honey butter.

Лезвие ловко скользило по коже. Старые шрамы вновь обретали цвет. В полутьме ванной комнаты они расцветали словно дикие розы в пустом саду. Вспыхивали и гасли. Чонгук сидел на полу и аккуратно выводил на своей руке ломаные линии, которые, словно вены перетекали одна в другую. Нахождение в чужой квартире его мало волновало, парень чувствовал потребность в селфхарме прямо сейчас, пока по ту сторону стены мирно спит Юнги. Этот человек буквально перевернул его маленький мирок с ног на голову, заставляя смотреть на жизнь под другим углом. Все, что раньше казалось важным - больше не имело смысла. А то, что являло собой пустую мелочь - приобретало оттенок первостепенной важности. Его ломало, ломало изнутри. Где-то под кожей трещали кости. Ещё порез, за ним следующий. «Почему он прервал поцелуй? Неужели я настолько противен ему?» Пелена слез застелила глаза. Силуэт ванной начал расплываться, дергаясь из стороны в сторону. В дверях показался он - Мин Юнги. Или это очередной галюн? - Юнги-хен, это ты? - прошептал Гук, проваливаясь в темноту. Он ничего не помнил. Парень словил обморок и теперь лежал на диване, укутанный тёплым пледом. Рядом на полу стоял остывший чай, Юн сидел поодаль и курил. Не взглянув на младшего, он произнёс. - Ты удумал вскрыться в моей квартире? Хитрый говнюк. На меня потом повесили бы доведение до самоубийства или ещё какое дерьмо, - тонкие пальцы бросили бычок в пепельницу, парень повернулся. Его лицо было таким бесцветным, словно все краски мира разом потухли, погружая все в фильтр черно-белого кино. - Прости, - затараторил Чон, - мне жаль, что так вышло. Он начал плакать, так сильно, что даже сам удивился напору слез. - Ты перепачкал мне весь пол своей кровью, вдобавок мне пришлось тащить твое тощее тело сюда, перевязывать и обрабатывать все порезы, - недовольно пробубнил Мин, но увидев, как надрывается этот беспомощный комок, растерялся. Он не знал, как вести себя в подобных ситуациях, понимал, что нужно поддерживать людей, но не мог выдавить из себя ни слова. - Ты чего? - Юнги приблизился к согнувшемуся пополам Чонгуку и легонько коснулся его плеча, - все же в порядке, нет? Младший поднял на него заплаканные глаза, в которых только слепой мог не увидеть всю боль, что терзала его бедную юношескую душу. - Мне плохо, понимаешь? Я так устал страдать и чувствовать боль, хочу просто исчезнуть из этой жизни, чтобы никто даже не помнил о моем существовании, - он опустил голову на грудь Юна и заплакал сильнее. - А твои родители? Неужели им нет дела до тебя? - не хотелось верить в то, что взрослые здравомыслящие люди позволили бы своему чаду впасть в такое состояние безысходности. - У меня нет родителей, я один в целом мире, меня бьют, обзывают, гнобят, я еле свожу концы с концами, устал искать деньги на оплату комнаты, работая кассиром в местном магазине под домом. Откровения Гука поражали. Несмотря ни на что, он все равно цеплялся за жизнь, давая ей последний шанс. А даже когда он сгорал, юноша давал следующий. Возможно, он боялся умереть. Или причина была в чем-то ещё или в ком-то. Тугие бинты сжимали запястья. Чон немного успокоился, но не отстранился. Его взъерошенные волосы рассыпались по всей груди старшего. Внутри у Мина все полыхало ненавистью к жизни, к ее несправедливым решениям. В каком, сука, месте есть справедливость, когда такие люди, как Чонгук, страдают? По каким счетам они платят? Кто решает, кому жить, а кому умереть? Боль. Впервые парень понял, как никчемна его собственная жизнь. Он прожигал ее, как пепел прожигает кожу, а алкоголь печень. Свое крепкое здоровье он с радостью отдал бы Гуку. Жаль, что нельзя сделать этого. Холодные пальцы с силой сжали забинтованные руки. Чон всхлипнул, но больше испугался. Глаза его хена выглядели пустыми, словно тот находился под гипнозом собственных мыслей. – Что ты делаешь, Юнги-хен? – промямлил юноша, дрожа всем телом, - мне - мне больно. Секунда. Чужие губы коснулись тонкой марлевой ткани, а шустрые пальцы развязывали тугие узлы. Порезы вновь предстали глазам. Где-то раны успели покрыться тонкой коркой, а где-то все еще кровоточили. Не говоря ни слова, Юн блуждал губами по алым островкам, лаская глубокие раны. Губы были покрыты багровой жидкостью, но было абсолютно плевать. Если таким образом он мог облегчить чужие страдания – он сделает это. Чон не выдержал и снова залился слезами. Его переполняли эмоции. Никогда прежде он не чувствовал чужих губ на своем теле, не ощущал заботу и внимание к своей персоне. А сейчас человек, который успел стать ему таким дорогим, касается отвратительных отметин лезвия своими мягкими губами. – Жизнь так быстротечна, не жалей о том, что живешь, - прошептал Юнги, - я потратил свою на тусовки и пьянки, посмотри, в кого я превратился. Ты молод, впереди вся жизнь, так проживи ее достойно. Чонгук поднял заплаканные глаза на старшего. Его щеки все еще горели румянцем стыда, а сердце бешено колотилось. – Я не вижу смысла в своей жизни, Юнги-хен. У меня нет никого, ради кого стоило бы жить. Ты скажешь, чтобы я жил для себя и ради себя, но я не хочу, мне нужен стимул, то, что смотивировало бы и пустило цепкие корни в мой мозг. Не хочу быть один, не могу. По щеке Мина текла одинокая слеза. Она задержалась на подбородке, а затем упала на грудь. – Живи ради меня, - неуверенно произнес парень. И целый мир рухнул. Происходящее вокруг казалось сном. Люди спешили по своим делам даже не догадываясь, что в квартирке на верхнем этаже двое были близки как никогда. Их кроваво-страстный поцелуй стал началом чего-то нового. Новой жизни, новой истории. Вкус собственной крови не был чем-то необычным для Чонгука, но с губ его хена она казалось словно пьянящее вино. Эти мягкие чувственные губы. О боже, как же сильно они сводили с ума. Легкие касания, спертый воздух. Чон боялся, что будет испытывать стресс, если это когда-нибудь произойдет, но сейчас он словно освободился. Умер и попал прямиком в рай. Его тело обмякло, позволяя старшему навалиться сверху и придавить его к дивану. Настойчивый язык хозяйничал во рту Гука, сплетаясь с его языком в ритме страстного танго. Этот вечер плотно засел в головах у обоих. Никогда каждый из них не испытывал настолько неподдельных эмоций. Хотелось плакать, кричать, смеяться и творить полную хуйню. Что это? Смертные назвали бы это любовью, но это слово слишком громкое, чтобы произносить его вслух. Для Чона страх одиночества испарился, словно ночной кошмар поутру. Теперь он чувствовал себя под защитой. Мин же впервые поставил чьи-то чувства превыше своих собственных. Испытал жалость и сострадание. - Юнги-хен, спасибо тебе,- оторвавшись от желанных губ произнес парень, - что теперь это все значит? Глаза Юна сверкнули искоркой самодовольства, а губы растянулись в хитрой улыбке. – Это значит, что ты теперь мой.