. Чонгук всегда был чистюлей. Сейчас же, оказавшись над этой раковиной после того, как громко поздоровался с хёном и быстро проскользнул через коридор, он ненавидит это качество. Потому что не хочет пялиться на отражение человека, который так и не сказал Намджуну в лицо, что все это дерьмо было неправдой. Чонгук шумно выдыхает и включает холодную воду, чтобы вымыть руки. Сокджин совсем скоро войдет, не получив привычный поцелуй в висок или загривок, потому нужно как можно быстрее избавиться от крови на костяшках. Сокджин не должен волноваться из-за того, что произошло. Чонгук негромко шипит, когда вода попадает в раны. Череп Намджуна оказался достаточно крепким, чтобы поранить их обоих при единственном ударе в челюсть. Чонгук с опозданием вспоминает, что ударил дважды. Все как в тумане из-за злости. Прозрачная вода становится рыжей, напоминает оранжевые краски неба на закате. Чонгук на миг закрывает глаза, пытаясь окончательно остыть, вытащить из головы все плохое вместе с отвратительными словами, которые въелись прямо в мозги. Мыслей становится только больше, и в попытках отвлечься он теряет счет времени, пока не слышит негромкие шаги. Разумеется, Сокджин замечает все: напряженный вид Чонгука, слегка взлохмаченные волосы, темные пятна под глазами и разодранные костяшки пальцев, кричащие о недавней драке. — Что случилось, Чонни? — спрашивает Сокджин с волнением в голосе. «Чонни». Все перед глазами Чонгука вдруг становится белым. В последний раз он обращался к нему так несколько лет назад. Когда уже едва помнил светлые моменты из своей прошлой жизни, вещи, из которых состоял. На город опускался тяжелый осенний туман, и синоптики предупреждали, что выезжать из дома опасно при такой погоде. Чонгук помнит, как быстро смахнул опавшие листья с капота, помнит, как взревел двигатель, стоило им оказаться в салоне. Несмотря на осень машина казалась чудовищно холодной внутри, как в декабре, когда Чонгук оставлял ее на улице, если не мог найти свободное место на подземной парковке возле супермаркета. Тем вечером все было иначе. Чонгука добивал холод, гуляющий внутри его тела, расползаясь вдоль артерий и вен смертельным вирусом, обломками льда, которые швыряют в стакан с виски. Сокджин тяжело заболел. Из-за сильного тумана скорая помощь ехала слишком долго. Чонгук просто не мог больше ждать, оглядывая хёна снова и снова и замечая бледное лицо, уставшие глаза, что закрывались из-за высокой температуры, которую нельзя было сбить ничем. Чонгук помнит, как бешено колотилось сердце, когда мерседес летел вперед, разгоняя облака тумана, похожие больше на дым от лесного пожара. И помнит, как подумал, что прежний Сокджин непременно пошутил бы про «Сайлент Хилл» даже при ужасной температуре. Но вопреки всему тот, другой, сидящий с ним в машине Сокджин сказал иначе: «Я все равно давно мертв, не спеши, Чонни». И ведь самым ужасным оказалось то, что вместо ответа Чонгук промолчал, как при Намджуне, не сказав, что это тоже неправда. — Все нормально, — негромко отвечает Чонгук сейчас, всеми силами стараясь не выдать своих эмоций. — Просто врезал плохому парню, детка. Несколько секунд старший молчит, задумчиво оглядывая его, словно делая какие-то собственные выводы. Затем подходит ближе и мягко касается его щеки, как часто любит делать. Все еще достаточно холодной из-за зимней вьюги, гуляющей по сеульским улицам. Чонгук неосознанно прикрывает глаза, каждой клеточкой тела ощущая нежное прикосновение. Сокджин медленно поглаживает его, рассматривает знакомое лицо, слишком спокойное теперь, чтобы принадлежать Чонгуку, который всегда из-за чего-нибудь нервничает. Опуская ладонь немного ниже, проводит подушечками пальцев вдоль шеи. Младший сглатывает, чувствуя касание, и наконец открывает глаза, чтобы заметить лицо Сокджина совсем близко. Не выдержать и поцеловать его. — Я люблю тебя, слышишь? — признается Чонгук в тысячный раз, мягко целуя полные губы хёна, которые приоткрываются, чтобы позволить немного больше. — И всегда буду любить, несмотря ни на что. Как же легко и одновременно тяжело говорить это. Вскоре Сокджин выходит из ванной, оставляя после себя лишь едва заметный аромат в воздухе. Приятный запах геля для душа с нелепым названием «кожа и печеньки» известного бренда «AXE», который Чонгук может узнать из тысячи и всегда покупает для него с запасом. Однако сейчас и он едва чувствуется. Набирая воздух в легкие, Чонгук снова прикрывает глаза и ощущает лишь мерзкое зловоние страха. Именно того страха, который выгнал его на улицу из бара, даже если самое ужасное Намджун все равно сказал. Чонгук рывком выдвигает нижний ящик справа от блестящей раковины. Запасные лезвия для бритья смотрят на него почти испуганно из прозрачных пакетиков, перевязанных между собой для безопасности. Чонгук засовывает ладонь глубже. Цепляет пальцами дезодорант, металлические ножницы для ногтей и упаковку запечатанной зубной пасты, прежде чем наконец находит нужное. Квадратная картонная коробочка из-под новых лекарств. Чонгук почти уверен, что она бьет его током, едва подушечки прикасаются к боковине и чувствуют рельефное название, напечатанное шрифтом брайля. Не помнит причин, почему положил ее именно сюда, как только купил. Медлит долгие секунды, пока не вытаскивает рывком, чтобы взглянуть ей прямо в глаза. Ужасающие глаза — именно такие глаза имеет его самый большой страх. Страх вновь посадить хёна на чертовы лекарства. «Лекарства очень важны в его случае, особенно если началось обострение, ты же знаешь». Чонгук яростно сжимает упаковку, прожигая взглядом белый картон с изогнутым логотипом фармацевтической компании. Из-за напряжения перед глазами двоится, но вопреки всему логотип остается чудовищно четким. Чонгук может закрыть глаза и вслепую нарисовать его по памяти. Сокджин такими уже пользовался. Эти лекарства немного отличаются от предыдущих, которые выписывал другой врач, но чертов логотип остается тем же. Компания, известная по большей части благодаря психотропным препаратам, транквилизаторам и нейролептикам, которые производит еще с восьмидесятых. Чонгук сжимает зубы, силясь прочесть название, состоящее из длинного непонятного слова, похожего на ругательство или заклинание. Мысленно подталкивает себя быть решительным, не медлить, не задумываться слишком сильно о том, что любое из этого дерьма влияет на головной мозг и нервную систему гораздо сильнее, чем болезнь. И все же не может справиться. В наихудший период лечения Сокджин ходил с высунутым наружу языком, как чертов колли, не осознавая ни самого себя, ни окружающего мира, который возвышался над ним непонятными картинками и запахами, значения которых он не знал. Полуприкрытые глаза скользили по дверям, стенам, низкой люстре, но нигде не останавливались, словно он находился в бесконечном поиске вещи, которой не существовало. Разумеется, этот ослепший взгляд не замечал и Чонгука. Чонгук зажмуривается и вспоминает свой жалкий дрожащий голос, которым пытался с ним разговаривать. «Хён, посмотри на меня, пожалуйста. Как ты себя чувствуешь?». Нередко эти ничтожные попытки разговора были бесполезны, но было время, когда Сокджин отвечал. Задумывался слишком сильно, смотря вниз, будто все ответы были написаны на жестком ковролине их коридора. Моргал медленно, сонно, пугающе, но в конце концов что-нибудь отвечал. Вялые слова больше напоминали бултыхание воды в банке, чем его привычный звонкий голос и четкую речь, из-за которой его никогда не переспрашивали. Чонгук же начал делать это постоянно, пока в какой-то момент не понял, что чертовы лекарства калечат гораздо сильнее болезни. Чонгук с тяжелым дыханием вспоминает, как тщетно пытался искать своего Сокджина в этом парне, которого накачивали таблетками, как свинью, или любого другого Сокджина, которого знал в разные периоды своей студенческой жизни. Но все было напрасно. Пустым взглядом смотря вниз или на стены, Сокджин не был ни тем, ни другим. Сокджин был никем. «Галлюцинации исчезнут, как и любые плохие мысли. Сокджин может выглядеть подавленным, потому что это большое давление на его нервную систему, но вы должны быть готовы к таким вещам». Всеми силами пытаясь не корчить лицо, чтобы не быть похожим на сплошное уродство, Чонгук жестко сминает упаковку, пока она не становится вдвое меньше. Картон жалобно трещит, скрипит низко и отвратительно для него, однако Чонгук давит еще сильнее, пока пальцы не сводит судорогой. Врачи всегда говорят, что наихудшим может быть разве что «подавленность», но Чонгук прекрасно помнит гораздо более жуткие вещи, потому что все до единой впечатались в память, как кошмары, которые никогда не забываются. Даже если какая-то рациональная часть его сердца вновь шепчет, как делает всегда, о том, чтобы прислушаться, попробовать еще раз, ведь в психиатрии не работают идиоты или садисты, издевающиеся над людьми ради забавы. Чонгук ей не верит. Никогда больше не поверит. Прежде всего из-за того, что его Сокджин — не долбаный кролик для экспериментов. «Всего лишь ток под водой. Разряды электричества. Иногда они бьют меня». Чонгук вспоминает пыль, развалины, бесконечные разговоры о луне в надежде переубедить себя, принять правильное решение, но страх оказывается сильнее. Намного сильнее, чем он может вынести. Закрыв глаза на миг, он рывком разворачивается и швыряет лекарства в мусорный контейнер возле двери. Несчастное сердце обещает, что галлюцинации лучше, чем если Сокджин исчезнет навсегда, оставшись лишь призраком собственной тени. И все равно разрывается на части из-за тяжелых противоречий. Любое решение неправильно — Чонгук прекрасно понимает это.

***

Лес выглядит неестественно белым, как в сказке, припорошенный свежим снегом. Пышные сугробы почти гигантские. Здесь не проехать даже на внедорожнике с высоким клиренсом, как подсказывает сознание, пока снова не затихает, оставляя Чонгука в полном безмыслии посреди этого заснеженного царства. Взгляд блуждает вдали, выхватывает голые деревья и ветки, после чего замечает знакомые очертания впереди, на расстоянии десяти ярдов, не дальше. Сокджин идет босиком, задумчиво и медленно, осторожно передвигая ногами, как пантера. Голые щиколотки утопают в снежной насыпи, но он совсем не волнуется, двигаясь вперед без какой-либо цели. Запах сырости, хвои и тяжелого одиночества охватывает Чонгука с каждой стороны, как насквозь промокшая майка. В безмыслии он делает вдох, и холодный зимний воздух мгновенно щекочет гортань. Впереди — белая пустота. Ни голых деревьев, ни привычного мегаполиса или гор, возвышающихся на многие мили вперед, которые всегда видны из окон их жилого комплекса. Чонгук всматривается вдаль, пытается понять, куда идет Сокджин, хочет позвать его, заставить обернуться, но голоса нет. Вместо слов изо рта вырываются только клубы пара. Слишком низкая температура, что вновь подсказывает рассудок, но что-то здесь кажется неправильным. Сокджин не вышел бы босиком в разгар зимы. Чонгук вдруг останавливается, зацепившись за что-то ногой, резко дергает ею несколько раз, пока не понимает, что застрял намертво. Что-то внизу удерживает его на месте, не позволяет двигаться. Чонгук снова смотрит вперед, пытается позвать Сокджина, но чертов голос никак не возвращается. Не оборачиваясь, будто не замечая ничего необычного, Сокджин идет дальше. Метель усиливается, осыпает его плечи свежим снегом, заметает недавние следы от босых ног, пока не становится настолько сильной, что размывает перед глазами даже деревья. Чонгук пытается кричать, просит не уходить далеко, ведь Сокджин запросто потеряется в этой белесой пустыне, но старший не слышит. Метель оставляет от него лишь непонятный силуэт вдали, пока не заставляет исчезнуть насовсем. «Вернись, прошу тебя». Чонгук зажмуривается, прежде чем рывком распахивает глаза, проснувшись в собственной комнате, залитой мягким лунным светом. Раньше он всегда чувствовал разницу между сном и реальностью, но сейчас ощущения оказались как никогда похожи. Неприятный холод проносится под кожей, но быстро исчезает вместе с картинками леса. Не двигаясь, чтобы не шуметь лишний раз и не разбудить хёна, Чонгук делает глубокий вдох, но замечает, что Сокджин все же проснулся. — Извини, — шепчет Чонгук, вытирая пальцами глаза, прежде чем наклоняется над ним и оставляет мягкий поцелуй в волосах. Белых, как этот снег, который поглотил его. — Надеюсь, тебе всякое дерьмо не снилось. Сокджин вдруг усмехается в полутьме, прямо как четыре года назад. На мгновение сердце Чонгука замирает, как будто кошмар начался не ночью, а тогда, и продолжался все это время, но наконец отступил. Слишком приятная мысль, чтобы оказаться правдой. Чонгук не смеет ей верить. Надрывный ветер завывает и стонет за окном, закатывает настоящие истерики, разгоняя по улицам всякий мусор. Чонгук слышит, как скрипит оконная рама, когда притягивает хёна к груди, чтобы обнять. Нет смысла всматриваться в окно, чтобы знать, что за ним метель, как и во сне, потому что погода обещала именно ее в ближайшие недели. И ведь ничего удивительного, потому что приближается еще одно Рождество, бессмысленное для него и Сокджина, как и предыдущие. Разморенный тишиной Сокджин позволяет обнять себя, засыпает рядом, свернувшись под белым одеялом. Мерное дыхание щекочет шею младшего, вызывает волны тепла под кожей, растапливающие привычный лед, который там давно поселился. Чонгук закрывает глаза. Пальцами несильно чешет волосы Сокджина на загривке, массирует, словно пытается заранее изгнать все кошмары, поджидающие и его во мраке. Ни один не должен испортить его сладкий сон. Чонгук думает, что должен быть осторожен этой зимой, пока не засыпает тоже.

***

Тяжелый снег продолжает осыпать улицы, закручиваясь в воздухе из-за порывов ледяного ветра. Центральные районы напрочь замело за ночь. Снегоуборочные машины работают до сих пор, несмотря на полдень, расчищая широкие проспекты в Мёндоне и примыкающие юго-западные улицы. Чонгук может слышать издали их мощные двигатели, напоминающие рев взлетевшего самолета. Затягиваясь сигаретным дымом, он прячется под навесом неподалеку от бизнес-центра, оглядывая легковые машины, притормаживающие на светофоре. Запотевшие стёкла из-за разницы температур выглядят грязно-пыльными. Чонгук мрачно отводит взгляд, чтобы поскорее избавиться от этой мысли, но вместо всего на свете замечает торговый центр в конце улицы, который отсюда выглядит почти кукольным. Отремонтированный и вдвое меньше, с новой крышей, он продолжает привлекать посетителей несмотря на памятник жертвам теракта, расположенный перед главным входом. Чонгук смотрит с ледяными иглами в груди. Здание смотрит на него в ответ, как оживший призрак из прошлого. Низкая крыша исчезает за белоснежной шапкой, толстенные трубы вентиляции напоминают жирных змей. Чонгук смертельно хочет отвернуться, но знает, что не может, пока здание намертво удерживает его взгляд. «Любить человека означает не заставлять его страдать». Чонгук хочет вырваться из собственной шкуры, только чтобы не проникаться этими словами, но кожа и кости преданно удерживают его душу на месте. Сокджин сейчас не страдает, мысленно повторяет он, выбрасывая дымящийся бычок на асфальт. Правда мерзко ухмыляется вдали, как зловещий клоун из кино, который на первый взгляд кажется безобидным, но проходит время, он приближается, и уже можно заметить длинные клыки и когтистые лапы, чтобы понять, что он опаснее любой другой страшной твари. Чонгук закрывает глаза, чтобы его не видеть, но правда остается правдой, как всегда. Сокджин страдает, потому что видит мир под другим наклоном, уверенный, что именно он настоящий. Лекарства позволят вырваться из иллюзии, но вместо реального мира, которого Сокджин заслуживает, подарят только пустоту. Избавление от страданий не может приводить к пустоте, размышляет Чонгук, прежде чем его начинает тошнить от всего этого. Чимин появляется неожиданно, завернутый в большой пуховик и клетчатый шарф, обмотанный вокруг шеи. Морозный воздух заставляет его щеки краснеть, и со стороны это выглядит почти мило, но Чонгуку нечего сейчас улыбаться. — Как же холодно сегодня, — выдыхает Чимин вместе с облаком пара, сильнее натягивая воротник куртки на подбородок. — Босс, как вы можете просто стоять здесь? Не хотите вернуться? Чонгук рассказал бы, что ему холодно даже летом, потому бежать просто некуда, но не делает этого. — Дышу свежим воздухом, — отвечает Чонгук. — Что случилось? — Директор просил вас зайти, на самом деле, — признается Чимин, прежде чем его щеки краснеют еще сильнее. Неужели здесь и правда настолько холодно, мрачно размышляет Чонгук, пока сердце не начинает сочувствовать, потому что смотреть на бедного парня почти больно. — Я искал вас с другой стороны здания, но… — Идем. — Чонгук в любом случае должен наконец вспомнить о работе. Просторный холл первого этажа заканчивается большими лифтами. Чонгук расстегивает пуговицы пальто и по привычке швыряет взгляд на эвакуационные лестницы в конце коридора, которые выглядывают из-за угла, словно дразнить пытаются. — Вы боитесь пожара? — вдруг спрашивает Чимин, оказавшись в кабине, будто подняться на четвертый этаж в молчании было бы худшим преступлением в его жизни. — Я всегда замечаю, как вы смотрите на эти лестницы. И на запасной огнетушитель напротив нашего кабинета. — Нет, — мягко отвечает Чонгук, стараясь не показаться человеком, который на самом деле боится огня сильнее лесных животных. — Просто… привычка. Задумчивый взгляд Чимина становится подозрительным в какой-то момент, но Чонгуку отлично известно, что помощник редко переходит границы. И мысленно благодарит его за это в очередной раз, когда лифт наконец останавливается и распахивает двери, как акульи челюсти. Окончательно снимая пальто, Чонгук стучится и входит в кабинет директора, на миг задержав взгляд на сверкающей табличке, прибитой к двери. Господин Сон, приличный мужчина невысокого роста с характерной залысиной оглядывается, прокручиваясь в кожаном кресле, и приветствует вошедшего взмахом ладони. — Хотели меня видеть? — спрашивает Чонгук, перекатывая привкус волнения на языке, который никогда не предвещает ничего хорошего. — Да, я хотел попросить вас задержаться сегодня, как и весь отдел, — выдыхает мужчина. — Недавно поступил важный звонок. Заказчик сокращает сроки, и мы должны закончить проект как можно быстрее. Я редко прошу задерживаться, вы же знаете? И я уважаю ваше право уходить домой вовремя, как и полагается, но здесь особый случай. Надеюсь на понимание со стороны всего отдела. Чонгук молчит несколько секунд, прежде чем согласно кивает и разворачивается к двери. Нет никакого смысла спорить или буйствовать, когда дело касается крупной строительной компании, с которой они сотрудничают и которая готова ускориться, если потребуется. Чонгук держит в голове, что задержится только сегодня, выходя обратно в коридор, чтобы предупредить всех. Волнение под кожей немного усиливается, но он списывает это на паршивое настроение. Взгляд сам скользит вниз, чтобы остановиться на циферблате наручных часов. Сокджин всплывает в памяти из-за мысли о времени, но Чонгук вдруг вспоминает, что его личный телохранитель из «SNN» взял небольшой отпуск несколько дней назад. Чонгук мрачнеет, замедляя шаг, пока не останавливается окончательно посреди коридора. «Сокджин справится один несколько часов?» Намджун внезапно врывается в мозги, как электрический разряд, переворачивая в его голове все до последней мысли. Чонгук приглушенно рыкает, снова смотря на часы. Сокджин не настолько беспомощен, чтобы что-нибудь произошло за несколько лишних часов его отсутствия. Чонгук действительно редко задерживается, но ведь ничего ужасного не происходило кроме того, что хён нервничал, однако и этого оказывается достаточно, чтобы сердце Чонгука неприятно сжалось. Неотрывно глядя на часы, как под гипнозом, он прикидывает варианты, пока не загорается идеей позвонить Юнги, если задержится слишком сильно. Боязливая часть Чонгука моментально откидывает этот вариант. Беспокоясь за хёна после трагедии слишком сильно, чтобы подпускать к нему даже хорошо знакомых людей, он просто не может решиться на это. Намджун вспоминается снова, мелькая перед глазами противной картинкой, и становится ясно, что никому звонить он не станет. Когда дело касается его любимого Сокджина, пострадавшего из-за жестокости людей, любые вопросы доверия обращаются в пепел. Чонгук мысленно обещает себе закончить как можно скорее, развернувшись на девяносто градусов, чтобы направиться в отдел.