Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд И руки особенно тонки, колени обняв. Послушай: далёко, далёко, на озере Чад Изысканный бродит жираф. Ему грациозная стройность и нега дана, И шкуру его украшает волшебный узор, С которым равняться осмелится только луна, Дробясь и качаясь на влаге широких озёр.
(с) Николай Гумилев
Перед разлукой люди всегда говорят, что будут писать. Что обязательно будут помнить и расстояние никак не скажется на взаимоотношениях. В такие моменты отчасти в них говорит страх перед будущим, они пытаются обмануть сами себя, цепляясь за нечто знакомое, изученное и проверенное. Кто-то говорит это с чистым сердцем, так как в эту минуту искренне верит, что все останется как раньше. Но, на самом деле, как раньше уже никогда не будет, и те, кто посмелее знают это, хоть и жмут родные руки, целуют мягкие, влажные от слез щеки и уверяют, что всегда будут рядом. Естественно, это ложь. Когда Сойк уезжал он ничего подобного не делал и не говорил. Стоял долго, придирчивым, цепким взглядом всматривался в Джури, тяжело сглатывал и даже не пытался сделать вид, что ему легко. Расставание никогда не бывает легким, даже уничтожив своего врага смотришь на его растерзанное тело с толикой грусти. А врагом для него Джури не был, или, по крайней мере, Сойк уже так не считал. Наблюдать за ними было тоскливо. Оба они не решались сделать первого шага, а стрелки часов все кружились и кружились. Еще немного, и Сойк опоздал бы на электричку, и, наконец, как и всегда в своей жизни, он начал первым. - Я скажу только, что буду скучать. Даже если не выйдет поддерживать связь, если что-нибудь случиться – в любом случае буду скучать. - Первое время будет нелегким для нас обоих, - тихо сказал Джури. Заглянуть ему в лицо – там и до слез совсем недолго. Но он держался. Позже, когда Сойк уйдет, он будет несколько минут смотреть на закрывшуюся за ним дверь. Тогда в душе его будет сожаление, что не поцеловал на прощание, не дал совета и не сказал ничего, кроме своего глупого признания в любви. Он будет думать о том, что надо было Сойка подбодрить. А еще что его невероятно жаль, и что он переживает за него сильнее всех на свете. Дальше Джури будет нервно курить, давясь сигаретным дымом и ругать себя, что не смог отговорить и вообще кругом поступал неправильно. И в конце концов, убедит себя, что поступи он иначе и Сойк никуда не уехал бы, и их жизнь продолжалась бы дальше. Но, хотя бы, вместе. Однако сейчас Сойк стоял у порога, а рядом с ним лежала спортивная сумка, набитая до отказа. Такую, возможно, даже не пропустят в ручную кладь – но Сойку всегда везло, он вообще был на удивление везучим парнем. Наверняка, когда в детстве ангелы касались своими губами нежных младенческих лбов и давали напутствие на грядущую жизнь, то про Сойка забыли. И за это щедро отсыпали ему везения во всем, раз уж ни на что конкретное времени не нашлось. А у Джури болела поясница. Последние дни он вообще захандрил – тело само находило пути выхода той внутренней боли, что он пытался подавить. Во вранье самому себе есть нечто приятное – иногда оно облегчает быт, но когда лжи становится слишком много психика не выдерживает. Это все объяснила наука десятки лет назад, а люди так и не научились пользоваться всеми ресурсами своего тела. - Ну, я пойду, - сказал Сойк. - Я так люблю тебя, - ответил ему Джури. Сойк подхватил сумку, толкнул дверь и вышел, а через некоторое время квартира наполнилась сизым сигаретным дымом. * * * Мысли о переезде появились у Джури давно. Он трезво давал себе оценку, и понимал, что не слишком состоялся ни как личность, ни как работник, а потому с ним не спешил, предаваясь порой сладким грезам о том, как хорошо ему будет в солнечной Испании или во мрачной старой Чехии. И не была ему мила американская мечта, он думал о карьере как о само собой разумеющимся – сложно не стать хорошим сотрудником, когда кроме работы у тебя ничего нет. Множество талантов, которыми он обладал, оставались неразвитыми, погребенными заживо под слоем лени и душевных травм, запечатанными страхами и сомнениями, что теснили черепную коробку ежедневно, мучали, терзали и захватывали всего его естество. Джури медленно затухал, сам того не осознавая, и наблюдать за ним стало и горько и раздражительно: хотелось, порой, ворваться в его будний день с хорошим пинком и заставить сделать хоть что-то. Но человеческая натура такова, что без желания или мотивации не сделать ничего, а значит, оставалось только продолжать наблюдение. И решился он как-то странно. В один из летних вечеров, тех самых, когда закат становился фиолетово-розовым, а невыносимая духота сама уже от себя устала, он прошел мимо зеркала и сказал своему отражению: - Пора. Тем же вечером, открыв свой старый ноутбук, покупавшийся когда-то давно для рабочих целей, но так и не удостоившись их, он нашел билет до столицы и купил его втридорога. Мутные очертания того, чем он планирует заниматься и на что будет жить сменялись такими же смутными представлениями о Токио. За оставшийся месяц он ни разу не посмотрел в интернете ни его достопримечательности, ни злачные места, а только лениво отправил несколько резюме в компании, куда он заведомо знал, что его не возьмут. Больше времени ушло на подготовку документов – последнюю неделю перед вылетом он познакомился ближе с бюрократическим адом, который тут же оправдывал – а как еще наводить порядок в стране?.. На утренний рейс он приехал заранее. Странно было смотреть на родной город во время дороги в аэропорт: Сойк сказал бы, что в нем нечего делать, но Джури был несогласен. В любом месте планеты всегда найдется занятие, хоть в людном хоть в пустынном, все зависит от того, чего хочется. Недавно Джури смотрел передачу, где мужчина средних лет бросил семью и детей и ушел жить в горы. Он добывал себе пропитание сам, занимался земледелием и охотой и за несколько лет уединенной жизни разучился контактировать с людьми. И, хотя Джури жил вовсе не в горах, он его понимал и даже поддерживал – мысль об отшельничестве не казалась ему сумасбродной. Скорее, он был не готов к подобному уединению физически. Наверное, умер бы с голоду, замерз или утонул, оказавшись без благ цивилизации неподалеку. Этот провинциальный городок населяло не более миллиона. Казалось бы, довольно большая цифра, но, на самом деле, не было и дня, когда он выходил из дома и не встречал знакомых, одноклассников, учителей или коллег. Здесь все обо всех знали, ничего нельзя было утаить, и именно этот фактор стал решающим при покупке билета в один конец. Джури хотелось уединения, а его добиться можно только либо в полном одиночестве, либо в месте, где всем на тебя наплевать. Но уезжать все равно было грустно. Хоть и бедный, но город все-таки был родным. Джури знал в нем каждую улицу, каждый парк, и с каждым местом были свои ассоциации и воспоминания. Больше всего, конечно, с Сойком, но и с малочисленными друзьями, и работой, и с провальными партнерами, которыми он усиленно пытался заменить человека, которого действительно любил. В аэропорту Джури прослезился. Крамольная мысль сдать билет и вернуться домой была отвратительна, но желанна. Он смотрел на билет как на некое извращение собственной жизни: использовать не хотелось, но разбирало любопытство. А уже в самом самолете пришло осознание того, что назад пути нет. Формально он, конечно же, был, но он пообещал себе, что не вернется. И сразу же подумал о том, что прелесть обещаний, данных самому себе в том, что никто не возмущается, когда их нарушаешь. В Токио его встретил старый знакомый. Джури был бесконечно ему благодарен – сам бы он не разобрался во всем с первого раза. Аэропорт был перегружен, сновали люди, колесики чемоданов шумно катились по мраморному полу. Едва оставив вещи в гостинице, приятель потащил его гулять – сам он тоже был не местный и приехал на выходные к своей подружке. Девушка та обладала волшебным талантом не замолкать ни на минуту, чему Джури был даже рад – говорить не хотелось. В душе его смешалось столько эмоций, что он не мог распознать ни одной. А дальше становилось сложнее. У него не оставалось времени на чувства – первые несколько месяцев жизнь постоянно была в движении. Найти работу, найти квартиру – что оказалось довольно сложно, оформить документы, получить справки… Он уходил из дома рано утром и возвращался к вечеру, слушал музыку, ел еду из ближайшего маркета и ложился спать. Часто Джури подолгу не мог уснуть. Он зачем-то зарегистрировался на сайте знакомств и листал анкеты, никогда подолгу ни с кем не общаясь. Спустя пару месяцев он научился определять мотивы и даже частично понимать характер человека по первым сообщениям, тогда-то вообще перестав на них отвечать. Он все еще чувствовал себя чужим в столице, ему казалось, что каждый житель видит, что он приезжий и несколько раз он сталкивался с негативом в свой адрес. Три раза он чуть было не купил билет до дома, но в последний момент говорил себе, что его дом теперь здесь. Он сам себе в этом не признавался, но идя по городу он оборачивался на длинноволосых парней, и сердце его пропускало удар, когда он замечал схожие с Сойком черты. Сдержал тот свое слово или нет, скучал ли или нет - Джури знать не мог. Но все равно надежда тлела в нем, что Сойк вспоминает о них хотя бы изредка, и, может быть даже, слабая улыбка касается его губ. Даже спустя три года Джури бережно хранил все воспоминания об их связи, любил прокручивать те или иные моменты в голове и представлять ночами как Сойк привычно обнимает его сзади. Но сейчас Сойка рядом не было. Да и у Джури не было желания заводить знакомства – он едва только привык к своему одиночеству, и совсем скоро должен был наступить период, когда оно начнет приносить ему удовольствие. Люди казались ему злее. Каждый второй счел долгом напомнить, что чем больше город – тем больше мошенников, и, хоть Джури и отмахивался от этих замечаний, людей он побаивался. Каждый раз, когда он ступал на новую улицу, а таковыми были практически все, он переживал, что его окликнут, обзовут неместным и выдворят обратно в свой городишко. Это пугало и манило одновременно. Джури не верил в высшие силы, прагматичность в нем граничила с наивным романтизмом, но он стал ловить себя на неясных молитвах непонятно кому – иногда просто хотелось, чтобы ему повезло, хотя бы в приятной мелочи. Говорят, вера – страшная сила. И хоть ее было у Джури не так много, приятное, все-таки, случилось. То, что на самом деле эта встреча была вовсе не приятным происшествием Джури поймет потом. А сейчас он замер, облизал пересохшие губы и обнял себя руками в совершенно детском, защитном жесте. Сойк сильно изменился. За три года его волосы отросли, опускаясь теперь почти до самой поясницы. Частично они были заплетены в косички. Он проколол губу и бровь. Будто бы стал выше. Скорее всего, дело было в том, что держался он по-другому, более уверенно и расслабленно одновременно, лениво улыбался и в фривольной позе его скользила приманка. Сойк был огнем, который ждал своего мотылька, чтобы выжечь его душу и отправиться дальше, не задумываясь о собственной жертве. Жертва эта нашлась тут же, рядом, затравленным взглядом глядя на своего спутника. Во взгляде этом, даже издали, сквозила мания на пару с обожанием, ведь иначе на Сойка смотреть попросту не выходило – он был из разряда людей-вин, которые с годами становились только лучше. Пьянили крепче, пилось их вкуснее, утреннего похмелья не наступало. Но и стоили они дороже, а выпив бутыль такого нет возможности найти ему замену. Расположившись на летней террасе, Сойк потягивал напиток из бокала на тонкой ножке, чуть заметно улыбался и совершенно не слушал своего собеседника. Он щурился и оценивающе оглядывал людей вокруг: замечая подобное внимание становится неловко. Как если бы во внешнем виде твоем есть некий дефект, о котором ты сам не догадываешься, а все вокруг тактично молчат. Тогда Джури, заметивший его с противоположной стороны улицы, затаив дыхание несколько минут зачарованно смотрел на него, и необъяснимое возбуждение коснулось его естества. Затрясшимися пальцами он коснулся своих губ, в жесте выражаемом и тоску, и отчаяние, и опрометью бросился вперед, расталкивая людей. Состояние это, схожее с ощущением трагичной утраты, не унималось еще несколько дней. Вернувшись домой после необычной ночевки, он все ходил из угла в угол квартиры, и то заламывал руки, то глядел в одну точку, и все никак не мог утихомирить свой разум. К нему испытывалась только жалость. Похожий на ребенка, что в совсем нежном возрасте сталкивается со всей несправедливостью этого мира, он плакал, но плакал не по-детски, а садился перед зеркалом и смотрел на свое красное, опухшее лицо, и встречал свою боль с поднятой головой. Жизнь нещадно била его, лупила по всем незащищенным местам: с большим трудом он нашел себе жилье, но теперь оно полностью устраивало его. За небольшую цену он снимал отличную квартиру, полностью оборудованную для комфортного проживания. Также тяжело ему дались поиски работы – в бесконечной беготне и сборе необходимых бумаг, но теперь его зарплата оставляла место для излишеств. Хуже всего дело обстояло со знакомствами, забытые за три года навыки общения скрипели, как несмазанные шестеренки, когда Джури заводил разговор. А теперь в телефоне было записано не меньше пяти людей, которых он смело мог назвать друзьями. Тогда он подумал: может, и с Сойком все будет также? За глубокие страдания – глубокое вознаграждение. Он поверил в это всем сердцем, но здесь даже вера была бессильна – весь последующий год они с Сойком больше не встречались. * * * - Смотрю на тебя и диву даюсь! Ты так изменился! - Да? По-моему, вообще нет. Джури лукавил. Он изменился и прекрасно понимал это. Первая метаморфоза случилась с ним на третий месяц пребывания в Токио. Сам он считал ее несколько женской, но все-таки решился и коротко остриг волосы, выкрасив их в пепельный цвет. Поддержание такого оттенка стоило немалых денег, но на себе Джури экономить перестал. После он проколол ключицы, чтобы на работе никто не заметил столь вульгарного поступка. Но сам теперь подолгу любовался пирсингом в зеркале. - Я помню тебя зашуганным утенком, который боялся большого города и даже до магазина ходил по навигатору. А теперь тебе хоть экскурсии проводи. - Скажешь тоже. Просто теперь я знаю город, в котором живу. Только и всего. - Стал увереннее и импозантнее. - Агги, ну прекрати! - уже всерьез начал сопротивляться он и рассмеялся. – Все меняются. Люди взрослеют, приобретают опыт, который сказывается на их поведении и реакциях. - Ух, какие слова-то умные. Это все твои книжки. Раньше, небось, тоже таких не читал? Джури показательно выгнул бровь и глянул на Агги исподлобья. - Чего это тебя на ностальгию потянуло? - Перекидывал фотки со старого телефона и увидел наши первые кадры. Не хочешь взглянуть? - Нет. Но оба они знали, что Агги уже не угомонится. В той уютной квартире, которую повезло снять Джури, они жили вдвоем около пары месяцев. За все это время она действительно стала для Джури домом: в шкафу появилось личное барахло (иначе никак нельзя было назвать кучу статуэток, светильников и шкатулок, к которым он питал большую слабость), шкаф до отказа был набит стильными вещами, черная купленная посуда мирно красовалась через стеклянные дверцы кухонного шкафа. Он ни на минуту не забывал, что квартира не его личная, и заранее ужасался будущему переезду. К сожалению, Агги с жильем повезло не так сильно. Он жил в Токио уже более четырех лет, и за это время успел сменить пять жилищ, каждое из которых было хуже предыдущих. Поэтому предложение съехаться было скорее жестом доброй воли и милосердия, потому как мотаться к любовнику мало того, что через весь город, так еще и в не слишком благополучный район откровенно надоело. Агги же, в свою очередь, не сопротивлялся, с легкостью собрал пожитки и всего за один раз перевез все свои вещи. Жилось с Агги хорошо. Чуткость, которой так не хватало Джури во всех предыдущих отношениях, и которая стала решающим фактором в принятии решения о долгосрочной связи, только усилилась. Агги знал, когда его не стоит беспокоить, а когда, наоборот, он нуждался в поддержке. Все бытовые проблемы прошли мимо, первым же вечером они разделили обязанности, оговорили личные границы и с тех пор не случилось ни одной ссоры. Не смотря на экспрессивный характер, Агги был предсказуем и прост, свято верил в собственные принципы и также крепко держался своих моральных устоев. С ним было легко и просто, и, хотя в постели он не устраивал Джури на все сто процентов, менять ничего не хотел. Тем более, финансово жить стало многим легче. Со стороны нельзя было назвать их связь образцовой. Не было места здесь романтичным ухаживаниям или эмоциональным перепадам. Скорее, походила она на партнерское соглашение, нарушать которое было чревато и, отчего-то, постыдно. Агги мог запросто уйти к друзьям на полночи, вернуться пьяным в стельку, отвесить колкую шуточку, но все равно знал, что с утра на тумбочке будет бутылка минералки и обезболивающее. Агги мог уехать к родственникам на неделю и больше, и также знал, что Джури не будет писать ему и донимать звонками, чтобы тот мог всецело погрузиться в семейную атмосферу. Мог он даже сказать фразу: «не трогай меня сегодня, пожалуйста, у меня был тяжелый день», и понимал, что Джури не станет подходить к нему с расспросами и вежливо позволит пережить негатив внутри, перед тем как поделиться каким-либо безрадостным событием. Со стороны могло показаться, что они в целом не питают друг к другу глубоких чувств. Своеобразная забота, которой эти двое окружили друг друга шла в разрез с прошлым опытом обоих – глубоко трагичным, раны от которого все еще не затянулись окончательно. Однако же, чувства были, ведь иначе никто из них не мог, разве что выражались они не бурно, и, чаще всего, беззвучно. Теперь, просматривая фотографии годичной давности, Джури и сам удивлялся произошедшим в нем переменам: нечто изменилось в самом взгляде его. Так выглядят люди, которые знают цену себе, но ни в коем разе не собираются продаваться. Рукопожатие его стало крепче, черты тронули первые знаки увядания. Глубже пролегли носогубные складки, он похудел, резко выделяющиеся скулы придавали лицу его строгости. Со снимков же на него смотрел совсем еще юный душой паренек, и не смотря на возраст, вышедший из ранней юности, на лице все еще четким отпечатком виднелась невинность. На первом совместном фото он выглядел отвратительно. Вечер встречи Сойка закончился сумбурным знакомством, из которого, как предполагал Джури, ничего толкового не выйдет. Сам Агги тогда был мертвецки пьян, и искал приключений на ночь. Но организм его требовал похода в туалет, которого он не нашел и беспечно пристроился к ближайшей стене. Наверняка Агги не ждал столь скорого исполнения обоих желаний сразу: Джури врезался в него, прикрывая лицо рукой, ошалело посмотрел и в следующую секунду истерично рассмеялся. - Чего ржешь, придурок? – заплетающимся языком спросил его Агги. - Я думал, ничто не сделает этот вечер хуже. А тут ты. - Да я что угодно сделаю хуже, - почему-то заулыбался тот, будто бы ему сделали комплимент. А может, в его искаженном восприятии это он и был. - Да неужели? – пробормотал Джури перед тем, как незнакомца качнуло и он едва не свалился на него. - Отвезешь меня домой? – пьяно спросил Агги, и, так и не застегнув штаны, навалился на неожиданного знакомого. Оставлять пропойцу на улице Джури стало жалко. Он пригляделся к нему, отмечая хорошую одежду и телефон, грозящий вот-вот выпасть из кармана. Смесь совестливости и доброты преобладала в нем, и, кое-как вытянув из полу-спящего парня адрес, он вызвал такси и доставил того до дома. - Пойдем ко мне, - пролепетал Агги, разлепив глаза и увидев знакомые очертания. - Э, нет. - Да пошли, не обижу. - А вдруг я вор или маньяк какой? - А у меня все равно воровать нечего. Самое ценное в моем доме – это я сам. Агги развязно улыбнулся. Как правило, в пьяных людях нет ничего привлекательного. Отекшее лицо их, покрытое размазанной косметикой, никак не настраивает на позитивный лад, но с Агги все было иначе. Внешне красивым назвать его Джури не решился бы, но тот словно бы светился изнутри, и, заранее ругая себя за сумасбродность, он поплелся следом. В ту ночь, естественно, у них ничего не было. Агги завалился в квартиру, дошлепал до футона и через минуту засопел. Можно было бы отправляться домой, но Джури медлил, рассматривая откровенно убогую обстановку, в которую никак не вписывалась бас-гитара, стоящая на стойке в углу. Тщательно отполированная и блестящая, расположившаяся будто бы даже горделиво, она притягивала взгляд и так и манила взять себя в руки. Но трогать личные вещи хозяина Джури не стал, сделав вполне логичный вывод, что новый знакомый, так и не удосужившийся назвать свое имя, относится к представителям маргинальной молодежи, которая мнит себя творческой, но на деле только пьет и курит травку. После школы Джури и сам был таким, играл на гитаре, пел в местной группе и с удовольствием прожигал жизнь, до тех пор, пока не встретил Сойка. С его появлением ничто уже не приносило прежнего удовольствия. - Вспомнил я тут нашу первую встречу… - начал было Джури. - О, нет, - простонал Агги. – Я уже тысячу раз извинялся… - А я тысячу раз говорил, что извиняться не надо. Зато это не интернет-знакомство и не банальная история. - История, которую другим рассказать стыдно. - Такие истории совсем не для других. А оттого, как ты хранишь эти фотки, становится приятно. - Да брось, - промямлил Агги и зарделся. По прошествии времени стало понятно, что никакой он не маргинал. Просто ему катастрофически не везло в жизни, но сам он не опускал руки и не унывал, а когда их с Джури связь окончательно оформилась, любил повторять, что благодаря ему все потихонечку становится лучше. Наутро после их, так называемого, знакомства, когда Джури проспал не более часа прямо на полу и появилось первое совместное фото. Неловкое начало разговора вылилось в странную беседу, неожиданно приятную для страдающего похмельем Агги и сонного Джури. Молчаливое понимание созрело само внутри их голов, так и не высказанное вслух – у каждого в жизни случилось что-то крайне неприятное. От этого «неприятного» хотелось отделаться, забыться в алкоголе или случайной связи, что и стало первым шагом сближения. В целом, можно было сказать, что общение их началось с глубокой внутренней боли. Со временем они стали друг другу чем-то вроде уравнителя. Как цирковые артисты, которым надо удержать равновесие на тонкой деревяшке с разных сторон, они не давали друг другу упасть, и, в конечном итоге, нашли для себя идеальный баланс. Будущее не предвещало беды. Но самое страшное случается всегда неожиданно. В то солнечное утро, когда лето только-только вступало в свои права, Джури шел в ближайший магазин и чуть слышно напевал какую-то детскую песенку себе под нос. Вчера у него был замечательный день, проведенный наедине с Агги в разговорах о музыке, счастье и книгах, который закончился не менее замечательным сексом. Сегодня был еще один выходной, который, к сожалению, с выходным партнера не совпадал, но все равно обещал быть приятным. До момента, пока его не окликнули. - Джури? Неужели это действительно ты? Он оглянулся воровато, сразу узнав голос, и ледяной страх сковал его движения. Но ему не почудилось – позади действительно стоял Сойк, неуверенно улыбался и щурился. - Я… - Вот так встреча! Не ожидал так не ожидал. Давно ты в столице? - Да уже чуть больше года, - ответил Джури и разозлился на самого себя: голос его звучал неуверенно и слабо. - Вот это да. Ты все-таки решился на переезд! Мои поздравления! Сойк подошел ближе, ближе даже, чем положено старым приятелям, заправил прядь волос за ухо и сказал: - Выглядишь потрясно. - Стараюсь. - Спешишь? Может, по кофе? Чудесное утро должно сопровождаться чудесным кофе. Джури медлил. Все в нем взбунтовалось против такого предложения, но где-то на подкорке он знал, что согласится на все что угодно, лишь бы рядом был Сойк. И не имела значения в этот момент уязвленная гордость, чувство собственного достоинства, да и вообще все то, что он тщательно взращивал в себе минувшие годы, когда он кивнул головой и они направились в ближайшую кофейню. По пути Сойк рассказывал о себе. О том, что он все еще не забросил мечту выступать на сцене, что нынешняя работа ему по нраву, что он завел много полезных знакомств и в целом доволен происходящим. Ласковый голос его завораживал, действовал на психику также, как и несколько лет назад, успокаивал и умиротворял. Отчего-то хотелось расплакаться. Становилось тоскливо, оттого что эта случайная встреча скоро закончится, и он снова останется разбитым, понурым пареньком, что забывает свои очки дома и неловко шарахается от прохожих. - Ты сам-то как? А то я все о себе да о себе, - спохватившись спросил Сойк, когда чашки уже почти опустели. - Неплохо. - Как-то безрадостно звучит. Как работа? - Идет. Мне нравится. - Ну, ты никогда не был карьеристом. Главное, что ты счастлив. Ты ведь счастлив? Джури приказывал себе быть сильным и ответить простое «да». Но слова застряли в горле, и все никак не могли вырваться наружу, скопились комком, от которого стало сложно дышать. А после рука Сойка накрыла его руку. Смотреть на бывшего было опасно, Джури знал, что потеряет над собой контроль, но все же не сдержался и заглянул в любимое некогда лицо. - Я счастлив, - неожиданно даже для самого себя произнес он. – Я не один. - О. Вот как. Я мог бы сказать, что рад за тебя. Но тогда я совру. - Честность всегда была твоим коньком, - усмехнулся Джури, высвобождая свою руку. – Спасибо за встречу. Но мне пора. - Дай хоть номер свой. Раз уж теперь в одном городе можно будет свидеться. Когда Сойк записывал его номер в телефон Джури мог думать только о том, какие же у него красивые руки. Ненавидеть себя за то, что позволил этой встрече вылиться во что-то большее, он начал гораздо позже. * * * - У тебя что-то случилось? - Все в порядке. - Может, ты хочешь поговорить? - Я сказал, что все в порядке, Агги. Чем важно мне надоедать? – рявкнул Джури на партнера. На кухне он схватил чужие сигареты и закурил. Оставленная давно вредная привычка просыпалась в нем только в минуты сильного стресса, но раньше он держался. Сейчас же ему хотелось схватить кухонный нож и воткнуть его прямиком в собственную грудину. Ненависть, черная и склизкая, заполонила его. Он ненавидел себя до самобичевания, порой специально задевая плечом дверной косяк или умышленно царапая себя бритвой. Если бы у него было чуть больше смелости, он бы покончил с собой, но смелость не была его сильной стороной. Он доводил себя до бешенства умышленно и методично. Не более пары дней назад он выехал из дома, доехал до последней станции метро, вышел в поле и тупо орал там около получаса. Это не помогло. Он сорвал горло. На работе пришлось врать про хроническую ангину. Агги пришлось врать про скандал на работе. То, что его любовник обо всем догадывается, чувствовалось, висело в воздухе, но все еще не было озвучено. А Джури каждый раз, когда смотрел на него, сидящего на постели, все еще помнящей вес его и Сойка тел, хотел не то застрелиться, не то признаться во всем, не то истошно завопить. Он не знал, как долго он выдержит. Из всех троих отлично чувствовал себя только Сойк: приходил в его квартиру как по расписанию, нагло курил на кухне, вольготно располагался на диване и после занимался с Джури любовью, каждый раз так, будто он был последним, хотя оба они знали, что это все еще не конец. От собственного дома становилось тошно. Также тошно становилось от самого себя. Смотреть на диван, на котором он брал в рот не больше двух часов назад, и на котором теперь сидел человек, которому он так многим обязан, с каждым разом было все более невыносимо. Через месяц в квартире не осталось места, где они с Сойком не занимались сексом. Упокоения не находилось нигде. В дверном проеме показался Агги. - Налить тебе чаю? – поинтересовался он и щелкнул кнопкой чайника. И вместе с этим щелчком щелкнуло что-то и внутри Джури. Сломалось и треснуло, как трещит плохо уложенный фундамент, и утягивает за собой все, что на нем держится. Он сполз по стене, задыхаясь в истерике, глаза его, хоть и оставались пустыми, слепо смотрели вперед, моргали, и, наконец, зажмурились. - Я сплю с другим. - Я знаю, - мгновенно отозвался Агги. – Тебе черный или зеленый? Агги смотрел на него почти равнодушно. Быть может, в душе его и существовала толика жалости, но куда сильнее нее была ярость, холодная и жестокая. Говорят, что надо бояться людей в гневе: они кричат, рушат все вокруг и бросаются в драку. Но на самом же деле страшна другая ярость, та, что обуяла сейчас Агги, ледяная и беспощадная. Он наблюдал за тем, как мучается его возлюбленный и упивался этим его состоянием. Разница между ними, главным образом, заключалась в том, что Агги позволял себе чувствовать все, что он чувствовал и не забивал эмоции в себе. Оттого, возможно, и жилось ему легче. Оттого, возможно, злоба его отступила через несколько минут механических движений. Он протянул полную кружку Джури, и тот принял ее трясущимися руками. - Спасибо. - Не за что. Они недолго помолчали. - Сколько раз? – поинтересовался Агги. - Много. Очень. - Почему не сказал раньше? - Я боялся. Боялся, что тебя потеряю. - А сейчас, стало быть, не боишься? - И сейчас боюсь, но больше не выдержу. Снова тишина. - Ты не был со мной честен. Вроде бы, мы говорили об этом в самом начале, помнишь? Тогда я жил еще в том клоповнике… - он протянул руку за сигаретами, подкурил две и передал одну Джури. Того еще била легкая дрожь. Он уставился в пол. – По этой причине я и завел тогда этот разговор. Я сказал тогда: «если мы друг другу надоедим, если поймем, что кому-то из нас некомфортно, то скажем об этом честно». Потому что уже тогда я понимал, что рано или поздно наступит этот день. День, когда тебе придется рассказать мне. Джури вздохнул. Сделал несколько глотков обжигающе горячего чая, затянулся, и, не поднимая головы, начал говорить. Собственный голос он слышал будто со стороны. И смотреть на него было неприятно. Испытываешь чувства вроде "а я предупреждал". - Мне было двадцать. Я решил тогда не идти в колледж, оставить год, чтобы подумать и поразмышлять о том, чем хочу заниматься в жизни. Родители не были против, и я без дела слонялся по нашему городишко, выпивал, пел в группе и считал, что лучшего времени и быть не может. А потом, на какой-то из репетиций, встретил Сойка. Он уже тогда был безумно крутым. Во-первых, он был постарше всей моей компании, успел объездить почти всю Японию, играл на барабанах и задержался в нашем городе только потому, что в деревне рядом жила его бабушка. За ней нужно было приглядывать пару месяцев, пока его сестра была в командировке. По правде говоря, делал он это из рук вон плохо… Знаешь, когда-то я слышал такую теорию: если хочешь узнать, каков человек на самом деле, посмотри на то, как он общается с бабушкой. Именно с ней, а не с родителями, мол, они заведомо все прощают, и все такое. Но тогда я об этом не думал. Поначалу мы ужасно враждовали, ведь до его появления лидером всех тусовок был я. Позже это переросло в какое-то соревнование, и совсем скоро вся компания разделилась надвое: те, кто ходил по кабакам со мной, и те, кто были с ним. Однажды он запер нас в туалете и сказал: «Что, думаешь ты тут самый лучший?», а я ответил ему: «Я так не думаю, а знаю. И чужаку типа меня никогда до меня не допрыгнуть». Я был порядком выпивший. Оттого и смелый… А после он меня поцеловал. Джури запнулся. Голос его сорвался на последнем слове, захрипел, и он сделал еще несколько глотков из кружки, прежде чем продолжить. - В первый раз я его оттолкнул. Сказал что-то типа «и не мечтай», вышел из туалета, хоть меня знатно перетрясло тогда… Но Сойк не был бы Сойком, если бы не добивался своего. Он слонялся за мной повсюду, забросил нашу глупую вражду, и глаза его загорались все ярче и требовательнее каждый раз, когда он слышал отказ. На самом деле я набивал себе цену, а ночами только и делал, что думал о нем и дрочил. Пока, наконец, не уступил. И… Джури опять замолчал. - И? – поторопил его Агги. - И мы вроде как начали встречаться. Пауза. - Да говори ты уже все. Хуже уже не станет. - Это было прекрасно… - прошептал Джури. Прочистил горло. – Мы говорили обо всем на свете. О линиях электропередач, о науке, об адронном коллайдере, о зарождении Вселенной. О счастье, о музыке, о своих мечтах. И, конечно же, трахались. Едва ли не чаще, чем говорили. Мы могли не выходить из дома неделю, заказывая еду и прерываясь только на сон и время в душе, даже не смотрели телек, это время было только для нас двоих. - А потом он уехал, - предположил Агги. - Нет. Джури вздохнул. - Потом, когда я уже влюбился как прыщавая девчонка, то стал замечать, что его интерес ко мне угасает. Все меньше времени мы проводили вместе. Как я мучался… Изводил себя до изнеможения. Все гадал, что же я сделал не так. Я до сих пор не понял, - хмыкнул он в конце. – Я уже сам напрашивался в гости, унижался и слонялся за ним, находил оправдания игнорированию и ждал, что все будет как раньше. Да мне просто крышу снесло на нем. Других никого и видеть не хотел. А потом его бабушка умерла. Не то старость, но, скорее, он не доглядел… У нее, вроде как, Альцгеймер был. Я в подробности не вдавался. В ночь после похорон он пришел ко мне. С сумкой. Паршиво ему было, да что уже поделать? Толком не говорил ничего, сказал только, что время для раскаяния всегда наступает слишком поздно. И мы снова переспали. Утром он сказал, что у него самолет до столицы, точь-в-точь в момент, когда я уже понадеялся, что все налаживается, потому что в минуту горя он пришел ко мне. И уехал. Вот, собственно, и вся история. - А сейчас? Джури некоторое время пожевал губу. - Встретились на улице и… и я не устоял. - Именно по этой причине я завел тогда этот разговор. Про честность. Вовсе не потому что для меня это как-то особенно важно, а просто потому что понимал, что рано или поздно что-то подобное вылезет. Я не хочу, чтобы меня боготворили, как ты своего бывшего. Если я кому-то нравлюсь, я хочу, чтобы этот человек был честен со мной, а не носился со своими чувствами, держа их в себе. Я хочу, чтобы он их открывал, и я тоже мог это прочувствовать. Я хочу, чтобы человек, который находится рядом со мной мог вести себя так, как ему захочется. А если он делает что-то, что мне неприятно, я ему скажу. Агги открыл холодильник и вытащил оттуда апельсин. Взял в руки нож и аккуратно разрезал фрукт на четыре части. - Вот, собственно, я и говорю. Мне обидно за то, что ты не сказал сразу. Мне обидно, что ты говорил мне жестокие слова и срывал на мне свое плохое настроение. Мне больно оттого, что ты мне изменяешь. Тем не менее, - он вонзил зубы в мягкую апельсиновую плоть. – Это исключительно мои чувства, и теперь ты о них знаешь. Может, поделишься своими? Джури продолжал смотреть в пол сгорая со стыда. От неудобной позы болела спина. С сигареты упал пепел прямо на пол. - Мне очень, очень стыдно, - выдавил он наконец. - Твой бывший знает, что ты не одинок? - Да. - Знаешь, - продолжил он, разделавшись с одной долькой апельсина, и принявшись за вторую. – Недавно я был в зоопарке. С племянницей ходили, пока я у родственников торчал. Там был жираф. - Жираф? - Жираф. Высокий такой, пятнистый. Ну, все как полагается. Безумно классный зверь, и язык такой длинный. Рейко его даже покормила через забор, это разрешено было. А я погладил. И шерсть у него такая клевая, мягкая, шелковистая. И сам он ласковый, да и вообще лучшее животное на свете. Ну согласись, кто может быть круче жирафа? Здоровенная пятнистая лошадь с длинной шеей. Еще и не хищник. Джури удивленно уставился на Агги, по подбородку которого стекал апельсиновый сок. Либо он окончательно свихнулся, либо свихнулись они вместе, раз разговор об измене перерос в обсуждение жирафа. - В общем, жирафы – это круто. Только домой ты его не заберешь. Потому что жирафы должны жить в природе, ну, максимум в зоопарке. А дома их держать нельзя, и оттого они еще более классные. Дома можно держать, к примеру, котов. Они скучные, не пятнистые, да и траву не едят. Ничего необычного, словом. Но кота ты все равно продолжаешь любить, хоть он и простенький. О жирафах думаешь иногда, но кот он тут, рядом, мурчит себе под боком, ходит туда-сюда, тапки таскает и шуршит по ночам. Обычный он, но любимый. А ты, Джури, любишь жирафа. И Сойк твой, кажется, тоже. Джури поднял глаза на любовника. Медленно, но до него все же доходил смысл сказанного. Он облизнул пересохшие губы, и Агги тут же заботливо предложил ему апельсиновую дольку. - Если завтра ты скажешь ему, что, мол, порвал со мной да и вообще за ним на край света, знаешь что будет? Ничего. Ничего не будет, Джури, он охладеет моментом, и оставит тебя одного. Или будет до тех пор, пока снова не встретит кого-нибудь недосягаемого. Ты не думай, что я не злюсь. На самом деле я просто в бешенстве, - продолжил он совершенно будничным тоном. – Но злюсь я скорее на то, что ты не сказал мне с самого начала. Что превратил нашу квартиру в притон. А на то что гулял - не так уж и сильно. - Когда ты понял? - Наверное, сразу после первого раза. Как раз до этого я говорил тебе как ты изменился. Так вот, я был неправ. Ни черта ты не изменился, Джури. Да и я, к сожалению, тоже. Агги вздохнул. Затем собрал шкурки от апельсина и выбросил их в помойное ведро. Помялся немного. - И что же нам теперь делать? – совершенно по-детски спросил Джури. Он хлопал ресницами и тупо смотрел перед собой, ощущая удивительную пустоту внутри. Все чувства, все мысли его, что прокручивались в голове последние четыре года, уместились в пятиминутный рассказ. Та глубокая привязанность к Сойку, которую он попросту не желал отпускать, ускользала. Подобные ощущения бывают когда конец веревки выскальзывает из рук: неясно, что делать дальше. Подбирать? Оставлять? Тем не менее, вид его вызывал гордость. Оставалось только почесать кончик носа и порадоваться за то, что лед, наконец-то, тронулся. Агги подошел к нему и протянул руку. Джури подал свою, влажную от пота, и, как казалось ему самому, грязную ладонь. Он встал, но так и не выпрямился, и уставился куда-то в плечо любовника. - Что нам делать… Тебе, наверное, выбор. А мне не мешало бы выпить, - хмыкнул Агги. Он вышел из кухни и совсем скоро послышался бутылочный звон. Наверняка это ром, - подумалось Джури. Тот, которые они купили во время последнего похода в маркет. Он был со скидкой, а ром Агги очень любил. Еще Агги любил фрукты и прижиматься к нему по ночам. Сейчас он наверняка сидел на полу, прислонившись к дивану спиной и прикрыв глаза, и пил просто так – безо льда и закуски. Вероятнее всего у него разболелась голова, ведь всегда, когда случалось что-то неприятное, он жаловался на боль в висках. Джури оторопело стоял на кухне. Прошло минут пять, а, может, и все двадцать пять. Его отвлекло мигание телефона – последнее время он всегда стоял на беззвучном, и определял сообщения только световой индикатор. Негнущимися руками Джури взял мобильник и прочитал сообщение от Сойка. В нем говорилось, что завтра он зайдет во второй половине дня. Джури улыбнулся и согнулся пополам от вполне ощутимой физической боли: ощущения были такие, словно кто-то со всей силы врезал ему в солнечное сплетение. Отдышавшись, он до крови прикусил указательный палец левой руки, пока правой набирал сообщение: «Прости. У меня есть кот». И затем истерично расхохотался.