печаль ваша в радость будет

Когда князь, покорно ожидающий свою невесту в церкви, узнал, что она в очередной раз убежала вместе с Рогожиным, то почти этому и не подивился. Сердце его только болезненно дрогнуло раз-другой, да потом и успокоилось, затихло так, что чувств не осталось вовсе — ни страха, ни разочарования, ни удивления. Да и чему тут удивляться? Всё так, как и должно было быть. Именно такой исход князь и предчувствовал, знал заранее, всё это время знал, пока свадьба ещё только приготовлялась. Не хотел верить, не хотел принимать, да знал, что именно так всё и кончится, что убежит от него Настасья, что быть ему опять оставленным, опять осмеянным. Пусть. Это ничего. Лишь бы она сама от своего решения не пострадала. Весь вечер Мышкина любезно развлекали общением, хоть ему и желалось очень побыть хоть минуту наедине с собой. Но сделать этого не удавалось: после церкви все гости хлынули к Лебедеву на дачу — кто посочувствовать, а кто потешаться, — и отказать им в их желаниях, конечно, было невозможно. Лев Николаевич в конечном итоге даже был им всем благодарен — всё-таки легче было провести вечер вот так, в обществе, за чаем, за разговорами. Превратить всё в шутку и смеяться вместе с другими над самим собой. Лишь бы только ненароком не увидать себя в зеркале в этом теперь уже совсем нелепом свадебном наряде. Лишь бы только не вспоминать, не думать. К полуночи гости разошлись, оставив князя наконец одного. В опустевшей комнате он долго сидел в полном смятении — ни чувств, ни мыслей у него не было, была одна лишь только ноющая, мучительная головная боль. Пару раз в комнату заходила Вера Лебедева, пыталась до князя дозваться и расспросить его о чём-то, но Лев Николаевич её не слышал и, казалось, совсем её как будто бы не замечал. Всё в нём замерло в немом и глухом потрясении; он очень устал за день. Когда потрясение это вдруг прошло, князь встал и принялся собирать свои вещи. Это было похоже на внезапный порыв вдохновения, в котором все движения делаются бессознательно, почти что в состоянии аффекта — словно князь не сам распоряжался своими действиями, а нечто высшее, наделённое властью управлять человеческими судьбами в тот момент принимало все решения за него. Он нашёл чемодан, уверенно упаковал туда бельё и пару лёгких костюмов, затем подошёл к шкафу и задумался о том, что из верхней одежды стоит взять с собой — плащ или всё-таки новый шерстяной сюртук, который неделю назад подобрала ему Настасья?.. Рука его тут же непроизвольно потянулась к плащу — если и уезжать от всего этого, то навсегда, с концами. Собираясь, Лев Николаевич не знал, куда и зачем вообще собирается; обстоятельство это ему было неизвестно вплоть до самой последней минуты. Если б он мог остановиться и осознать, что с ним происходит, то, вероятно, нарёк бы себя трусом и тут же прекратил бы все свои сборы — нечестно, мол, заниматься спасением одной своей души, другим, мол, прежде всего помогать надо, даже если и во вред самому себе. Но провидение любезно лишило его всех этих мыслей, и князь, уставший и запутавшийся, спокойно поддался внутреннему порыву, не рассуждая о его природе, не думая ни о чём постороннем. К семи утра ему нужно было поспеть на первый утренний поезд до Петербурга, и кроме этого его ничего больше не интересовало. В этом почти что беспамятстве Мышкин провёл всю ночь. К утру головная боль усилилась, и князя одолело совсем уж нестерпимое чувство беспокойства — он бродил по комнате кругами, вновь и вновь проверял свою поклажу, несколько раз порывался писать кому-то какие-то письма... Насилу дождавшись рассвета, Лев Николаевич поручил кучеру доставить два небольших чемодана на вокзал, и, так никому ничего не сказав о своём отъезде, пешком направился на станцию; ему нужно было проветрить голову. Лев Николаевич знал, что Павловск больше никогда не увидит, но знание это его совершенно не трогало. Он шёл по тропинке, ведущей к вокзалу, и практически чувствовал себя счастливым человеком — наконец все эти милые дачные домики, служащие декорацией ко всеобщему безумью, останутся для него одним лишь только воспоминанием. Останется в прошлом и дача Лебедева, и зелёная скамейка, и парк, и интриги, и скандалы, и ссоры... Князь глядел по сторонам, прощаясь мысленно со всем и со всеми; он был так возбуждён, что его даже слегка трясло. — Бросить всё, — бормотал он, пытаясь себя успокоить, — Уехать, уехать, уехать! Чтобы всё разрешилось к лучшему. Для всех. Я один всегда был всему помехой, я один всегда всем мешал, и врывался в жизни, и говорил глупости, и... Нет, меня им не надо, не надо!.. Боже, только бы поскорей уехать! Уехать, и отъездом этим исправить всё, всё! Добравшись до вокзала, князь, измученный тревогами и бессонной ночью, совсем обессилел. Рядом с ним иногда мелькали какие-то малознакомые лица, но он никого не узнавал и ни с кем не говорил — едва ли у него нашлось бы хоть немного сил на поддержание пустых утренних разговоров. Он молча прошёл в привокзальное кафе и молча напился чаю, вспомнив случайно о том, что вчера целый день ничего не ел. После завтрака сон начал одолевать его с особенной силой, и он поспешил занять своё место в вагоне — не дай Бог ещё проспать отправление! Вагон в этот ранний час был практически пуст; Павловское общество обычно предпочитало добираться до Петербурга удобным вечерним рейсом. Из пассажиров теперь была только старушка, сидевшая в углу у окна, да какие-то государственные лица, видимо спешащие в Петербург на службу. Князя Мышкина все они почему-то встретили весьма заинтересованными взглядами. Лев Николаевич значение этих взглядов сначала не понял и поэтому очень смутился, но потом, проходя к своему месту возле зеркала, что висело на стене вагона, заметил случайно, что так и не переменил свой торжественный свадебный наряд. Ему вдруг сделалось от этого так смешно, что он, не сдержавшись, рассмеялся странным, неожиданно громким смехом, заставив теперь уже всех других пассажиров смущаться и недоумевать. Несмотря на усталость, в пути Лев Николаевич глаз закрывать не решался — не был уверен, что до него смогут потом добудиться, если он всё-таки уснёт. Весь час дороги князь, как заворожённый, пытливо глядел в окно и молился о том, чтобы сесть на поезд Петербурго-Варшавской железной дороги получилось как можно скорее, желательно даже сегодня. Он ещё не осознавал, что вздумал вернуться в Швейцарию, но рассуждал о деталях поездки туда последовательно и четко. Странное предчувствие завладело им, и ему почему-то представлялось, что если он хоть на миг задержится теперь в Петербурге, то произойдёт нечто ужасное — беда, катастрофа, трагедия. Предчувствие это беспокоило Мышкина так сильно, что в какой-то момент он снова начал дрожать. В тревоге и без того короткий путь до Петербурга пролетел как одно мгновение. По приезде князь Мышкин с одного вокзала тут же направился на другой, Варшавский. Он волновался и спешил, думая о том, как по Петербурго-Варшавской железной дороге без проблем доберётся до Королевства Польского, там поезд свернёт на ветвь к Прусской границе, а там... Там уже будет рукой подать до швейцарской деревушки — останется только пересечь Германию поездом и потом потрястись ещё час-другой на лошадях. И будет вновь счастье, и жизнь будет легка и полна, и исчезнут горести и безумства — будет только правда, любовь и спасение! О, Швейцария! Вся его душа стремилась только туда. Но прежде всего нужно было приобрести билет, и здесь Лев Николаевич мог только надеяться на удачу — он не знал расписания поездов, не знал и того, отыщется ли для него хоть одно свободное место. К счастью, ближайший поезд до пограничной станции Пруссии как раз отправлялся в путь вечером того же дня, ровно в восемь часов — чудо, настоящее чудо! К покупке были доступны билеты только первого класса, но их слишком завышенная цена князя ничуть не смутила; он был несказанно рад своему везению и тому, что свободные места вообще нашлись. К тому же, в комфортном двухместном купе перенести дорогу будет гораздо легче, и это очень хорошо, потому как князь теперь мало мог рассчитывать на своё здоровье. Навряд ли он смог бы осилить путешествие третьим или четвёртым классом; ему очень нужен был покой и отдых. Став счастливым обладателем билета, князь Мышкин тут же почувствовал страшную усталость. Он потерянно стоял рядом с кассой, мешая проходить всем другим людям. До отправления поезда оставалось ещё около 12 часов, и князь не мог придумать, что ему делать со всем этим временем; каждая мысль требовала усилия, давалась с трудом. Недовольные пассажиры толкали его и ругались. Лев Николаевич извинялся, но, не понимая, что такого от него хотят, продолжал стоять на месте. Какой-то господин, вдруг потеряв терпение, схватил князя за локоть и вывел его из толпы, грубо советуя ему проспаться. Мышкин удивился, кивнул и решил ехать в гостиницу.