прокажённый

Джорно близко. Он показывает глазами, неровным дыханием, да вообще всем своим видом, что влюблен. Бруно пока что ничего не показывает - думает, стоит ли. Джорно умён не по годам. Джорно знает, что ему нужно. Нет. Бруно не помнит, но, наверное, в свои пятнадцать ему тоже хотелось большой любви с кем-то призрачно надежным, с тем, кто указывает путь в неизвестность, которая кажется не такой уж и страшной, когда тебе говорят, что всё будет хорошо. Да, непременно хотелось, но желание вечно избегать ужас этого мира было оборвано им же. Разница между Бруно и Джорно в том, что последний не то бесстрашен, не то слишком беззащитен, хотя эти слова совершенно не вязались с его суровым совершенством и серьезным даже в самые спокойные моменты лицом. Блондин смотрит прямо, холодным взглядом хочет показать что-то убедительное, но за его глазами даже не таится, наоборот, совсем не скрывается беспомощность и просьба о спасении. Ещё там плещется совсем детская надежда на что-то хорошее. Ряд запрятанных чувств замыкает медленно разгорающееся желание удовольствия, может, спасительного забытья. Буччеллати опережает первую мысль и хочет помочь. Потом злится на себя за то, что Джованна такой красивый, следом злится на мальчишку за то же самое, хочет погасить умоляющий огонек в изумрудных глазах, жалеет, что если плеснуть в него водой из стакана, то ничего не потухнет, ведь это делается совсем не так. Злится на себя за каждую мысль в своей голове, но не подходит ни на шаг - решает, что нужно, обязательно нужно помочь. Улыбается спокойно, будто сердце не бьется от страха, ведь если Бруно оступится, то возвращаться им с Джорно будет некуда. Да, всё ещё улыбается, словно сам ничего не боится, предлагает заварить чай и поговорить по душам, ведь Джорно ищет и видит в нём защиту, хотя защиты никакой, на самом деле, нет. Бруно когда-то тоже было пятнадцать. **** Буччеллати шарахается от Джорно, как от прокажённого, хотя таким словом он бы описал самого себя, когда тот с силой притягивает его за плечи и пытается поцеловать. Действовать получается нелепо у обоих: Джорно спотыкается об свою внезапную решимость и отпускает чужие плечи, Бруно дёргается в сторону, сам напуган, но спокойно произносит: — Мы же договорились. Джованна ничего не отвечает, уши у него красные, и это наверняка ощущается чертовски неприятно. Блондин разворачивается и пытается уйти быстро, но спокойно, и ничего из этого не получается сделать с дрожащим от стыда телом, а Бруно стоит на месте и понимает, что он при любом раскладе сломает чужие надежды. В коридоре слышится гром тяжелой входной двери. **** Джорно целуется неумело, но не скромно, умиляет и одновременно пугает своим ребяческим любопытством, улыбается и хихикает от своей маленькой победы. Бруно не знает, как и почему всё дошло до этого. Ему до боли в горле обидно, что Джорно ничего не понимает. Стыдно, что сам он не может сказать "нет". Буччеллати успокаивает себя тем, что у него нет верного пути, но знает, что это жалкая ложь загнанного в угол человека, и чувствует себя грязным, грязным, грязным. Джорно ненавидит наркотики, но сам оправдывает не менее ужасную вещь, которая скоро убьёт его самого. Он накручивает прядь светлых на палец и невинным голосом бросает: — Ничего плохого ведь не случится, если мы не будем заходить дальше, правда? Чувства отключают здравый смысл. Бруно чуть ли не воочию бессильно наблюдает, как все его старания разбиваются на крупные невзрачные осколки. Он точно знает, что всё плохое случится непременно, но чувствует, что больше не управляет происходящей реальностью. В голове вертятся слова, которые брюнет точно придумал не сам, скорее услышал где-то слишком давно, чтобы вспомнить источник, но они чертовски точно описывают всё, что он думает по поводу сложившейся ситуации: Как кто-то настолько умный может быть таким глупым? **** Мы не будем заходить дальше, говорил Джорно, как раз собираясь именно это и сделать. Он довольным взглядом смотрит в голубые глаза и улыбается, скользя губами по чужой шее. Бруно становится тяжело дышать из-за навязчивого ощущения грязи повсюду. Его руки, щеки, плечи и губы будто перепачканы густыми чернилами, а Джорно совсем дурак и, видимо, слепой, потому что лезет, совершенно не думая, как потом будет отмываться. Бруно вот, например, знает, что уже никак. Сопротивляться так же сложно, как открывать глаза, когда тело засыпает. Буччеллати до сих пор так и не понял, каким чувствам он поддался: своим собственным, вроде бы глубоко спрятанным, но от этого не менее мерзким в его глазах, или чувствам жалости и сожаления по отношению к несчастному подростку. В голову пришла чистая мысль о том, что засыпать нельзя и нужно немедленно открыть глаза, а за ней другая идея, дикая и, возможно, жестокая, но она была тем самым спасительным стаканом воды. — Джорно, послушай, — блондин поднял голову, улыбаясь уголками губ в странной эйфории, и всего лишь на один миг Бруно засомневался в правильности своих действий, — тебе может не понравиться то, что я сейчас скажу, но мы должны это прекратить. На самом деле, ты никогда мне не нравился, и- — Что... — блондин проронил это так тихо, что Буччеллати, наверное, даже не услышал, не прерывая свою хрупкую речь ни на секунду. — ...и я делал это из жалости, а ещё из интереса, но сейчас я понял, что мне вообще не нравятся парни, так что... — брюнет сделал неглубокий вдох, наблюдая за реакцией, — Извини. Кажется, это было ошибкой. Из всех обидных слов Бруно старательно выбрал самые ужасные. Он не выдал ничего, кроме фальшивого безразличия, но ему тоже было искренне грустно. То, что верного пути для него нет и никогда не было, всё еще сходило за отличную отговорку на тот случай, если станет совсем стыдно. Глаза Джорно помутнели от слёз. Он поднялся на ноги и вышел из комнаты немного дрожащей походкой. Всё завершается так же грустно, как и начиналось, подумал Буччеллати, смотря вслед. Раньше он бы ни за что не поверил, что однажды сознательно разобьет чье-то сердце, как детскую игрушку.