печаль ваша в радость будет

После его ухода князь взглянул на часы, удивился столь раннему ещё часу и, переменив свадебный костюм на ночную рубашку, вернулся в кровать. Он старался ни о чём не думать, желая поскорее провалиться в сон; ему было грустно, и он по-прежнему ощущал себя страшно уставшим. Очнулся Лев Николаевич уже вечером, около пяти. Всё это время он спал спокойно, и после отдыха самочувствие его немного улучшилось — головная боль ушла, и разум начинал проясняться. Вспомнив о свидании с Парфёном, князь подумал сначала, что Рогожин ему только приснился. Слишком странным ему показалось всё то, что он припоминал — и сам визит Парфёна, и его вопросы, и сцена прощания. Но билет на поезд лежал на столе, жилетка — на спинке стула, а дорогой сердцу книги в чемодане не оказалось — значит, всё-таки это был не сон. Легче от этого не стало. С трудом встав с кровати, князь, как мог, привёл себя в порядок. Лицо его всё так же имело весьма болезненный вид, но хотя бы костюм его теперь был прост и не привлекал к себе излишнего внимания. Свой торжественный свадебный наряд князь со вздохом убрал во второй чемодан — делать нечего, придётся увозить его с собой. Не оставлять же, право, это добро в гостинице! До извозчика оставалось ещё немного времени, и Мышкину нужно было как-то занять себя. Он побродил по комнате, проверил билет, чемоданы, и, подумав, решил спуститься в трактир. Удивительно, но голода князь в эти два дня почти и не чувствовал; голова его всё время была занята другим. Но поесть хоть что-нибудь было необходимо, иначе Мышкин рисковал в какой-то момент взять и свалиться с ног, и даже не в припадке падучей, а просто так, от слабости организма. Проходя через тёмный коридор, князь вновь как будто бы случайно заглянул в угол рядом с лестницей, и, вновь никого там не обнаружив, тут же на себя рассердился. Чем было вызвано это глупое желание проверить, поджидает ли его кто-нибудь там, в темноте? Страхом, порождённым воспоминаниями, или надеждой встретить в этом же самом месте одного конкретного человека, которого князь сегодня уже встречал?.. У Мышкина, впрочем, было такое чувство, словно его ожидает еще одна роковая встреча, и он ничего не мог с этим чувством поделать. Лошадей, как и было оговорено, князю подали к шести часам. Дорога до Варшавского вокзала была сродни мучению — в городе было душно, пыльно, смрадно; кучер, кажется, был пьян и не умел справиться с лошадьми, и легонькую бричку трясло и бросало из стороны в сторону так сильно, что князь опасался вылететь случайно на дорогу. На вокзал Мышкин приехал мертвенно-бледным от испуга, и ноги его дрожали, когда он выбрался из брички и ступил наконец на твёрдую землю. На станции повсюду сновали люди; кругом была страшная суматоха, давка, духота, и Лев Николаевич не понимал, куда идти и где искать нужный поезд. Он желал только оставить чемоданы в своём купе, потому что время ещё позволяло ему совершить небольшую прогулку вдоль Обводного канала. Пробираясь через толпу, князь ощутил вдруг до боли острое чувство тревоги. Он знал это чувство наизусть; знал, что оно было вызвано чьим-то горячим, пристальным взглядом. Мышкин в страхе обернулся, ища в толпе глаза, но так и не понял, смотрел ли на него хоть кто-нибудь — вокруг было слишком много людей, и ничего особенно странного в этой толпе князь не замечал. Он нервно сглотнул и, списав всё на болезненную мнительность, продолжил искать свой вагон. Вскоре ему удалось оставить вещи и выбраться из давящей суматохи на воздух. До отправления поезда оставался час. Варшавский вокзал стоял прямо напротив набережной Обводного канала. Лев Николаевич вышел к воде и облокотился на кованое ограждение. Он чувствовал себя нехорошо; от жары у него немного кружилась голова. Князь устало прикрыл веки и подумал, что было бы здорово открыть глаза и волшебным образом сразу же оказаться в Швейцарии. Грустно улыбнувшись этой наивной мысли, он поглядел на воду и отправился бродить вдоль канала. Ему было тяжело наедине с самим собой — каждую секунду он, как самый строгий свой судья, корил себя за желание уехать. Сложный внутренний вопрос всё никак не хотел разрешаться, и князь возвращался к нему снова и снова, тем самым мучая себя ужасно. «Может, стоит сейчас достать билет, бросить его в воду и поехать искать Настасью? — думал он, блуждая вперёд-назад, — Было бы это честно? Был бы я искренен? Нет, нет!». Лев Николаевич остановился и обречённо закрыл лицо руками. О, он чувствовал, что голова его скоро расколется надвое от таких раздумий! Несмотря на муки совести, в решении своём князь был уверен. Он знал совершенно точно, что жизни других людей изменятся в лучшую сторону, когда он уедет от них, знал и то, что ему самому станет гораздо, гораздо лучше. Но почему же князю было так сложно со своим решением смириться? Почему же князь считал свою жизнь недостойной спасения? На вокзал Мышкин возвращался, как на каторгу. Успокоить свою совесть он так и не смог, и поэтому чувствовал себя подавленно. Предстоящая поездка его уже совсем не радовала; князь думал о ней, как о наказании за все свои грехи.