Смотреть иначе

Теперь Саския всё время чувствовала, что на неё внимательно смотрят. Благоговейными вздохами Драконоубийцу провожали крестьяне (а матери подсовывали очередного кашляющего ребёнка, а ну как богоданная касанием благодатным исцелит дитятко). Втыкали кинжалы-взоры в спину дворяне. Едва раздвинув блестящие от влаги губы, сверлила Филиппа — как будто всегда глядела насквозь. Уважительно перехмыкивались между собой краснолюды, изредка, всё с тем же уважением, косясь на её задницу. И ещё один — самый тяжелый, неморгающий — взгляд висел на ней, как топор над шеей дезертира. Куда бы она ни пошла. Саския замечала, как Иорвет смотрит на всех остальных. Рядом с теми немногими, кого эльф мог назвать братьями по оружию, Иорвет расслаблялся — будто кто-то медленно ослаблял до предела натянутую струну тетивы, с которой вот-вот сорвалась бы стрела. В небольшой компании эльф, который всегда больше слушал, чем говорил, отдыхал душой: отходил чуть в сторону, предоставив остальным беседовать, вертел в руках стрелы или мелкие безделицы, изредка вставлял слово, если промолчать не позволяли гордость или остроумие. И всё время он лениво, с мутной искоркой интереса следил за беседующими. Он переставал держать себя как взведённый арбалет. В его глазах в эти моменты не было той стянутости, что появлялась, когда он оставался с Саскией. Про то, как он смотрит на незнакомцев, и говорить не стоило. Каким-то волшебством он вмещал в свой взгляд весь Белый Хлад и всю Волчью Пургу, и те люди, кому не повезло оказаться на его пути на дорогах Вергена, торопились мышами прошмыгнуть куда надо, лишь бы не оказываться снова в поле зрения этого мясника. Он не смягчался, когда он смотрел на своих воинов — да, из него подчистую исчезало презрение, но Иорвет оставался суровым, грубым, отстранённым командиром. — Ты очень строг к ним, — негромко, с упрёком сказала ему Саския после того, как в первый раз издалека понаблюдала за тренировками скоя'таэлей. На удивление тёплый весенний ветер играл с молодыми, задорными листочками. Пьяно пахло отогревшимися на солнце берёзами. Мир просыпался. Лежавший на траве Иорвет выглядел абсолютно застывшим. Будто боялся её спугнуть. Только грудь плавно поднималась и опускалась в такт движениям ветра и листьев — он был неотъемлемой частью картины леса, настолько же свой, как паук в ветвях или ящерка на плоском камне. — Разве? Я просто хочу, чтобы они прожили как можно дольше. И они это знают. Более того, они благодарят меня за это, — бесцветным тоном отозвался он. Спокойный и собранный. — Благодарят? Хочешь сказать, боготворят? — Саския, сидевшая рядом, раздражённо дернула ногой. Иорвет был для них героем — таким героем, про которого можно было бы рассказывать детям, будь они, таким, с чьим именем на устах шли в бой и умирали. Чем более жестокую расправу удавалось выдумать командиру, тем глубже имя Иорвета высекали в камнях истории Aen Seidhe? — Так же, как и твои бойцы боготворят тебя, Дева Аэдирна, — на лице эльфа лучом солнца из-за облаков пробилась полуулыбка. Так же, как и твои. Чем-то мы всё-таки похожи, Саския — вот что он хотел сказать. Могли бы быть похожи. Саския фыркнула, поднялась и пошагала назад в город. Вслед за ней через пару минут полилась нежная песня флейты. Она никогда не разговаривала с ним о его уже проигранной войне, но пару раз бессонными ночами представляла, как мог бы выглядеть их диалог (в её комнате, ночь, горят свечи, капая воском на деревянный стол, окна распахнуты) — и видела, как она бы, выслушивая отрывистые слова Иорвета, вспылила (как он может так упорно её не слушать, он это нарочно, гордец?). Как высказала бы ему всё — что его путь ведёт в никуда, что кто угодно нормальный уже давно свернул бы с него, но нет, тебе, герою-самоубийце, надо продолжать резню, ведь это легче, чем смирить свою гордость и учиться жить по-иному, что новый порядок не построишь на океанах без повода пролитой крови, что так он и сдохнет на клыках трупоеда или вилах везучего кмета, ничего не изменив. Что он мог бы сражаться правильно. Что он мог бы менять мир. А не укладывать очередного крестьянина намазанным мёдом лицом в муравейник. И Саскии хотелось бы представить, как гордый эльф раскаивается и полностью с ней во всём соглашается. Хотелось бы думать о том, как он встаёт за её правым плечом, как бок о бок они идут по Пути. Но вместо этого она чётко видела, как Иорвет бы молчал, горько (чуть насмешливо?) улыбаясь, и глядел бы на неё тем самым тяжёлым взглядом. А едва она замолкла бы, чтобы перевести дух, выпрямился бы, кивнул ей и вышел бы из кельи. И на следующее утро на собраниях держал бы себя так, будто ничего необычного вчера и не произошло, оскорблял бы, как всегда, полководцев, почтительно замолкал на вдохе Аэдирнской Девы и снова смотрел бы на неё так, как смотрит всегда. В одну из таких бессонных ночей Саския, застопорившись на слове "тяжёлым", внезапно поняла, что Иорвет, кажется, смотрит на неё самым мягким взглядом, на который вообще способен. Легче от этого не становилось. Когда Иорвета не было рядом, то было очень легко забыть о том, как его присутствие густыми тучами давило на всех вокруг — никогда не знаешь, разразится гроза сейчас или через десять минут. Если думалось о нём, то думалось о хорошем. Иорвет мог прострелить крыло мотылька на стволе за сто сорок шагов. Ему, одному из самых искусных лучников, перед каждым боем приходилось чуть ли не бросать жребий — брать с собой зефар или же испробовать дыхание смерти, отбиваясь от её острых когтей-клинков эльфскими ятаганами. На передовой Иорвет выпускал пар. Эльфы, стоявшие за ним, гордо подтверждали — он ведёт их по праву сильного, и такой боец на стороне восставших был просто незаменим, только было одно "но": Иорвет наотрез отказывался причислять себя и свои отряды к тем войскам, что собрались под знамёнами Саскии. Скоя'таэли были кошками, гуляющими сами по себе — и все, кто это замечал, спрашивали себя, чего же вообще хотят белки, если они не хотят быть вместе с остальными защитниками, если на рассказы о свободной Долине Понтара, в которой сами эльфы смогут соседствовать с людьми, Иорвет почти смеялся. — Я сражаюсь не за возможность жить бок о бок с d'hoine, — презрительно отвечал он. За что же ты тогда сражаешься, Иорвет? Саския знала, что их воображаемый спор начался бы после этого вопроса. Поэтому не задавала его. Просто восхищалась полётами стрел и росчерками лезвий в воздухе. Иорвет был предан ей, как гончий пёс. Возможно, излишне ревнивый и тревожный пёс — кругами ходил вокруг неё и брехал на всех, это была совсем не та подобострастная, боявшаяся перечить преданность, с которой за ней следовали остальные. Совсем недавно они говорили о Филиппе, и наконец юная, горячая драконица и вечно собранный эльф поменялись местами — теперь Иорвет широкими шагами мерил комнату, а Саския, прислонившись к тёплому деревянному косяку, терпеливо следила за ним. — Она предаст тебя, как только решит, что выдоила из тебя всё, что ты могла ей дать, — три широких шага в одну сторону, столько же назад. — Значит, надо сделать так, чтобы ей было выгодно оставаться на нашей стороне, — пожала плечами Саския. — Откуда ты знаешь, что ей выгодно? Да я готов глаз ставить на то, что эта сука не сказала ни слова правды с тех пор, как прибыла в Верген, — Иорвет резко остановился у открытого окна, упёрся ладонями в подоконник и наполовину высунулся наружу, будто выныривал на поверхность из-под водной толщи. Он шумно вдохнул. Со злости сплюнул, думая только о том, каким подарком богов было бы попасть плевком прямо на макушку чародейской скотины. — Даже если и так, Иорвет. На стороне Хенсельта не только этот плешивый старик Детмольд, но и Шеала де Тансервилль. Противостоять двум чародеям, не имея магической поддержки вообще... дело гиблое, — Саския оторвалась от дверного косяка и подошла чуть ближе. Уверенно скрестила руки на груди. — Тебе сказать честно, Саския? — Иорвет резко, на выдохе занырнул обратно в комнату, почти столкнувшись с ней лицом. На мгновение они оказались так близко, что Иорвет почувствовал дыхание Саскии на своей щеке — пахло летом, свежей травой и солнцем. На короткий миг он застыл, трепетный, взятый врасплох. — Дело с самого начала гиблое. Каэдвенцы могут просто закидать камнями вашу армию уже потому, что их слишком много. И уж я знаю, о чём говорю, когда говорю о численном превосходстве врага. А подготовка? Эти безмозглые краснолюды и d'hoine, — Саския осознала, что ни разу не слышала, чтобы он говорил "люди", — которые не понимают, с какой стороны за меч браться? Вот они, благородные защитники Вергена, готовые, как львы, разорвать на клочки армию в несколько раз больше числом? За равенство с выродками-эльфами? — Не недооценивай их. Ты сам знаешь, на что способны загнанные в угол крысы. — Именно что крысы, Саския. В Вергене Иорвет не прятал шрамов на лице под карминовым платком. Саския видела правую половину его лица, — сплошь вечный синяк — пустую бордовую глазницу и огромный, делящий лицо на "до" и "после" змеящийся шрам. Наверно, действительно страшно, когда он, без платка больше похожий на мстительного духа войны, говорит, что надежды нет. — Надежда есть, Иорвет, — неколебимо произнесла она. — Отобьёмся. Как же иначе? Надежда есть всегда. Еще несколько секунд эльф с непроницаемым выражением изучал её лицо — сдвинутые светлые брови, гордо сжатые губы, волевой подбородок, такой же твёрдое выражение, как и его. А потом склонил голову. — Если эта чародейка рукой не так взмахнет, то я её за эту руку прибью к ближайшей сосне, — Иорвет спорил, когда речь шла о чём-то рискованном, но в конце безропотно принимал её любое решение. Саския чувствовала, что приди ей в голову уложить Филиппу с собой в одну постель, ей было бы достаточно сказать Иорвету, что так надо. И он бы принял. Как сильно бы ему ни претило. Когда она думала о Иорвете, ей казалось, что она держит в руках лезвие. Когда он был в отдалении, она представляла, как сможет этим лезвием резать врагов. А когда его тяжелый — мягкий? — взгляд висел на ней, она вспоминала, что сожмёшь чуть крепче и порежешься сама. Она не знала, обо что — об его ожидания? Иорвет ничего от неё не хотел и ничего не просил взамен за свою помощь. Об его жестокость? Иорвет был её другом, она никогда не была человеком. Ему не за что её ненавидеть. И всё равно Саския об этом вспоминала. Сейчас Иорвета не было в Вергене. И потому думалось о хорошем — об отрядах лучших лучников Севера, которые вот-вот присоединятся к основным силам, и о том, как быстро мелькают в бою эльфские ятаганы. Приготовления к битве подходили к концу — она слышала, как Золтан вдалеке готовил "сукиных детей" "стоять за город, пока каэдвенские педрилы последний волос на жопе не срежут". Почти никто не верил в то, что Иорвет, этот постоянно державшийся в стороне сукин сын, куда-то пропавший ещё до того, как Дева пришла в себя после отравления, придёт. Жители Вергена готовились идти на смерть. Иорвет обязательно придёт, Саския знала. Иорвет не смог бы и помыслить о предательстве — так горд, так честен командир эльфов. Но мрачные лица десятников и простых солдат возвращали Саскию к полю боя. Иорвет обязательно придёт. Но сколько они смогут ждать его? — Сколько нас? Ещё раз, — рука Драконоубийцы крепко сжала рукоять меча. — Девяцот восемьсят семь, госпожа Саския, — тут же отозвался Ярпен Зигрин, который слышал этот вопрос уже в пятый раз. — Было девяцот девяноста, да эльф ваш крестьян... — Иорвет? Своих? — недоумённо переспросила она. — Не может такого быть, — и тут же стальным тоном (возможно, слишком стальным, неожиданно для неё самой стальным) поставила точку. — Да чё вы сразу не может... Может, ещё как может. Когда крестьяне Стенниса-то чуть не порешили, он как встанет перед покоями-то, как заорёт, мол, кто ещё дернется или скажет чё, тот стрелу в гузно получит. Мол, никаких самосудов тут без Саскии вершиться не будет. Как госпожа встанет, так он сам принцу яйца оторвёт, если вдруг его вина. Геральт рванул дела решать, пока Иорвет стоял там, да вы ж знаете ведьмака, дотошный больно... пока всех расспросит, пока всё обойдёт, пока вернётся. Не в обиду Геральту будь сказано, — поправился Зигрин, почесав затылок. — Сначала-то все молчали, а пока ждали, опять бузотёрство всякое да разброд началися... Он стоит, молчит, рожа-то эльфская аж кровью налилась со злости. А как какой-то паренёк, Микула, вперёд дернулся, так и не выдержал — лук-то со стрелами наготове держал, как схватит, как стрелу всадит в руку ему — насквозь прошила! И орёт, как у себя в лесу, мол, в следующий раз башку снесу. Микулку-то братья подхватили, оттащили чуть в сторону, вокруг все как заткну-у-у-утся... только Микулка воет. Стрелы свои небось, зазубренные, — покачал головой краснолюд. Лишняя кровожадность. — Вот все и стоят, опять молчат, шушукаются в кружках, да Микулины братья не выдержали. Встали, к народу обернутся и говорят — братцы, это что ж такое творится? Ну горячий парень, молодой, ну шагнул вперёд, так то ж потому, что госпожу больно любит, вот и рвётся. Сделать ничего не сделал. А разбойники скотоельские честных людей ни за что ни про что калечат. Вижу, у Иорвета опять рожа краснеет, ну тут уже я к нему пробираюсь, да за плечо как хватану — успокойся, мол, дебилы они дебилы и есть. Но он же ж у нас гордый, на меня посмотрел, как водой из ушата облил, да так и стоит злющий. А эти всё не затыкаются, сам уже думал пару зуботычин им прописать, да побоялся, что если драку начну, так Иорвет меня самого пришьёт, больно взгляд был... И тут один из них как скажет, земля ему пухом, безмозглому, что, значится, Иорвет сам супротив госпожи пойдет, эльфский предатель, ежели сейчас на защите отравителя стоит и крестьян калечит. Что не любит он госпожу. Ну, вот он это сказал, эльф это услышал, и что уж... — Ярпен пожал плечами, — Иорвет-то словами просто так не бросается. Сказал, что башку снесёт — ну и снёс к едрёной матери. А другому брательнику его, что поддакивал стоял, колено прострелил. А там уже и Геральт подоспел. Минуту они молчали, наблюдая за тем, как Золтан выстраивает на площади бойцов. — А с принцем-то вы чего делать планируете, к слову спросить? — кажется, Зигрин заметил, как напряглась Саския, и решил перевести тему. — Когда отобьём каэдвенцев, мне надо будет поговорить с Геральтом — в конце концов, это он проводил расследование. Мы устроим справедливый суд, позволив Стеннису защищать себя, как он посчитает нужным. — Госпожа Саския! — какой-то молодой краснолюд нёсся к ним, едва успев вовремя притормозить. — Госпожа Филиппа велела вас отыскать, просила срочно идти к ней, говорила, отравления с противоядием вашим касается, просила до битвы успеть, чтобы она могла доделать кой-чего... — Идут! Госпожа Саския, идут, вонючие шлюхи каэдвенские! — Скажи Филиппе, что позже, — отрезала Саския, быстрым шагом направляясь к вопящему Золтану. У неё было дурное предчувствие насчёт этой встречи с Филиппой, но она списала это на волнение перед предстоящей бойней.

***

Когда каэдвенцы вновь полезли на стены, пошёл дождь. Крупные капли вместо боевых барабанов отбивали ритм сражения на шлемах солдат, завеса воды вокруг не давала увидеть ничего, кроме скрежещущего зубами врага напротив. Одно хорошо — дождь смывал кровь с белых камней. — Ярпен, ещё раз, сколько нас? — Не больше шестиста, госпожа! — Зигрину рассекли бровь, и стекающая по лицу кровь смешивалась с потом. Он уже успел пошутить про то, что ещё чуть-чуть, и быть бы им с Иорветом побратимами по шрамам. — А этих? Где Хенсельт? — Да чёрт его знает, госпожа! Сбежал? — Этот не сбежит... У него есть какое-то понятие о чести. Извращённое, но есть. Саския пыталась успеть отдышаться. Пинок в грудь до сих пор отдавался гулкой болью, кажется, пару рёбер этот везучий засранец всё-таки ей поломал. Оружие в руках (пока ещё едва заметно) тяжелело. Музыка дождя на железе звучала всё громче с каждой секундой — в бой, в бой, Саския, там бьют, Саския, туда тебе, Дева... И, не отдышавшись, Саския поднялась, рванулась вперед и столкнула первого успевшего залезть каэдвенца обратно за стену. Золотые волосы взметнулись от внезапного порыва воздуха — где-то рядом Геральт своей магией тоже отправлял захватчиков вниз. Орали боевые кличи краснолюды где-то внизу. Лязгало железо, матерились люди, чавкала плоть, звучал дождь. Тысячи ног топтались на месте, отпрыгивая друг от друга, уворачиваясь от мечей, танцуя под дробь дождя. Очень громко. Напротив Саскии в танце битвы оказался пожилой солдат, лет под пятьдесят. Ветеран. Седые усы, озлобленные глаза — и случайный, не туда соскользнувший, прямой взгляд в глаза Саскии. Он видел не красивую женщину, не борца за свободу, не человека, хотевшего выжить — перед ним стоял враг. Почему враг? Почему нельзя остановиться? На войне ни у кого не было времени спросить об этом. Свернуть с выбранного (им или за него? важно ли?) пути, не сложив головы, он не мог, и потому ему оставалось только одно — убивать или умирать. Умирать не хотелось, — кому хочется? — но честь, клятва, данная когда-то так давно, что уже и не вспомнишь, гордость, боль потери, скопившаяся по капле с годами в сердце, вели его вперёд, в бой, из которого однажды он не вернётся. Иначе жить он уже не умел. Он уже не сможет осесть где-нибудь, бахвалясь подвигами и сомнительной славой в местной таверне по выходным — чувство, что он не закончил что-то важное и предал, предал невернувшихся, не оставит его вплоть до смертной постели. Поэтому он должен идти. Он не верил громким словам, не надеялся построить в долине Понтара маленького рая, не имел высокой цели, к которой бы шёл всю жизнь (может, когда-то и имел, но его высокий идеал укрыт толстым слоем пыли с дорог и засохшей крови, чужой и своей, он уже слишком долго живёт, чтобы ещё во что-то верить). Он просто не мог остановить эту войну и был слишком горд, чтобы бежать. Смерть неизбежна, его личная война уже проиграна, но перед смертью надо было сделать ещё кое-что — за себя через год, за парня, стоявшего рядом вчера, за обесчещенную девушку в деревне в прошлый набег показать этим уёбкам, чего стоят настоящие воины. Врагов надо вырезать, пока тебя не вырежут. Потому что сдаются на чужую милость и надеются вернуться домой только слабаки и идиоты. И этот миг столкновения, такой полный и такой ясный, прервался. Тихий хрип, расширенные глаза — и вот, солдат уже оседает на камни. Ничему не удивлённый. Из его шеи торчала стрела с красным оперением. А сразу за мыслью-осознанием этой стрелы Саския осознает резкие, режущие уши крики на Старшей Речи и знакомый тяжелый взгляд на спине. Она резко вскинула голову. На скалах Иорвет. А за ним — ощетинившаяся стрелами армия эльфов. Гораздо больше, чем ждали. Иорвет, отбросив в сторону собственный лук, поднимает руку. Лишь на мгновение отводит от неё взгляд, — Саскии отсюда видно, он понял, что она на него смотрит, он полуулыбнулся — приглядывается сам, дав время своим бойцам скорректировать прицел, что-то опять кричит и опускает руку. Каэдвенцы, словно бы подчиняясь приказу Иорвета, начали падать на землю. Стрелы с красным оперением лились на землю вместе с дождём, но не стучали о шлемы — стрелы, почти каждая, впивались в плоть, заставляя солдат рычать, стонать, удивлённо охать, молиться. Стрелы вносили свою лепту в музыку войны. — Как эти эльфы что-то видят вообще в такую ливнину? — Ну так эльфы же ж! — торжествующе толкнул товарища в бок новоиспеченный солдат Вергена, еще две недели назад державший в руках плуг. Саския успела заметить, как после эльфского ливня с трудом поднимаются редкие каэдвенские бойцы, и тут же повернулась обратно, чтобы увидеть лицо Иорвета, уже отвлёкшегося на поднявшихся. И теперь она видела. Теперь она видела озлобленные глаза старого солдата, сейчас лежавшего в её ногах. Иорвет быстро оглядел тех, кого пришёл защищать, но лицо его ни на каплю не смягчилось. Враги. Просто враги, вновь превосходящие его численностью, которые могут закидать его армию камнями. Враги, по воле случая оказавшиеся с ним по одну сторону баррикад. Очередной крик, уже длиннее (поправлял указания, чтобы не задеть "своих"?), очередная отмашка — и вот Иорвет снова смотрит на неё. И теперь Саския поняла, что это действительно самый мягкий взгляд, на который способен кто-то вроде него. И Саския, Убийца Драконов, Дева из Аэдирна, дрогнула от такой резкой перемены. И окончательно поняла, что её и легендарного неуловимого Иорвета, именем которого пугали детей в деревнях, одного из самых жестоких лидеров скоя'таэлей, ведут разные дороги.