Она пришла с мороза

Шото подходит к Изуку после уроков в слишком несвойственной ему манере, приветливо улыбаясь. Своим видом он показывал не жар причуды, а тепло, которое бывает после задушевного вечера или заботливой мелочи, наподобие кружки терпкого чая в холодную метель. В памяти нет чего-то недавнего и роднящего, так что своего друга он встречает с неким удивлением. Можно сказать, с подозрением, ведь есть опасность в лице Тоги Химико, но ощущение быстро уходит. Тодороки по-прежнему далёк от привычной модели поведения, чем сразу же и выдаёт себя. Остается только удивляется таким нестандартным действиям. — Шото, а что-то случилось? — он пытается звучать мягко, потому что действительно не понимает причину перемены. — Нет. Просто недавно я понял, что благодарен тебе. — произнёс Тодороки. — И увидел, как ты это выражаешь. Поэтому, попытался быть... искренним? — его зрачки сошлись на переносице Мидории. Изуку смущенно заикал, от растерянности теряя все мысли из головы. Слова Тодороки трогали чувствительную натуру. Собрав свое бормотание в цельное предложение, он затараторил: — Нет, Шото, спасибо тебе, конечно, но не нужно так делать. Ну, повторять за мной, я имею ввиду. Ты сам вполне можешь выражать свои эмоции, не нужно подстраиваться или копировать кого-то. — Но тебе ведь понравилось. — кажется, он одновременно спрашивал и утверждал. — Ты покраснел. Это правда, щеки Изуку пылали. Казалось, что у него горячий лоб, а тело начинало знобить. Руки неловко спрятались за спину, не зная, куда можно деться. Само общение с кем-то, особенно впервые, было тяжким испытанием для социальных навыков парня, такой уж была судьба нелюдимого человека. А подобные признания, считай братания, кроме счастья и слёз вызывали стресс и панику, потому что не ясно, как поступить. — Ха-ха, я аж смутился. Спасибо тебе, честно. Просто... у меня почти не было друзей до академии, да и в ней не то чтобы стало больше. Но они есть и такие, что стоят гораздо больше, чем я даю. Я рад быть твоим другом, и надеюсь, что не подведу тебя! — зеленые глаза Мидории словно наливались блестками от влаги. — Но это не значит, что тебе надо смотреть на других, совсем не так. Мы должны лишь опираться на прошлое, а не повторять его. И быть честными с близкими людьми! Вот, наверное, всё, что я хотел сказать. — улыбка на лице тянулась от одного круга веснушек к другому. Тодороки внимательно слушал и следил за Изуку, удивленный бурной реакцией. Она радовала, почти заставляла ликовать, ведь его потуги оценил тот, к кому он прислушивался. Раньше в нём не возникало потребности провести время с кем-то, лишь какие-то дела и обязанности могли отвлекать в течение дня. Сейчас же он получал удовольствие от совместной прогулки, просмотр фильма становился увлекательней на своеобразной ночевке в академии, а утренний завтрак в компании помогал развеять сон. Незнакомое удовлетворение от нужности и радости простого присутствия переворачивало привычное восприятие. — Я тоже рад найти своего лучшего друга. — промолчав несколько секунд, Шото добавил. — И единственного. — Лучшего? Единственного? — переварив только что сказанное, названный лучший друг расплакался. — Шо-о-то, с-спасибо, я никогда... Даже Каччан... Действуя словно по памятке, Тодороки обнял Изуку, дружески похлопывая по спине. Тот вздрагивал, мямлил несвязанные между собой слова, но принимал помощь. Он выглядел неловко, так бесстыдно рыдая в чей-то воротник, но это неожиданно сильно тронуло чувства Мидории. Ему буквально не удавалось вспомнить подобных слов от Урараки, Ииды, не говоря о Каччане, хотя они были товарищами и явно считали свои отношения крепче многих других. Признаться, излишняя тактильность всегда была присуща бывшему беспричудному, ему нравилось выражать привязанность действием. Однако детство парня было скудно даже на разговоры. Присутствовали лишь синяки и ссадины, издевательства и одиночество. Оставалось только стать незаметным в толпе. Лишь с матерью ему удавалось побыть в любви, но сваливать личные на женщину, и без него настрадавшуюся, не позволяла геройская гордость. Сейчас же он мог вжаться в братское плечо, пряча слабость, и бормоча под нос признательности. Интерес Тодороки был почти научным. Каждый разговор, особенно на болезненные и сложные темы походил на минное поле. В руках бездействовала сапёрная лопатка, вдаль и вширь шло поле взрывных снарядов, а он учился банальной ходьбе. Так оно и шло, шаг за шагом, как в потёмках — вроде взорвалось, вроде пронесло. Для избежания очередной игры в русскую рулетку приходилось учиться разминировать, перерезать нужный провод. Так, методом проб и ошибок Шото лепил вокруг социальный слои, вливался в коллектив. — Деку? — из-за угла вышла Урарака, аккуратно обращаясь к источнику звука. — Что случилось? Наверное, она невовремя. Не самая лучшая идея лить слезы, стоя посреди коридора общежития. Большинство учеников проводят время на первом этаже, однако находятся и такие заблудшие души. Её появление немного коробит, невинные глаза, как бы случайно столкнувшиеся с ними, хотя она явно слышала плач ещё у лифта. Тихие шаги на носках, попытка скрыть своё присутствие, хотя никто и не прятался. И этот щенячий взгляд полный переживания и тревоги. Даже неловко. — Нет, всё хорошо, — Изуку выдавливает улыбку и наскоро смахивает слезы рукавом школьной рубашки. Карие глаза сужаются в сомнении, напоминая зрачок кошки. Вспоминая поводки этих животных, ожидаешь, что сейчас она выгнет спину и зашипит, требуя объясниться. Девушка не давит словами, но явно пытается нависнуть сверху, чтобы получить немного больше объяснений. Шото подмечает это, как приём в проверке написания правила тся или ться. Подобная хитрость кажется полезной. Её пальцы нервно переминаются из ладони в полу-кулак, а глаза странно косятся на Шото, словно находя его виновным в возможной истерике Изуку. Он хмурится, даря в ответ похожий холод. Конечно, сложно спорить в причастности Тодороки, ведь именно из-за него все и происходит, но контекст ситуации явно переворачивает восприятие. — Я просто сказал, что считаю Изуку лучшим другом. — с привычной безэмоциональностью отчеканивает Тодороки. — Д-да, это слишком сильно подействовало на меня. Прости, не волнуйся из-за этого. На лице Очако появляется миловидная улыбка, каштановые волосы немного бликуют от света лампы. От неё слышится облегченный выдох, неровный и немного усталый. — Деку-кун, поздравляю тебя! — вприпрыжку подбегает она, радостно хватая парня на руки. — Тогда и я назову тебя лучшим другом. — Значит, теперь у тебя есть лучшая подруга. — произносит Шото. Мидория только отводит глаза, теряясь от такого энтузиазма. Очако радостно что-то щебечет, кажется, обращаясь и к ним обоим, между делом зачем-то вспоминая Ииду. Шото отмечает прильнувшую к щекам Изуку кровь. Отчётливо читается стеснение, но признание Урараки он принимает в разы спокойней. Под нескончаемый поток идеи о вариантах закрепления дружбы, троица уходит в зал отдыха. *** Глаза периодически слипаются, наливаются неподъемной тяжестью, а веки сходятся от усталости. Ладонь прикрывает рот во время зевков, не желая нарушать этикет на середине улицы. Голова назойливо гудит, кружка кофе даёт недолгое расслабление и иллюзорный прилив сил, после чего матрица снова даёт сбой, возвращая мигрень с новой силой. Через дорогу, в парке, от прохладного ветра дрожат и жухнут листья. Проходя вдоль панорамных окон кафе в глаза бросались съежившиеся от холода с противоположной стороны стекла люди. Погода не прельщала выходить куда-то, начинало навеивать зимой. Изуку Мидория шёл в состоянии напряжения и утомленности. Несмотря на его готовность ко всем грядущем трудностям, одни только школьные экзамены наваливались такой плотной кучей, что казались непосильными. Помимо этого нависла стажировка, и просто найти агентство становилось проблемой. Он не мог определиться, к какому герою хочет пойти. Даже не понимал, а хочет ли заниматься практикой. Такого рода апатия, возникшая от воспоминаний предыдущего опыта полноценной работы героя, загоняла в тупик. Руки опускались вниз, не намечая каких-то сдвигов в решении. Также нервировали последние сны, не до конца понятые обрывки не то прошлого, не то собственных фантазий. Каждый раз —тусклая темнота окружающего пространства с яркими образами, как будто специально выставленными напоказ для акцентирования внимания. А в центре — события с первым владельцем и Все за одного. Не ясно, зачем оно является. Конечно, после разговора с вроде как одним из прошлых владельцев - тем, что обладал черным кнутом - картина чуть прояснилась. Он проходил некую точку сингулярности, условную отметку, когда поворачивать назад становилось бессмысленно, а силе начинало требоваться больше процентов контроля. Иначе случался срыв, как на совместной тренировке с «Б» классом. — Мидория, будь спокойней. — Шото выводит его из мыслей. Видимо, он опять начал бормотать себе под нос. Руки поправляют ворот осенней куртки. Мимо проносятся одиночные машины, практически пустая дорога позволяет опасно заигрывать с допустимой скоростью. Сколько же таких, вечно спешащих. — Фуюми спрашивала, как ты себя чувствуешь. — Да? — нервно отвечает он, повторно отрываясь от размышлений. — А зачем, ну-у... В словах возникает заминка, и он не пытается закончить фразу. С сестрой Шото ему приходилось видеться во время прошлого совместного занятия, может, около месяца назад. Она была заботлива, но не сказать, что их общение закончилось на приятной ноте. Более того, парень выставил себя странным и чуть ли не истеричкой, сбежав от общества Фуюми. Вряд ли этот момент с ней уляжется сам собой. Образование психолога - или педагога - и целая жизнь рядом со Старателем в качество заботливой сестры должно было подарить настойчивость и суровость в вопросах детских травм. — Сегодня и скажешь ей. Не хочу, чтобы она волновалась. — тон Тодороки звучит до невозможности тревожно, с переживанием. "Он любит сестру, — мысленно произносит Изуку. — "Должно быть, безумно сильно". В нём, и без того кротком, не находится повода для возражения. Если его друга что-то беспокоит, то его обязанность — разобраться с этим. Тем более, в этом присутствует вина Мидории, по крайней мере он признавал свою причастность. Боковым зрением мелькнул недавно покрашенный бордюр. Чередующиеся красно-белые полоски словно гипнотизировали, уходя бесконечно далеко в горизонт ближайшего поворота. Внезапно вырастали остановки с афишами, рекламные билборды, листовки, развешанные на столбах. Всё засыпано предложениями с разной степенью полезности и нужности, от геройских организации с правительственными программами до ставок и казино. Возникал вопрос законности этих баннеров. Впереди стояли ворота дома Тодороки, забор с виду начинал казаться родным. Связка из пары ключей несколько раз ловко перевернулась в поисках нужного. Двор выглядел аккуратно прибранным, становилось интересно, кто занимается стрижкой газона. Замок дважды негромко щелкнул, они вошли внутрь. После прохлады улицы в нос ударили духи, приятные и даже дурманящие. От них закружилась голова, захотелось опереться о стену. Глаза упёрлись в пропахшую ароматом жилетку, виновницу его слабости. "Она же женская, да?" Шото успел раздеться и разуться, явно не понимая внезапного ступора своего друга. Мидория спешно повесил куртку и стянул обувь. На этажерке стояла чья-то лишняя пара, как не трудно догадаться, кто-то из семейства в этот раз присутствовал у себя. Размер сапога весьма далёк от Старателя. На глаз размеров на семь, если не все десять меньше. — Нацуо сегодня дома? — Должно быть. — утвердил Шото. — Он готовится к поступлению, часто пропадает на занятиях. В комнате тепло, значительно приятней, чем в остальном городе. С щек постепенно сходит холодный румянец. На стенах расклеены однотонные и минималистичные обои, под ногами не совсем привычный на ощупь деревянный пол, совершенно не прогибающийся местами и не скрипящий половицами. Люстра также не блистала изысками, гармонизируя с расположенными у дивана настенными лампами. Напротив мебели на специальной подставке находился телевизор. В других комнатах обстановка выглядела примерно похоже, возможно, с добавлением котацу. Как ни трудно догадаться, дому Старателя был присущ традиционный стиль. Возможно, цель такого дизайна создание образа счастливой японской семьи, однако ни внутренний аналитик, ни геройский фанбой в Изуку не могли вспомнить интервью, где подобное хоть как-то упоминалось. С учётом комнаты Шото в общежитии, вполне возможно, что это нечто вроде семейной традиции. "Как-то непрактично". — Мидория задался вопросом. — "Одной искры от бороды будет достаточно для пожара, как только тут всё ещё стоит". Они зашли в комнату Тодороки. Сегодня оба решили устроить полноценный выходной. По большей части в нем нуждался Мидория, измождённый до невозможности. Шото понимал, или точно старался понять товарища, но не мог осознать, насколько это серьезно, может ли он помочь. Поэтому он собирался аккуратно прощупать почву, за обычными разговорами выболтать его состояние. К сожалению, на прямой вопрос последовала разбивающая сердце ложь: «Всё в порядке». И хотя подобный обман тревожил, нужно просто было найти другой подход. Даже в курсе ЮЭЙ описывались подобные случаи. Застёжка молнии легко поддалась, на столе тут же оказались упаковки не самой полезной пищи. Чипсы в обёртках на любой вкус и цвет, несколько пачек сладостей: немного зефира и конфеты M&M’s. Достав полуторалитровые бутылки газировки, Шото для достоверности встряхнул сумку, после чего убрал её в нижнею полку шкафа. Напоследок, синяя вещица мелькнула знаком академии и скрылась из виду. — Почти готово. — оценивал Шото. — Осталось поставить монитор. Давай пока сходим за стаканами. — он говорил это, выходя из комнаты, поэтому Мидории пришлось поторопиться и пристроиться хвостиком. Кухня выглядела как в прошлый раз, за исключением пустоты. Тогда Фуюми выпроводила его на тренировку, не дав особо осмотреться, но сейчас выдалась возможность рассмотреть плитку над раковиной, пересчитать два десятка ножей и насмотреться на полки, которыми очень активно хлопал самый младший владелец дома. Поражала чистота и прибранность. Никакой забытой посуды в раковине, идеально чистый стол, без малейшего намека на крошки или следы от ножа. Да даже кругов от кружек с кофе или чая не было, почти идеальный порядок, как раз под цвет кухонной утвари - кремово-белой. Складывалось ощущение, что он нарочно пытается найти недостаток. "Всё так заботливо". — Мидория, отнеси пока, пожалуйста. — Шото протянул два праздничных глубоких стакана с толстыми стенками, хотя лично ему они скорей напоминали пивные кружки. — Я что-то найти не могу. — парень пытался вспомнить, где оставил упаковки суши. Не возражая, Изуку взял посуду и надеясь не запутаться, пошел обратно. Проведя всю жизнь в маленькой квартирке, а в последнее время в одной-единственной комнате общежития, сотня больших помещений, непонятно как соединённые между собой, на манер катакомб якудза, вызывали некий дискомфорт. Действительный страх потеряться или сделать что-то не так. Может, давил статус героя номер один. — Мидория, привет, — стройный голос обжёг восприятие, зубы прикусили язык. — Ты всё анализируешь, как по привычке, хотя пришёл отдохнуть и расслабиться. Перед ним стояла Фуюми, в своём излюбленном свитере, с невинной улыбкой. Её руки покоились за спиной, отчего плечи немного отодвигались назад. При этом ей приходилось наклонятся, чтобы сравняться в росте, хотя парень не считал такое необходимым. Он растерянно моргал, не зная, куда деть глаза. Во рту внезапно стало сухо, вместо слов вырвалось мычание с хрипотцой. Тело продолжало пытаться выдавить из себя что-то, от неудач в коленях пробивала дрожь, пока мозг вовсю кричал: «Отмена»! — Как давно я их не видела, — она обратила внимания на стаканы, поднеся руку к груди. — Мама покупала для праздников; рождества или дня рождения. Шото очень любил именно эти, особенно ему нравилась роспись на стекле, — из её груди вырвался тяжёлый вздох, нутро болезненно сжалось. — Наверное, последний раз их доставали на день рождение, когда ему исполнялось пять. — Мне он этого не рассказывал, — бормотал он, всматриваясь в свои руки. — Конечно, — тихо произнесла Фуюми. — Изуку, я хочу поблагодарить тебя. Спасибо за твою поддержку, с Шото иногда бывает сложно, но ты не отказываешься от него. И он принимает тебя, сильней чем меня, Нацуо... Отца. Только ваша дружба помогает ему делать новый шаг. — дрожащая улыбка растянулась на измученном лице. Сейчас она выглядела такой уставшей. Когда у сестры Тодороки, как показалось парню, потекли слезы, он наконец попытался как-то вмешаться в монолог, но Фуюми ушла прежде, чем парень сумел возразить. На прощание остались слова благодарности и паршивое чувство, пустота чуть ниже груди. Словно свербящая, до рвоты противная. Но он терпел. Ноги понесли в комнату, сломя голову, не разбирая обстановки, позволяя выступить поту и появиться отдышке. Там, расставляя тарелки на миниатюрном столике, находился в ожидании Шото. Задержка и запыхавшийся вид вызывали вопросы, почти театрально изогнутая бровь выступала в подтверждение. Недолго простояв в проходе, едва не давясь слюной, Изуку смог сфокусироваться в пространстве. Секунды тишины прошли в размышлении над ответом, достаточно нелживом и убедительном. — Всё не запомню где что, даже разнервничался. Послышался звенящий стук, стаканы расположились на столе. Стало немного не по себе, пытаясь развеять чувство парень сел рядом с товарищем, изображая непонимающую гримасу. Тот непроницаемо смотрел, по ощущениям прямо в душу, слегка наклонив голову вниз. Однако вскоре Шото отвлекся на телефон, будто говоря, что на сей раз оправдание будет принято, но лишь единожды. Он надеялся, что второго раза не будет. На странице сайта грузится фильм. Круг из точек безостановочно кружит в центре темного дисплея, напоминая способ гипноза. Пальцы бьют по клавише «f», включается полноэкранный режим. Всплывает небольшое предисловие, название фильма и фамилии причастных к съёмке. Горло сушит, поэтому Мидория открывает бутылку колы, рука непослушно дрожит и соскальзывает с крышки. Раздаётся тихое шипение газа, заглушенное вступительной музыкой. Газировка щекочет язык, смакуя удовольствие он делает глотки. *** Два часа проходят незаметно, когда внутренние напряжение сменяется на радость за хорошую концовку. На фоне вовсю играет захватывающая мелодия, общим планом показывают объятые пожаром улицы, и как толпы людей с криками опрокидывают памятники. Свобода марширует и запевает марш: «левой, левой, левой...» Главный герой, дрожа от предвкушения чего-то невообразимого, с корнем срывает флагшток, символ диктатуры плашмя падает вниз. Его цель достигнута, но все же остается вопрос, а с кем делиться этой грустной радостью? Эмоциональность ненадолго берёт верх, в уголках глаз скапливается пара капель. В груди задерживается вдох, мелкая дрожь пробегает по всему телу россыпью мурашек. Он шмыгает носом, думая, как незаметно вытереть рукавом ресницы. Звучит щелчок, вспыхнувший свет сводит с ума зрачки, приходится хорошо проморгаться, совершенно отвыкнув от яркого освещения. В голове сразу рождается мысль, если спросят, сказать - на лампочку посмотрел, вот и слезятся Шото выключает компьютер, несколько раз аккуратно приподнимается на носках, выгибая кисти рук вокруг оси. Приятно размять затёкшие конечности, парень улыбается, полностью удовлетворенный времяпровождением. Красные глаза Изуку бросаются в поле зрения, но воспринимаются спокойно, не желая указывать на такое проявление слабости. Хотя сам Тодороки не считал это слабостью или чем-то зазорным, наоборот, сам хотел испытывать такое сочувствие, быть способным на эмпатию. — Хорошее кино. Нужно будет ещё посмотреть, в общежитии вместе с классом. Им понравится. — Шото разбавляет уборку стола комментариями. — И не говори, это так трогательно. Можно и на премьеру собраться. Какой там жанр фильма, не помнишь? — Антиутопия. Борьба посреди антиутопии. — в ответ Изуку кивает, оставляя в голове пометку. — Я схожу к Нацуо, он попросил позвать его как закончим. Ему нужно сделать у меня работу, пока его ноутбук не починили. Он говорил, стоя за порогом комнаты. Изуку кивнул в ответ и спешно собрал на поднос посуду, торопливым шагом догоняя Тодороки. *** "Это не смешно." — единственное, что ехидно могло появится в голове. У него не было понятия в каком коридоре он сейчас находится, более того, как он оказался в нём — тоже выглядело загадкой. Топографический кретинизм такой степени не то, что ни в какие рамки не шёл, а начинал откровенно нервировать. Даже на уроках в академии их учили запоминать маршрут, хотя бы интуитивно. Оставалось дождаться потери во времени, вот уж занимательные путешествия будут. Блуждая по комнатам, вход в которые не ограничивала дверь, у него из груди вырывались тяжёлые вздохи. От скуки Изуку подмечал незамысловатый зелёный ковёр на полу. Почти ковровая дорожка шла от стенки к стенке, а в случае поворота ложился ровно точно такой же. Везде был выбран одинаковый цвет, и, если память не обманывала, в прихожей тоже лежал небольшой зелёный коврик. Под цвет его глаз и волос, может на пол тона светлей. Внезапно он вспомнил про наличие телефона в кармане - проблемы словно и не было. Теперь небольшой груз стал ощутим и заметным, как когда внезапно начинаешь дышать осознанно и не можешь снова непроизвольно. Но беда одна не приходит. Что-то в нём решило зацепиться за приоткрытую дверь, заглянуть в небольшую щель. Любопытство пересилило любое возражение, ноги тихо зашагали к источнику соблазна. В коридор тянулась тонкая линия света, день только-только приближался к вечеру, но у кого-то люстра вовсю мотала счёт за электричество. Аккуратно, практически на цыпочках он подошёл к небольшой лазейке, на всякий случай придерживая ручку двери. В комнате были белые обои. Примерно в середине своеобразный холст по горизонтали и вертикали делился на четыре части бежевой линией. Получившиеся квадраты были пусты, и вспоминались раскраски «сделай сам». По правую сторону пространство занимала одноместная кровать, светло-коричневым цветом выделяясь на общем фоне. Возле располагался высокий комод, сверху заваленный томиками толстых книг. Выше над ним находилось окно, плотно зашторенное. Напротив, за рабочим деревянным столом, уткнувшись носом в кипу бумаг, дремала Фуюми. Небольшая гибкая лампа тускло проливала свет, настолько неяркий, словно она работала на полуживых батарейках. А для зрения это ведь вредно, особенно ей, с очками. Левая рука подпирала подбородок. У него не получалось разглядеть, но похоже, несжатые пальцы прикрывали глаза и лезли в волосы. Вторая же покоилась где-то между вещей. Напряженные плечи мелко тряслись под смятой тканью свитера, легонько подпрыгивали и сильнее старались прижаться к голове. Почему-то становилось тяжело морально, психологически. Что-то давило на него. Её спина казалась такой уставшей — невыразительные, до неудобства зажатые лопатки, сгорбленная поза. И общий тяжёлый воздух атмосферы, почти масляный. Картина диссонировала с ожиданием, начальной глупостью и шалостью, секундным трепетом от осознания её присутствия. Нынешние положение было более интимным, чем любое из предыдущих. Капелью в тишине прозвучали прерывистые вдохи, болезненно зажатое всхлипывание и нервозный выдох. Пара капель упала куда-то на страницы открытой тетради, она бросила телефон и поднесла освободившуюся руку к глазам. Зрачок Мидории сжался, взгляд расфокусировался, и только после пришло осознание: не получается втянуть воздух. Ладонь на дверной ручке невовремя дрогнула, металл активно зашумел. Испуг захлестнул разум, от страха всё тело передёрнуло. Девушка мигом выпрямилась, подпрыгнула на стуле, от неожиданности сперва едва не ударившись об стол. Забегала руками по завалам перед собой, от неловких движений вниз полетела канцелярия. Пальцы на ощупь нашли очки и, нервно теребя оправу, одели их. Потом Фуюми замерла, нерешительно думая, поднять упавшие ручки или повернуться к гостю лицом. — Н-Нацуо? — спросили скомкано и тихо. Изуку врос в пол, хрипло втягивая воздух. Ноги отяжелели, забитые руки мертвой хваткой вжались в дверной косяк, между ними образовалась непрерывная тишина. Страх и рационализм кричали уходить, тихонько прикрыв дверь, и со всей силы причуды бежать, неважно как, главное подальше. Сознание же вместе с добротой хотели разобраться, остаться и узнать, а что сейчас было. Сам он стоял на перепутье, наивно полагая о наличие минуты на раздумия. Фуюми поправила собранные в пучок волосы, свет падал прямо на них, придавая белым локонам волшебный свет. Потратила секунды, кое-как собралась и, прикусив губу, повернулась. Оба ощутили, как сердце тяжело упало вниз. Теперь он точно видел - она плакала. Распухшие глаза жалостливо прищурены, вокруг след от растекшейся туши. Полоски кровеносных сосудов неровными полосками тянулись к зрачку, глаза всё ещё блестели от влаги. Можно было заметить, как трясутся спрятанные под столом ноги, сложенные в замок на животе руки, ногти впивались в собственную кожу, пытаясь успокоиться и сдержать нервы. Случайная кровь на выдавленной улыбке и всё остальное открыто выражали зажатость, загнанность мышки кем-то пугающим. На самом деле здесь не о чем было думать, всё очевидней некуда. Сам в таком же состоянии. Несколько витиеватых зелёных завитушек от пота прилипли ко лбу, норовили залезть под веки. Неприятно, и от ощущения её размытого, но в то же время пристального взгляда, стыдно. Смелости поправить не нашлось. Набухшие по бокам головы венки словно раздувались и отдавали дёрганьем в глазах. Кисти вытворяли неведомые пасы, скромно прячась за стеной. Он шумно выдыхал. — М-Мидория, — всхлипнула Тодороки. Парень сглотнул, чудом не отозвавшись. "Решайся, прошу." — взмолился он. Небольшой шаг, ещё один, и порог оказался позади. Зачем-то выпрямившись в стойке смирно парень замер, с каждым хлопком ресниц отсчитывая секунды. Через плечо глянул на дверь и медленно, без шума, прикрыл. Стало неожиданно темно, одновременно и в комнате, и в глазах, под кожей, как казалось, копошились черви. На деле сердце ускорено отстукивало удары пульса. Было жарко, щеки наливались спелым румянцем. Пол, скорей всего, был с подогревом, иначе сложно объяснить приятное тепло при шаге, ступни оказались удивительно холодными. А она так укутана. — Фуюми, что случилось? — он недолго раздумывал между "что" и "что-то". Серые зрачки без движения наблюдали за ним, лишь пару раз прикрывая контакт хлопком век. Неуверенно мялись её сухие губы, обдумывала слова, или это дрогнула внешняя непоколебимость. Ставка была сделана на второй вариант. Найдя каплю уверенности и отваги, Изуку зашагал, стараясь также пронзительно смотреть в ответ. Только по его рукам расползался тремор, два зелёных изумруда метались вверх и вниз, но не отворачивались. Нечто вроде схватки глаза в глаза, ведь они, как правило, не врут. К счастью, шаг был ровный, с солдатской строгостью, без запинок и проколов. Не хватало споткнуться ещё в такой ситуации. Изуку остановился рядом с самой девушкой, в голове целая методичка: не говори под нос, не кусай губы, не жестикулируй, не веди себя как идиот и не реви. На этом представление о возможных действиях закончилось, но надо было что-то решать. Рука легла на край стола, слегка отодвигая документы - все по работе. Отчеты, бланки, списки и расписки. Никакой зацепки к происходящему. Конечно этих папок много, слишком большая нагрузка для одного человека, особенно для неё. Куда ещё брать ответственность, в доме все женские обязанности и попытки как-то сплотить семью выпали на её участь. Такую стойкую, но нежную и ранимую. Как подобает дочери номера один. "Это не её положение, она не должна страдать". Возле торшера покоилась небольшая рамка, аккуратно протёртая, поставленная прямиком под свет. Первой мыслью было: «похожи». Парень, может быть его ровесник, с ярко-белыми волосами, даже в эру причуд выглядевшими непривычно , но не менее притягательно. Добродушная улыбка, искренняя и ребяческая, фотография удивительно хорошо передавала её. Он не сторонник мнения, что раньше лучше, но где сейчас можно найти людей с такой любовью в одном выражение лица? А сверху два насыщенно-голубых глаза, как ясное небо. Два синих огонька, ни капли не обжигающих. "Синий огонь". — мелькнуло в голове. Кто он? Это не Нацуо и не Шото, но очень похож. Между ними чувствовалась связь, этим парнем и семьёй Тодороки. Сам он выглядел знакомо, может, двоюродный родственник. На краю лежал телефон-раскладушка, старый как свет, фактически пережиток прошлого. Отношение к нему было примерно, как где-то увидеть рабочий дисковый номеронабиратель. Причина могла быть в том, что ей написали, или в том, кто написал. Надо выяснить, - он твёрдо решил - узнать всё. — Фуюми, — пришлось напрячь голос, выдавить низкий бас, привлечь внимание, — что случилось? Скажи мне, пожалуйста. Изуку наклонился, она еле заметно подвинулась, сжалась вперёд. Но все ещё молчала. От темно-оранжевого света в комнате уставали глаза. Сухие губы мельтешили лишним чувством раздражения, противным комаром, пищащим ночью над ухом. Не смотря на выдержку, было тяжело стоять, казалось, скоро тело затрясет. От наваждения, непонятной эмпатии, хотелось самому выговориться, вывалить всё наружу. Нужно успокоиться, задержать дыхание на десять секунд. Под ребрами собралось что-то горячее, вдыхая воздух оно кололо сердце, вызывая одно желание: вырвать. Рука дёрнулась, легла ей на плечо, чуть грубо сжав фаланги. Свитер мягко щекотал натёртые мозоли. Подушечки тонули в растянутой ткани одежды. Неловкая хватка ослабилась, наверное, убрав неприятное чувство. Фуюми горячо выдохнула, с придыханием, прикусив клыком губу и почти захныкала. Мидория встрепенулся, ожидая то ли слов, то ли просто-напросто выйдя из транса. Но ощутил лишь несильный удар в грудь, дыхание на секунду спёрло. Когда Эри со всех ног неслась на встречу и прыгала в объятья, он ощущал нечто похожее. Сейчас происходило почти тоже самое, девушка ударилась в его грудь, резко и чувственно. Шок не успел застыть на лице, футболку намочили тихие слёзы, такие, в первую очередь для него, болезненные. Ей приходилось почти нависать сверху, цепляться за ворот футболки и тянуть к себе. Изуку же лишь смог приобнять за плечи, но скорей на эмоциях, чем осознанно. Что дальше — он не знал. Ласково провел растопыреной пятёрней вдоль спины, надеясь выглядеть успокаивающе. — Тише, — негромко прозвучало у неё над ухом, — кто тебя обидел? В ответ к нему прижались сильнее. Он не стал давить, возможно стоило, но Изуку решил дать ей успокоиться. Здесь могли играть инстинкты героя, как-никак это тоже часть профессии, пусть и подходил он совсем не профессионально. К этому времени Шото должен был задуматься, где его носит, Нацуо мог зайти к сестре, или Старатель вернуться домой и застать их. Любой из вариантов пугал, хотя бы из-за отсутствия убедительного оправдания. Не было представления, как объяснить такое, даже самому себе. Но Мидория не собирался отступать. Немного понимая положение единственной дочери Старателя, став свидетелем её слёз, парень любезно предоставлял свою платок-футболку, впитывал чужую боль и твёрдо знал, когда в следующий раз прозвучит вопрос - она ответит. *** Определённо было неловко, по прошествию времени чувство усиливалось. Спина начинала ныть. Лоб пылал, горел, глаза закатывались от истощения. Каждый раз желая сдвинуться с мертвой точки, всё упиралось в слова - что сказать то? Как начать, или хотя бы подвести к началу? Но единственное, что могло порадовать — становилось спокойней. Они оба нашли умиротворение, ненадолго отошли от тревог. Всхлипы стихли в первые десять минут, оба ощущали как выравнивалось дыхание, набирались полные воздуха лёгкие. Нить их общения перестала быть до предела натянутой, небольшая разрядка напряжения делала воздух легче. Фуюми тихо сопела, с виду уснув на удобной подушке. Челка свободно спускалась на лоб, прикрывая мирно сомкнутые глазки, а тоненькие, нежно-розовые губы мило подрагивали. Но переодически, хлопая ресницами, она бросала взгляд на парня, кратко убеждаясь в их совместной бессоннице. "Это может длиться вечность". — мысль, изначально выглядевшая обрубающей, вышла сладостно-мечтательной и, возможно, вопросительной. — Фуюми, ты не спишь? Хотелось застрелиться за такой глупый вопрос. Да ещё и оказалось, что он всё это время находил наглость сжимать её в объятиях. Причем совершенно не замечая, как руки оказались на спине. Она тяжело сглотнула, на секунду глубже зарылась в одежду, но вскоре подняла голову и ответила: — Н-нет, Мидория. Её лицо озарялось скромной улыбкой, насковь пропитанной благодарностью. Сердце юноши заколо, зубам приходилось до крови терроризировать губы, иначе заблестят глаза. За что она так с ним? — Что случилось, расскажи мне, пожалуйста, — смотря, как она будто пристыжено отводит взгляд, можно было лишь жалобно умолять. — Скажи хотя бы Шото или отцу. Но не молчи, сама мне так говорила, помнишь? Руки не до конца слушались, двигались резко и произвольно, капая на нервы своим неповиновением. На языке кипела кровь, в суматохе почти не ощущался соленый, металлический вкус. В голове неупорядочено перебирались моменты старого разговора, когда Фуюми выступала в роли того, кто хочет помочь. Собственный отказ идти на диалог внезапно вставал ребром. Отпечатывал страшное клеймо на точно таких же призывах к благоразумию и сознательности. "Хоть бы она была умней меня". — мысль повторялась из раза в раз, как мантра. — Ничего такого, Мидория. Ты и не должен был это видеть. Прости за недоразумение. — она окончательно отпускала его, словно поглаживая проходилась вдоль плеч и отводила руки. Кардинально обстановка не изменилась, но его сильно корежило изнутри, в момент стало холодно. Лишь место недавнего касания еле ощутимо грело. Он хотел понять её, помочь ей, поэтому сохранял решимость, смотря в темную точку посреди серой радужки. Никто не отводил головы. Для него дрогнуть позорно, непростительно после увиденного. Девушка же словно под давлением сохраняла контакт, от безысходности прячась за прямо сейчас разрушающейся стенкой. Или решая, а нужно ли пускать кого-то, посвящать в своё личное. «Делиться "собственными" проблемами». — холодно подметил разум, ссылаясь на личный опыт. — Не волнуйся, у каждого есть предел. Я просто слишком устала. — обманчиво мягкий тембр ласкал уши, напевал нежнейшею детскую колыбельную. И пусть никогда раньше они не прельщали слух, просто их никто не пел. При этом смотрит так же тепло и ярко, ни на тон не отличаясь от сказанных слов. Даже видится, что их омут вовсе не серый, а скорей стерильно-белый, выразительней облаков и стен больничной палаты. Намного лучше гипса и таблеток, две звёздочки, исполняющие желания. При они этом уверенно выглядывают из-под слегка нахмуренных бровей, непроизвольно сведённых к переносице. Мерещится простота характера, открытость самого человека. Будто достаточно приглядеться, и раз — всё нутро лежит как на ладони. Но недавно они выглядели иначе: полностью чистыми. Заплаканные, печальные, в цвет туч за окном, от этого для кого-то уродливые. Без математически выверенных пауз в моргании, не оставляющих риска показаться истощенной. "Не верь им". — Не говори Шото. Он... Ему будет сложно понять меня. Именно то, что я чувствую. Так что пусть не волнуется, — парень молчит, но согласиться или отказаться кажется предательством по отношению к одному из семейства Тодороки. — В общем, всё внезапно навалилось. Знаешь, взрослые проблемы. Не говорю, что ты ребёнок, но... Они правда серьезные. Она проводит пальцами вдоль деревянной фоторамки, будто смахивая пыль и поглаживая помещенное внутрь изображение. Рама изрядна потёрта, как временем, так и подобными действиями. Голубая краска местами слезает, теряет цвет, приобретая белёсый оттенок. — Это мой брат - Тойя. Он погиб из-за несчастного случая. Мне очень трудно без него. Иногда, я слишком сильно начинаю тосковать и не могу сдержать слёз. — она схватилась за платок, ненадолго замолчав. Оправа очков легла на стол. — а тут ещё... Всякое. Шото смог найти друзей, перестать зацикливаться на ненависти, принять свою причуду. Для тебя это не так масштабно, но ты не представляешь, как он выглядел до этого. Даже не объяснить. Самый настоящий лёд, холод во всём, в словах, в действиях, в мимике. Совсем нелюдимый в обществе. А я могла только смотреть, изредка добиваться от него чего-то, но... — несколько всхлипов разразились рыданием, и ему не пришло в голову идеи лучше, кроме как вернуться к объятиям. Следующие слова звучали прямиком ему в плечи. — Было так больно, не иметь возможности помочь. Потом он загорелся доказать, что лучше тебя и ещё одного мальчика, вроде бы Бакуго. А когда, во время экзамена, он использовал левую сторону, я заплакала. За один разговор ты дал ему больше, чем вся семья. Шото снова начал улыбаться, смог навестить маму. Тогда я настолько сильно задумалось о своей ничтожности, ничтожности, как сестры, как педагога и психолога, как человека. С работы меня увезли в больницу, от нервов произошла паническая атака. — Ну что же ты... — Я стараюсь пытаться поддерживать его, но я явно была плохой старшей сестрой. Потом произошла отставка Всемогущего и Старатель стал номером один. Я имею ввиду, наконец-то, спустя столько усилий. Он не разделял моей радости, отказывался принимать титул из-за таких обстоятельств. А во время битвы с Ному отца чуть не убили. Впервые мы могли потерять его навсегда, — её голос задрожал, как разбитое стекло, воцарилась гнетущая тишина. — Не заставляй себя, если очень тяжело, можешь не вникать в подробности, — он желал действовать, что-то предпринять, пока разум не знал, как поступить. — Всё в порядке, всё хорошо, — она глубоко вдохнула. — Хотелось выговориться, теперь мне намного легче. Спасибо тебе, Изуку. После Фуюми заключила его в крепкие объятья, на лице парня расползалась глупая улыбка. Уши краснели, теперь не выйдет взяться за мочку при ожоге, она скорее сама один сплошной ожог. Не смевшее подать голос сердце вдруг заколотило с удвоенной силой, а мозгу пришлось начать самостоятельно контролировать дыхание. От её доброты поднималась температура. Пусть он выслушивал её со всем вниманием, но все же не понимал свою заслугу. Тактильность начинала выглядеть всё привлекательней, особенно после постоянных касаний с девушкой. От её тепла и духов кружилась голова. В какой-то момент показалось, что из носа стекала тонкая струя крови. Он несколько раз протёр над губой, но на коже не было ни капли. Неохотно - как показалось Мидории - они оторвались друг от друга. А жаль, ещё пара минут не стала бы лишней. — Пообещай беречь себя. Ты очень добрый, не растеряй это. Он неуверенно кивнул в ответ. Руки неуютно легли на колени, не зная, куда можно деться. Фуюми принялась наводить порядок на столе. — Я постараюсь, — он скорее задавался вопросом, чем убеждал. — Для начала, — поднявшись с места, она взяла его за руку, — постарайся не получать новые травмы. Разве у Всемогущего есть шрамы? "Всемогущий, — по коже прошёлся неестественный холодок, вызывая такбун мурашек. — как мне дотянуться?" — Давай я проведу тебя. Шото, скорей всего, по-прежнему ждёт тебя, как ни в чем не бывало. Мидория без возражений встал и последовал за ней. Ноги покалывало от долгого нахождения в одной позе, свет ламп ослепил резкой вспышкой и заставил на некоторое время жмуриться. Остальное внимание было сосредоточено на подпрыгивающей причёске впереди. Хотелось сосчитать количество красных вкрапинок, прикоснуться. В размышлениях действительность отходила на второй, если не третий план. Он сильней сжимал ладонь.