***
— Я думаю, тебе нужен сосед, — вдруг объявляет Скотт, когда Стайлз бросает ключи на диван, и наблюдает, как тот промахивается, а те приземляются на ковер, когда он включает свет. Он поднимет их позже. — Чо? Нет, — немедленно отвечает Стайлз. — Я живу холостяцкой жизнью. Скотт спотыкается о груду курток Стайлза, сваленных у двери. Выходит, он не самый чистоплотный парень. А это значит, что ему не нужен сосед, который бы участвовал в создании беспорядка. — Пол всегда здесь был? — тихо спрашивает Скотт. Стайлз хмурится. — Все не так уж плохо, — настаивает он. — Диван в твоем распоряжении в любое время, приятель. — А что насчет свободной комнаты? — Она тоже, — говорит ему Стайлз. — Нет, я имею в виду, — говорит Скотт, — ты можешь сдать ее в аренду. Получишь еще денег, чтоб оплатить это место. Оно не такое дешевое, как проживание в общежитии, правда? — Ясное дело, нет, но, — Стайлз указывает на роскошь, которой он окружен, за исключением груд одежды и горы закусок на кухонных стойках. — У меня есть все, что нужно. У меня есть кухонные стойки. У меня даже плита есть. Скотт бросает недоверчивый взгляд. — Ты когда-нибудь ею пользовался? — Не-а. — Я просто говорю, — настаивает Скотт. — Это может помочь тебе… ну, знаешь. Вокруг будет больше людей. — Я не люблю, когда много людей, — говорит Стайлз. Ему и одному неплохо. Совместное проживание с людьми обличает их самые худшие стороны, например, они не закрывают крышку унитаза или после десяти вечера включают громкую музыку. Стайлз не хочет встретить ни одного плохого человека в своей жизни. Ему нравятся его друзья. Не то чтобы Стайлз ненавидел жить с другими. Он не против жить со своим отцом, чтобы следить за его потреблением соли, и, конечно же, он не возражал против всех тех двухнедельных ночевок со Скоттом, когда они пересматривали Звездные Войны как минимум по четыре раза и съедали все, что было в кладовой. Проблема в перспективах новых знакомств. Он подозревает, что у него какие-то проблемы с доверием, за что можно поблагодарить старшую школу. Большинство людей выпускается со своими бывшими и, возможно, с несчастным случаем в спортзале за плечами. Стайлз после окончания школы боялся тени под кроватью, будто вновь стал пятилетним. — Ты мог бы жить здесь, — предлагает Стайлз. — Погодь. Айзек будет? Вы вдвоем притащились? — Ну типа, — признается Скотт, осторожно сбрасывая куртку и ища на диване место, чтобы сложить ее. — Ему пришлось бы бомжевать, если б я его бросил. — Черт, — Стайлз задом плюхается на диван, свешивая ноги со спинки, и комната весело пускается по кругу, как карусель. Напитки мягким туманом оседают в его животе, медленно приближаясь к глазам, и он начинает считать неровности на потолке. — Ну так, — он поднимает голову и находит Скотта. — Почему ты считаешь, что мне так сильно нужен сосед? Скотт корчится, а Стайлз щурится. Маккол бы с гораздо большей вероятностью раскрыл правду, будь он так же нетрезв, как Стайлз, но этот поезд ушёл вместе с большинством человеческих привилегий Скотта. — Понятия не имею. Я просто думаю... кажется, ты слегка себя запустил. — Нет, — категорически отрицает Стайлз. И еще раз для убедительности: — Нет. Я вечно молодой. — Ты когда в последний раз стригся? — Не твое дело, — мгновенно произносит Стайлз, а затем проводит пальцами по гриве. Что ж, возможно, он на несколько недель опоздал с парикмахером. — У меня все нормально. Клянусь. Я самодостаточен. А теперь отнеси меня в комнату.***
«Мне не нужен сосед», — раздраженно думает Стайлз, засовывая уже третий пирожок за день в микроволновую печь. Ему очень хорошо одному, он живет холостяцкой жизнью и три дня подряд носит одну и ту же толстовку, и никто не может судить его за гигиену. Его ведь и правда все устраивает. Скотт понятия не имеет, о чем говорит. Он умный и независимый взрослый, которому нравится быть полноправным хозяином всего пространства квартиры и валяться в ванной, не ожидая, что кто-то постучится в дверь. Он вообще не большой поклонник новых знакомств, потому что в ту секунду, когда он начинает к кому-то привыкать, он обычно оказывается либо мертвецом, либо негодяем, либо и тем, и другим. Рисковать с новым соседом с таким мрачным прошлым — неприглядная авантюра. Не то чтобы он нелюдимый отшельник. Он полноценный человек с друзьями и семьей, с которыми поддерживает связь. Какая разница, если он девяносто процентов времени сидит в пижаме и объедается Читосом. Ему больше восемнадцати, и он сам принимает решения, черт возьми, например: переесть нездоровой пищи и отсидеться дома за марафоном дурацких телепередач, вместо того чтобы пойти в большой лекционный зал и заснуть во время пары. Конечно, было бы полезно иметь кого-нибудь под боком. Кого-то, кто помог бы со стиркой и оплатой счетов. Он один из немногих детей, которые не живут в общажной комнате размером с туалетную кабинку, а это место совсем не дешевое. Если кто-то еще будет скидываться на ежемесячную оплату, кошельку Стайлза станет чуть легче; и он вовсе не хранит в лишней комнате все то, что не может выбросить по причине своей сентиментальности, но к чему не слишком привязан, чтоб держать на своей полке! Каким бы он благоразумным ни казался, Стайлз знает, что отец немного беспокоится. Его еженедельные звонки Скотту с просьбой зайти и проверить Стайлза не остаются для него незамеченными, и, честно говоря, это слегка обижает. Он живет один в приличной квартире, он не бомж и не ночует в подвале опустелого дома. Тот факт, что он не меняет нижнее белье так часто, как следовало бы, и, вероятно, не следит за потреблением витамина D, не делает его тем, за кем стоит шпионить. Микроволновка издает «дзинь», и Стайлз ощущает, как тяжелый вздох сковывает его тело. Он думает, что ему нужен сосед.***
Он размещает объявление на Craigslist, но крайне нерешительно, не только потому, что настороженно относится к людям, которые ищут постоянное место жительства и продают все подряд от диванов до минетов на веб-сайте, который, похоже, крепко застрял в восьмидесятых, но и потому что Стайлз все еще немного сомневается в идее сожительства. Он мог бы справиться со Скоттом, возможно, даже с Айзеком и всем тем барахлом, которое он привезет с собой, но знание обо всех странностях и откровенных опасностях этого мира заставляет его слегка опасаться расширить свой круг знакомств. Он составляет простой пост: «Ищу соседа без судимости для проживания в квартире по разумной цене. Придется делить ванную, по утрам душ занимать нельзя, отдельная спальня имеется. Никаких громких инструментов или источников опасности возгорания (включая сигареты, свечи и/или пиротехнику любого типа)». Звучит хорошо. Он перечитывает несколько раз, прежде чем сделать несколько снимков пустой свободной комнаты и опубликовать в интернете. Он готов договориться об арендной плате, а такого уж точно не будет в общажном кампусе, да и вообще Стайлз в выигрышном положении, поэтому не слишком беспокоится разгребать сообщения. Первый отклик на объявление он получает через три часа, когда листает телеканалы, всячески уклоняясь от выполнения домашней работы. Сообщение лишено всякой пунктуации и безнадежно пронизано грамматическими ошибками, однако именно «я пакажу как можно весилится если снизиш арендную плату» заставило Стайлза отправить ответ в корзину. Юноша получает подобные этому сообщения, и все они вдруг напомнили, почему он был так против поиска в интернете людей, с которыми можно было бы буквально гостеприимно разделить жилплощадь; и Стайлз удаляет все, пока в почтовом ящике не остается несколько по-настоящему, — господи, прости! — законченных по смыслу предложений. «Ищу квартиру, ваша кажется миленькой. Кстати, я превосходный повар, если это увеличит мои шансы (должно). Когда я могу на нее взглянуть?» Это бросается Стайлзу в глаза, и не потому, что последние две недели он питается попкорном и дошираком, а потому, что уже представляет себе этого парня, ратующего за написание заглавных букв и орфографию. Может быть, он высокий темноволосый, достаточно дерзкий, чтобы помочь Стайлзу восстановить режим и дать ему изрядную долю развлечений, и учится в колледже на какой-то претенциозной, но бесполезной специальности, такой как философия, и с хорошенькой девушкой, которая давно уже Стайлзу не по зубам. Было бы круто. Они могли б держаться подальше друг от друга и, может быть, даже общаться по выходным за видеоиграми. Стайлз отвечает ему, говоря, что завтра освободит график, чтобы он мог зайти и осмотреться. Он пишет Скотту, рассказывая о своих приключениях в поиске соседа и объясняя, насколько ненадежен интернет, и получает «Ура! Кого бы ты ни выбрал, вы поладите :)» в ответ, когда в назначенный день без особого энтузиазма пылесосит со стула крошки хлопьев. Это место не очень похоже на что-то из каталога дизайнов интерьера с помпезными вазами для фруктов и светлыми коврами, которые может себе позволить лишь тот, кто в состоянии не пролить газировку по пути к дивану, но все же тут неплохо. Тут просторно, есть удобный диванчик и кухня, которая так и осталась нетронутой, ведь по-настоящему плита так и не была использована, и если повезет, Стайлз сможет найти того, кто сочтет это место столь же очаровательным, каким он сам его считал. В час дня он получает электронное письмо от парня из Craigslist, в котором Стайлзу сообщают, что новый сосед почти приехал, чтобы осмотреть место; Стайлз проверяет, смыл ли в унитазе и нет ли на полу каких-нибудь брюк и кусков кексов, как раз в тот момент, когда в дверь негромко стучат. Стайлз подбегает к ней. Он открывает дверь и видит спину, темную голову и новенькую кожаную куртку. Стайлз было весело приветствует пришельца, тот оборачивается, и Стайлз вдруг видит его лицо. О нет. О нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет. Стайлз подумывает о том, чтобы захлопнуть дверь прямо сейчас. — Вот так так, Стайлз, — говорит Питер — Питер, мать его, Хейл в футболке в облипку с V-образным вырезом и приятно удивленной при виде застывшего с отвисшей от такой «удачи» челюстью в дверном проеме Стайлза улыбкой. — Давно не виделись. Стайлзу, вероятно, следовало добавить в свое объявление «никаких сверхъестественных существ», теперь он ощущает сильнейшее желание удариться лбом о стену, чтобы наказать себя за то, что упустил из виду одну особенную деталь. — О-о, нет, — невозмутимо произнес Стайлз, уже положив руку на дверную ручку. — Спасибо, но нет. — Да ладно, — бормочет Питер, рукой отталкивая дверь, которую Стайлз отважно пытается закрыть. — Так с кандидатом в соседи не обращаются. Мы же можем оставить прошлое в прошлом. — Слушай, в старшей школе было весело, но я устал от нависающей надо мной угрозы смерти, ясно? Взгляд Питера блуждает по его одежде, от потрепанного свитера до грязных носков. Как бы то ни было, Стайлз — дееспособный взрослый человек с интереснейшей жизнью. Иногда он пропускает утренние занятия, чтобы посмотреть повтор олдскульного Бэтмена. Все так же увлекательно, как и в прежние времена. — Я вижу, — протягивает Питер и морщит нос. — Ты напоминаешь унылую груду белья. — Боже мой, этот разговор уже длиннее, чем мне хотелось бы, — стонет Стайлз, и когда вновь настойчиво закрывает дверь, Питер проскальзывает внутрь и разглядывает кухонные шкафы и потертые полы. — Хм, не идеально, — говорит Питер, проводя пальцами по плите и просовывая голову в кладовую Стайлза, будто приветствует припасы. — Но жить можно. — Неважно, потому что ты здесь жить не будешь, — настаивает Стайлз, а Питер никак это не комментирует, только уклончиво хмыкает, давая понять, что услышал Стайлза. — Ну же, Стайлз, — говорит Питер. — Ты что, не рад, что вместо какого-то незнакомого психопата пришел я? Мало ли, кто скрывается в интернете. — Ты издеваешься надо мной, правда? — ворчит Стайлз, — В интернете скрываешься ты. Я больше ни для чего не использую Craigslist. Питер никак не показывает, что слушает его, он слишком занят, осматривая потолок и заглядывая в кухонные шкафы, чтобы оценить их глубину и вместительность. И снова их закрывает. — Я готовлю каждый вечер и знаю, как делаются итальянские блюда, которые лучше, чем в самой Флоренции; я бы никогда не спёр шампунь другого джентльмена; я не играю на музыкальных инструментах до или после девяти часов вечера; и я достаточно разбираюсь в сантехнике, чтобы устранить любые неполадки задолго до того, как домовладелец сможет рассмотреть твою жалобу, — говорит Питер, глядя на Стайлза с легкой ухмылкой, и подходит к окну проверить вид с четвертого этажа. Хейл продолжает говорить, глядя на пустой взгляд Стайлза. — Ты не задал никаких вопросов, поэтому я избавил тебя от этой необходимости, — Стилински хмурит брови, он не впечатлён. — Проводить собеседования ты не очень умеешь. — Боже, я не провожу с тобой собеседования, — стонет Стайлз. — Я все еще пытаюсь осознать тот факт, что тебя еще никто не убил. — Уму непостижимо, не правда ли? — лениво бормочет Питер, щупая шторы Стайлза, словно ткань не соответствует его стандартам. — Но вот он я. Что еще ты хотел бы знать? — Ничего, боже ж ты мой, — говорит Стайлз. Он подходит к Питеру и выдергивает из пальцев вполне приличные, хоть и изъеденные молью, занавески. — Ты не можешь здесь жить. — Почему нет? — спрашивает Питер. — Я не курю, у меня нет домашних животных, которые валялись бы на твоем диване. Я подхожу под твои критерии. — Ты оборотень, — произносит Стайлз и очень отчетливо, чтобы убедиться, что смысл его слов понятен. — Который однажды пытался убить меня и моих друзей. — Ну это какая-то дискриминация. Тебе следовало точнее составлять объявление. Стилински смотрит, как он поворачивается на каблуках, совершенно не обращая внимания на Стайлза, и открывает дверь в пустующую спальню. Заходит внутрь, оставляя Стайлза раздумывать, не слишком ли поздно забрать ноутбук, немного Читос и горстку одежды и больше не возвращаться. Он даже представить себе не может, чтоб жил с Питером. Это так нелепо. Жить с Питером Хейлом. Звучит как шоу на выживание для людей с ограниченными интеллектуальными возможностями. Он непредсказуемый, опасный, злой и негодяй из негодяев; у Стайлза есть счета за терапию, чтобы доказать это. Конец старшей школы и семейной драмы Хейлов был одним из лучших моментов в его жизни, а теперь он стоит и наблюдает, как Питер осматривает кладовку в квартире, как будто всерьез подумывает о переезде. Нетушки, Стайлз. — Я не позволю тебе здесь жить, — категорично отвечает Стайлз из-за двери. Питер смотрит на него так, будто это твердое заявление в лучшем случае его умилило. — Мы оба знаем, что позволишь, а потому мы могли бы перестать тратить время, — говорит Питер, открывая окно и высунув голову, чтобы вдохнуть свежий воздух, проплывающий мимо. — Мы тратим время? — Стайлз закипает. — А мы случайно не знаем, что я готов задушить тебя прямо здесь, в собственном доме? Питер пожимает плечами и захлопывает окно обратно. — Здание вроде этого, вроде этой квартиры... я знаю, что ты не сможешь позволить себе платить за нее вечно. А ребята из колледжа? Они настолько погрязли в долгах по растущим студенческим кредитам, что тебе лучше сдать свободную комнату тому, у кого есть необходимые средства. Например, мне. Он бросает Стайлзу акулью ухмылку, зубастую и бесстрастную, и снова пускается бродить по комнате, пока Стайлз вникает в суть услышанных слов. — И что бы ты ни говорил, я все равно лучше, чем абсолютно незнакомый человек без всякой биографии, убедительных фактов или с судимостью. По крайней мере, для тебя не будет сюрпризом, если я поубиваю всех в этом доме, пока ты спишь... — Ты серьезно... — …не то чтоб меня это волновало, но я знаю, что твой несчастный, измученный паранойей разум не смирится с рандомным незнакомцем, что живет всего в двух дюймах от тебя, — Хейл щелкает по стене, отделяющей свободную комнату от комнаты Стайлза, наклоняясь, прислонившись двери туалета, всею своею позой демонстрируя самодовольство, которое досадно беспокоит Стайлза. — Кто знает, каким психом он мог оказаться? — По статистике, мне лучше довериться рандомному незнакомцу, чем тебе, — ворчит Стайлз. Питер игнорирует это, подходя ближе. Он усмехается. — Я не храплю. Я щепетилен в гигиене. С удовольствием хожу за продуктами, мне нравится смотреть телевизор с низким уровнем громкости, и я предпочитаю простую жизнь. «Да, ладно», — Стайлза вдруг охватывает надменность, а затем он сразу же впадает в состояние недоверия, потому что, несмотря на все кричащие, яркие предупреждающие знаки, говорящие ему послать Питеру катиться лесом, он всерьез обдумывает предложение. У Хейла, вероятно, есть много денег от страховой, доставшихся после пожара, достаточно, чтобы Стайлз никогда больше не беспокоился об аренде, и если Питер действительно такая лапочка, какой прикидывается, и столь же скрытный, как в старые времена, Стайлз, возможно, даже не заметит его присутствия. — Мне нужен залог, — медленно произносит Стайлз. — Хорошо. — И твое слово, что ты никого не убьешь, не покалечишь и не причинишь вреда, пока живешь под моей крышей, — Стайлз только чувствует, как слегка удовлетворяющая волна энергии пронизывает его, когда слова срываются с его уст. — Раньше ты был веселее, — сухо бормочет Питер, и, когда Стайлз молчит, ожидая обещания, он вздыхает и нерешительно добавляет: «Слово скаута». — И совместная жизнь ни при каких обстоятельствах не означает, что мы подружимся, ясно? — Стайлз чувствует, как театрально дрожит от этого слова. Дружить с Питером Хейлом. Что, черт возьми, Питер сделал бы со своими друзьями? Принес бы их в кровавые жертвы? Вырвал бы их глаза? Стайлзу трудно представить себе крепости из подушек, мини-гольф или что-нибудь еще, что обычно ассоциируется с дружескими отношениями. — Какая потеря, — сухо бормочет Питер, глядя на Стайлза таким взглядом, будто ему уже надоедают бесполезные вопросы. Стайлз глубоко вздыхает и задается вопросом, действительно ли хочет броситься в этот омут с головой. — Не могу поверить, что решаюсь на это, — недоверчиво говорит он. Он, должно быть, сошел с ума где-то между старшей школой и сегодня, или по крайней мере утратил инстинкт выживания. Он не переживет зиму. Он решается шагнуть еще несколько секунд, наблюдая, как Питер все более раздражается, и делает поспешное суждение: — Ладно. Можешь въезжать. Ухмылка Питера сравнима лишь с улыбкой лживого политикана. Он протягивает руку в знак мира. Стайлз осторожно оглядывает ее, прежде чем пожать и задуматься, так ли заключаются сделки с дьяволами. Ему, наверное, стоило согласиться на парня, занимающегося проституцией вместо оплаты.***
Стайлз дает Питеру запасной ключ от квартиры. Это самый страшный и, возможно, самый глупый момент в его жизни, но он решает, что раз никто не пришел из будущего, чтобы остановить его, это худшим решением, которое он когда-либо принимал, быть не может.***
Стайлз и глазом не успел моргнуть, как вдруг Питер оказался повсюду. Его вещи перемешаны с вещами Стайлза, а запах его лосьона после бритья разносится по всей ванной, кухонные шкафы забиты не какими-то древними коробками хлопьев, а множеством специй, лапшой, овощами и таким количеством ингредиентов, что можно было б открыть необычный ресторан. Забавно, потому что Стайлз видел, как Питер заехал лишь с тремя коробками. Три маленькие, жалкие картонные коробки, которые, по-видимому, обладают волшебным свойством бесконечной глубины, потому что квартира Стайлза больше не похоже на его собственную. Его будто выживают. Эх. Когда он впервые увидел, как Питер несет пригоршню своих вещей, то сделал замечание, ухмыляясь со стороны и совершенно не намереваясь помочь с процессом перетаскивания и распаковки, сказал что-то вроде «это все, что у тебя есть?». Питер ответил, что это последствие того, что кое-кто сжег всё и всех, кого он любил. Его больше не заботили материальные блага. Когда Стайлз услышал это, мрачные и удручающие слова отбили всякое желание язвить, однако теперь, когда Стайлз глядит на то, как организованный им хаос в ванной был уничтожен и теперь заставлен вещами Питера, всякая жалость исчезает. Тут неисчислимое бутылочек лосьона, множество мускусных одеколонов и коллекция несмываемых кондиционеров рядом с кремом для бритья, над которыми Стайлз посмеялся бы, если б не был так расстроен из-за того, что лишился места, — или здравомыслия, вот это было правильное слово, — отдав его под армию туалетных принадлежностей Питера. В этой крошечной ванной до него доходит, что именно изменится сейчас, когда Стайлз живет с соседом. Больше не выйдет тратить всю горячую воду на себя. Нельзя больше ходить в нижнем белье, если особенно жарко. И не дай бог шуметь во время мастурбации, потому что у него не просто сосед, у него сосед-оборотень со сверхъестественным слухом. Лафа закончилась. Единственное, что хорошо, это то, что они друг к другу не лезут. Питер проводит большую часть своего времени, читая в гостиной, в кресле, которое считает своим собственным, всю историческую документальную литературу, которая могла бы усыпить Стайлза без всяких лекарств; Питер не говорит ни слова, даже ни одного нахального комментария не бросает, и хоть это должно успокоить Стайлза, заставляет лишь нервничать. Ему кажется, что мужчина ждет того особого момента, который покажет его истинное лицо, например, как когда у совершенно нормального гражданина, который ходит в Starbucks и придерживает дверь для старушек, что-то вдруг щелкает, и он убивает весь город, потому что кто-то нажал не ту кнопку. Тем не менее, как бы он ни был обеспокоен, все может сложиться. Питер закрывает глаза на то, куда ходит Стайлз и что делает, а Стайлз оказывает Питеру такую же любезность, будто живет с призраком, который занимает комнату восемь на двенадцать и который платит за квартиру, но в остальном не высовывается или никак не мешает, за исключением случайно опрокинутых в результате призрачного акта вандализма ваз. Стайлзу приходится разгрести все кулинарные книги Питера, чтобы добраться до мармелада, и притвориться, что его крем для бритья не перенесли в комод ванной, а аптечка не целиком заполнена роскошными средствами для волос. Все совершенно нормально. Естественно, это длится недолго.***
Прошло всего два дня их совместной жизни, и Стайлз услышал это. Стоны. Низкие, глубокие и непристойные, и Стайлз слышит их сквозь стену. Первая мысль Стайлза заключается в том, что, если Питер не умирает, сильно ранен или истекает кровью из всех щелей, он убьет его за это. Он знает, что должен повести себя по-взрослому. В конце концов он и сам взрослый, а не какой-то краснеющий ребенок, которого мать обнаружила мастурбирующим в, к сожалению, незапертой ванной со спущенными до щиколоток брюками, но это Питер. Питер Хейл занимается сексом. Питер, блять, Хейл громко занимается сексом через одну тонюсенькую стену. Учиться будет невозможно. Будет невозможно снова глядеть Питеру в глаза. Первая реакция: он замирает и бросается к радиоприемнику, хватает первый валявшийся поблизости диск и запихивает его внутрь. Он увеличивает громкость до уровня, когда «All Time Low» разрывают уши, и на секунду снова слышит свои мысли, заглушающие соседние стоны удовольствия. Стайлз закрывает глаза и пытается сосредоточиться на музыке, барабаня пальцами по столу. Громко. Стилински кажется, что его барабанные перепонки вот-вот лопнут, но если глухота — это то, что нужно, чтобы не слушать, как Питер Хейл производит на свет потомство в соседней комнате, он пойдет на этот компромисс. Юноша таращится на домашнее задание и пытается найти, где остановился. Музыка работает около двадцати секунд. Может быть, она и успокаивает уши, избавляя от той чудовищности, происходящей по соседству, однако разум не может утешиться, но не потому, что Стайлзу нельзя надолго включать громкую музыку, чтоб соседи не позвонили в полицию из-за его хулиганства, а потому, что теперь он знает. Он точно знает, что происходит за стеной, и сидеть здесь, делая вид, будто поглощен свойствами логистической регрессии, кажется довольно глупым, когда кто-то не слишком тихо забавляется в соседней комнате. Стайлз действует быстро. Он не может поверить, что его заставляют покинуть собственный дом, но от этого шанса выжить он не может отказаться. Он затыкает одно ухо большим пальцем и выключает радио в ту секунду, когда выскакивает за дверь. Он чуть не врывается в гостиную, все время бормоча себе под нос, когда начинает задаваться вопросом, сколько деталей смог бы уловить, если бы прижал ухо к стене. Разместиться в гостиной кажется хорошим вариантом. Смотреть фильм на полной громкости тоже неплохо. То же самое и с эвакуацией из дома, как если бы в воздухе витал смертельный вирус. Он идет прямо к Скотту, пока его уши не забудут звук приглушенных стонов Питера. Стайлз знает, что его мозг не справится с логистической регрессией за одну ночь.***
Стайлз возвращается после трех долгих часов ловли Wi-Fi в кафе в двух кварталах отсюда и поглощения горячего шоколада по завышенной цене. Все это время Стайлз изо всех сил пытался сосредоточить свое внимание на чем угодно, кроме того, что именно Питер делает наверху и с кем он это делает. Раньше эта комната была такой чистой. Это была просто свободная комната, куда заваливался Скотт, когда приходил ночевать. Она была совершенно невинной, а теперь Стайлзу кажется, что он не сможет снова войти туда, пока не отмоют каждую поверхность. Больше всего его сбивает с толку то, что кто-то согласился заняться сексом с Питером. Какой-то живой, дышащий человек согласился, — боже, Стайлз надеется, что согласился, — позволил Питеру прикасаться к себе, раздеть и, вероятно, вылизать. Либо Питер такой очаровательный, либо этот мир ебанулся. Стайлз как минимум час проторчал в игре Angry Birds, надеясь, что она отвлечет его настолько, что он не будет думать о том, что происходит в его квартире. Он играет до тех пор, пока его телефон не выключается, а его разочарование не перерастает в досаждающее кипящее раздражение после каждого проигрыша; он проводит следующий час, подперев голову руками и составляя разгромную дискуссию о конфиденциальности, границах и носке на дверь. Он выглядит несчастным, видимо, настолько несчастным, чтобы официантка принесла ему печенье, предположив, что его бросили. Стайлз ест и не пытается поправить ее. Поднимаясь по лестнице, он движется осторожно, как солдат, шагающий по вражескому лагерю. Он чувствует себя нелепо, потому что это его блядская квартира, но еще он не хочет увидеть, как голый Питер пялит на диване какую-то наивную незнакомку. Стилински открывает дверь с закрытыми глазами, и когда его благодарные уши встречает только тишина, распахивает их. Значит, все еще в своей комнате. Стайлз ступает мягко, осторожно, будто подбирается к вспыльчивому животному, и крадется к двери Питера. Он стучит и слышит, как в ответ Питер тянет: «Что?» Нерешительно Стайлз поворачивает ручку двери и заглядывает внутрь. А вот и Питер, развалился на простынях с ноутбуком на коленях, к счастью, полностью одетый. Он даже не выглядит особенно растрепанным или вспотевшим. Когда Стайлз глубоко вдохнул, ища в воздухе резкий запах женских духов, его нос не уловил ничего. — Я могу чем-нибудь помочь? — Питер протяжно произносит, когда Стайлз вновь осторожно вдыхает. Ничего такого. Он с подозрительностью поворачивается к Питеру. — Ты здесь сексом занимался? Питер глядит на него и сдвигает брови на переносице. Стайлз не знал, что можно так сильно сдвинуть брови, и поразился. — Нет, — усмехается Питер. — Я мастурбировал. А ты чем занимался? — Ма… мастурбировал, — недоверчиво повторяет Стайлз. — Я слышал тебя за стенкой! Думал, что сблюю. — Какая драма, — лениво бормочет Питер, уже вернувшись к ноутбуку. — Дрочить — это совершенно нормально. Ты, разумеется, это знаешь. — Я поверить не могу. — Это правда. Погугли статьи по биологии, — произносит Питер с услужливой улыбкой. — Ах да, кстати. Спасибо за оглушительный сеанс скримобойз-бэнда, пробивающийся сквозь стену. Он помог ускорить процесс. — Боже милостивый, — стонет Стайлз. Это самый унизительный разговор в его жизни, в том числе тот, в котором он впервые терпеливо выслушивал о женских прелестях. — Если All Time Low — это то, что нужно, чтоб ты не дрочил в комнате, то я буду включать их постоянно. — Удачи с этим, — говорит Питер, не сводя глаз с монитора. — Учитывая, что я спрятал твои компакт-диски. Стайлз чувствует, как что-то у него на лбу дергается, вероятно, вена вот-вот лопнет и зальет ковер. — Ты животное? Питер смотрит на него и учтиво бросает взгляд на монитор. — Да, — невозмутимо отвечает он. Затем щурится, как будто реакция Стилински его больше не интересует. Стайлзу хочется задушить его. — Я ожидал от тебя немного большей зрелости, Стайлз. Я знаю, что ты тоже мастурбируешь. — Чо. — Каждое утро в душе, — тут же объявляет Питер, усмехаясь. — Обычно это у тебя занимает около восьми минут. — Ты подслушиваешь?! — Я этого не хочу, — говорит Питер. — Мои уши сами ловят звуки. — Это так жутко, и гадко, и просто… нет. Хватит, — Стайлз чувствует, как по ногам проползают тараканы. С этого момента в квартире он соблюдает целомудрие. Единственное место, где он будет мастурбировать — это лес. Он предпочел бы быть уличенным в непристойном поведении в кустах, чем знать, что он практически участвует в порно, но только с одним активным слушателем. — У тебя проблемы. — И у тебя, учитывая, что иногда у тебя уходит меньше двух минут, — лениво добавляет Питер. — Будет трудно доставить кому-то удовольствие, если кончишь до начала веселья. — взгляд мужчины отрывается от ноутбука и натыкается на глаза Стайлза. — Но, думаю, это твое дело. Стайлз уходит и закрывает дверь, прежде чем начнется урок полового воспитания, и всплескивает руками. Он оставляет за собою след из ругательств, оскорбляя Питера каждым бранным словом, которое только знал, так как уверен, что Хейл его слушает.***
У Стайлза был четкий план воздерживаться от мастурбации в середине дня. А потом он пришел домой, почувствовал запах только приготовленных спагетти и был вынужден изменить планы. Странновато видеть, как Питер склоняется над плитой, вытряхивая травы в кастрюлю, пока на соседней конфорке пузырятся макароны. Стайлз не припомнит, чтобы вообще в своей жизни использовал плиту, и немного удивился, увидев, что та действительно работает. Он скидывает пальто и как бы невзначай наклоняется в сторону кухни, чтобы снова вдохнуть носом. Помидоры пахнут, как свежие, наверное, Питер даже не думает добавить консервированную ерунду. На секунду Стайлзу кажется, что ему восемь лет, он снова выглядывает из-за столешницы, наблюдая, как его мать готовит домашний ужин. Он и не знал, как скучал по этим воспоминаниям. — Готовишь, — еле-еле произносит Стайлз, наклоняясь и заглядывая в кастрюлю. Лапша пузырится, а в томатном соусе в соседней кастрюле плавают лавровые листья, и такие ароматные, что вызывают в носу Стайлза оргазм. — Ты знал, — говорит Питер, слизывая с ложки томатный соус. Он делает паузу, чтобы попробовать, прежде чем осторожно всыпать в кастрюлю еще соли. — Это было одним из пунктов, делающих меня отличным соседом. — Верно, — кивает Стайлз, больше его не слушая. Он собирался поставить доширак в микроволновую печь и смыться в свою комнату учиться, но мысль о настоящей еде соблазняет его. Он действует инстинктивно, намереваясь сунуть палец в соус, как тут же Питер хватает его за запястье и предупреждающе сдавливает его руку. — Не трогать, — говорит ему Питер, продолжая помешивать. — Если хочешь, чтоб я поделился, вежливо попроси. — Просто вежливо попросить? — повторил, как попугай, Стайлз. — Мне точно не надо продавать свою душу за кусочек? — Я умею делать что-то для других, ничего не прося взамен, — говорит Питер, а затем задумывается. — Нечасто, но бывает. Возможно, однажды ты отплатишь мне должок, и я вернусь домой к приготовленному тобой тирамису. — Вряд ли, если только не хочешь вернуться в сгоревший до хрустящей корочки дом. Опять, — Питер бросает на него рассерженный взгляд, а Стайлз снова пытается погрузить кончик пальца в соус, чтобы попробовать. Рука Питера сжимает его кулак, уводя прочь. — Еще рано? — Если ты попытаешься еще раз, потеряешь палец, — ласково говорит ему Питер и всыпает сушеные травы. Стайлз придвигается ближе, чтобы уловить аромат, и врывается в личное пространство Питера, чтобы сунуть нос в кастрюлю. Пахнет свежо и густо, как будто вся Италия материализовалась перед ним в виде изысканного блюда. Стайлзу нужно лишь мгновение, чтобы изумиться. Странно видеть Питера человеком, который хорош хоть в чем-то. Ну помимо убийств и манипуляций. Стайлз всегда считал его мастером обмана и профессиональным мудаком, мстителем со стажем и практически неуязвимым для угрызений совести, а теперь Стилински приходится пересмотреть свои взгляды, потому что Хейл оказался хорошим поваром. Осознание того, что Питер хорош в чем-то безобидном, в том, что он обладает навыками и осваивает ремесла, осознание того, что он настоящий человек, определенно немного шокирует. — Перестань пускать слюни, — говорит ему Питер, с силой отталкивая, чтобы встать у плиты. — Сделай хоть что-нибудь полезное и возьми тарелки. Стайлз фыркает. — Я собирался сказать что-нибудь приятное о том, насколько неожиданным оказалось, что у тебя есть хобби, но знаешь что? Теперь не хочу. — Что бы моя самооценка делала без твоих комплиментов. Стайлз выхватывает тарелки из шкафа и чувствует, как у него краснеют уши, потому что он не привык прыгать взад-вперед с такой скоростью. Он привык к безмозглой толпе, к людям с плоским юмором или к тем, кому не до фехтования острыми языками со Стайлзом, а переехавший к нему Питер держал в напряжении. Стилински еще не определился, нравится ли ему этот вызов или не нравится. Три минуты спустя Питер разлил соус и разложил лапшу по тарелкам, а Стайлз, ожидавший момента, когда сможет поесть, изо всех сил старался скрыть от Питера, как вкусна еда; они ужинают, сидя бок о бок на табуретках, как нормальные люди. Почти как друзья. Стайлз на всякий случай театрально вздрагивает. Как раньше.***
— Куда собираешься? — громко спрашивает Питера Стайлз, сидя на диване в окружении целой библиотеки учебников. Того, кто сказал, что в колледже «весело» и «легко», вероятно, следует вытащить на поле и оставить на солнце голым и униженным посреди травы. — Сопрёшь детский велик и съешь хомячка? Питер останавливается на полпути, у самой двери, засовывая руку в кожаную куртку и посылая Стайлзу осуждающий взгляд, будто тот мог бы придумать что-то получше, чем это. Он завален работой и устал; его остроумие сейчас подвергается серьезным испытаниям. Его проницательности хватает, только чтобы заметить, как Питер выскользнул из-за двери, и не потерять бдительности. — Гляжу, ты по-прежнему любопытен, — бормочет он, поправляя воротник. — Я за продуктами. На твоей кухне только семилетнего ребенка кормить. На пару часов хватит точно. — Э, это называется «здоровое любопытство к местонахождению соседа, ранее совершавшего убийство», — говорит Стайлз, поводя плечами. Он мысленно проводит инвентаризацию того, что есть в холодильнике, и решает вставить комментарий семилетнего ребенка. — Возьми молока. — Ладно. — И немного шоколадных хлопьев. — Ладно. — И мне, наверное, еще замороженную пиццу. И раз ты в том отделе... — Стайлз, просто иди со мной, если хочешь, чтобы продукты добрались до дома, — шипит Питер, хватая ключи. Стайлз стонет и сбрасывает книги с колен. Как бы он не был рад отвлечься, все еще настороженно относится к этой идее. Показываться с Питером на публике. — Пойти с тобой по магазинам? — с сомнением спрашивает он. — А что, если кто-то из моих знакомых увидит меня с тобой, и я сгорю от стыда? — Тогда мы с тобой оба узнаем, каково это: быть в огне, — сухо произносит Питер, и Стайлз замирает. Будь он проклят. Как, черт возьми, можно так быстро возразить? Стайлзу нужно вновь включить режим перепалок. — Надевай ебучие ботинки, и пошли. — Ладно-ладно-ладно, — ворчит Стайлз, натягивая кроссовки и хватая толстовку, которую он оставил висеть у двери; Питер идет вперед, спускаясь по шаткой лестнице к своей машине. Ну зато в общественном месте все услышат его крик.***
Поездка, которая должна занять десять, плюс-минус парочку из-за пробок, минут, в итоге занимает полчаса, потому что, несмотря на то, что Стайлз знал район, Питер отказывается верить подсказкам, когда дело доходит до коротких путей, а еще он не лихачит на красный свет. И этот человек буквально совершил уголовное преступление. Стайлз еще не определился, недоволен ли или же попросту взбешен настойчивостью Питера в соблюдении правил дорожного движения. Они проходят между стеллажами с хлопьями, одной из ног Стайлз забирается на тележку, а другой толкает ее со скрипучей скоростью ржавых колес, и тут он решает, что сейчас самое подходящее время, чтобы начать задавать личные вопросы. Он сокращает расстояние между собою и Питером, и больше они не напоминают двух покупателей, по случайности разглядывающих один и тот же товар и ничем более не связанных друг с другом. — Так и, — лениво произносит Стайлз, снимая с полки коробку с хлопьями и бросая ее в тележку. — Все еще увлекаешься убийствами? Питер фыркает. — Как долго ты ждал, чтобы спросить об этом? — Похоже, ему доставляет удовольствие, что Стайлз все еще его побаивается. — Для справки, я никогда не испытывал особого энтузиазма от убийства. Оно было всего лишь чрезвычайно продуктивным хобби. — О боже, — стонет Стайлз, уже жалея о том, что спросил. Питер пользуется возможностью и вытаскивает из тележки выбранную кашу, чтобы осмотреть ее. — Ты правда ешь эти помои? — Питер спрашивает так, будто они только что не обсуждали его загульные. — Будь я человеком, был бы чрезвычайно осторожен с тем, какой мусор переварит или не переварит мой желудок. Сомневаюсь, что ты можешь исцелиться от чрезмерного количества сахара, разлагающего твои внутренности. Стайлз выхватывает у него хлопья и бросает в тележку. Нравоучения Питера вызывают в нем желание взять еще десять таких же коробок и разорвать, чтобы съесть прямо здесь, перед ним, потому что ему нравятся сладости на завтрак и его диета. — Ага-да, я на это не куплюсь, — говорит Стайлз. Питер не обращает на него внимания, берет с полки еще одну коробку чего-то ужасно полезного и пшеничного и сует Стайлзу в лицо. — В твоем рационе клетчатка не приветствуется? — Ты когда-нибудь пробовал собственную блевотину? — спрашивает его Стайлз. — Наверное, на вкус, как эта каша. Питер закатывает глаза и достает с полки новую коробку, еще одну разновидность полезного конского корма, и Стайлз закатывает глаза. — Боже, почему обязательно органическое? — стонет он. — Хорош вести себя, как мамка. Просто дай мне сраные шоколадные хлопья. — Смотри, мам, геи. Это заставляет их обоих замереть и обернуться: тут, не дальше полутора метров от них и явно указывая на то место, где о хлопьях на завтрак спорят Стайлз и Питер, стоит крошечный ребенок, совсем беззубый, дергает мать за руку, чтобы показать ей, что обнаружил. Стайлз в шоке. — Милый, не говори так, — шепчет мать, но так громко, что Стилински улавливает каждое слово. — Так нельзя. Правильно говорить «гомосексуалы». — О мой бог, — Стайлз подумывает о том, чтобы засунуть лицо в полку между коробками хлопьев и разбить там лагерь. Лучше уж это, чем столкнуться с ужасом реальной жизни лицом к лицу. Питер выглядит так, будто был бы счастлив изменить их мнение с помощью нескольких жестоких, но, вероятно, эффективных методов. Мать утаскивает своего ребенка, а Стайлз глядит, как тот, спотыкаясь, вылетает в следующий поворот и машет ему на прощание. — Ну, — говорит Питер. — Это что-то новенькое. — Этот пацан думает, что мы замужем, — сухо произносит Стайлз, чувствуя, как его распирает от возмущения. — Прям замужем и каждую ночь шпилимся. Питер ничего не отвечает, но его взгляд говорит за него. Он выглядит слегка утомленным, Стайлз даже не заметил его сузившиеся веки и то, как его пальцы сжимают тележку, а по челюсти прокатываются желваки. — Бери сахарную труху, которую ты называешь хлопьями, — говорит он и посылает Стайлзу улыбку, — дорогой. — Не надо, — предупреждает Стайлз, бросая коробку в тележку. — Даже не смей. — Тогда мистер Хейл. — Почему это я беру твою фамилию? — Я старше, сильнее и лучше во всех отношениях. — Ты опять? — Стайлз вновь начинает шагать, когда назревает ссора. — Вот почему люди принимают нас за старую женатую парочку, — он вынимает список покупок из кармана Питера и просматривает нижнюю половину. — Ладно, как тебе такое. Я иду за туалетными принадлежностями. Остальную еду берешь ты. Встретимся у кассы. Он разрывает список пополам, вторую половину тычет Питеру в грудь и забирает тележку себе. Питер не протестует все то время, пока Стилински толкает скрипучую тележку по залу с видом человека, главная цель которого свалить отсюда как можно скорее, и проводит остаток похода за продуктами, прикидываясь, будто понятия не имеет, кто такой Стайлз, пока они не встречаются у кассы. — Ладно, теперь продуктами заниматься можешь ты, — говорит Хейлу Стайлз, пока они тащат сумки к машине, и Питер не спорит.***
Стайлз еще полуспал, когда встал в шесть утра, чтобы успеть на лекцию по экономике, которая начиналась ни свет ни заря. Он как раз засовывает голову под кран, чтобы окончательно проснуться, когда замечает что-то в зеркале. Записка. Желтый стикер. «Купи яд», — гласит она, пугая Стайлза. Он, спотыкаясь, выходит в гостиную с зубной щеткой во рту и пастой, стекающей по губе, и сует стикер под нос Питера, варящего кофе в темноте кухни. Тот выглядит совершенно проснувшимся; единственное правдоподобное объяснение для любого, кто добровольно подрывается до восхода солнца, заключается в том, что монстры — явно ночные существа. — Я тебе не сообщник, — бубнит с щеткой во рту Стайлз. — Если катишься в пропасть, меня за собой не тяни. В свете горящей под булькающей кофеваркой конфорки Стайлз смотрит, как Питер выхватывает записку и возводит очи к небу, словно молится о терпении. Если бог есть, Стайлз уверен, что он затыкает уши, когда к нему обращается Питер. — Муравьи, — говорит ему Питер. — Их полно. Я их видел везде, когда собирался идти спать. Разве ты их не видел? Стайлз качает головой, борясь с желанием заткнуть рот зубной щеткой, и вдруг ощущает знакомую дурноту, которую обычно испытывает, когда понимает, что, вероятно, проглотил свою годовую норму насекомых во сне. — О боже, — стонет он, и по телу пробегаются призрачные лапки. — О нет. — Расслабься, — говорит Питер и выдергивает зубную щетку из его рта. — Сплюнь. Смой. Вернись, и поговорим. Стайлз слушается, но возвращается в ванную на цыпочках. Достаточно лишь подозренья, и он станет внимательно разглядывать все, что его окружает, ожидая, когда же тараканы выползут из раковины или муравьи устроят пикник на коврике в ванной. Он еще не оправился от катастрофы, связанной с насекомыми и Дараком в старшей школе, а потому на кухню возвращается в носках, натянутых до колен, и очень осторожными шагами. — У тебя есть план? — спрашивает Питера Стайлз. — Ты же шаришь в убийствах. Скажи, что у тебя есть план. — Я уже вызвал дезинсектора, — говорит ему мужчина. — Судя по всему, обработают все здание, поэтому мы должны освободить его на несколько дней. — Ну ладно, раз надо, — Стайлз ни в коей мере не прочь освободить кишащее насекомыми жилище, если больше не придется беспокоиться о муравьях в завтраке. Он наклоняется вперед, чтобы вырвать чашку Питера из его рук и украсть несколько глотков. Сплошная горечь. Стайлз чуть не выплевывает, когда она попадает ему на язык. — Я позвоню Скотту. А ты кому собираешься звонить? Питер приподнимает бровь. — Никому. — Где ты собираешься ночевать, под лестницей? — У тебя, — улыбаясь, объявляет Питер. — И Скотта, конечно. — Ха, — каркает Стайлз. — Почему бы тебе не позвонить Дереку или как-то так? Или пожить в зарослях мха в лесу? — Я бы, наверное, скорее поладил со Скоттом, чем с Дереком. — Сомневаюсь, — говорит Стайлз и крадет еще глоток кофе, хотя от него скручивает горло. — Серьезно, без сахара? — Когда подрастешь, оценишь вкус, — отвечает ему Питер, а Стайлз смотрит на часы. Шесть шестнадцать утра, а все равно остроумно. Стайлз немного завидует его умению дерзить. — Я спрошу Скотта, конечно, — уступает он. — Но я сомневаюсь, что он согласится.***
Странно то, что Скотт согласился, но еще страннее то, что Скотт и Питер ладят. Как люди, которые нравятся друг другу. Два дня Стайлз наблюдает за ними с безопасного расстояния. Это чудно, потому что они сидят на диване и пытаются побить рекорды друг друга в видеоиграх, в которых Стайлз всегда проигрывал, как будто они друзья. Настоящие друзья. — Это странно, — доносится голос Стайлза со стороны. Ему даже не нравится эта игра, и он не в настроении играть в нее, однако чувствует необходимость прокомментировать это новое обстоятельство. Питер бросает на него беглый презрительный взгляд. — Честно говоря, Стайлз, — беззаботно произносит он. — Не все обижаются, как ты. — Сказал человек, который решил отомстить, расправившись с половиной города из-за обиды. — Живи настоящим, Стайлз, — мудро изрек Питер, на что Стайлз не обратил внимания. Хуже становится, когда присоединяется Айзек. Стайлзу кажется, что он смотрит эпизод «Веселой компании», когда они втроем сидят на диване, будто нет причин сидеть как можно дальше от бывшего убийцы; Стайлз же придерживается безопасного расстояния до конца. Это, безусловно, заставляет его сомневаться либо в здравомыслии своих друзей, либо в собственной зрелости. Либо он единственный разумный человек, оставшийся в Бейкон Хиллс, либо в Питере есть что-то другое, чего уже никто не боится. Может быть, каждый решил оставить драму позади и вступить в новую эру, эру мира, в которую Стайлзу так и не удалось купить билет, и теперь он наблюдает со стороны. — Скотт, — Стайлз отводит Маккола в сторону на второй день. — Ты ведь знаешь, что это Питер? Питер, мать его, Хейл? — Ага, — говорит Скотт. — Но еще он твой сосед. И он уже не такой плохой. — Правда, что ли? — Я думал, ты знаешь, — говорит Скотт, слегка смущенный. — Ну то есть... Ты же живешь с ним. — Знаю, я просто никогда не задумывался, — хмурится Стайлз, одергивая себя. — Он не такой плохой? Скотт кивает и только. Странно было думать о Питере как о нормальном человеке. Конечно, он нормальный человек с хреновым прошлым и довольно хреновыми наклонностями, которому наплевать на всех, кроме себя, но тем не менее он нормальный человек. А не зараза, к которой следует относиться с особой осторожностью. Через два дня они возвращаются в квартиру, в обоих комнатах уже нет насекомых и слабо пахнет смертоносными жидкостями для их уничтожения, которые распылялись тут и там. Стайлз решает сделать невозможное: взглянуть на Питера по-иному.***
Стайлз просыпается. Ступня застряла между подушками дивана, учебник валяется на коленях, а лицо Питера, выглядывающее из-за спинки дивана, устремлено на него, как будто он наблюдает за животным, вылизывающим свою шерсть, в зоопарке. Стайлз вскрикивает и вскакивает. — Господи, блять, — стонет он, чувствуя, что еще чуть-чуть и его хватит удар. Стайлз пытается схватить книгу, прежде чем та соскользнет на пол. — Ты чо, смотрел, как я сплю? Это самая криповая хрень в мире. — Эдвард Каллен криповый, — поправляет Питер, глядя на юношу и стирая остатки дремоты с глаз. — А я всего лишь наблюдаю. — Да, конечно, это только в твоем словаре так написано, — бормочет Стайлз, еле держась на ногах и вытряхивая из головы сон. Он замечает темное небо в окне. Пора прекращать спать поздними вечерами, чтоб не просыпаться обалделым, злым и будто только что посетившим пятое измерение. — Почему ты не в постели? — спрашивает его Питер. Он смотрит на часы. — Не говорю уже о том, что сейчас всего восемь вечера, — он прищуривается, глядя на Стайлза, как будто ищет признаки старческих морщин. — Мне напоить тебя теплым молоком и укутать одеялком? — Да иди нахер, — ворчит Стайлз, нащупывая под диваном колпачок своего маркера, который, должно быть, откатился, когда Стайлз непреднамеренно погрузился в трехчасовой сон. — Я не хотел заснуть. У меня экзамен, и я готовился. — Довольно успешно, — бормочет Питер. Он делает паузу. — Тебе нужен репетитор? Это звучит саркастично и немного унизительно, но Стайлз настолько измучен, чтобы ответить, что молча пожимает плечами в ответ. Хейл подходит к креслу, обойдя край дивана, и Стайлз глубоко вздыхает, гадая, с чего начать и сколько научных знаний у Питера. Он не удивится, если оборотень много знает. Питер — один из тех людей, которые скрывают свой ум и обнаруживают его в нужный момент, чтобы очаровать, угодить и помочь, ну а Стайлз и рад попытаться и испытать его знания. — Я просто не понимаю, — стонет он и думает, что в этот момент отрывать прядь волос от кожи головы было бы веселее, чем дальше пялиться в этот по содержанию сухой, как наждачная бумага, учебник. — В этом нет никакого смысла. Я же живу в мире, где почти все персонажи из Monster Mash реальны. — В чем? — спрашивает Питер, устраиваясь в кресле, расположенном рядом с диваном. Стайлз насторожено взглядывает на него, потому что не уверен, что желание Питера помочь по учебе правдоподобно и безопасно. В то же время он отчаянно пытается принять любую помощь, которую предложат. — Атомы, — стонет он, вглядываясь в бесконечные строки текста учебника, как будто они держат его в заложниках. — Ядро состоит из положительно заряженных протонов. А… этому учили еще в Юрский период, когда ты учился в школе? — Меня многому учили, — говорит Питер, бросая взгляд в его сторону, что Стайлз истолковал как «не испытывай судьбу». — Например, как сбросить кого-то с моста, не оставив улик. Продолжим. — Хорошо, — ворчит Стайлз. — Электроны, окружающие ядро, все заряжены отрицательно. — И? — И как, черт возьми, это работает? — Стайлз не унимается. — Как можно соединить отрицательные и положительные штуки и ждать, что они будут вместе? Питер вздыхает, как будто ответ очевиден, и наклоняется вперед с кресла, чтобы заглянуть Стайлзу в глаза. — Почему воздушный шар прилипает к стенам после того, как потрешься им о волосы? Почему северные полюса одних магнитов отталкивают северные полюса других? — Потому что, ну, — думает Стайлз. — О. Противоположности притягиваются. — Верно, — говорит Питер, и что-то неизвестное вызывает у него улыбку, как будто его мысли переключились с темы разговора. Он встает, стряхивая ворсинки с колен. — Куда собрался? — мгновенно спрашивает его Стайлз. — Мне еще три главы предстоит проработать. — Расслабься, — говорит Питер. — Тебе нужен кофе. Стилински оборачивается и видит Питера, который возится с кофеваркой и наливает сливки в чашку Стайлза. Тот все это время наблюдает за мужчиной, по всей видимости, без надобности, потому что Питер делает именно так, как любит Стайлз: гора сахара и только одна ложка сливок, чтобы не было молочных комочков. Это первая ночь, которую они проводят вместе. Они хорошо проводят время, вечер по-настоящему приятный и становится настолько сюрреалистичным, что, когда на следующее утро Стайлз просыпается с учебником на лице, он не может не задаться вопросом, не было ли все это сном. Это кажется логичнее, чем было на самом деле.***
Стайлз настолько подготовлен, что, вероятно, сможет сдать экзамен во сне. Он даже остро наточил карандаш. Он готов. Он сидит во дворе, вдыхает свежий воздух и считает дни до Дня Благодарения, в то время как студенты бегают по кампусу и теснятся стаями, чтобы сберечь тепло. Стайлз знает учебник от корки до корки и при необходимости может вытащить шпаргалку. Но, конечно, у вселенной другие планы. Его телефон звонит, не прекращая вибрировать в кармане, и Стайлз достает его из джинсов. Это Пэрриш, человек, о котором Стайлз не слышал с тех пор, как приезжал летом домой, поэтому берет трубку с улыбкой, которая через четыре секунды сотрется с его лица. — Привет, чувак, как дела? — спрашивает Стайлз. — Стайлз, привет, — говорит Пэрриш, но в его тоне есть что-то резкое и тревожное. Стайлз выпрямляется. — Я не хочу тебя беспокоить, но твой отец… — О, боже, — Стайлз с трудом поднимается на ноги, держась за холодную кирпичную позади него стену, чтобы не упасть, и цепляясь пальцами. — Он? Он... — С ним все в порядке, но он в больнице, — отвечает Пэрриш и продолжает говорить, прежде чем Стайлз успеет выдумать сотни кровавых сценариев, в которых его отец, весь в крови, изрезан руками каких-то головорезов или застрелен. — У него был сердечный приступ. Тебе не обязательно приходить, но я просто подумал, что тебе следует знать. Тебе не нужно… — Похер, — сразу же говорит Стайлз, трясущейся рукой хватая свой рюкзак. — Я иду. Я попрошу Скотта заехать за мной... блять, но у него тест. — Стайлз, все в порядке. Тебе не обязательно приходить. — Я найду способ, просто… просто скажи ему, что я приеду. Он кладет трубку до того, как Пэрриш вновь запротестует. Он уже пересекает улицу, хоть и понятия не имеет, куда идет. Скотт высадил его сегодня утром в надежде, что они смогут отпраздновать окончание зачетной недели и начало осенних каникул в лазертаге после того, как они оба сдадут свои экзамены, а теперь Стайлз остался без водителя и без возможности добраться до больницы. Он не пнул себя летом под зад, когда ему было шестнадцать, чтобы сдать экзамен на водительские права, и вот через несколько лет он застрял на парковке как добропорядочный гражданин. Он хватает телефон и пролистывает список контактов. Ребята из средней школы, которые находятся на другом конце США, в университетах другого штата; двоюродные братья, и сестры, и тетки, которых он видит лишь раз в год, 4 июля*; и какие-то ребята, которые сидят позади него на лекциях, с которыми иногда перекидывается шутками и случайно обменивается номерами. Ни один из них не подходит для данной конкретной ситуации. Похоже, выбора нет. Он звонит Питеру, позабыв о своей гордости в пользу иных приоритетов, и чуть не грызет ногти до корней, пока идут гудки. Он прекрасно знает, что Питер проводит утро, бездельничая за кофе и газетой, не занятый работой и делами, поэтому, если он не возьмет трубку в следующие десять секунд, Стайлз будет вынужден сегодня вечером разбить ему коленные чашечки за то, что игнорировал его в трудную минуту. — Стайлз, — приветствует Питер, поднимая трубку. — На экзамене с тобой все будет нормально, и я боюсь, что это все комплименты, которые я готов на тебя потратить. — Не в экзамене дело, — говорит Стайлз, приглаживая волосы дрожащими пальцами. Он знает, что Пэрриш сказал, что отец в порядке, но все равно Стайлз никогда не простит себе, если его отец проснется в больнице один. — Меня нужно подвезти, меня нужно подвезти сейчас. Мой папа в больнице. — Шшш, — произносит Питер, и если это должно успокоить его и заставить его притормозить, то Стайлз не в настроении успокаивать нервы. — Что случилось? — Мне нужно, чтобы ты приехал за мной, — говорит ему Стайлз и на этом не останавливается. — Наглеешь, — бормочет Питер, а Стайлз ощущает, как вздувшийся пузырь его терпения лопается. — Питер, — рычит он, не дожидаясь двух секунд до того, как бросит свой телефон на землю от отчаяния. — Расслабься, я уже беру ключи, — говорит Питер. — Просто сохраняй спокойствие. И оставь свои ногти в покое. — Чего? — Ты кусаешь их, когда нервничаешь, — бормочет Хейл и добавляет запоздало: — Такое замечаешь, живя бок о бок с твоими странностями. — Жутко, — на автомате выдает Стайлз, по умолчанию отвечая так на большинство комментариев Питера. — Просто поторопись уже. К тому времени, когда появляется Питер, создается ощущение, что три Ледниковых периода и несколько вторжений инопланетян уже наступили и закончились, даже если часы пытаются уверить Стайлза, что прошло всего лишь несколько минут. Машина Питера, новенькая и обещающая быть быстрой, когда речь идет о превышении скорости по дороге в больницу, съезжает на тротуар, и Стайлз запрыгивает в нее, будто совершает побег на машине. Поездка проходит быстро. Стайлз всю дорогу не дышит, пока Питер не приказывает ему выпустить воздух, и даже тогда Стайлз не слушает. Хейл протягивает ему перевернутую ладонью вверх руку, и мгновение Стайлз не может понять, действительно ли этот жест для утешения или для того, чтобы заставить его разразиться смехом, но Стайлз все равно упорно игнорирует его. Они добираются до больницы, и Стайлз подбегает к стойке регистрации с неуклюжей гиперактивной пугливостью, которой раньше пронизывалось каждое его движение в старшей школе, и по какой-то причине Питер следует за ним, вероятно, чтобы убедиться, что юноша не потеряет сознание по пути наверх, в палату отца. Стайлз не возражает против его помощи, во всяком случае, она, как ни странно, приветствуется, и он, не теряя времени, запрыгивает в лифт. А затем первое, что Стайлз делает, увидев своего отца в узорчатой сорочке рядом с методично пищащей машиной, это взвизгивает и что-то лопочет. Не самый изящный момент в его жизни. — О, нет. Стайлз, ты должен быть на учебе. Стайлз чувствует, как его лицо обращается в нечто печальное и безобразное, в то же самое выражение, которое появляется прямо перед тем, как грудь стискивает желание разразиться чрезвычайно мужественными слезами. Он чувствует, как сердце бьется в пищеводе, и становится на колени у кровати своего отца, когда замечает ужасную картину: катетер от капельницы, торчащий из руки, какая-то трубка и заметная складка на лбу. Стайлз понимает, что из собственного рта вырывается еще один писк. — Папа, что случилось? Его отец пожимает плечами, явно не воспринимая случившееся с такой же серьезностью, как Стайлз, и утешающе похлопывает сына по голове. — Без понятия. Я просто занимался документами, и внезапно стало жарко. Стайлз упирается лбом в грубое больничное белье и снова вздыхает. — Тебе нужно меньше работать, — бормочет он в простыню. Отец вздыхает. — Я в порядке, — заверяет он его. — Пэрриш сразу же доставил меня в больницу, и, похоже, серьезных повреждений не будет, — он проводит рукой по голове Стайлза так же мягко, как его мать расчесывала пальцами его волосы. — Как ты попал сюда так быстро? Стайлз без энтузиазма показывает на дверь. — Мой... — он делает паузу, пытаясь подобрать правильное слово, — меня подвез новый сосед. — Ты не сказал мне, что у тебя есть сосед. — Я думал, Скотт разболтает, — говорит Стайлз. — Я только недавно узнал, что у вас двоих какие-то секретные встречи, на которых вы вместе переживаете за мою диету. Его отец успокаивающе хохочет. — Думаю, у Стилински в крови беспокоиться друг о друге. Входит медсестра с тонометром и планшетом, и Стайлз воспринимает это как сигнал покинуть палату. Однако она улыбается ему, когда он поднимается на ноги, и Стайлз надеется, что это одна из тех морщинистых, обнадеживающих улыбок старых леди, которые знают о мире больше, чем он, и дают понять, что все будет хорошо. Он выскользнул за дверь и закрыл ее за собой, его взгляд напоролся на Пэрриша в конце коридора, когда он поднял глаза. — Привет, — кричит Стайлз, подходя к нему. — Спасибо, что привез его и позвонил мне, и все такое. — Просто делаю свою работу, — говорит Пэрриш. — Забота о своем отце — это просто еще одна обязанность. — Я знаю, — говорит Стайлз, снова грызя ноготь. — Это все из-за... — …чизбургеров, — заканчивает за него Пэрриш с понимающей улыбкой. Стайлз моргает и чувствует, как что-то пробегает по нему, как трепет пред родственной душой, — или, может быть, это все из-за этих удивительных глаз, — и смеется. — Ты его помощник! Разве ты не следишь за его едой? — спрашивает его Стайлз. — Я стараюсь заботиться о нем, — говорит Пэрриш. — Он знает, что я за ним слежу. Вообще-то, я думаю, что он прятал куриные крылышки в ящике своего стола. Они смеются вместе, и этот звук приятен Стайлзу, который чуть не поддался порыву разбить окно кулаком, когда был в машине. Он ловит взгляд Питера через холл, в его лице есть что-то напряженное, когда взгляд останавливается на Стайлзе, болтающем с Пэрришем. В его руке стаканчик кофе, который он так усиленно помешивает, что кажется, будто взобьет до пены. Стайлз снова поворачивается к Пэрришу, лишь слегка обеспокоясь. В эксцентричном поведении Питера его больше ничего не удивляет. — Мы должны объединиться, — предлагает Стайлз. — Постарайся, чтобы он соблюдал здоровый рацион и все остальное. Мы должны быть в сговоре. Лицо Пэрриша загорается улыбкой, и Стайлз снова вспоминает, насколько привлекателен помощник его отца. Он не слепой, он глядел на Пэрриша орлиными глазами еще в те годы, но из-за происшествий, которые приключились с его сверхъестественными друзьями в старшей школе и затем в колледже, у него никогда не доставало времени остановиться и оценить его. — Мне нравится эта идея, — говорит Пэрриш, а затем улыбается и тянется за чем-то в заднем кармане. — Позволь мне сказать тебе кое-что. Почему бы нам не общаться почаще? Это его блокнот для квитанций. На строчке он пишет сигнальное семизначное число, которое заставляет Стайлза задуматься, действительно ли его уменье флиртовать настолько улучшилось с шестнадцати лет, когда Пэрриш вырывает листок из блокнота. — Должен сказать, я не очень хорошо умею флиртовать, когда меня штрафуют, — говорит Стайлз и спрашивает себя, какие божества улыбнулись ему, даруя остроумие для этого разговора, чтобы удачно выкрутиться. Обычно он легкая мишень для насмешек. — Это номер моего мобильного, — говорит Пэрриш, протягивая ему листок бумаги. — Я бы хотел, чтобы мы узнали друг друга поближе. — Ага. Ну прошло несколько лет, — рассуждает Стайлз, засовывая его в карман. — Я постоянно торчал в участке, а мы ни разу не пообедали. — Мы должны это исправить, — говорит Пэрриш, но Стайлз не успевает ответить, когда к нему подкрадывается какое-то тело, рука Питера крепко сжимает его руку. Стайлз поворачивается к нему и замечает что-то неестественно примитивное в его глазах, как будто пребывание в больнице вызывает неприятные воспоминания, и Стайлз надеется, что он не рассматривает это как отличную возможность показать полиции, что он думает об их навыках раскрытия преступлений, ударив одного из их помощников. — Привет, — протягивает Питер. Улыбка на его лице выглядит достаточно приятной для всех, кроме Стайлза, который знает его лучше других. Он толкает локтем в грудную клетку Питера, а тот невозмутимо игнорирует его. — Я сосед Стайлза. — Какого черта ты делаешь? — бормочет себе под нос Стайлз, потому что это не могло бы звучать так откровенно «гейски», даже если бы Питер переплел их пальцы и стал болтать о том, как они живут в квартире с одной спальней. Однако Пэрриш, кажется, невозмутим, улыбается и протягивает руку для приветствия, как всегда вежливо. Питер пожимает его руку, и Стайлз замечает, как его пальцы белеют, стискивая ладонь Пэрриша. Стайлз сильнее толкает его локтем. — Приятно познакомиться, — говорит Пэрриш, а затем поворачивается к Стайлзу. — С нетерпением жду твоего звонка, Стайлз. Увидимся позже, но мне, наверное, стоит связаться с участком. А потом он разворачивается и ныряет за ближайший угол у торгового автомата, чтобы сообщить в участок о состоянии шерифа, и как только он скрывается из виду, Стайлз быстро поворачивается к Хейлу. — Я его «сосед», — повторяет Стайлз, и во второй раз это звучит еще хуже. — Тебя забавляет, когда люди думают, что мы какая-то ебанутая гомосексуальная пара? — Просто представился, — произносит Питер с зубастой ухмылкой. — Хорошо, ладно, — Стайлз скрещивает руки. — Тебе нравится делать мою жизнь намного сложнее, чем она есть сейчас? — Да, — бормочет Питер над крышкой стакана с кофе и смотрит на часы, пока Стайлз ворчит о том, насколько несправедлива жизнь. — Иди проведи время со своим отцом. Я буду в вестибюле. Юноша решает последовать совету, но не раньше, чем увидит, как Питер идет по коридору с таким видом, будто его день состоялся только потому, что он прервал попытки Стайлза пофлиртовать с красивым мужчиной. Что ж. Это странно.***
Два часа, три больничных кофе и одно долгое объятие спустя, Стайлз объявляет, что ему пора. Скотт только выходит из класса, когда пишет Стайлзу ответ, а тот садится в машину Питера и прислоняется головой к окну, обессиленный и уставший настолько, что уснул прямо здесь, на холодных кожаных сиденьях Питера. — Выше нос, — говорит Питер, заводя машину и плавно вывозя их с парковки. Как бы ни был благодарен Стайлз за то, что Питер помог, когда он нуждался в нем, и доставил его в больницу в рекордно короткие сроки, Стайлз не прочь задушить его здесь и сейчас, нависнув над коробкой передач, если Хейл не отстанет. — Даже твой отец решил, что ты слишком остро реагируешь. — Я не слишком остро реагировал, — горячо произносит Стайлз, прижимая висок к прохладному окну. — Он чуть не умер. — Он не чуть не умер, — чувствует необходимость поправить Питер. — Он совершенно здоров. За исключением того, что, возможно, обмазывать жиром жирный фаст-фуд не стоило. Хотя вы с милашкой помощником не об этом ворковали. — Он мог... просто напомнило, — Стайлз глубоко вздыхает, пытаясь сдержать слезы, настойчиво накатывающиеся на глаза. Он не плакал уже много лет ни из-за чего-то страшного, ни из-за личного. Кажется, его охватывает бессилие вместе со скатывающейся по щеке слезинкой. — Это напомнило мне маму. — Ты бы это пережил. — Не мог бы ты хотя бы на две секунды просто попытаться быть настоящим человеком, пожалуйста? — выплевывает Стайлз, потирая ладонями влажные ресницы. Последним, что ему нужно сегодня, после неподвижно лежащего на больничной койке отца, в то время как машина превращает его сердцебиение в ничто иное, как механический писк, сверлящий мозг, и пропуска экзамена, который, вероятно, снизит его оценку до ужасающих цифр, будет заплакать в машине Питера. Для Стайлза это станет новым личным падением, поэтому он решительно закрывает глаза руками, чтобы остановить слезы, пока не почувствует, что втыкает глазные яблоки внутрь черепа. — Что тебя вообще расстраивает? — спрашивает Питер, в его голосе уже нет сопереживания к чувствам Стайлза, как будто тот вовсе не съежился на пассажирском сиденье, пытаясь не плакать. — Он в порядке. Он поправится. — Извини, если мне не нравится видеть своего отца на долбанной больничной койке, — выплевывает Стайлз и пристально разглядывает торчащие нитки в джинсах, чтобы сдержать эмоции. — Он в порядке, — настаивает Питер. — Посмотри на меня. Я пережил кому, и у меня все великолепно. Он одаривает Стайлза зубастой ухмылкой, которая ничуть не облегчает страдания Стайлза, как будто смерть стала для него шуткой, а Стилински зарывается дрожащими руками в волосы и не удостаивает мужчину ответом. Чего он ожидал, пытаясь заставить убийцу сопереживать ему из-за мысли о смерти его отца? Он рвано вздыхает, вздыхает и Питер; выдох, прозвучавший в машине, гораздо больше раздражает, чем огорчает Стайлза. — Ты же понимаешь, что умершие родители, клеймо бедной сиротки — это не очень новый сюжет? — произносит Питер резко и достаточно сердито, чтобы Стайлз обратил внимание. — О ком ты говоришь? О Гарри Поттере? — О себе, — недовольно бурчит оборотень. — И если это случилось со мной, то случилось и с другими. И если это случилось с другими, то, вероятно, случится и с тобой. Ты переживешь. Стайлз чувствует, как внутри него что-то закипает от возмущенного гнева Питера. Что ж, значит, он, вероятно, не самый милосердный человек на Земле, раз затащил жертву комы в больницу и дал ему пропитаться запахом лекарственных химикатов, которые, вероятно, преследовали Питера в кошмарах, а затем причитал о боли потери семьи, но милосердие не избавит его от печали. Он делает вдох. — Ладно, — признает Стайлз. — Думаю, мне повезло, что он жив. Я просто... не могу вынести мысли о его кончине. — Перестань думать о его кончине, когда он еще здесь, — говорит Питер. — Он жив. Не трать его жизнь, беспокоясь о его смерти. Звучит в самом деле умно и заставляет Стайлза задуматься, что ему, вероятно, следует чаще жить настоящим, — больше не стоит оставаться дома есть макароны с сыром, когда кто-то хочет пообщаться, это точно. Тот факт, что он принимает жизненный совет Питера, немного настораживает. — Я не говорю, что он никогда не умрет, — говорит Питер. — Потому что это случится. — Ого, я чувствую себя намного лучше. — Но он не умрет, — Стайлз нахмурил брови, так что Питер уточнил. — Ты будешь видеть его каждый день. Вокруг себя, даже в себе. Ты заметишь, что варишь кофе, как любил он, или тебе нравится та же музыка. Он всегда будет рядом. Я много лет видел Талию в Дереке. Они держатся одинаково, с равным самообладанием. Стайлз таращится. — Подожди минутку, — он чуть не подпрыгнул и снова сел. — Это ты на долю секунды был человеком? — Не суетись, — немедленно говорит ему Питер. — Случается. Он сворачивает с проторенной дороги и едет по улице восточнее от их дома. Стайлз хмурится. — Это неправильный путь. — Я знаю, — говорит Питер, не пытаясь обернуться. — Я отвезу тебя в музей кампуса. — Чо, — Стайлз даже не знал, что у них есть музей в кампусе. Он бывал в крэковых притонах кампуса, в кофейне кампуса и в библиотеке университетского городка, конечно. — Музей кампуса? Почему? — Тебе нужно отвлечься, — просто говорит Питер. Он останавливается на красный свет и поворачивается к парню. — Ты расстроен, так? — Ну да, — говорит Стайлз. — А тебе не все ли равно? — Громко сказано, — увиливает Питер, проводя руками по рулю, ожидая, пока не загорится свет. — Мне самому нравится музей. Не то чтобы я делаю тебе одолжение. — А, окей, — говорит Стайлз, но ему все еще трудно осознать, что Питер решает отвлечь его, потому что распознает его горе. Сложно представить, что мозг Питера вообще способен на эти мысли. Через пять минут они подъезжают к музею, внушительному, высокому зданию из белого мрамора, которого Стайлз никогда раньше не видел, и следующие два часа они проводят, разглядывая абстрактное искусство, ничего не говоря. Это один из самых странных дней в его жизни не только потому, что он только что завалил самый важный тест семестра, не считая финального, и от его одежды до сих пор воняет больницей, но и потому, что он впрямь хорошо проводит время. Обычно, чтобы развлечься ему нужен Скотт и здоровая доза бесполезных разговоров и плохих каламбуров, а также (необязательно) Доритос и видеоигры, а не душные туристические группы и картины, которые не отвечают на его болтовню. В тот день он узнает, что Питер любит искусство, что прискорбно, потому что это всего лишь еще один факт, который стоит включить в его досье, которое Стайлз мысленно собирает. Оказывается, Питер Хейл на самом деле трехмерный человек.***
«Осторожно добавляйте три яйца по одному», — гласит рецепт с экрана телефона. Стайлз обдумывает это, прежде чем бросить все яйца сразу. Жизнь коротка. — Сладкий, я дома, — кричит Питер из-за двери, закрывая ее за собой и сбрасывая пальто. — Чем-то хорошо пахнет. — Боже милостивый, не говори так со мной, — отзывается Стайлз, энергично перемешивая муку и ожидая, пока комочки исчезнут из того, что раньше было многообещающим тестом. К этому моменту он немного вспотел, сильно проголодался и оставил все надежды на карьеру в кулинарном искусстве. — Ужин уже на столе? — спрашивает его Питер, подбираясь боком к Стайлзу, чтобы посмотреть через его плечо на жидкое тесто, с которым он возился последние полчаса. — Я уже поел, — говорит Стайлз. — И перестань говорить со мной, как будто я твоя жена. Питер театрально вздыхает. — Но ты бы стал хорошей женой, — говорит он, прежде чем вырвать ложку из руки Стайлза и взять на себя приготовление. — Не считая твоих удручающих навыков на кухне. Мы должны над этим поработать. — В этом предложении было столько ошибок, что я даже не знаю, с чего начать. — Что это должно быть? — спрашивает Питер, морща нос, глядя на комковатую массу, лежащую в миске перед ним. — Пирог, — оборонительно произносит Стайлз, но все же ускользает в сторону, давая Питеру место. Если он хорошо умеет печь пироги, как готовит остальное, Стайлз даст ему усомниться в себе, когда дело дойдет до спасения десерта. — Ты не следовал рецепту, не так ли, — обвиняет Питер, нисколько не удивляясь. — Я не добавлял яйца по одному и не просеивал муку. Можешь подать на меня в суд. Питер приподнимает бровь, глядя на тесто, а затем на Стайлза, как будто того больше не следует допускать на кухню, пока он живет в иллюзии, будто поджаривание хлеба на завтрак — настоящее кулинарное приключение. Стайлз отказывается разговаривать, пока на него так осуждающе поднимают бровь. — Ты непослушный, — резюмирует Питер. — Почему я не удивлен. Похоже, он говорит совсем не о рецепте. Стайлз уже почти готов смыть себя в раковину, когда Питер влезает в его личное пространство и скользит большим пальцем по его подбородку. — Какого хрена ты делаешь? — Расслабься, — через мгновение Питер отстраняется, показывая большой палец, испачканный мукой, и Стайлз разжимает пальцы. — Если только ты не хочешь постоянно ходить в образе грязного крестьянина. — Грязный крестьянин? — переспрашивает Стайлз, не удивляясь. Он шлепает Питера по руке, смахивает муку с кончиков пальцев и выхватывает у него миску. Комки все еще там, и Стайлз берет то, что может достать, и начинает выливать в форму для пирога. — Ты не смазывал ее маслом, — указывает Питер, опершись бедром о духовку. Стайлз скрипит зубами и игнорирует его. — Я, блять, сожру его прям из формочки. Это же пирог. — Что за повод? Стайлз засовывает пирог в духовку и отступает, позволяя фиксикам в плите сделать остальную работу. Пока он не спускает глаз с духовки, с пирогом все будет хорошо. — Пэрриш приходит, — говорит Стайлз. — Мы вместе глянем сериал. У него никогда не бывает времени что-то смотреть, потому что он всегда работает, и мы подумали, что сможем сделать это вместе, — он смахивает остатки муки со своих джинсов и бросает взгляд на Питера. — Можешь присоединиться к нам, если очень-очень-очень хочешь. — Даже не знаю, — отклоняет предложение Питер, когда Стайлз вылизывает остатки теста из миски. Он просовывает лицо, чтобы поймать остатки языком, и, когда он отстраняется, Питер хмурится. — Ну ты и свинья. — Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю, — говорит Стайлз, и Питер протягивает руку, чтобы стереть еще одно пятнышко с щеки, на этот раз каплю жидкого теста. Он тычет пальцем в лицо Стайлзу, и тот импульсивно слизывает. Что-то вспыхивает в глазах Питера, что исчезло через секунду. — Просто потише, — говорит Питер, вытирая руки о брюки и исчезая в своей комнате. Это происходит в мгновение ока: в одну секунду он проводит большим пальцем по подбородку Стайлза, чтобы смыть капли жидкого теста, а в следующую его дверь закрывается, и он скрывается из виду, и Стайлз не имеет ни малейшего понятия, что делать с его поведением. Он рассеянно обдумывает, приходилось ли Дереку иметь дело с таким его поведением, когда Питер жил в его лофте, и было ли это одной из многих причин, по которым он никогда не был в особенно хорошем настроении. Стайлз никогда не узнает. Пэрриш появляется через час как раз вовремя, чтобы Стайлз вытащил пирог из духовки, кривоватый и слегка обугленный по краям, но тем не менее вполне съедобный. Стайлз спасает кусочек для Питера, который на следующий день съедают без благодарности, когда он возвращается из школы домой.***
После инцидента с муравьями они продолжают расклеивать стикеры. С этого момента для Стайлза это лучший способ пассивно-агрессивно высказаться о привычках Питера, наклеивая записки вроде «я обмажу РЯБИНОЙ твою зубную щетку, если ты опять оставишь ее на МОЕЙ СТОРОНЕ раковины!!!» на стену, а Питер отвечает только несколько часов спустя и не в очень милой манере. Позже записки мигрируют дальше зеркала ванной комнаты. Питер начинает оставлять Стайлзу напоминания о том, когда будут идти его любимые телешоу, и прикрепляет их к двери, чтобы утром ему было чего ждать по дороге на пары, а Стайлз иногда оставляет заметки на обложках книг, которые Питер оставляет на журнальном столике, отмечая про себя, как тот успел прочесть две страницы, прежде чем из-за скучности перестал читать дальше. Сегодня к раковине приклеена записка прописными буквами, гласящая: «ШОК-ИНФА: ТАРЕЛКИ САМИ СЕБЯ НЕ ПОМОЮТ», — очевидно, это последствия ночи выпечки пирога, после которой Стайлз упорно проигнорировал тарелки, миски и венчики, скопившиеся на решетке для посуды, после того как пирог испекся. Сарказм записки почти ошеломляет Стайлза, и он намеренно игнорирует посуду лишь для того, чтобы еще больше разозлить Питера и посмеяться над пульсирующей веной на лбу мужчины, когда тот увидит скопившуюся у раковины посуду. Слишком заманчиво, чтоб сопротивляться.***
Жизнь с Питером проливает свет на несколько вопросов, снимая с монстра дымку таинственности. Например, тот факт, что Питер дотошен к сиденью унитаза. Или что он человек привычки, когда дело доходит до стирки по вторничным вечерам. Или что у него есть человеческие привычки и человеческие дела, например, его день Рождения. Это обнаруживается, когда Питер роется в почте. — Хммм, — мычит Питер, блуждая взглядом по письму, которое берет из стопки, и размешивает кофе свободной рукой. — Что-то важное? — Моя страховая компания, — говорит он и небрежно засовывает бумагу обратно в конверт. — Поздравила меня с днем Рождения. С днём Рождения. У Питера день Рождения, ну, конечно, он у него есть. Стайлз почему-то совершенно игнорировал возможность его существования, словно бы Хейл родился в лесу, вырос с волками, и не празднует такие гуманоидные мелочи, как дни Рождения. Взгляд Стайлза скользит по стопке писем, это всё: одно единственное письмо для Питера, а на стойке лежит его безмолвный телефон. Никто, кроме его страховой компании, не позаботился его поздравить. Стайлз ощущает внутри себя что-то вроде жалости и откладывает апельсиновый сок. — Ой, — произносит Стилински. Питер, кажется, замечает, как искажается его лицо, словно он все еще пытается осознать тот факт, что Питер отмечает дни Рождения, как и все остальные, и быстро закатывает глаза, швыряя письмо на стойку. — Не надо, — резко предупреждает он. — Я не хочу, чтобы ты меня жалел. — Нет, я просто, — Стайлз перебирает в уме тридцать отговорок, прежде чем найти одно приемлемое объяснение. — …Я ничего тебе не приготовил. «И не только я», — напоминает ему мозг. Несколько лет назад он, вероятно, рассмеялся бы и сказал что-то самодовольное о карме и что-то вроде «как аукнется, так и откликнется», сука, но сейчас нет ничего печальнее, чем кто-то (кто угодно) без торта и подарков и кому спели бы песню в честь дня Рождения где-нибудь в публичном месте и ужасно фальшиво. Питер фыркает. — Хорошая попытка, — бормочет он. — Все нормально. Я проводил несколько дней Рождения в одиночестве, и этот не будет исключением. Я привык. Стайлз съеживается. Может ли стать грустнее? Он чувствует себя обязанным сделать что-то, кроме своего первоначального плана: сидеть дома и смотреть телевизор, а затем встретиться с Пэрришем за обедом. Он надеется, что чрезвычайная ситуация с соседом не приведет к какой-нибудь заварушке с Питером. Стилински вздыхает и кладет упаковку сока обратно в холодильник, допивая свой стакан несколькими быстрыми глотками. — Окей, одевайся, — говорит он, вырывая письмо из хватки Питера. — Мы должны что-то сделать. — Сделать что? — Отпраздновать, — поясняет Стайлз. Он понятия не имеет, каков дальнейший план, особенно учитывая, что понятия не имеет, как развлекается Питер. Охотится на маленьких детей? Предлагает им конфеты в многолюдных торговых центрах? Делает маникюр, чтобы наточить когти? Стайлзу придется придумать по дороге. — Я бы не стал, — бормочет Питер, тянется к газете, но Стайлз хватает ее раньше, чем успевает Хейл. — Я спрошу еще раз и знаю, что ты хочешь, — твердно произносит Стайлз. — Куда ты хочешь пойти? — Не знаю, — бросает Питер, но ставит кофе и поднимается на ноги. — Если это мой день Рождения, разве не ты должен делать всю работу? — Хорошо, — мысленно Стайлз начинает перебирать ближайшие заведения, которые не будут супермаркетом или аптекой. Насколько ему известно, всего в нескольких кварталах от дома есть кафе с замороженным йогуртом, и, если ему повезет, Питер даже не пожалуется на его выбор места. Только если повезет. Питер ворчит, но надевает куртку и туфли, и они попадают в йогурт-кафе почти без Хейла по дороге. Стайлз не придерживает ему дверь, хоть у него и день Рождения, и совершенно не жалеет об этом. Тем не менее это довольно хорошее место, чтобы провести день Рождения. Одного сахара в магазине достаточно, чтобы накормить целый автобус детей, а выбор впечатляет. Учитывая, что последние дни своего Рождения Питер провел, сидя дома, без компании или веселья, он должен победно станцевать хотя бы потому, что его день Рождения хоть как-то отметили. — Чем травиться будешь? — спрашивает его Стайлз, проводя рукой по меню. — Хмм, — Питер задумчиво рассматривает огромное количество посыпок и список начинок. Он улыбается Стайлзу. — Поскольку платишь ты, всем. — Мог бы и догадаться, — Стайлз стучит костяшками пальцев по стойке, пока парень, возившийся на кухне, не замечает их присутствие и направляется к стойке. Это молодой человек с веснушчатым лицом и светлыми волосами, которого Стайлз, вероятно, видел в кампусе. — Можно нам йогурт? — Конечно, — говорит парень, — вам две чашки, ребята? — Типа того, — говорит Стайлз, уже точно подсчитывая, сколько банкнот у него под рукой. Если в конечном итоге Питер нальет столько начинки, сколько он ожидал, просто чтобы рассердить Стайлза, ему, вероятно, придется заплатить пятьдесят. Вот почему, кисло думает он, у Питера нет друзей. — Вы бывали здесь раньше? — спрашивает кассир, вычерпывая несколько больших ложек йогурта в чашку Стайлза. — Нет, впервые. — Мог бы догадаться, — говорит мужчина, и Стайлз клянется, что видит едва заметное подмигивание глазом. — Я бы запомнил такое лицо. «Ха, интересненько», — думает Стайлз, когда льстивая ухмылка расплывается по его лицу. Давненько с ним не флиртовали посредь бела дня, угощая дополнительной ложкой йогурта, который едва поместился в его маленький стаканчик. Это чувство все так же приятно, как в его воспоминаниях. Стайлзу нужно время, чтобы насладиться этим ощущением, прежде чем он возьмет у кассира стаканчик для начинки. — Он слишком занят, чтоб приходить, — вдруг грохочет голос Питера, более глубокий, чем обычно, и затем его бедро упирается в Стайлза. Он невинно добавляет: — Учеба и все такое. Стайлз поднимает взгляд от того места, где ему на йогурт посыпают кусочки печенья, как раз в тот момент, чтобы увидеть, как Питер простреливает взглядом прилавок, а когда Стайлз встречается с ним глазами, Хейл только посылает ему улыбку, которая, вероятно, должна успокаивать, но заставляет почувствовать, что он только что попал на место преступления и теперь знает слишком много, чтобы его отпускать. — Ой, — произносит кассир с незаметной ноткой разочарования в голосе. Он передает Питеру стаканчик, который тот сверлил глазами, которые сами по себе представляют угрозу. Стайлз толкает его локтем в ребра, чтобы сдержать его хищные вервольфские порывы, и Хейл тут же обнимает его за спину, тремя пальца сжимая его бедро. — Сегодня у меня день Рождения. Стайлз смотрит вниз, на руку на своем бедре, будто охраняющую, и задается вопросом, знает ли Питер, что только что сделал. Судя по тому, как они прижимаются друг к другу, словно между ними не могут поместиться даже атомы, Стайлзу думается, что иной интерпретации быть не может. Хм. За последний час с ним флиртовали больше, чем ему посчастливилось за последние несколько месяцев. — Ой, — снова говорит кассир и с каждой секундой кажется все более подавленным. Он довольно милый, когда так сильно не хмурится, и Стайлз задумывается, должен ли он чувствовать себя раздраженным из-за того, что Питер отпугивает его потенциальные отношения. Может, он считает, что ведет себя по-отцовски. Но Стайлз не сторонник отцовской защиты. Он безуспешно пытается вырваться из хватки оборотня, пока кассир подходит к кассе, чтобы спросить: — Это все? — Ага, хватит, — говорит Стайлз, роясь в джинсах в поисках нескольких смятых купюр, пока кассир взвешивает их стаканы. У Питера горка йогурта чрезвычайно высока, настолько высока, что Стайлз почти уверился потерять половину йогурта по пути к столу, однако решил, что сегодня и только сегодня никаких выходок. В конце концов, это день Рождения Хейла. Кассир протягивает квитанцию и резко отскакивает, рука Питера обхватывает талию Стайлза и ведет его к столику в дальнем углу. Стайлзу удается высвободиться к тому моменту, когда они садятся, и тогда он думает, стоит ли ему бросить яростный взгляд, начать расспрашивать или просто принять случившееся как еще одну дурацкую черту оборотней, которую он никогда не поймет. — Так чо это было? — тараторит Стайлз, когда с йогуртами в руках они садятся за стол, копаясь ложками в слоях шоколадной стружки. За колоссальных пятнадцать долларов в начинку лучше бы добавить марихуану. — Что? — равнодушно Питер отвечает. — То… то, что ты сделал с кассиром, — говорит Стайлз. Он и не знает, как это обозвать, кроме того, что это было чрезвычайно странно. Питер поглядывает на него из-за своей ложки, будто следовало бы прекратить. — Да ладно, Стайлз, — предостерегает он. — Не делай из этого странности. — Ну да. Не дай бог, чтоб стало еще страннее, — бормочет Стайлз шоколадной крошке. Однако глупо было бормотать про себя, обедая с оборотнем. Стайлз замечает, как Питер усмехается его комментарию. — Не представляю, о чем ты, — надменно проговаривает Питер. — Я думал, ты уже привык к оборотням. — Это не... забей, — Стайлз с усилием выдавливает из себя эти слова и пихает в рот еще одну ложку йогурта, посыпки и того, что только предположительно кусок чизкейка, который он так же импульсивно проглотил, направив разговор в другое русло, как только все прожевал. — Так сколько тебе лет? — Целый век, — бормочет Питер с ложкой во рту. — В следующем году я надеюсь, что ты подаришь мне настоящий подарок. — Конечно, если ты доживешь до семидесяти, — отвечает Стайлз, не теряя ни секунды. Иногда слова вырываются сами. — Ты правда думаешь, что в следующем году еще будешь тут? — Я еще не заказывал себе гроб, если ты об этом. — Нет, я не об этом. Продолжать жить со мной. Врываться в мою жизнь. — Хммм, — задумавшись, Питер облизывает ложку. — Посмотрим, м? Стайлз представил. Еще триста шестьдесят пять дней, в течение которых они не калечат и не убивают друг друга, а фактически решают добровольно продлить договор аренды и жить в гармонии. Это кажется крайне маловероятным, и Стайлз фыркает. — Ага, — произносит он, проглотив еще одну ложку, от которой у него тут же замерзает мозг. — Посмотрим. Они проводят остаток дня вне квартиры, гуляя по территории университета. Питер пугает прохожих своими сверкающими глазами, а затем они ужинают в более приятном месте, чем та забегаловка. Они неплохо проводят день. Питер совершенно не жалуется, что его вытащили из дома.***
Сегодня вторник. Стайлзу становится ясно, насколько они до тошноты домашние. Он понятия не имеет, как это произошло. Однажды ночью он стучал по стене спальни, чтобы Питер заткнулся, а следующей они в ванной боролись за место у раковины. Стайлз смотрит на них двоих в зеркало, а там Питер, тщательно бреющий челюсть бритвой, пока Стайлз чистит зубы. Из его рта течет пена, а волосы торчат во все стороны, будто, он пытается поймать сигнал прядями волос, но ему все равно. Питер Хейл видел Стайлза уязвимым, когда тот только вырвался из сна, а его веки все еще опущены в надежде вернуться на подушку, но ему все равно. Ему, наверное, следует опасаться за свою жизнь. Тогда Питер поворачивается к нему, пропуская бритву под струю воды из раковины, чтобы смыть излишки крема для бритья, и говорит: — Можешь принести салфетку? — и Стайлзу кажется, что он приземлился в альтернативном измерении. — Нет, — сразу отвечает Стайлз. — Ты мне даже не нравишься. Питер смотрит на него, нахмурив брови, с бритвой в руке. — Ладно? — говорит он. — Но это твоя проблема, а не моя. А теперь принеси мне салфетку. — Боже, нет. Он сплюнул и всполоснул рот, будто вдруг президент стучал в его дверь, и после, спотыкаясь, выскочил из ванной и на ходу закрыл за собой дверь. Вся квартира наполнена их домашним уютом, начиная валяющимися вперемешку DVD-дисками у телевизора, заканчивая выстроившейся бок о бок у двери обувью. Это жутко. Стилински думает, что ему нужно отдохнуть от этого безумия, в том числе физически покинуть квартиру хотя бы на несколько дней. Питер — большой мальчик, и Стайлз уверен, что он захочет воспользоваться любой возможностью остаться наедине.***
Возможность предоставляется на День Благодарения, когда отец Стайлза звонит, чтобы пригласить его домой на выходные. — Короче, я уезжаю на несколько дней, — говорит Стайлз, закинув спортивную сумку через плечо, в то время как Питер просматривает каналы и опускает ноги на кофейный столик. — Могу ли я довериться тебе, или мне проверить всю квартиру перед отъездом? — Как же я буду без тебя? — бросает на него взгляд Питер. — Я не маленький. — Поверю, когда увижу. — Куда ты собираешься? — неожиданно спрашивает Питер. — К папе, — отвечает ему Стайлз. — Кто еще будет? — Скотт и я едем вместе, так что будет он. И его мама, — говорит Стайлз. А люди еще говорят, что Стайлз любопытный. — И Пэрриш тоже будет там. — А, — произносит Питер и делает паузу. Затем... — Удачи. Стайлз показывает ему палец вверх, поправляет спортивную сумку и направляется к двери, когда останавливается на полпути. Он поворачивается на каблуках. — Чем ты планируешь заняться? — Ничем, — легко отвечает Питер. — Никакой индейки? Никаких пирогов? — Тут будет лишь один человек. Это было бы напрасной тратой, — похоже, Питер не встревожен, но весь разговор беспокоит Стайлза. Самое печальное то, что он прекрасно это представляет: Питер сидит дома один в темноте и разгадывает кроссворды, как пожилая дама, в то время как семьи по всей стране смеются в присутствии ненавистных им кузенов, набивая животы птицей. Он задается вопросом, когда в последний раз у Хейлов был семейный День Благодарения, или были ли они вообще, и скучает ли Питер по ним. На секунду Стилински задумывается, стоит ли ему обнять Питера, просто быстро похлопать по спине, чтобы дать ему понять, что ничего страшного, если он умрет в одиночестве, но отказывается от этого, когда Питер поднимает брови, явно теряя терпение, пока идут секунды. — Ладно, ну, — пожимает плечами Стайлз, не зная, что делать с руками теперь, когда он твердо решил не обниматься. — Скоро вернусь. — Не торопись, — говорит Питер, но улыбается в ответ, когда Стайлз машет на прощание и выскальзывает за дверь, чувствуя себя худшим соседом в мире. Осталось только оставить ведро с водой над дверью Питера, и тогда он наверняка выиграет конкурс.***
— Как думаешь, я должен был его пригласить? — спрашивает Стайлз Скотта, передавая ему тарелку печеного картофеля размером с его руку. Он сыт, на грани взрыва, но идея остановить поток еды в рот кажется абсурдной. Впереди еще клюква и пироги, надо держаться. — А ты собирался? — недоуменно спрашивает Скотт. — Так вы что, теперь ладите? — Ну, — Стайлз не думает, что ответ «да» или «нет» будет справедливым. — Понятия не имею. Наверное, да. Мы провели много хороших вечеров. К тому же он знает, какой кофе я пью. Это что-то значит, правда? — Сколько убийств он успел совершить? — Насколько я знаю, ноль, — беззаботно отвечает Стайлз. Приятно без опаски говорить об убийцах. — Мы отметили его Днюху, было весело. Я схожу с ума? — Стайлз! Чего вы возитесь? Шевелись. — Извини, пап, — Стайлз передает отцу в руки тазик с фаршем и по дороге ловит взгляд Пэрриша. Он отлично выглядит, даже когда расправляется с индейкой, и Стайлз считает это особенно привлекательным. Он усмехается, и Пэрриш тоже. — Так он просто сидит в твоей квартире один? — Скотт возобновляет разговор, поскольку Мелисса снова привлекает внимание шерифа, и Стайлз вновь поворачивается к нему. По всему рту Скотта — жир от индейки, на который Стайлз не обращает внимания. Подумаешь. — Ага, — признается Стайлз. — Я должен чувствовать себя плохо? — Не знаю, — пожимает плечами Скотт. — Напиши ему. Идея хорошая, поэтому Стайлз шарит в кармане, чтобы вытащить телефон, рассуждая, что лучше: по-мудацки отправить Питеру фотографию сочной еды, наваленной на тарелку, или поступить мягче и спросить его, как дела. Стайлз выбирает второе, потому что он добрый самаритянин. Заканчивается тем, что он пишет дружелюбное сообщение: «я больше никогда не буду есть. обожрался. квартира еще цела?» — Ну так, Стайлз, как дела в школе? Он резко поднимает голову от телефона, чтобы ответить на последний вопрос Пэрриша, искренне интересующийся жизнью Стайлза, и сует телефон под край своей тарелки, уделяя помощнику внимание. Стилински в три предложения объясняет, почему зря решил, что посещение лекций «Геология 101» — хорошая идея, когда его телефон на скатерти завибрировал. «Развалилась на части. Море крови. Гора кусков тела». Стайлз ухмыляется и прекращает говорить, включая телефон, чтобы набрать ответ. — Секундочку, — говорит он Пэрришу, дерзко отвечая Хейлу: «нужна помощь, чтоб спрятать трупы?» «Я думал, ты никогда не спросишь». Стайлз отвечает «ха-ха», потому что, — эй! — довольно забавно шутить о резне, когда на этот раз нет никакой реальной опасности, а затем добавляет: «чо ел на ужин?» «Пока ничего. Есть идеи?» «ИНДЕЙКА!!» «Думаешь, я сохраняю свою великолепную фигуру, поедая шестнадцатифунтовых птиц?» — Он в порядке? — спрашивает Скотт, глядя через плечо, и Стайлз кивает. Его шутки на высшем уровне, поэтому нечего ему дуться. «Я принесу тебе остатки еды», — Стайлз отвечает и ждет неизбежного презрительного ответа. Как и ожидалось, через тридцать секунд появляется сообщение Питера: «С каких это пор я ем остатки?» «ты ж животное, которое буквально выросло в лесу, я предположил, что у тебя невысокие стандарты в отношении еды». — Все в порядке? — спрашивает Пэрриш, когда Стайлз снова убирает телефон. Да благословит его господь. Заботливый и такой красивый, что Стайлзу кажется, что это мираж. Неплохое сочетание. — Ага. Это просто мой сосед. — Приведи его в следующий раз, — предлагает Пэрриш с улыбкой, а Стайлзу хочется, чтобы он просто немного приревновал. Нет ничего плохого в том, чтобы чуть-чуть ревновать, чтобы оживить наклевывающиеся отношения. Затем в разговор вклинивается Питер: «Твой красавчик так же красив, когда набит углеводами?» — и Стайлз решает не обращать на него внимания до конца выходных.***
Когда выходные в честь Дня Благодарения заканчиваются, Стайлз оказывается по-настоящему рад вернуться домой в свою грязную, кишащую муравьями квартиру с неисправными стиральными машинами и ужасно тонкими стенами. Понятия не имея, почему.***
— Слушай, — говорит Стайлз, середина декабря наступает без предупреждения. — У нас здесь будет около сорока человек, которые, скорее всего, через несколько дней попытаются залезть на потолочный вентилятор. Так что, если беспокоишься за свой кардиостимулятор, лучше тебе свалить на ночь. — Какими бы смешными ни казались тебе приколы о моем возрасте, — рычит Питер, небрежно поднимая свой кофе когтистой рукой, которая не пугает Стайлза так сильно, как, вероятно, следовало бы. Трудно испугаться угрозы со стороны мужчины, который целый час намыливается в душе и наносит несмываемый кондиционер в волосы. — Я не так уж и стар. — Я просто говорю о том, — говорит Стайлз, запихивая в рот ложки омлета со скоростью мальчика, опоздавшего на первый урок. Парковка превратится в настоящий кошмар, когда он приедет; он подумывает об отправке убедительного электронного письма своему профессору, в котором подробно объясняется, как ужасный вирус, который подхватил, поражает его носовые пазухи, горло и дефекацию. — Других дедушек рядом не будет. — Ты не такой смешной, как думаешь, — говорит Питер, намазывая тост маслом, держа когтями нож. Это выглядит смешно. — Ты выглядишь нелепо, — невозмутимо ответил Стайлз. — Убери их, пока не поранился. Питер устало взглянул на него, почти со скукой, и его когти втянулись до состояния человеческих. Тот факт, что этот трюк для Стайлза не нов, вероятно, что-то говорит о его жизни. Ему нужно больше друзей-людей. — Я не уйду ради твоей вечеринки, — рычит он. — Но ты должен знать, что, если кто-то хоть сколько-нибудь дотронется до моей комнаты, я не несу ответственности за использование его кишечника в качестве скакалки. — Все так же мило, как и твои угрозы в восемь утра, — бормочет Стайлз, снова глядя на часы. Он определенно не успеет на пару, даже если пробежит по кампусу и по пути найдет ховерборд. — Эта вечеринка должна быть веселой. Мы со Скоттом проводим ее каждый год. — И люди правда приходят? — Да, — бурчит Стайлз. — И, если ты сможешь контролировать себя, я тебя не выгоню. — Хотел бы я увидеть, как ты попытаешься, — бормочет Питер, наполовину погрузившись в газету, и Стайлз воспринимает это как зеленый свет, чтобы украсить дом гирляндами и притащить выпивки, чтобы оживить даже самых угрюмых гостей.***
Люди действительно приходят на вечеринку, их целая куча, и Стайлз про себя гордится тем, что может доказать Питеру, что еще не опустился до уровня нелюдимого отшельника вроде его самого, когда гости парадом проходят в дверь, приветствуя Стайлза. На самом деле результат хороший: рождественские ремиксы, которые Айзеку удалось незаконно загрузить из интернета, гудели из динамиков, которые они со Скоттом установили накануне в рамках подготовки, а стол, целиком уделенный под гоголь-моголь, стал хитом вечеринки. Стайлза уже четыре раза поцеловали в щеку благодаря омеле (дважды из-за того, что Айзек выпил слишком много рюмок мятной водки). Стайлз официально прокачался к Рождеству. Не венки, развешанные в торговых центрах, или рождественские выпуски по телевидению, или даже не невероятное количество раз, когда Бинг Кросби поет ему о снеге по радио во время утренней поездки на учебу, поднимает ему настроение, но наблюдение за сверстниками-интровертами, превращающихся в завсегдатаев праздничных вечеринок, которые пытаются заслэмиться после того, как напились гоголя-моголя. Праздник пришел. Стилински всю ночь напролет замечает Питера в углах, истощающего запасы гоголя-моголя, хотя все равно не способен от этого напиться, и задается вопросом, предпочитает ли он, чтобы Хейл стоял в уголке, или хотел бы, чтобы тот был немного обычным человеком. Он не может решить. — Рад видеть, что ты держишься подальше от омелы, — говорит Стайлз Питеру с дерзкой ухмылкой, проходя мимо него. — Никому этот кошмар в праздник не нужен. — Но я же постоянно рядом с тобой, — бормочет Питер. — Какие тебе снятся кошмары? — Что я тесто, из которого делается сказочная сахарная фея, — успокаивает его Стайлз с пьяной кривой ухмылкой. Он обнимает Питера за плечо, и ему становится на удивление комфортно. — Весело вам, дедуль? — Это плохо замаскированный эвфемизм «не хочу ли я уже оторвать чьи-нибудь головы и запечь их в духовке»? — Нет, я правда хочу знать, — говорит Стайлз. — Но из любопытства, в духовке же нет головы, да? — Да, идиот, — отвечает Питер, и Стайлз протягивает руку, чтобы ущипнуть его за нос, исходя из пьяного инстинкта. Питер выглядит готовым убивать, когда юноша убирает руку. — Что с тобой не так? Что за безбожники тебя воспитали? — Я ужрался, но еще держусь, — мрачно говорит ему Стайлз. Это правда. В туалет уже практически выстроилась очередь, поскольку рождественские напитки в этом году немного тяжелее обычного, а Стайлз все еще твердо стоит на ногах. — Ответь на мой вопрос. — Я бы хорошо провел время, если бы не пиявка, присосавшаяся к моей руке. По какой-то причине это смешит, и Стайлз гогочет, пока его щеки не начинают гореть. Мгновение спустя развеселившийся и подвыпивший ассистент преподавателя Скотта, что проводит лекции по средам и имя которого Стайлз все еще не знает (в следующем году им стоит попробовать раздать бейджи), подскакивает к ним с гоголь-моголем в одной руке и покосившейся камерой в другой. Стайлз пытается извлечь его имя из опутанных паутиной глубин своего разума, когда тот поворачивает камеру и фокусирует ее на них двоих. У Стайлза достает клеток мозга, чтобы не забыть прикрыть ладонью глаза Питера, пока все фотографии бедного Ларри не испортились бликами. Почти четверть присутствующих здесь тусовщиков — загадочные ночные создания, что определенно не подходит для хороших памятных фотографий. Ларри делает еще один снимок. — Прекрати, Ларри, — ворчит Стайлз, когда Питер чуть не ломает ему палец, отрывая руку от своих глаз. — Гэри. — Хорошо, Гэри, — уступает Стайлз. — Шуруй. — Кстати, у вас кончился гоголь-моголь, — говорит им Гэри, легкомысленно махнув рукой, из-за чего его напиток выплескивается на свитер девушки. Он уходит, не извинившись, и Стайлз убирает руку с плеч Питера. — Это будет прекрасная картина, я и Эбенезер**, — говорит Стайлз и разворачивается к нему лицом. — Ты принес мне подарок? — Да. Я не убил тебя во сне, — Хейл улыбается ему, как будто кто-то с силой тянет его уголки рта вверх. — С Рождеством. — Хо-хо-хо, — отвечает Стайлз. — Что, если бы я купил тебе все, что угодно? Как те пони? — Я не хочу пони. Стайлз вскрикивает. — Ты бы вернул мою пони? — Неужели мне больше не на чем скакать? — спрашивает Питер, проскальзывая в его личное пространство, пока они почти не соприкасаются нос к носу. На секунду Стайлз ощущает аромат гоголя-моголя на языке Питера, а затем чувствует, как его распирает смех, тогда он отталкивает мужчину на более приемлемое расстояние. — Ты в списке непослушных. — Уж надеюсь, — говорит ему Питер и, кажется, заканчивает развлекать парня. Он лениво произносит: «Кто-то лезет на люстру». — Твою мать, — ругается Стайлз, оборачиваясь, и да, кто-то действительно думает, что это хорошая идея. Он вздыхает и ненадолго оборачивается, чтобы посмотреть на Питера. — Я рад, что ты не ушел. Бухай. Веселись, — он сует напиток, который все еще в его руках, Питеру и наклоняется, чтобы небрежно, слегка влажно поцеловать его в лоб, просто в шутку. Питер выглядит прямо-таки одержимым мыслью об убийстве, когда он отстраняется, не переставая хихикать. — Так поцелуи не делаются, — говорит ему Питер тихим голосом, и Стайлз принимает вызов. Скалится. — Покажи, на что способен, здоровяк. Питер хватает его за талию и прижимает к себе, достаточно близко, чтобы на этот раз их носы соприкоснулись и Стайлз мог чувствовать, что с каждой секундой у него скашиваются глаза. Его накрывает, мир начинает вращаться. — Ну как? — спрашивает Питер, каждый его выдох опускается прямо на губы Стайлза. Тот определенно достаточно пьян, ему очень весело и нетерпится поцеловать Питера. Поцелуй может в самом деле быть хорошим, если Питер знает, что делать. У него за плечами несколько десятилетий, которые явно включали в себя использование языка некоторыми изобретательными способами, а Стайлз не прочь научиться нескольким трюкам. Он закрывает глаза, ожидая своего рождественского поцелуя, но вместо этого Питер роняет его. Наверное, специально. Он ударяется головой, теряет сознание и проводит остаток вечеринки в своей комнате, отсыпаясь от невероятной головной боли. Он больше никогда не доверится Питеру.***
Несмотря на то, что Питер был здесь во время создания беспорядка, его, к сожалению, нигде не видно, когда день спустя начинается уборка после вечеринки. В коридоре лужа рвоты, которой хозяин не обрадуется, унитаз забит, а Стайлз за всю свою жизнь не видел так много беспорядочно разбросанных сосновых иголок и пластиковых стаканчиков. В довершение всего, у него на боку шишка размером со страусиное яйцо. Когда Питер наконец прибывает на место преступления после того, как Стайлз уже сложил большую часть мусора в пакет размером с мешок игрушек Санты, Стилински почти не чувствует головной боли. — Какой же ты мудак, — ворчит Стайлз, швыряя пустой стаканчик из-под напитка прямо ему в голову. — Как это вообще произошло? Думаю, у меня сотрясение мозга. Или амнезия. Кто я? — Ты хотел меня поцеловать, — говорит ему Питер с дерзкой ухмылкой, уклоняясь от стаканчика, брошенного ему в голову. — Я решил, что ты, вероятно, не справишься, и уронил тебя, — он останавливается, чтобы вспомнить, нежная улыбка пробегает по его губам. — Это было… забавно. — Мудак, — подчеркивает Стайлз. — Ты наказан. — Вот, — говорит Питер, не обращая на него внимания, и кидает ему бутылочку, которая гремит, опустившись в ладонь Стайлза. Это новая бутылочка аспирина, все еще запечатанная, Стайлз разрывает ее, чтобы проглотить. От пульсации в висках и придумать лучше не могли. — Это чо? — Твой рождественский подарок. — Это лучшее, что ты мне дарил, — торжественно объявляет Стайлз, кидая ему бутылочку после того, как проглотил две таблетки, и те скользнули ему в горло. — Включая сотрясение мозга. — Если ты когда-нибудь захочешь попытаться меня поцеловать, просто попроси, — надменно бросает Питер через плечо и исчезает в своей комнате, совершенно не собираясь подметать, мыть и убираться, и Стайлз думает, что в следующий раз, когда у него появится такая возможность, он отравит еду Питера.***
Стайлз покидает квартиру после того, как его похмелье с рождественской вечеринки утихает, и, избегая яркого солнечного света, прячется в крошечное кафе, которое предлагает бесплатно подливать напиток, если тот с кофеином. Изюминкой на торте является то, что Пэрриш согласился приехать к нему сейчас, когда праздничное безумие закончилось, а это означает, что Стайлзу нужно было прийти как минимум на полчаса раньше и успеть выпить столько кофеина, чтобы вновь выглядеть настоящим человеком перед Пэрришем. — Извини, что не смог попасть на твою вечеринку, — говорит он Стайлзу, размешивая сахар в первой чашке, а Стилински барабанит ногтями по столу после четвертой. Помощник появляется в кофейне в своей униформе, которая творит неописуемые вещи с неприличными местами Стайлза, когда тот видит неприкрытую кобуру с пистолетом. — Участок сходит с ума под Рождество. Стайлз сосредотачивается на его зеленых глазах и чувствует, как у него учащается пульс, будь то кофеин, влияющий на его сердцебиение, или поразительно яркий зеленый цвет глаз Пэрриша, он никогда не узнает, и усмехается. — Все нормально, — говорит Стайлз. — Но ты пропустил все веселье. — Я исправлюсь, — обещает Пэрриш. — У тебя есть дела в ближайшее время? — Гм, — Стайлз роется в своем мысленном календаре, чтобы либо найти событие, либо составить его менее чем за десять секунд. — Я с несколькими друзьями иду в бар в следующую пятницу. Было бы здорово, если б ты пришел. — Похоже, хорошее место, чтоб отдохнуть, — говорит Пэрриш и обнажает ослепляющую улыбку, но их прерывает вибрация в кармане Стайлза. Это его телефон, ему совсем не стоит удивляться, когда он вытаскивает его и видит на экране мигающее сообщение от Питера. «Мог придумать, что получше», — гласит оно, и Стайлз вдруг фыркает, прежде чем убрать его. Пэрриш это замечает. — Кто это? — Да так, сосед, — говорит Стайлз. — Достаточно взрослый, чтоб быть моим отцом, совершенно незначительный сосед, который не оказывает никакого влияния на мою жизнь. Он сдерживается, чтоб не скривиться, хоть и очень хочется. Спокойно-спокойно. Даже он из старшей школы, вероятно, посмеялся бы над этим флиртом, если бы путешествия во времени были возможны, притом его навыки флиртовать в то время были жалки. — Он кажется милым, — говорит Пэрриш. Благослови его господь за то, как он легко преодолевает неловкие паузы, которые Стайлз постоянно чувствует необходимость вбрасывать в качестве преград. — Как давно вы знакомы? — Слишком долго, — говорит ему Стайлз, направляя разговор по другому направлению. — Так какой самый безумный звонок поступил в участок в этом сезоне? Беседа более не касается Питера, однако приходит еще сообщение, а когда Стайлз проверяет телефон через два часа после того, как в кафе заполоняют обедающие студенты, тот мигает тремя разными непрочитанными сообщениями, все от Питера. Он читает: «Правда мог бы. Ужин будет на столе в шесть, и не опаздывай».***
Планы на вечер пятницы рушатся всего за несколько коротких секунд, когда Пэрриш отправляет ему сообщение, в котором говорится, что он застрял в участке, но может попытаться заскочить в бар позже с несколькими друзьями, и это отбивает у Стайлза всякую охоту, когда он надевает кроссовки, чтобы устроить вечеринку в начале уик-энда. — Так когда же нам ждать, что помощник сопроводит тебя на бал? — сухо бросает Питер с того места, где на кухне готовит суфле. Стайлзу остается только догадываться, что это суфле. Он не может не предположить, что все, что не является быстрорастворимым желе, не суфле. — Нет, — ворчит Стайлз. Он не понимает, почему Питер недоброжелателен к Пэрришу, за исключением его, возможно, зависти к его успешной карьере или сохраняющейся обиды на полицию, но сейчас не время об этом беспокоиться. В день, когда он войдет и увидит, как Пэрриш и Стайлз обнимаются на диване, вот тогда и займется этим вопросом. — Задерживается в участке. Может, заедет позже. — Вот как, — бормочет Питер, взбивая молоко в какую-то смесь. — Так ты сегодня вечером остался без свиданки? — Прекрати этому радоваться, — говорит Стайлз. — Да я бы никогда, — не слишком серьезно отвечает Питер. — Я пойду с тобой. — Чтоб ты терроризировал моих друзей и прятался по углам? Нет, спасибо. Питер пялится на него. — Ты хочешь пойти один и споткнуться по пути домой, а потом в одиночестве пьяным спать в кустах? Стайлз понимает, что это хороший аргумент. Он действительно не собирался избегать выпивки этим вечером и с нетерпением ждал возможности выпить столько шотов, чтобы забыть все, что выучил по математике, чтобы сдать последний тест, да и Питер может быть достаточно полезен, приведет его домой, а не в притон ради прикола. Питер может быть хорошим, когда хочет. Только когда хочет. — …ты будешь хорошо себя вести? — критически спрашивает он. — А ты как думаешь? Для Стайлза это вполне приемлемый ответ: чем дольше он думает об этом, тем меньше ему хочется просыпаться завтра утром на крыльце парикмахерской с ветками в волосах и без единого дружка поблизости. Он вздыхает и соглашается. — Хорошо. Хватай куртку.***
— В последнее время ты ваще отрываешься! — час спустя комментирует Скотт в глубине бара, хлопая Стайлза по плечу, когда тот привлекает внимание бармена, чтобы заказать еще одну порцию шотов. Он хочет поскорее опрокинуть текилу, и атмосфера к этому располагает. — Я знаю, — Стайлз непристойно подмигивает Скотту, что является результатом пьянства. — Думаю, мне сегодня повезет. — Серьезно? — Ага, — кивает Стайлз. Скорее бы объявился Пэрриш, Стайлзу хочется слиться с теми чарами, что укроют их в обольстительной тени бара, и тогда они уйдут целоваться в потной уборной. Стайлз ждет этого с нетерпением. — Огромный прорыв с нашего последнего тусича, а, Скотти? Скотт кивает, вновь хлопнув Стайлза по плечу, а в это время бармен ставит на стойку стакан с чем-то экзотически-зеленым, и Стайлз выпивает его залпом. Горло обжигает чистейшая «жидкая храбрость», а по венам разливается безумное желание снять футболку и бросить ее в толпу. — Не видел Питера? — спрашивает он, сдержавшись, оглядывая сгущающуюся толпу. — Нет, — говорит ему Скотт. — Он здесь? — Мы пришли вместе, — говорит Стайлз. — Он пообещал проследить, чтобы я под конец ночи не оказался где-нибудь в канаве. Надеюсь, он сам меня туда не бросит, — Стилински смотрит вниз, его стакан снова волшебным образом наполняется, чудо, не иначе. — Неважно. Я уверен, что он просто охотится на ничего не подозревающих детей. Найдётся. Он опрокидывает следующий стакан под смех Скотта и взмахом руки ставит обратно на стол. Он подзывает бармена еще раз. — Это Кричащий Оргазм, — объясняет Стайлз Скотту с широкой ухмылкой. Скотт смеется. Стайлз бесконечно благодарен за то, что он и его друг разделяют один и тот же жанр извращенного юмора. — Сколько у тебя было? — Выпивки или оргазмов? — Стилински пожимает плечами. — Оргазмов еще не было. Шотов около шести. Несколько кружек пива. Вся ночь впереди. — Тебя надо проводить в уборную? — Еще нет, — гордо отвечает Стайлз. — Со времен средней школы мои отношения с алкашкой стали лучше. А вот мои оценки… По радио звучит новая песня, какая-то ритмичная, как нетерпеливое сердцебиение Стайлза. Тот обнимает Скотта за плечо, притягивает к себе и проводит рукой по мягким волосам. Единственное, что может сделать эту ночь лучше... — Скотт, мой член зовет меня, — шепчет он Скотту на ухо, убирая от него руку, когда взгляд останавливается на том, что видно сквозь толпу. Он высовывает язык и позволяет следующему напитку водопадом хлынуть в рот, с грохотом опуская стакан и дерзко показывая Скотту большие пальцы, проскальзывая в толпу. — Мой любимый помощник все-таки пришел. Он замечает Пэрриша, и уже собирается прыгнуть в его сторону, и подкрасться к нему, но кто-то опережает его. Это женщина, великолепная женщина, — из тех женщин, которые настолько не похожи на Стайлза, что он разевает рот, — с длинными блестящими волосами и тонкой талией, она подскакивает к Пэрришу и наклоняется в поистине интимной близости. А потом она целует его, обвивая руками его шею, и именно тогда Стайлз замечает блестящее обручальное кольцо на ее левой руке. Вставшие на место части головоломки поразили его, как удар, вместе со всем замешательством, неверием и невероятной ненавистью к себе. Ему хочется биться головой о железную стену целый час, пока вновь не сможет столкнуться с миром, ведь такое только с ним случается. Конечно, он подумал, что помолвленный гетеросексуальный помощник искренне интересовался им. Конечно, он был явно неправ. Внутри живота скручивает, когда он смотрит, как они обнимаются друг с другом, близко и интимно. Он поворачивается, из легких выбивается весь воздух, и внезапно появляется Питер, и обхватывает плечи Стайлза. Тот вдруг осознает, что единственное, что удерживает его от того, чтобы споткнуться о танцпол и не вырвать прямо здесь и сейчас, это крепкая, как якорь в шторм, хватка Питера. Он никогда не думал, что так умеет кто-то, кроме Скотта, успокаивающе поглаживающего ладонями его спину. — О боже, — заплетающимся языком произносит Стайлз, начиная ощущать дурноту. Внезапно эти шесть шотов перестали казаться хорошей идеей, поскольку начали подниматься по спирали в его горле, скручивая желудок. Будто, Стайлз часами ходил по кругу и теперь не может остановиться, его глаза находят ярко-синие Питера и сосредотачиваются на них. — Боже, какой я дебил. Взгляд Питера блуждает по плечам Стайлза и останавливается на том месте, где стоит Пэрриш со своей девушкой, и что-то глубокое и опасное вырывается из его рта. Его рука обвивает талию Стайлза, она единственная, кажется, удерживает его на ногах. Море алкоголя и что-то вроде волны, тонущей в бурном океане, сливаются в слезы на глазах юноши. Спасибо, господи, за Питера. Слава богу, он сейчас держит Стайлза, чтобы тот не споткнулся о собственный ботинок. — Я могу вгрызться зубами в его шею, если хочешь, — тихо и сердито произносит Питер у его уха. Впервые за долгое время Стайлз услышал, как из его уст вылетает что-то похожее на серьезную угрозу, а не просто небрежное замечание о том, что он разорвет Стайлза в клочья, если тот не прекратит пользоваться его шампунем, и, как ни странно, это успокаивает. Стайлз комкает в руке рубашку Питера и качает головой. — Нет, — говорит он, и какая-то волна вновь выбивает его из равновесия, когда Стайлз оглядывается через плечо и видит, как они смеются. Он должен был с самого начала догадаться, что любой, кому интересно то, что он болтает, вероятно, к его сожалению, гетеросексуален. — Отведи меня домой. Питер, кажется, колеблется, его взгляд все еще прикован к плечу Стайлза, за которым стоит Пэрриш. Стайлз сжимает его руки, отчаянно пытаясь выбраться туда, где его чувства не перегружены запахом спиртного и танцующими телами так, что сталкиваются друг с другом, и, что еще хуже, с собственной наивностью. — Питер, — умоляет он, и Питер, наконец, слушается, притягивает его к себе и выводит к двери, минуя по пути тела. — Я такой идиот, — бормочет Стайлз, когда Питер толкает дверь, и прохладный свежий воздух облизывает его лицо. Это должно бы отрезвить, но лишь заставляет дрожать под футболкой. — Я-то думал, он и правда... блять. — Он обманул тебя, — рычит Питер, крепко и сильно обнимая Стайлза за талию, когда тот утыкается лицом в воротник мужчины, прячась от жестокого ветра, бьющего его по лицу. — Или я просто напридумывал себе, — говорит Стайлз тротуару. Он чувствует, как под ним расплывается земля. — Питер, меня вырвет. — Дыши, — говорит Питер, приподнимая подбородок, чтобы позволить воздуху проникнуть в рот. — Мы скоро будем. — Где? Пожалуйста, скажи, что дома, — скулит Стайлз, и рука Питера сжимает его бедро, чтобы успокоить, удержать на земле. Он чувствует, как что-то настойчиво проталкивается к горлу, и хватает Питера за ткань рубашки. — Не могу поверить, что подумал, будто я ему нравлюсь. Я… я такой плохой. — Этот титул уже принадлежит мне, — говорит Питер, осторожно переводя их через улицу. Свежо и тихо, никаких гудящих машин или ярких фар; Стайлз понимает, что уже далеко за полночь. Он закрывает глаза, пока Питер ведет его, и немедленно съеживается, когда в голове возникает Пэрриш, обнимающий невесту. Питер, кажется, замечает. — Надо было вырвать его органы из груди. — Нет-нет-нет, — невнятно бормочет Стайлз. — Ты ж типа… лет пять держишься без убийств. Так? Не хочу… чтоб ты вернулся к вредным привычкам. — Ну хоть чувство юмора у тебя осталось, — сухо говорит Питер. Стилински сосредотачивается на его голосе, на ровной, низкой мелодии слов, которые слушает вот уже несколько месяцев своей жизни. Через стену, за завтраком, по телефону каждый божий день. И не может поверить, что это всё, во что для него сводится студенческая жизнь. Мурашки на руках и слезы на глазах. Еще чуть-чуть и станет разваливаться на части где-нибудь за углом, пока сосед ведет его домой. Он стереотип, этакий драматичный паренек из колледжа, который ведется на каждое подмигивание в кампусе; теперь Стайлзу хочется предать свою жизнь целибату, как когда учился в старшей школе, чтобы избежать всяких сцен и агонии. Он несколько раз останавливается, упираясь ладонями в колени, вдыхая и выдыхая, как при панической атаке. Это помогает ему дышать и сдерживать истерические рыдания. Стайлз больше никогда не будет пить, если алкоголь высвобождает это чудовище, дремлющее внутри. Он вслепую хватается за Питера и всегда находит его, кусочек его рубашки или теплое запястье и позволяет ему обнять себя рукой за шею, пока они переходят тихие улицы. Уличные фонари кажутся слишком яркими, а улицы слишком мокрыми, он кладет голову на грудь Питера и позволяет себя вести. Все, что он запоминает, это то, как дрожит от холода и глядит, как на лужах в выбоинах мерцают огни, пока Питер прижимает его близко к груди, удерживая в равновесии, а потом возится с дверной ручкой их дома. Стайлз сжимается от облегчения, потому что это означает, что рядом его кровать, а кровать всегда помогает. Они проскальзывают внутрь, туда, где ветер его больше не коснется, и Стайлз бросает взгляд на лестницу, как на Эверест. Питер пытается тащить его за собой. — А ты не собираешься меня поднять? — бормочет Стайлз, и Питер закатывает глаза, словно очень хочет перекинуть его через плечо, как мешок с картошкой. — Я думал, тебе не нравится, что я обращаюсь с тобой как с женой. — Вот-вот, — категорично настаивает Стайлз. — Я даже белье не могу сложить. — Просто подними уже ноги... — говорит Питер, когда они останавливаются на первой ступеньке. Стайлз в лучшем случае чувствует себя неуверенно, в его глазах плывут слезы, а алкоголь обращает мир в раскачивающуюся лодку, брошенную в море, ему все ж удается перебраться через ступеньку одной ногой, не разбив головы. — Это как Бэмби учить. Боже милостивый. Питер тащит его за собой шаг в шаг, словно Стайлз всего лишь перышко на его плече, его ясный взгляд не отягощен опьянением, а шаги по скрипучей лестнице тверды. Стайлз же спотыкается с каждым рывком вверх и цепляется за плечо Питера, как за единственный якорь, на который должен карабкаться и держаться за него, и заставляет себя сосредоточиться на бодрящем запахе лосьона после бритья, а не на приливах тошноты, поднимающихся по животу. Питер хорошо пахнет, Питер всегда хорошо пахнет, наверное, так бывает, когда тратишь половину своего наследства на одеколон и спреи для тела. Стайлз фыркает про себя. — Повезло тебе, — бормочет он, когда они достигают трети пути. Осталось еще немного, Питер совсем не дышит тяжело, таща за собой по лестнице паренька за семьдесят килограммов. — Никогда не набухиваешься. И похмелья нет. Хочу быть оборотнем. — Срок предложения давно истек, — говорит Питер, и они подходят к двери. На секунду Стайлз забывает, как они сюда добрались. Они шли? Поймали попутку? Благодаря текиле из головы беззвучно вылетели обрывки воспоминаний, и все же образ Пэрриша с девушкой остался в его памяти, будто его выжгли горячим клеймом. Питер держит его одной рукой, — одной только рукой, друг мой, у оборотней есть свои преимущества! — и возится с ключами, прежде чем толкнуть дверь и ввести их внутрь. Они перешагивают порог единым целым. Стайлз прижался к Питеру, пытаясь найти опору, но ему это не удалось. — Ты видел их? — спрашивает его Стайлз, на всякий случай, если вдруг еще не сделал этого. — Целовались. Как счастливая пара. Я умру в одиночестве с кучей песчанок, и никто меня не предупреждал. — Ш-ш-ш, — шепчет Питер, подводя его к дивану и щелкая лампой в гостиной. — Не думай об этом. — Боже, меня тошнит, — бормочет Стайлз, волоча ноги. Питер держит его, как спасатель на плаву, а Стайлз разрешает его рукам вести себя, когда свет бьет ему в глаза. — Это алкоголь, — говорит Питер. Он усаживает парня на диван, но Стайлз отчаянно трясет головой в знак протеста, крепко сжимая руками рубашку Питера. — Нет-нет-нет, — скулит он. — Ванная. Туалет. Питер ведет его в ту сторону, и Стайлз изящно спотыкается, повалив голову на плечо мужчины. Он чувствует, как его живот скручивает, а глаза припекает, когда взгляд падает на ярко-белую плитку ванной комнаты. Питер устраивается на полу и садится рядом, в то время как Стайлз опускает голову в унитаз, упираясь коленями в твердую плитку под ним. Здесь нужен коврик. — Почему ты здесь, — мямлит Стайлз куда-то в унитаз, слыша эхо своих слов. Питер фыркает. — Ты вроде расстроился? — говорит Питер так, будто это все объясняет. Стайлз уныло кивает, чувствуя, как его пальцы, держащиеся за край унитаза, становятся липкими, его живот вздрагивает, а в уголках глаз собираются слезы. Он все время хочет указать на то, что он обычно не такой, что он обычно держит все в себе и прячется за нерушимой стеной сарказма всякий раз, когда огорчен, что обычно алкоголь превращает его в неуклюжего веселого дурака, а не в нытика. Его рот не может вымолвить связных слов, чтобы объясниться. — Мне грустно, — говорит он унитазу, прислонившись лбом к ободку. Он чувствует, как что-то в животе дергается, и тянется, чтобы схватить что-нибудь, ковер, шкаф, что-нибудь достаточно твердое, и его ладонь приземляется на колено Питера. Никогда в жизни он не был бы готов к тому, что однажды окажется у унитаза вместе со своим соседом Питером Хейлом, который будет на него глядеть, и все ж это так; странно рад, что он не один, даже если не мечтал сейчас о компании. Ему интересно, сидит ли Скотт еще в баре и проводит ли он время лучше, чем Стайлз. Он очень на это надеется. — Дыши, — говорит ему Питер мягким, низким голосом, который как суп в холодный день. Он успокаивает, однако, когда Стайлз делает освежающий легкие хриплый вдох, его желудок будто принимает сигнал и тут же извергает свое содержимое через рот. Боже, какой он идиот. Он идиот, раз думает, что у него все может получиться, или, что еще более фантастично, что он может быть объектом чьей-то серьезной привязанности, а не просто мимолетным увлеченьем кого-то, кто временно заинтересован во флирте со Стайлзом. Теперь плохой идеей кажется все, начиная от преследования натуралов и заканчивая «набухиванием в зюзю» в баре. Он плюется, отчаянно пытаясь вычистить рот, который теперь будто мусорный бак на языке, и издает в глубину унитаза страдальческие всхлипы. — Шшш, — говорит Питер, и Стайлз через секунду замечает, как чужие пальцы убирают с его лба влажные волосы. — Я не… ликёр просится наружу, — Стайлз чувствует необходимость объясниться, прикладываясь щекой на сиденье унитаза. — Знаю. Я был на рождественской вечеринке, — сухо отвечает Питер. — Чувствуешь себя лучше? — Нет, — деревянно произносит Стайлз. Раньше он чувствовал себя нашинкованным на кусочки и раздавленным дерьмом, но теперь его рот посылает ему какой-то сигнал. Стайлз ощущает, как что-то гниет у него на языке, и живот снова сжимается. — Я чувствую себя твердой штуковиной на конце шнурка. Крошечной и совершенно бесполезной. Мне очень плохо. — Люди не всегда будут вести себя так, как ты хочешь, — говорит ему Питер, надавливая прохладной ладонью на разгоревшийся лоб Стайлза. Он чувствует себя в безопасности здесь, на своем полу с Питером, хоть и будучи уязвимым мешком рвоты, что не имеет никакого смысла в мире, где несколько лет назад Питер терроризировал его и его друзей. Может, время лечит и все такое. Может, дело в соседских отношениях. — Это одна из многих трагедий жизни. Невозможность контролировать разум. Стайлз фыркает и чувствует, как рот прижимается к краю унитаза в сдержанной ухмылке. — Как всегда в своем стиле спизданул, — бормочет он. — Ваще не помогаешь. — Кто сказал, что я пытался? — Ух, — стонет Стайлз, и снова накатывает волна унизительного отвращения к себе. Он сглатывает и сдерживает слезы, вытягиваемые алкоголем. — Уйди. — Нет, — отрезает Питер, поднимаясь на ноги и стряхивая ворсинки с колен, и открывает кран. — Кто не даст тебе заснуть в туалете? — Как будто тебе не все равно, — выплевывает Стайлз. — У тебя сердце каменное, — он останавливается, чтобы задуматься, и сглатывает еще один комок в горле, вот-вот прольются слезы, и забьются носовые пазухи. — Я тоже такое хочу. — Урвешь за полцены, если найдешь хорошего дилера, — говорит ему Питер, затем снова становится на колени рядом с ним, приподнимает подбородок и направляет стакан с водопроводной водой, собранной из раковины, к губам. — Прополощи. — Ты очень смягчился, — бормочет Стайлз после того, как сделал несколько глотков невероятно прохладной и освежающей воды, он будто смывает песок изо рта. — Неужели это старость так делает с людьми? — он замолкает и морщится. — О боже, что старость сделает со мной? — Расслабься, — бормочет Питер, постукивая по стеклу и побуждая выпить еще, — ты найдешь любимую женщину, у тебя будет куча гиперактивных детишек, и станешь ты жить отвратительно-счастливой жизнью. — Обещаешь? — Ну, нет. Очевидно, я не могу тебе ничего обещать, — Хейл делает паузу, Стайлз же занят тем, что размышляет, кто в его жизни сможет его осчастливить, но сам он только вгоняет людей в уныние, стоит им лишь взглянуть на него. Он ни о ком думать не может. — Вот, пожалуй, и вся лесть, которой я сегодня могу поделиться. Тебе лучше или нам еще предстоит пережить несколько приступов расстройства желудка? Стайлз поднимает на него взгляд и качает головой, осторожно ощупывая живот, ожидая неожиданного взрыва или бурлящего урагана. Он допивает оставшуюся часть стакана с водой из-под крана, оставшегося в его руке, прежде чем нащупать столешницу, чтобы подняться, Питер проворно тянется к нему, чтобы смыть отрыгнутый ужин. — Кровать, — бормочет Стайлз, ощупывая стены, пока Питер не подхватывает его под руку, чтобы поддержать. Когда они выходят, он выключает свет в ванной, приятный мрак полутемной гостиной и еще более темная спальня успокаивают его раскалывающуюся голову. Он уже знает, что все обезболивающие мира мало что сделают, чтобы избавить его завтра от пульсации в висках, что не является особенно радужной перспективой на ближайшее утро. Питер отводит его в постель, почти отеческими прикосновениями накрывает покрывалом тело юноши и стягивает ботинки с ног. Он на удивление нежен, как будто знает, каково быть безответно влюбленным, и эта мысль поражает Стайлза. Если бы только он мог заставить свой затуманенный разум не забыть узнать об этом завтра. Питер встает, матрас скрипит, освобождаясь от тяжести. Стайлз хватает его за запястье и тянет назад, даже сейчас, с горечью во рту и спутанными алкоголем мыслями, он все еще знает, что ему нужно что-то сказать. — Нет, стой, — бормочет он, чувствуя напряжение Питера, когда липкие руки тянут его обратно на матрас. — Эта ночь... после всего... спасибо. Питер не расслабляется в чужих руках, после того как его поблагодарили. Во всяком случае, его мускулы напряжены и жестки, словно он не знает, как принять благодарность. Стайлз тянет его за руку, пока тот не перестает сопротивляться, и садится рядом с ним, вокруг них — густая и тяжелая тьма. Стилински не знает, как долго они пробыли в клубе, или сколько времени потребовалось, чтобы вернуться домой, или даже сколько он сидел, склонив голову над унитазом, как классический пьяница, но по сонно-отяжелевшим векам точно знает, что вздремнуть сейчас было бы хорошей идеей. — Можно я выгравирую это на табличке? — шепчет Питер откуда-то из тени, но поблизости, в такой близости, что Стайлз мог ощутить тепло его запястья в своих руках. — Я нормальный, правда? — спрашивает его Стайлз, слова уже сами вытекают у него изо рта. — Я не безнадежно одинок? — Разве у тебя не должно было быть какого-нибудь кризиса самооценки в старшей школе? — спрашивает Питер. — Может, в средней? — Я серьезно, — толкает его Стайлз, садясь и решительно игнорируя тошнотворно кружащийся мир. Несмотря на смытое в унитаз содержимое желудка и жуткий запах изо рта, Стайлз явно не очистил свой организм от поистине глупого количества алкоголя, которое, по его мнению, было разумным выпить этой ночью. — Я не такой, верно? Питер вздыхает, испуская раздраженье, словно Стайлз знатно его достал. Наконец, он говорит: — Нет, Стайлз. Ты можешь быть бесящим говнюком, но все не так уж и плохо. Стайлз фыркает. Понадеялся, что Питер не превратит то, что должно было быть обнадеживающим комплиментом, в нечто двусмысленное. — Я раздражаю, да? — Ну, — хмыкает Питер. — Помыть посуду было сложно? Стайлз хихикает, и этот звук избавляет от шума в ушах. Он по-прежнему в том печальном состоянии, когда хочется утонуть в собственных слезах и погрязнуть в жалости к самому себе, а потому возможность посмеяться без попытки себя пересилить — приятный сюрприз. Он знает: несколько часов сна и неприятное похмелье, и он вернется в норму, станет делать саркастические комментарии по поводу сомнительной гетеросексуальности Пэрриша, но сегодня позволит себе горевать, как трагический герой Шекспира. — Извини, — произносит Стайлз низким и скрипучим после шотов голосом. Он протягивает дрожащую руку в тень и натыкается на крепкое плечо Питера, прямо на плавный изгиб его шеи к ключице. — Так я все еще довольно милый, правда? — Кто сказал, что ты милый? — произносит Питер мягко, и Стайлз снова смеется, звук эхом разносится по его губам, когда он толкает Питера, чтобы прижаться лбом к его плечу. Его голова кажется такой тяжелой, слишком тяжелой, чтобы удержать ее самому, а плечо Питера мягкое и теплое, идеальная подушка. Стилински скользит носом по изгибу его шеи, вдыхая стойкий запах виски и всего того, что Питер сказал сегодня вечером. — Ты же не можешь напиться, — бормочет Стайлз в чужую футболку. — Зачем ты пил? — Думал, я закажу теплое молоко? Стайлз закатывает глаза, через мгновение об этом пожалев, когда началось головокружение. Он утыкается носом в изгиб шеи Питера и снова вдыхает, чувствуя, как мужчина под ним напрягается, словно нежные прикосновения нервируют и чужды ему. Он проходится губами по коже Питера в чем-то похожем на поцелуй, рот скользит по сильному изгибу чужой шеи и заворачивает вверх. Питер застывает под его небрежными, едва заметными движениями, каждая морщинка и прикосновения рта нежны и ленивы, Стайлз достигает подбородка и прижимается своей щекой к чужой. Челюсть Питера шершавая из-за отросшей щетины, что царапает Стайлзу лицо, когда тот наклоняется к щеке. — Кто-то еще, — бормочет Стайлз, его глаза в протесте опускаются, речь от усталости становится спутанной. У него кружится голова, и он почти уверен, что кто-то насвистывал ему на ухо с тех пор, как его вырвало в ванной, но сейчас сон кажется далекой мыслью. Он будто ребенок, убеждающий своих родителей, что совсем не устал, когда храп прерывает его речь. — Будет кто-нибудь еще, да? Я не хочу... меня пугает мысль об одиночестве. То есть я знаю, что у меня будет Скотт и… и, наверное, ты, верно? Как это странно. — Ты боишься остаться в одиночестве? — с любопытством спрашивает его Питер, и Стайлз поднимает свою голову, прижимавшуюся к щеке Питера, чтобы кивнуть и вздохнуть. — Как и шесть миллиардов других людей. — А ты? — спрашивает Стайлз. Кажется, это важный вопрос. В полумраке ночной тени Стайлзу кажется, что рот Питера искажается в презрительном выражении, его глаза закатываются, будто сама мысль о том, что он не одинок, абсурдна. Его рука находит запястье Стайлза и сжимает, и предупреждает ли он его или успокаивает, Стайлз не знает. — Я одинок. — Не-а, — говорит Стайлз. — Я же тут. Питер ничего не говорит, и Стайлз воспринимает это как сигнал наклониться и прикоснуться губами. Их рты сталкиваются. Пьяная координация Стайлза помешала его планам: он только скользнул по нижней губе Питера. Словно прикосновение призрака, слишком легкое, слишком незаметное, слишком пьяное, но от фантомного прикосновения он вздрагивает еще больше. Пытается прильнуть к Хейлу, но тот под чужими губами совершенно не реагирует, даже когда Стайлз скользит рукой по его щеке, чтобы притянуть ближе. Вкус алкоголя повсюду: под носом и на языке, ему хочется стереть поцелуем всю боль, да так, чтобы рот занемел, а кто может сделать это лучше, чем Питер? Стайлз издает мягкий звук, что-то тихое проталкивается из его рта в неподвижный Питера, побуждая поцелуй перейти от прикосновения к губам к синякам на языках, но вдруг руки Питера толкают его плечи на матрас и натягивают покрывало обратно на грудь, и только покалывание во рту подсказывает Стайлзу, что их губы соприкоснулись. — Иди спать, Стайлз, — говорит Питер, совершенно отрываясь от зоны досягаемости, и что-то в его голосе звучит отрывисто и натужно, как натянутая резинка. Матрас снова скрипит, на этот раз сообщая об уходе Питера, а Стайлз думает сказать что-то его удаляющемуся силуэту, но его разум слишком увлечен соблазном уснуть, чтобы собрать слова воедино. Он засыпает, но несмотря на отважные попытки бодрствовать, оставаться в сознании, мягкий свет ламп гостиной проникает сквозь щель двери его спальни и в мгновение убаюкивает его. Когда он кладет голову на прохладную подушку, думает о том, что, наверное, следует запомнить эту ночь и каково это — чувствовать губы Питера на своих губах, каков этот момент, который нужно оценить завтра при свете дня, но он засыпает прежде, чем успевает записать себе мысленные напоминания. На следующий день он просыпается уже после полудня. Голова раскалывается, и все болит, будто от тысячи копий, врезавшихся в тело, а воспоминания о том, как он видел Пэрриша в клубе, накатывают на него, как тревожная приливная волна. Он трет глаза и, когда смотрит направо, на часы, стоявшие на тумбочке, обнаруживает, что на ней лежат две таблетки аспирина и стакан воды, напомнившие, насколько сухо во рту. Он мгновенно осознает, кто это оставил, и вместе с тем возникает целый рой других воспоминаний произошедшего всего несколько часов назад, глубокой ночью. Питер, поддерживая, обнимает его за талию. Тащит его по лестнице, в ванной убирает пряди его вспотевших волос. Стайлз тянется вперед, чтобы поцеловать его, едва-едва. Он таращится на аспирин, в желудке резко что-то бьется куда-то далеко на юг, что вполне может оказаться в Мексике, но у Стайлза совершенно нет желания следовать туда. Осознание сносит, как грузовой поезд, и безжалостно врезается ему в живот, сильно ударяя. Внезапно он испытывает совершенно иные чувства, нежели испуг, беспокойство или кипящее раздражение к своему соседу. Он по уши влюблен.***
«Зря, Стайлз», — следующим утром думает он, стоя у тостера и ожидая, пока хлеб не станет хрустящим. Питер не якорь, удерживающий его на плаву. Питер — это чертов океан, затягивающий его в себя. Стайлз почти уверен, что чувство удушья в его груди, — Стайлз не хочет называть это чем-то определенным, — похоже на утопление. Как будто Питер втянул его туда, где вода слишком глубокая, слишком быстрая, и внезапно он оказывается слишком далеко, там, где мутная вода, и легкие вот-вот разорвутся. «Должно быть, именно так чувствовали себя люди на Титанике, когда тот затонул», — размышляет Стайлз. Он чувствует сейчас именно то. Влюбленность в Питера Хейла не оставит в живых. Он пялится на тостер, ждет, стуча щиколоткой по полу. Ему кажется, что если не грудь, то что-то обязательно скоро лопнет, например, его мозг, желудок или сердце. Тостер нужен всегда, и это похоже на жалкую метафору его жизни: что бы он ни делал и сколько бы ни ждал, хлеб всегда будет слишком бледным, а затем слишком подгоревшим. Общество говорит, что ему разрешено кричать в подушку только посреди ночи, когда его горе скрыто во мраке, но Стайлзу хочется кричать прямо здесь и сейчас. Громко и неприятно, по меньшей мере шесть лет или столько, сколько потребуется Питеру, чтобы он устал от криков и ушел. Это могло бы решить большинство проблем. Он пытается сузить круг догадок «когда это произошло?», но не приходит ни к какому выводу. Может быть, случилось это где-то между долгими ночами, когда Питер помогал ему с учебой, или, когда, приходя домой, он чувствовал запах домашнего ужина и понимал, что о нем заботятся, или, может быть, когда они сделали расклеивание бессмысленных записок друг другу частью рутины. Может быть, когда они стали друзьями, не желая этого, — на самом деле, когда Стайлз заставил Питера пообещать, что они ими не станут, — или когда Стайлз стал доверять оборотню настолько, что позволил проводить себя домой глубокой ночью, когда он был пьян и уязвим. Неважно когда. Важно то, что этого точно не должно происходить. Больше всего больно осознавать, что Пэрриш был плохой заменой тому, чем уже был Питер. Стайлз хотел кого-то, кто его привлекал, с которым он мог бы шутить, смеяться, зависеть от него и ласкать, и все в один день. Стайлз поражается, как беспощадной молнией в грудь, тому, что все это есть в его соседе. Он нарушил свое обещание никогда не заботиться о Питере, никогда не дружить с ним и никогда не думать о нем и теперь задается вопросом, кого он ненавидит больше за то, что втянут в эту неразбериху, Питера или себя. Наверное, себя.***
Стайлз продержался колоссальные, поистине впечатляющие пять часов, прежде чем нашел убежище в доме Скотта и устроился на диване с пивом на коленях, чтобы вылечить похмелье классическим методом: клин клином вышибают! Скотту потребовалось всего одиннадцать минут, чтобы понять, что что-то не так. — Так, — Скотт начинает понимающим тоном, будто уже прочитал краткое содержание, начало и конец жизни Стайлза. — Что произошло прошлой ночью? Стайлз не хочет делиться и молчит добрых шесть минут. Айзек тоже тут, что не облегчает признание, учитывая, что они со Скоттом глазеют на него, как всезнающие родители, однако истинная причина, по которой он не хочет делиться, — это его собственный страх произнести эти слова вслух. Тогда его уши должны были бы это услышать, а затем его мозг определенно должен был бы это обработать. — Ну, — бормочет Стайлз, пытаясь найти, с чего начать. — Пэрриш и я не встречались, это точно. — Пэрриш вроде помолвлен, — чувствует необходимость объявить Айзек. Он смущенно сдвигает брови. — Зачем тебе пытаться охомутать Пэрриша? — Потому что он секси? — сухо произносит Стайлз. — И милый? И человечнее всех, кого я знаю. Он пытается вернуться к телевизору, к повтору «Друзей», делает еще один глоток охлажденного пива и изо всех сил старается не обращать внимания на тяжелые взгляды, буравящие его голову. Он оглядывается и видит их, немигающе рассматривающих его. Его друзья жуткие. Он приехал сюда, чтобы сбежать от удушающей атмосферы собственной квартиры, где справа на него обрушивались его чувства, а слева тренировался Питер в неприлично тесной спортивной одежде, но сидящие рядом Двое из ларца мешают расслабиться. — А что Питер скажет по этому поводу? — спрашивает Скотт. — Эээ, ничего? — отвечает Стайлз, отворачиваясь от экрана и нетерпеливо постукивая пультом по дивану. Этот разговор становится все страннее и страннее, и ему кажется, что он упускает ключевые детали. — Почему он должен об этом что-то сказать? — Потому что вы двое… о, — замолкает Айзек, обменявшись мрачным взглядом со Скоттом, прежде чем что-то красное и смущенное подкрадется к его щекам. — Забей. — Мы что? — Стайлз чувствует, как с его лица сходит краска. — Продолжай. — Айзек имел в виду… мы просто подумали… вдруг вы двое были вместе. — Вместе вместе? — вырывается у Стайлза, а затем он издает громкий смех, который прекрасно иллюстрирует, что он чувствует, обсуждая это. Эффект противоположен тому, что было задумано: Айзек и Скотт обмениваются еще одним заговорщическим взглядом, который Стайлзу хочется оторвать от их лиц. — Этот чел — ебанутый психопат и маньяк. — До сих пор? Ну то есть мы думали, что теперь он другой, — осторожно предположил Скотт. — Мы не говорим, что ты должен полностью ему доверять, но... — Мы были совершенно уверены, что вы ебетесь. — …он мог измениться. Стайлзу понадобилось всего тридцать секунд, чтобы понять, насколько они серьезны, отчего у него изнутри начинает потеть кожа. Насколько, блять, очевидно, что он хочет Питера? Это из-за чертовой рождественской вечеринки? Скотт и Айзек глядят на него в ожидании детальных ответов, а Стайлз не знает, какому психу отдать приоритет покаяться. Он смотрит на них обоих и решает начать с раздражающей всезнающей ухмылки Айзека. — Мы не трахаемся, — горячо заверяет Стайлз. — А ведете себя, будто это так, — говорит Айзек. — Хочешь, чтоб было так? — Откуда, черт возьми, ты это берешь? Скотт прерывает его, прежде чем Айзек начнет перечислять все подозрительно одурманенные любовью моменты, когда у Стайлза текли слюнки изо рта каждый раз, когда Питер ходит без футболки. — Расслабься, Стайлз, — говорит он. — Он тебе нравится? Стайлз чувствует, как закипает под нетерпеливым взглядом четырех глаз. На этот вопрос нет простого ответа. Стайлз любит его и ненавидит одновременно, он давно привык бездумно принимать парадоксы своей жизни. Питер неприятен и по-настоящему безумен, а в его резюме буквально можно добавить слово «убийца», не преувеличивая правды, но ведь есть и человеческая сторона его, которая покоится под другой. Стайлз не имеет ни малейшего представления о том, насколько доминирует эта его часть, и нужны ли целые годы, чтобы ее обнаружить, но все, что он может сказать наверняка, — это то, что его тянет к тому равновесию, что создают обе его стороны. К кому-то одновременно опасному и чуткому, к кому-то, кто с радостью откусил бы от Стайлза кусок, но все же оставил бы ему на прикроватной тумбочке аспирин. Питер из тех, кто провоцирует и одновременно пугает Стайлза, у которого все недостатки налицо, и он никогда не станет объектом обожания Стайлза, что его разочарует. Конечно, он ему нравится. — Я не знаю, — вот что он в конце концов говорит и, кажется, слышит, как сбивается его сердцебиение, когда слова вырываются из рта. — Он надоедливый и странный, иногда тратит всю горячую воду... Ой, да чего я оправдываюсь? Айзек прав, и да, Скотт, он мне нравится, и я себя ненавижу. Вместе с этими словами изо рта будто вырвалось облегчение. По крайней мере, теперь он не таит в себе свои чувства, словно какую-то ужасную тайну, и пусть Айзек осуждающе хмурит брови, выглядывая из-за дивана. — Оу, — говорит Айзек, а затем медленно повторяет, — так вы ебетесь? — Нет! Еще раз говорю, дебил. Но хотелось бы. — А Питер что? — надавливает Скотт. — Ты ему тоже нравишься? — Ага, конечно, — фыркает Стайлз. — Неуклюжий щуплый человечишка, который когда-то помог его поджечь. Да мы просто созданы друг для друга! — Не похоже, что он напрочь ебанулся, ты ж в нем что-то такое разглядел, — отмечает Айзек, и это звучит скорее насмешливо, чем утешительно. Стайлз многозначительно поворачивается к Скотту. — Давай его выгоним, пожалуйста? — произносит сквозь зубы Стилински, указывая на Айзека. — Или как насчет этого: поговорим о чем-нибудь совершенно другом, а не о моей дебильной влюбленности? — Ага, ладно, — соглашается Скотт, как всегда понимая потребности своего лучшего друга, Стайлзу удается послать ему одну благодарную улыбку, прежде чем перевести тему. Пора погрузиться в трешовое реалити-шоу и упорно игнорировать пытливые взгляды Айзека через диван. Наступает тишина, и теперь, когда тяжесть признания упала с плеч, Стайлз набирает в легкие воздуха. Он идет, чтобы схватить пульт со стола, и замечает разбросанную поблизости стопку полароидов, все они размыты и на темном фоне плохо освещены, а кожа из-за вспышки камеры почти белая. Стайлз берет одну фотографию со стола и смотрит на то, как Айзек с гирляндой на шее отплясывает на холодильнике Стайлза. На другой стоит Скотт с двумя девушками по бокам, прижимающихся к его щекам, над ним висит омела. — Это с рождественской вечеринки? — спрашивает Стайлз. Скотт кивает. — Да. Гэри отдал мне те, на которых были знакомые. Стайлз перелистывает фотографии большим пальцем и находит там ту, которой боялся. Ту, о которой он почти позабыл, ту, которую Гэри случайно забрал у него и Питера. Его рука обнимает Питера за плечо, как он и помнит, а другой рукой он прикрывает глаза оборотня от вспышки, и на его лице появляется дурацкая ухмылка, которая бывает только от алкоголя, на снимке Стайлз выглядит счастливым как никогда. В языке его тела есть нечто расслабленное, в присутствии Питера совершенно умиротворенное. Стайлз разрывается между безумным желанием сжечь фотографию прямо здесь и сейчас и положить ее в карман, чтобы спрятать под подушку. Стайлз с фотографии будто сияет нежным чувством, этот беззастенчиво-счастливый Стайлз, который не трудится скрыть влюбленность в своих глазах, пьяно обхватив Питера руками. Юноша задается вопросом, так ли выглядит настоящий трехмерный Стайлз каждый раз, когда они с Питером смеются. Неужели все так очевидно? — Ты это видел? — спрашивает Стайлз, размахивая полароидом назад, через плечо, перед Скоттом. Скотт кивает. — Никогда-никогда-никогда никому не позволяй этого видеть. Никогда. Включая меня. Он сует фото в руку Скотту и изо всех сил старается о нем забыть, начав агрессивно листать телеканалы, однако фото засело в его голове, как паук, которого теряешь из виду и забываешь прибить, или плохая еда, гниющая в холодильнике. Вот как он в двух словах относится к Питеру.***
Стайлз реагирует на свой психический срыв как уравновешенный взрослый и решается на единственное, что может спасти ситуацию. Заняться сексом с первым встречным. Он и так долго воздерживался. Прошли недели, месяцы затишья, ему нужно ощутить во рту чей-то язык. Ему нужно хорошенько отвлечься, чтобы забыть о Питере. Кое-кто может почувствовать то, что чувствует он. Этот побочный эффект возникает, когда вы находитесь в тесном контакте с другим человеком, наблюдаете, как он разгуливает в одном полотенце и готовит вкусную еду. Это совершенно логично, а все, что нужно Стайлзу, — это немного пространства. Он, как всегда, оставляет Питеру записку: «ушел. считай, что это пресловутый носок на двери». Несмотря на все его пьяное нытье о том, что его нельзя полюбить, Стайлз знает, что он довольно милый. Все, что нужно, — это обтягивающие джинсы и приталенная футболка. Он бросает на клубы долгий взгляд. Он идет в ближайшее жаркое и потное место, где музыка играет так громко, что снаружи грохочет тротуар, и проскальзывает внутрь, показав вышибале удостоверение личности. Ему невероятно приятно, что больше не нужно прокрадываться через задний ход, потому что его поддельный паспорт такого низкого качества, что не обманет и десятилетнего ребенка. Он заходит внутрь походкой мужчины, ищущего секса. Это срабатывает. — Привет, — вспотевшее тело подкрадывается к нему, дыша ему в ухо. — Как зовут? — Это имеет значение? — отвечает Стайлз с кривой улыбкой, глядя на его расстегнутую рубашку и достойное слюнок тело. Он идеально подходит для сегодняшней программы: кончить как можно быстрее и мокрее. Стайлз выгибается в его сторону и приоткрывает губы так, как он точно знает, будет особенно непристойно. — Думаю, нет, — говорит Горячий Парень, отвечая на его усмешку и выпивая, пока Стайлз разглядывает его. — Хочешь выпить? — его взгляд скользит по губам Стайлза. Работает каждый раз. — Или ты предпочел бы занять свой рот иначе? Стайлз сглатывает. — Иначе, — говорит он, отрывисто кивая. Мгновение спустя он прижался к крепкой груди, рот впечатался в чужие губы, а руки блуждали вверх и вниз по его пояснице. Стайлз наваливается на мужчину и просовывает ногу между колен своего нового дружка, тот задыхается и отстраняется, убрав язык изо рта Стайлза. Его поцелуй требовательный и влажный, совсем не похожий на прикосновение губ, которые Стилински разделил с Питером. Стайлз рад, что у него не было возможности поцеловать его глубже, хотя бы для того, чтобы избежать страданий из-за постоянных сравнений. — Сзади есть переулок, — бормочет он в раскрасневшиеся губы Стайлза. — Там обычно пусто. Если ты понимаешь, о чем я. — Романтично, — отвечает Стайлз, взвешивая свой выбор. Засаленная уборная, где на кабинках нарисованы члены; подъезд, где каждый его ох и ах может быть услышан и отмечен его соседом; или стоять на коленях в слегка грязном переулке. Переулок. — Идем. Его тащат за запястье к черному входу, вспотевшая рука сжимает его предплечье, ведя Стайлза к двери. Тот рад, что Горячий Парень берет на себя инициативу. Каким бы энергичным он ни был в постели, Стайлз вполне доволен идеей расслабиться и дать кому-то другому разнести этой ночью его разум в клочья. Они проталкиваются в дверной проем и попадают в мрачный уголок, уличные фонари почти не освещают темные кирпичи и груду мусорных контейнеров, выстроенных в ряд у стены. — Подходящая атмосфера, — комментирует Стайлз, рассматривая вид. — Кому нужны свечи и ужин из четырех блюд, когда тебе приходится дрочить в глухом закаулке. Незнакомец смеется и уводит их в тень у стены, хватая Стайлза за футболку и сливаясь с ним в смеющемся поцелуе. «Этот чел вообще не знает, как надо целоваться», — безнадежно думает Стайлз, прижимаясь к стене переулка, и неуклюжая рука ощупывает его сквозь джинсы. Вокруг его рта очень-очень влажно, но Стайлз полагает, что этот сверхактивный язык может стать настоящим счастьем для его члена. Он отстраняется от поцелуя, запустив пальцы в волосы мужчины, чтобы подтолкнуть его вниз. — Конечно, — говорит парень, еще раз влажно поцеловав губы Стайлза, прежде чем услужливо скользнуть к его ногам. Стайлз похлопывает его по голове в знак благодарности, опрокидывается назад о шершавые кирпичи и ждет, пока брюки сползут к его лодыжкам. — Валите отсюда, ребята, — доносится хриплый голос поблизости, и Стайлз резко распахивает глаза, взгляд падает на здоровенного работника бара с мешками мусора в руках. Его взгляд скользит по расстегнутым брюкам Стайлза к мужчине, стоящему на коленях между его ног, и демонстративно кивает головой в сторону, вон из переулка. — Вы в двух секундах от ареста за непристойное поведение. — Угу, спасибо, окей, — Стайлз глядит в сторону работника, тот тащит мусор к мусорному баку и неуклюже закидывает внутрь. Он вздыхает, ловя взгляд парня, сидящего под ним, и застегивает брюки. — У меня есть квартира. — Идем? — Ага. У меня там сосед, но с ним проблем не будет, — Стайлз останавливается и поправляется. — Он не проблема. — Тогда ладно, — говорит парень, поправляя волосы и ослепляя Стайлза сверкающей улыбкой, в то время как тот мысленно проклинает бармена за то, что он не пришел через десять, хотя бы семь минут. Хватило бы даже жалкого четырехминутного минета. — Погнали, — бормочет Стайлз, высовывая голову из переулка и шагая по улице. Горячий Парень не пытается засорить бодрую прогулку обратно в квартиру болтовней и светской беседой, за что Стайлз ему благодарен. Он все время обменивается страшилками из средней школы и именами любимых домашних животных детства, когда пытается завести друзей, а не когда хочет переспать на одну ночь. Он больше не тот болтливый новичок в сексе, каким был в старшей школе, когда только и делал, что молился Google о помощи с вопросами о презервативах, эрекции и о том, как правильно целовать девушку. Достаточно немного неловко подняться по скрипучей лестнице, чтобы друг Стайлза начал с любопытством тискать его задницу сквозь джинсы, пока тот судорожно пытался найти правильный ключ, а когда наконец нашел нужный, чуть не потерял сознание от потребности быстро, грязно потрахаться на простынях в темноте. Божественное смятение. Он чуть не поднимает кулак в воздух, когда дверь отпирается, и пропускает своего гостя внутрь, тут же погрузившись в небрежные поцелуи, лишь только дверь за ними закрывается. — Не обращайте на меня внимания, — голос доносится с дивана, и Стайлз отрывается от засунутого ему в рот языка, как будто отец застал его за просмотром грязного порно. А вот и Питер, сидит в кресле, погруженный в темноту (жуткий однажды, жуткий навсегда, думает Стайлз и вспоминает те времена, когда Питер спускался по винтовой лестнице лофта Дерека или тихо выходил из тени, уже подслушав разговор и удовлетворив свое любопытство), с книгой, небрежно лежащей у него на коленях; что-то самодовольное искривляет его губы. Он машет им рукой. — Разве ты не видел моей записки? — выдыхает Стайлз, а затем бормочет себе под нос «вуайерист сраный», чтоб немного успокоиться. Он видит, как Питер наклоняет голову, словно внимательно прислушиваясь к каждому слову. Долбаные оборотни. — Да, однако, — улыбается Питер тем зубастым оскалом на губах, предназначенной для гостей, незнакомцев и жертв, — я хотел поздороваться. — Тогда ладно, — говорит Стайлз, а затем снова поворачивается к обеспокоенному лицу своего партнера. — Не обращай на него внимания, он долбаный псих, — он целенаправленно игнорирует возмущенное фырканье Питера, раздавшееся по всей квартире. — Я только… припудрю носик и сразу вернусь. Он немного встревожен, поскольку оставляет своего нового ничего не подозревающего приятеля в руках того, кто может превратиться в голодную акулу, но решает, что двух минут слишком мало, чтобы ранить, искалечить и впоследствии спрятать тело, так что у него в запасе сто двадцать секунд как минимум. Он делает вдох, как только дверь в ванную за ним наглухо закрывается, поворачиваясь к зеркалу и приглаживая торчащие волосы, растрепанные во время небрежного поцелуя в прихожей. Он смотрит себе прямо в глаза, потому что это хорошо. Секс с другими людьми — это хорошо. Обнаженные тела — это очень и очень хорошо. Все, что угодно, кроме мыслей о сексе с Питером, — это хорошо. Он ухмыляется себе в зеркало как-то сексуально и весело, что совершенствовал долгие годы, и разглаживает складки на своей футболке. Тщательно проверяет зубы и после выскакивает из ванной, готовый перебраться в комнату со своим новым дружком. Которого тут нет. — Что, — мямлит Стайлз, осматривая квартиру. Тут лишь Питер, безобидно сидящий на диване с книгой в руках. Он оглядывается через плечо и, заметив присутствие Стайлза, посылает ему невинную улыбку. Стайлза не одурачить. — Где... Он запинается, вспоминая мгновение спустя, что понятия не имеет, как зовут его нового знакомца. Стайлз начинает жестикулировать руками. — Твой друг? — додумывает Питер, возвращаясь к своей книге. Он небрежно переворачивает страницу. — Ему пришлось уйти. — Что, — снова говорит Стайлз, подходя ближе. Ни следа парня, ни нацарапанного номера на бумажке, ни прощания, которое значило бы, что Стайлз сегодня ночью ни с кем не переспит. Юноша хмурится. — Почему? — Что-то произошло, — с легкостью бросает ему Питер, ухмыляясь. Стайлз не верит этой ухмылке. Он скрещивает руки на груди. — Ты что-то ему сказал? — Ничего страшного, — говорит Питер, убирая книгу, когда понимает, что разговор может быть более продолжительным, чем ожидалось. — Я прекрасно умею быть гостеприимным хозяином. — Да ладно? — невозмутимо отвечает Стайлз. — Да, — говорит Питер. — Но я должен сказать. Он выглядел слегка… неряшливым. Во всяком случае, для твоего типажа. — У меня нет типажа, — защищается Стайлз. Он почти на взводе. Его член все еще живет иллюзией, что его этой ночью утешат. Он даже не мог представить, что придется сбежать в свою спальню и удовлетворять свое либидо собственными руками. В мыслях вновь возникает лицо Питера, и все тело охватывает зуд. Питер встает с тяжелым вздохом, словно уже прокрутил этот разговор до желаемого момента, и вдруг заглядывает Стайлзу прямо в глаза. Тому от этого неуютно хотя бы потому, что глаза Питера очень синие, очень синие, и неужели они были такими синими всегда? Он переминается с ноги на ногу и ждет, что Питер что-нибудь скажет. Он этого не делает, что только расстраивает Стайлза. В его взгляде есть что-то такое, будто он знает все секреты Стайлза, будто прочел его дневник или нашел способ проникнуть в его мысли. Мозг Стайлза начинает разгоняться до скорости триста миль в час, гадая, что самое худшее, что Питер мог о нем знать. Или, может быть, он просто использует свои способности и унюхивает отчаяние Стайлза. Может, он чувствует безнадежную, отвратительную влюбленность Стайлза. У того скручивает живот. — Ну? — спрашивает Питер с ужасным нетерпением. — Что ну? Он продолжает таращиться. С невероятной фокусировкой человека, который не боится вонзиться взглядом в чьи-то глаза. Стайлзу начинает казаться, что прямо сейчас его подвергают инвазивному рентгену. Он первым отводит взгляд, нервированный чувством, будто тысячи муравьев ползают по его ногам, когда он глядит прямо в пристальный взгляд Питера, а это, кажется, разрушает концентрацию Хейла. — Хммм, — произносит Питер. Похоже, он все понял (будто бы Стайлз мог сомневаться в его смекалке!), но затем лишь улыбнулся и проскользнул мимо Стайлза, как всегда загадочно. Боже, как же бесит. В нормальный день, в день, когда Стайлзу обломилось бы, в день, когда его не мучают нелогичные чувства к соседу-убийце, Стайлз закатил бы глаза, схватил фруктовую пастилу и ушел. Но не сегодня. Он хватает Питера за руку, грубо тянет его назад и смотрит ему прямо в глаза, злой и угрюмый, и до ужаса на сто процентов влюбленный и ненавидящий каждую секунду происходящего. — В чем, черт возьми, твоя проблема? — кричит Стайлз, отрывая крышку от кипящего котла своего срыва. Он до чертиков взбешен, и ему приходится собрать все свои силы, чтобы кричать, глядя Питеру прямо в глаза, а не на его губы, а это только злит. Нахуй Питера. Нахуй себя за то, что его задел Питер. — Какого черта ты на меня так смотришь? Это приводит в ярость, потому что Питер делает так снова. То, как он прищуривает глаза и пристально смотрит на Стайлза; любой, кто стоит рядом, может заметить, как за его глазами вращающиеся винтики, а Стайлз не хочет, чтобы его анализировали или строили какие-то выводы. — Смотрю на тебя? — повторяет Питер, переводя взгляд на пальцы, впившиеся в его запястье, прежде чем вернуться к лицу Стайлза. — Тебе не нравится, что я смотрю на тебя? — Знаешь, в чем моя проблема? — спрашивает Стайлз. Он вонзается ногтями в руку Питера с намерением причинить боль, независимо от того, как быстро тот исцелится в секунду, когда его отпустят. — Прогоняешь парней, которых я привожу домой? Эти парни не твое дело! Питер мгновение наблюдает за ним, и в течение этой секунды Стайлз ожидает, что он абсолютно ничего не сделает, просто оторвет его пальцы от своей руки и не удосужится заглотить наживку Стайлза. После целой жизни, связанной с созданием тьмы неприятностей, Питер должен знать, когда начинать битву, но, очевидно, в этой битве он заинтересован весьма. Он приближается к лицу Стайлза, что-то злое появляется в том, как он стискивает зубы. — Это мое дело, — говорит он. — Если ты не заметил, я плачу за эту квартиру. Это и мой дом тоже. — Как будто ты вообще, блять, знаешь, что такое дом, — выплевывает Стайлз. Он замечает, как что-то вспыхивает в глазах Питера, и не обращает внимания на предупреждение. — Ты так же сожжен изнутри, как и снаружи, прямо как и твой дом. По тому, как исказилось лицо Питера, он может судить, что роет глубокую яму, из которой не выбраться, но скандалить так приятно. Это совсем не похоже на ссору, которую они затеяли, когда Питер только переехал, а скорее подкреплено жаром, страстью и безудержными чувствами. Стайлз ощущает, как все они вытекают из его ногтей, изо рта, из всего языка его тела, и не хочет отступать. Он хочет драться. Он хочет бороться до тех пор, пока Питер не вырвет из него всякую к себе симпатию, всякое желание, которое он испытывает к мужчине, стоящему перед собой. Питер хватает его за футболку, сжимая пальцами ткань и притягивая к себе, а Стайлз ждет удара. Он глядит Питеру прямо в глаза и бросает ему вызов, ждет, пока он это сделает, ждет, пока ему врежут в челюсть или прямо в нос. Вероятно, это было бы лучшим отказом, который с ним случался. — Сделай это, — шипит Стайлз, потому что ничего не происходит. Питер наклоняет голову всего на дюйм влево. — Сделать что? — Ударь меня, — говорит Стайлз и затем снова: — Просто ударь меня! Он чувствует, как разочарование возвращается, как вода, просочившаяся в ботинки, потому что знает, что Питер не изменился. Он все тот же психопат из старшей школы, в вечных поисках возможности посеять хаос и в неизменном настроении искалечить ради личной выгоды. Стайлз делает себя легкой мишенью, кем-то, кто примет приличный удар в живот и не потрудится подняться после удара, а Питер все еще смотрит на него, как на головоломку, которую вмиг решает. — Что еще я должен сказать, чтобы тебя спровоцировать, а? — говорит Стайлз и насмехается над ним. — Что я никогда не хотел, чтобы ты переезжал; что ты ебучий псих? Что я хотел бы, чтобы ты никогда не приходил сюда снимать комнату, потому что тогда у меня осталось бы здравомыслие? Как насчет того, что было бы лучше, если бы ты просто остался в ебаной коме и сделал всем одолжение? Стайлз думает, что сейчас все случится, особенно с учетом того, как глаза Питера реагируют на каждое слово, выплевываемое из его рта. Он близко, достаточно близко, чтобы разглядеть каждую мысль на лице Питера, то, как его губы подергиваются и глаза вспыхивают, но затем лицо Хейла вновь расслабляется, и что-то понимающее растекается по его губам. На секунду Стайлзу кажется, что сейчас самый подходящий момент. Напряжение велико, между ними натянута электрическая нить, и все, что нужно, — это один рывок вперед, и они начнут целоваться. Злые, агрессивные, бормочущие друг другу в рот, пока зубы их соревнуются, оставляя отметины, кто глубже. Он мог усугубить ситуацию или сделать ее невероятно непристойной. Стайлз обдумывает, и на секунду ему кажется, что это единственно возможный следующий ход, но потом он вспоминает, почему он вообще так упорно борется. Чтобы избежать всего этого ужаса. Забыть о своих чувствах и о том, как сжимается его грудь каждый раз, когда Питер подходит так близко, чтобы Стайлз мог вдохнуть тонкий намек его одеколона. Хуже всего то, что у них здесь есть что-то действительно хорошее, что-то странное и парадоксальное, потому что это непременно должно разрушиться само по себе; они ведь жили в гармонии и наслаждались каждым мигом, а Стайлз все это испортил, взрастив в себе чувства. Он зол, так зол и понимает, что больше всего злится на себя. — Серьезно, Стайлз, — говорит Хейл. — Ты правда думаешь, что я слышу такое впервые? Стайлз стушевывается, вмиг его боевое настроение испаряется. Его начинает подташнивать; все они пролили невинную кровь и взвалили груз вины и сожалений на свои плечи, а теперь Стайлз бросает все свои обиды Питеру в лицо после многих лет прощения и забвения, и все начинается сначала. Будто яйцо разбивается о голову Стилински, и желток за его бесчувственность размазывается по лицу. Он представляет, как Скотт напоминает ему о его собственном прошлом; о том, что он сделал; о том, с чем ему пришлось жить, и осознает, что в эту минуту простых извинений будет недостаточно. Но вдруг рука Питера разжимает его футболку, и он решительно отступает, не дожидаясь того, что Стайлз ему скажет. Тот глядит, как оборотень уходит в свою комнату каким-то неторопливым шагом, и спрашивает себя, поможет ли удар по холодильнику хоть как-то почувствовать себя лучше. Нет, но он все равно пытается.***
Когда Стайлз следующим утром встает, Питера не оказывается. В квартире тихо и пусто: ни запаха бекона, ни звука скворчащих кастрюль, вырывающих Стайлза из сна. Он повсюду ищет знак или подсказку, когда Питер ушел или куда, висит ли его пиджак на крючке, висит ли записка на двери или приклеена к кухонной стойке. Ничего. До Стайлза доходит, когда его взгляд оглядывает молчаливую квартиру, насколько одиноко ему в этих четырех стенах без звука низкого хохота Питера или привычной их остроумной перебранки. Это иронично, полагает он, учитывая, насколько он был против делить свою территорию, когда Скотт впервые предложил ему найти соседа. Он хотел, чтобы в своей собственной комнате можно было перевести дух, расслабиться в одиночестве и иметь возможность шуметь посреди ночи, если ему так захочется. Никаких ссор из-за ванной, никаких беспокойств о том, что носишь одну и ту же толстовку три дня подряд, и, конечно, никаких проблем, связанных с дележом полок. Все было идеально, и все же ему не терпится увидеть, как Питер входит в дверь и небрежно бросает в его сторону ласковые слова. Питер не возвращается весь день, не возвращается и ночью, и, чтобы заставить себя не думать о том, в какие неприятности оборотень попал, Стайлз ложится спать поразительно рано. До этой ночи, когда зимний ветер стал хлестать окна, он не помнил, как шумно в этой квартире по ночам. Там скрипит, здесь жутко завывает ветер. Раньше он не обращал на это внимания, особенно когда Питер находился всего в одной комнате от него как идеальная система борьбы со злоумышленниками с его когтями, клыками и склонностью сперва бить, а потом задавать вопросы; а теперь юноша чувствует беспокойство, которое овладевает им с тех пор, как он остался один. Когда солнце садится, он заглядывает в темную комнату Питера и подумывает о том, чтобы лечь в его постель, просто чтобы оставить сообщение, когда оборотень в конце концов вернется домой, но потом понимает, что не знает, что бы это сообщение значило, и в итоге сворачивается калачиком на собственных простынях, пытаясь усмирить волнение.***
На следующее утро он встает с постели значительно позже того времени, которое считается приемлемым для завтрака, и с тяжестью в желудке осознает, что есть только одно разрешение того, что он натворил. Извинение. Поэтому он поступает, как следует, и пишет ему записку, что-то коротенькое и лаконичное, вроде «прости, пожалуйста, не убивай меня», которое на самом деле не отражает всего, что он чувствует, и решает оставить ее на двери мужчины, где тот неизбежно ее прочтет, ведь должен же вернуться. Он ведь оставил все свои дорогущие шампуни, так что Стайлз с трудом может представить, чтобы он не вернулся за ними или еще за чем-то. Он идет наклеить записку на дверь, когда слышит что-то изнутри: шорох, шаги и звуки жизни. Стайлз открывает дверь, не удосужившись постучаться, и то, что он видит, заставляет его сердце упасть в пятки. Коробки и еще коробки, сложенные друг на друга; Питер перебирает свои вещи, чтобы их собрать; все его пожитки разбросаны по комнате, они в каждом углу или сложены на кровати. Стайлз понимает, что здесь всё, а то, что это означает выбивает воздух из его легких. Питер бросает на него взгляд, а он безмолвно стоит в дверном проеме. — О нет, не говори, что ты… — Стайлз замолкает, потому что коробки говорят сами за себя. Он чувствует, как земля уходит из-под ног. — Ты… ты съезжаешь? Когда ты собирался мне сказать? — Рано или поздно заметишь, — говорит Питер, пожимая плечами, словно мысль о том, что он уезжает и навсегда уходит из жизни Стайлза, не имеет никакого значения. Жест плечами бьет Стайлза, как пощечину. — Ты издеваешься надо мной, да? Ты же несерьезно. — Вообще-то, серьезно, — говорит Питер и выхватывает стопку рубашек из шкафа, все с V-образным вырезом, с дурацким V-образным вырезом. Стайлза вдруг охватывает волна необъяснимой нежности. — Зачем мне оставаться, когда мой сосед хочет увидеть, как я уйду? — Потому что ты сраный Питер Хейл! Тебе все равно, что думают люди! — Стайлз зарывается руками в волосы и делает шаг вперед, чтобы вырвать рубашки из рук Питера, прежде чем тот начнет их укладывать. — И вообще, я не это имел в виду. Вел себя, как сволочь. Подлая сволочь. — Продолжай, — мурлычет Питер, его руки останавливаются на полпути, чтобы вытащить из шкафа брюки. — Я не имел в виду то, что сказал. Эй, ты должен знать, каково это! Не то чтобы ты никогда не делал глупостей, о которых сожалел, — Стайлз с трудом подыскивает нужные слова. — Типа вся эта история с убийством твоей племянницы, держу пари, ты сожалеешь об этом. — Ты сравниваешь эти ситуации? — Вроде, — съеживается Стайлз, потому что извиняться прямо в лицо Питеру нелегко. Он смотрит на бесчисленное множество коробок, сложенных на полу и на кровати, и думает: сейчас или никогда. — Прости. Я хочу, чтоб ты остался. Ладно? — Ты сказал, цитирую, что лучше б я остался в коме. — Я знаю, нехорошо получилось. Но брось, не тебе читать мне лекции о плохих поступках! — Это должно побудить меня остаться? — сухо бросает Питер и снова тянется к брюкам. Стайлз пытается подобрать слова и тянется к чужому плечу, чтобы отвести его назад, прежде чем Хейл успеет перекинуть джинсы через руку. — Мне нравится, когда ты рядом, — говорит Стайлз. — Мне очень-очень жаль... и по тому, как ты на меня смотришь, я могу сказать, что тебе хотелось бы выложить все это на YouTube, чтобы можно было вечность пересматривать, как я извиняюсь перед тобой. Но ты... важен в моей жизни. Питер осторожно скрещивает руки. — Почему? — спрашивает он. Похоже, у Стайлза есть десять секунд или меньше, чтобы придумать лучший на свете комплимент. Он вдыхает. — Ну а кто оставит мне записку на двери или проследит, чтобы я ел не только то, что можно приготовить микроволновке, хотя бы раз в неделю? — говорит Стайлз и сжимает крепкое плечо руками. — Кто будет меня бесить и поможет в учебе, потому что, видит бог, я не могу, не отвлекаясь, сосредоточиться на бредятине из учебников? Слова, слетающие с губ, заставляют каждый дюйм его кожи розоветь от унижения, но теперь, когда они свободно слетают с его языка, он позволяет этому случиться, хотя бы для того чтобы избавиться от той правды, что душит ему грудь. И правда, кажется, это работает: легкая улыбка касается губ Питера. Он делает шаг вперед, достаточно близко, чтобы вторгнуться в пространство Стайлза. — Так как ты собираешься компенсировать мне это? — спрашивает он, и в мозг Стайлза врывается миллион сексуальных сцен, которые он торопливо гонит прочь из головы. — Потому что, если у тебя нет идеи, есть у меня. — У тебя есть? — осторожно спрашивает Стайлз. Он одновременно напуган и необъяснимо заинтригован, услышав ответ; им овладевает желание заткнуть уши и убедиться, что он как никогда настороже. — Ты мог бы сказать мне, что заставило тебя себя так повести, — говорит Питер. — Так? Как поступить? — Как самый надоедливый, самовлюбленный, капризный и кошмарный сосед с тех пор, как я жил с Дереком. Он нетерпеливо приподнимает брови, ожидая дальнейшего объяснения. Но Стайлз объяснение знает. Он выебистый маленький мальчик, который не может смириться со своими чувствами и застрял между планами задушить свою привязанность, найдя парня на ночь, который затащит его в постель, и признаться, чтоб наковальня наконец исчезла с груди. Он мог бы придумать миллион разных неловких способов признаться, если бы только его рот произнес эти слова. Может быть, «ты ужасен, и любить тебя я ненавижу, но по какой-то причине все равно люблю». Или «мы могли бы быть конченными мразями и разочаровать друг друга вместе». Ему кажется, что ему шестнадцать, и он снова лжет отцу, изо всех сил стараясь не смотреть ему в глаза и придумывая оправдания. Стайлз до последнего пытается поверить, что он уже не тот человек. Он взрослее. Он храбрее. Он вздыхает. — Просто... в последнее время я испытываю чувства к, — он сможет это сделать. Он сможет это сделать. Питер не станет смеяться над ним. О боже, конечно, станет. Это будет худший отказ в мире. Он так и не сможет этого сделать, — ...курице. Брови Питера сдвигаются на переносице. — Чего? — Я просто. Эм. Если честно. Очень хочу курицу в последнее время, — Стайлз свернул с пути где-то в дурацком и мутном месте, откуда больше нет пути туда, где есть правда. — И, ну. Было бы здорово съесть курицу... С тобой. Питер таращится на него, как на дурака, коим он и является. Когда Стайлз задается вопросом, так ли по нему все видно, как он думает, а Питер тяжело вздыхает и говорит: — Ладно. Убедил. Стайлз подпрыгивает на носочках, улыбка расплывается по его щекам. — Правда? — Питер кивает, закатывая глаза. — Отлично! Отлично, хорошо! Тогда хватит этого переезда. — он ненадолго задумывается, уместны ли объятия, и решает, что это лишнее, — Давай снова тебя распакуем. Он тянется к коробке у двери, кладет ее на постель, чтобы открыть, и обнаруживает, что она пуста. Он берет следующую, но та тоже пуста. Стайлз бросает взгляд через плечо: Питер наблюдает, как он открывает пустой ящик за пустым ящиком. — Питер, — тихо произносит юноша, надеясь, что все не так, как он думает. — Они все пусты. — Я знаю, — беспечно отвечает Питер, убирая футболки на вешалки. — Но мне очень понравилось это выступление. — О боже, — когда раскаяние улетучивается, Стайлз чувствует что-то вроде склизкого крикливого монстра в животе. Он хватает ближайшую подушку с кровати Питера и швыряет ее ему в голову. — Ты и не собирался съезжать, мудила?! — Ты не можешь обвинить меня в том, что я хочу немного потешить свое эго, потому что ты меня не по головке гладил при последнем нашем разговоре. Стайлз чувствует, как к горлу подступает крик, и он почти поддается желанию закричать как можно громче, пока не порвутся голосовые связки, и он больше не сможет позволить словам, которые в конечном итоге станут его собственным унизительным падением, слетать с его губ. Чувства к курице. Херню сморозил. — Ты ужасный человек, — говорит Стайлз, подпирая лицо руками и слыша собственные отчаянные слова, умоляющие Питера оставаться в его мозгу бесконечной петлей. — Почему я тебя терплю? — Потому что, — Питер прочищает горло и убирает еще одну стопку рубашек на предназначенное для них место в шкафу, — кто еще выбесил бы тебя? И оставил бы тебе записку? И не дал бы тебе стать ужасно непривлекательным отшельником? — Боже, пошел ты на хуй, — бормочет Стайлз в ладонь. Он шаркающими шагами выходит из комнаты Питера и останавливается. — И последнего я не говорил. Внезапно перед ним оказывается Питер, отрывает его руки от лица, несмотря на то, что Стайлз пытается сопротивляться и глядеть на него исключительно сквозь буквы «V» своих растопыренных пальцев. В его глазах — что-то вроде безмолвной благодарности, словно, пусть он и не напрашивался, даже Питеру нужно время от времени слышать что-то доброе и нежное. Он приподнимает подбородок Стайлза костяшкой пальцев, а затем намек на благодарность в его глазах сменяется злой ухмылкой. — Итак, — говорит он. — Хочешь курицу сейчас или позже?***
— Значит, ты не сказал ему, — резюмирует Скотт, и Стайлз решительно качает головой. — Нет, блять, — говорит Стайлз, протягивая ему пиво из холодильника и устраиваясь на кухонном табурете рядом. — И вообще, я не думаю, что когда-нибудь сделаю это, так что у меня остается выбор: а) переехать в Мексику и забыть, что знал его или б) продолжать грязнуть в страданиях безответной любви к полному психу. — Откуда ты знаешь, что это безответно? — мягко спрашивает Скотт. — Потому что просто знаю, — мрачно отвечает Стайлз. — Удача? Дрянь. Со Стайлзом ничего хорошего не случается. Еще до моего рождения на меня было наложено проклятие. — Что плохого может случиться, если ты ему скажешь? — Ты серьезно меня об этом спрашиваешь? — спрашивает Стайлз. Он думает, что жизнь с Питером сделала его слишком едким саркастичным. — А что хорошего? — Вы будете вместе. — Ага, конечно. — Я не понимаю, почему вы с Питером не могли просто... Ключ Питера звякает в замке, глаза Стайлза округляются, его рука прижимается ко рту Скотта, будто чья-то мать сейчас ворвется сюда и упрекнет их за ругань. — Заткнись, — шипит он, когда дверь со скрипом открывается. Скотт принимает правила игры и тут же меняет тему, а Питер проскальзывает внутрь. — Я дома, сладкие мои, — кричит Питер, унося с собой четыре сумки с продуктами. Скотт бросает на Стайлза взгляд, а тот сразу догадывается, о чем подумал друг из-за этих ласковых распевных слов, и дает ему подзатыльника. — С возвращением, — говорит Стайлз как можно беспечнее, соскальзывая со стула, чтобы взять одну из сумок, ловко балансирующую на сгибе локтя Питера, и положить ее на кухонную стойку. — Ребят, вы не покупаете продукты вместе? — В последний раз, когда это случилось, какой-то ребенок подумал, что мы ссорящаяся гей-пара, — говорит Стайлз, пряча лицо в сумке, чтобы вытащить коробки с закусками. — Тем более я единственный повар в этом доме, — говорит Питер, бросая тень на репутацию Стайлза, за что тот предупреждает мужчину тычком в бедро и замечает приподнятую бровь Скотта. — В общем, кулинарные решения принимаю здесь я. Они мгновенно погружаются в свою тошнотворную рутину: Питер ставит пакеты на пол, а Стайлз роется в тех, что лежат на столе, чтобы убрать коробки с макаронами и засунуть молоко в холодильник. Скотт наблюдает за ними с благоговением, словно наблюдать, как они аккуратно обходят друг друга и слаженно вместе работают, убирая продукты, все равно что наблюдать, как на заднем дворе приземляются инопланетяне. Стайлз распаковывает сумку и убирает два сыра, когда замечает очень большую упаковку острых чипсов, примостившуюся на дне. Он ухмыляется и хватает их. — Чувак! — говорит Стайлз. — Ты принес мне чипсы с барбекю? Я же не внес их в список. — Я в курсе, но ты же их любишь, — бормочет Питер, сортируя овощи, и Стайлз чувствует укол чего-то горячего и чудесного, словно его в грудь ткнула сама любовь. И тогда рот Стайлза решает выдать: — Срань господня, я тя люблю. Вот дерьмо. Следующие две минуты (или, может, два года: Стайлз мог превратиться в камень и потерять счет времени) худшие в его жизни. Тишина оглушительная, пугающая и неловкая. Его органы будто замирают в подвешенном состоянии, когда значительность того, что только что вырвалось из его проклятого рта, неуверенно оседает в воздухе. Стайлз закрывает глаза в надежде, что, когда он их откроет, окажется вдали от реальности. О нет, нет-нет. Боже святый, нет. — Гм, — первым заговорил Скотт. — Я думаю, ммм. Ну вам, ребят, сами знаете. Да, — он неуклюже соскальзывает со стула, все в его движениях нервно, а глаза бегают туда-сюда то на Стайлза, то на Питер, будто те затеяли захватывающую игру в теннис. — Нет, Скотт, нет, — Стайлз пытается сохранить остатки своего достоинства и терпит неудачу, едва не бросившись через стол, чтобы Скотт оставался на месте. — Нет, ты можешь остаться! — он хочет казаться непринужденно, а выходит пискляво и противно. — Нет, я думаю, Скотту пора идти, — произносит Питер ровным голосом, не оставляя Стайлзу намека, чтобы понять, как Питер это воспринял. Стайлз отказывается глядеть ему в глаза, но может представить несколько визуальных эффектов: возможно, в его глазах виднеется отблеск желания убить, а может, сосредоточенность, когда он придумывает отказ, который уколет, как игла. Стайлз отчаянно ищет взгляд Скотта. — Если через три часа ты не получишь от меня известие, я мертвец, — настойчиво шепчет он ему. — Отомсти за меня. Скотт сжимает его плечо, чувствуя его чересчур явную панику, и ловит взгляд Питера через плечо Стайлза. Того, что он видит в его взгляде, достаточно, чтобы убедить его отпустить друга, схватить куртку и чуть не вылететь за дверь. Стайлз чувствует, как в животе ухнуло. Снова наступает тишина. На этот раз она давит сильнее, будто забирает двадцать градусов теплого воздуха из всей квартиры. Стилински осторожно вздыхает, оборачиваясь. Питер стоит рядом с распакованными продуктами, как всегда беспечно. Стайлза вдруг поражает, насколько великолепен он в поношенной темно-синей футболке и обтягивающих джинсах, и как хорошо он относится к Стайлзу, потому что думает о нем в супермаркете, когда видит закуски, которые напоминают ему о пристрастии Стайлза к острым чипсам, и сколько еще скрывается от него за самодовольной ухмылкой, нахальством и тем, что осталось от чудовища. Стайлз понимает, что отрицание для него не вариант. Наверное, это видно по его лицу, по языку тела, по тому, как его взгляд скользит по телу Питера, будто старается запомнить каждую деталь. В эти секунды он становится вдруг неуклюж, скован и неловок. Он стучит пальцами по столу, его мозг быстро перебирает все возможные реакции Питера. Завтра он может остаться без соседа, и эта идея сковывает его грудь льдом. Он не знает, что пошло не так в его жизни, что он боится потерять Питера Хейла, того, что жил за стеной от него, но уже слишком поздно. Остается только выкручиваться. Он осторожно зарывается пальцами в волосы и беспечно улыбается Питеру. Его выражение лица непроницаемо. — Итак... дааааа, — говорит он. — Это случилось. Брови Питера приподняты в каком-то невысказанном вопросе. Стайлз ненавидит себя за то, что точно знает, что это такое. — Да, я серьезно, — говорит он с той же небрежной улыбкой на лице, которая заставляет хотеть умереть прямо здесь и сейчас. — Ну... Дам тебе время это переварить. Или... сам знаешь. Съезжай и не обращай внимания на мое существование, когда мы столкнемся друг с другом в торговом центре. Я пошел. Он поворачивается на каблуках, слова «идиот-идиот-идиот» хрустят под ногами с каждым шагом, который он делает к двери; он почти дошел до своей куртки, намереваясь крикнуть Скотту, чтобы тот отвел его в ближайший гейм-клуб, чтобы танцевать в Dance Dance Revolution, пока воспоминания своей ужасной жизни и этот невысказанный отказ не вылетели из его мыслей, когда вдруг чья-то рука хватает его за предплечье и разворачивает обратно. Вот он, Питер, он так близко, что взгляд Стайлза фокусируется на его носу, а затем его прижимают к стене. Стайлз чувствует, как что-то ударяется ему в шею (наверное, это его до смерти колотящееся сердце), и смотрит Питеру в глаза. Они ярче, чем обычно. — Если ты убьешь меня, не думай, что я не буду преследовать твою жалкую задницу, — говорит Стайлз. Это не самые лучшие последние слова, которые он мог бы сказать, но времени придумать немного не хватает. Его сердце снова бешено бьется. — Ты никогда больше не примешь теплый душ, уж поверь... — Боже, ты когда-нибудь заткнешься? — перебивает Питер, совершенно не удивленный выходками Стайлза. Он вздыхает, бесконечно раздраженный, и крепко прижимает Стайлза ладонью к стене. Он целует его. «Неужели это действительно происходит?» — первая мысль Стайлза; он держит глаза открытыми, чтобы убедиться, что это действительно так. Достаточно одного взгляда на расплывчатое лицо Питера и одной удачной попытки подвести их губы под правильный угол, и Стайлз убеждается. Это реальность. После этого он начинает действовать, еле поспевая вносить свой вклад в безжалостный темп Питера или хотя бы просто не отставать от него. Поцелуй головокружителен, язык Питера проскальзывает ему в рот, и Стайлз решает перестать думать совсем. Он обнимает Питера за плечи и прижимает его так близко, чтобы сквозь одежду чувствовать каждую линию и изгиб его тела. Лишь этого вместе с несколькими ленивыми движениями языка Питера по его губам хватает, чтобы Стайлз ощутил головокружение и легкую одышку. Питер медленно отступает, оставляя неторопливые дразнящие поцелуи, а Стайлз... он не скулит. Нет-нет! — Наконец-то, — бормочет Питер, и глаза Стайлза распахиваются. — Наконец-то что? — спрашивает Стайлз. Питер все еще достаточно близко, чтобы сосчитать на его щеках каждую морщинку и почувствовать, как весь жар от его тела растворяется в Стайлзе, когда тот открывает глаза. От этого у него кружится голова, как на вращающихся американских горках, которые заставляют его уйти, но все же вернуться кататься на них снова и снова. — Наконец-то я заткнулся? — Нет, — усмехается Питер. — Наконец-то ты сказал, что любишь меня. — Я... что? — Стайлз чуть не кричит. — Ты знал? Ты все это время знал? Питер мягко хохочет и скользит носом по шее Стайлза, начиная оставлять поцелуи на его ключице (тактика отвлечения, на которую Стайлз не позволяет себе повестись), и мурлычет в шею, касаясь языком точки пульса: — Я чувствовал несколько месяцев, — говорит Питер, оставляя вибрацию слов на шее Стайлза. Он целует его под подбородком, медленно, словно собираясь не торопиться с этим. — Как ты хотел меня... как отчаянно ты притворялся, что не... возбужден... это восхитительно. — Почему ты ничего не сказал? — стонет Стайлз, и его ноги начинают подгибаться под действием талантливого языка, скользящего по его челюсти. Если так будет продолжаться, он не сможет твердо стоять на ногах. Питер уклончиво мычит ему на ухо. — Я знал, но было бы очень приятно услышать, как ты это признаешь, — говорит Питер. — Но той ночью… я же даже поцеловал тебя, — беспомощно шипит Стайлз, даже когда наклоняет шею в сторону, чтобы дать Питеру больше доступа. — Ты просто дразнил меня? Все это время? — Это было довольно весело, — бормочет Питер, его руки скользят по талии Стайлза и тянут футболку. — Хотя признаю, что несколько раз ты проверял мое терпение... Стайлз чувствует, как его член в брюках начинает затвердевать, когда Питер медленно покачивает бедрами, оставляя отметину под ухом Стайлза. Это была эрогенная зона, о которой Стайлз даже не подозревал. Он стонет от этого ощущения. — Ох-х-х, как классно, — говорит он, и Питер хихикает у его уха, прежде чем повторить снова. — Ммм, — шепчет Питер, скользя по коже, — Если б ты только отрастил яйца... Представляешь, как давно мы могли бы это делать? — Подожди, — говорит Стайлз, вырываясь из тумана. Он всегда знал, что Питер занимается сексом двумя способами: либо жестким, быстрым и первобытно-животным, либо мучительно-медленным и дразнящим, пока не услышит мольбы. Похоже, верно последнее, раз он касается бедер Стайлза, когда прижимается и проводит зубами по шее. — Так ты... ты тоже? Питер отстраняется от его шеи, чтобы рассмотреть его. Его губы блестят, после того как он вылизывал ключицу Стайлза, тело которого пронизывает совершенно новый электрический трепет, который выстрелом отзывается во всех членах. — Правда не знаешь? — Просто скажи, дебил, — выдыхает Стайлз. — Да, Стайлз, — говорит Питер, закатывая глаза, всем своим видом выказывая утомление. — Я люблю тебя. Люблю так сильно, что хочу тебя погубить. — Эй, и я тебя, — говорит Стайлз с радостным смехом, беззаботным и восторженным, потому что он наконец-то займется сексом, и это произойдет с Питером; Стайлз давно смирился с тем, что не знает, почему, как и даже когда это произошло, что он хочет именно этого. Они вновь целуются, и с каждым разом становится все лучше и лучше. Все, о чем Стайлз думает, — это слава богу, что они не сделали этого пять лет назад, когда Стайлз понятия не имел, что он делает, а Питер не любил его, и как же хорошо сейчас. Это, конечно, не идеально (происходит какой-то пиздец, скажем прямо) но и так сойдет, и Стайлз этого хочет. Он хотел этого целую вечность. — Так мы реально это делаем? — Стайлз выдыхает, когда Питер отстраняется и на ходу прикусывает нижнюю губу. — Серьезно? Питер приподнимает бровь и показывает между ними пальцами. — Это? — спрашивает он, а затем тянется к промежности Стайлза. — Или это? — Ааах, и то, и то? — Тогда да, серьезно, — говорит Питер с ухмылкой, а затем его руки скользят за спину Стайлза, грубо стискивая его задницу сквозь джинсы и прижимаясь к его губам своими. Стайлз выгибается и издает слабый звук, что-то возбужденное и пьянящее, борется за первенство, соприкасаясь с чужим языком своим. Ни один из них не уступает, и ни один из них не отступает, но это не плохо. Во всяком случае, становится еще жарче, когда зубы Питера вонзаются в его губу, и Стайлз чувствует, как кончик пальца прослеживает ложбинку на его заднице через брюки. Стайлз тяжело дышит в рот Питера и толкается бедрами вперед, и это, кажется, рушит стену в обороне мужчины. — Хватит, — рычит он в губы Стайлза, и самый настоящий клык касается его рта. Чужие руки сжимают зад Стайлза. — Сними одежду, или я ее разорву. Это могло бы прозвучать банально, но от этого Стайлз вздрагивает, ведь Питер, вероятно, так бы и поступил. Он спрятал когти только для того, чтобы прикоснуться к юноше, обнаженному и уязвимому. Стайлзу нравится эта толстовка, поэтому он стаскивает ее с себя и позволяет упасть на пол. Здесь под боком вещи поважнее, например, как можно быстрее облапать Питера. — Диван? — предлагает Стайлз, его взгляд скользит по квартире в поисках приемлемых для обнаженного тела поверхностей. — Пол, — возражает Хейл. Стайлз качает головой. — Кухонный стол, — говорит он, наклоняясь и покусывая мочку уха Питера. Это пробуждает что-то первобытное внутри мужчины, когда тот чуть не срывает молнию Стайлза с его джинсов. — Душ? — Везде, — рычит Питер. — Но вот сейчас. На полу. Питер целует его, прежде чем он успевает возразить, настоящим поцелуем с агрессией, языком и чувством. Поцелуи Питера не похожи на неряшливые, слюнявые подражания поцелуям, какие бывают в старшей школе: они скорее требовательны, и грубы, и заставляют Стайлза умолять о большем каждый раз, когда чужое дыхание касается его волос. Хейл целуется с умом и выдержкой, с опытом и последовательностью человека, который знает, как доставить удовольствие, и хотя это должно противоречить безумному характеру и настойчивым рукам Стайлза, все идет, как надо, включая их самих. Например, жить вместе, или смеяться вместе, или делиться друг с другом новостями. Стайлз думает, что ученым еще предстоит выяснить все эти закономерности. Их губы соприкасаются, мягко и невесомо. Стайлз задумывается, сколько именно из этого было запланировано. Зная Питера, он, вероятно, предвидел все это, начиная с того, насколько возбужденным и суетливым стал в его присутствии Стайлз, и заканчивая тем, какой плаксой он стал, когда не сумел верно выразить свои чувства, но Стайлз не может заставить себя злиться из-за потерянного времени, когда слишком занят тем, чтобы стянуть футболку Питера через голову. Вдруг его прижимают к стене, толкают в нее и держат в плену левой рукой, в то время как чужая правая рука начинает тянуть за молнию на джинсах, что-то очень дикое появляется в каждом жесте. Стайлз скользит ладонью по подбородку Питера и проводит большим пальцем по его нижней губе, чувствуя клык под кончиком пальца, ах, черт, он не должен находить это столь привлекательным. — Давай уже, — подбадривает Стайлз, сжимая его руку; ему не терпелось узнать, на что способен этот оборотень. — Нетерпеливый, — мурлычет Питер со злой усмешкой, крепко сжимая плечо Стайлза, удерживая его на месте и чуть не срывая брюки с ног. Стайлз сбрасывает их, прежде чем навсегда потеряет свои любимые джинсы, а затем скидывает футболку и начинает скулить, потому что Питер сжимает его запястья, когда тот пытается стащить с него рубашку, намеренно сохраняя зрительный контакт. — Хорошее случается с тем, кто умеет ждать. — А ты прям кайфуешь от этого, — ворчит Стайлз, потому что Питер точно знает, как ему не терпится прикоснуться и исследовать мужчину, но тот вдруг просовывает колено между ног Стайлза, бедром потираясь о его обтянутую боксерами эрекцию, и Стайлз замолкает, больше ничего не спросив. — Ложись на пол, — грохочет голос Питера ему в ухо, мужчина крепко сжимает чужие запястья, и Стайлз бросает через плечо взгляд на ковер. — Есть много того, чего я не могу сделать с тобой, пока ты стоишь. Это хороший аргумент, который убеждает Стайлза менее чем за две секунды; он падает на колени и тащит Питера за собой. Ему хочется прикасаться к Хейлу вечность, без устали ласкать и трогать, поддерживая электрический жар между его и своей кожей с помощью силы трения, а Питер, кажется, соглашается, толкает Стайлза на пол, так что тот чуть не падает с колен, теряя равновесие. Он вскрикивает, а затем оказывается на полу, уставившись в потолок и выгибая бедра туда, где, как он надеется, окажутся бедра, ноги, торс Питера; напряжение во всем теле нарастает. Питер наконец снимает рубашку, а следом и брюки. У Стайлза сбивается дыхание, когда Питер спускает боксеры с тазовых косточек и вновь приникает к юноше; его зубы и губы старательно оставляют следы на груди Стайлза, которые останутся на ней несколько дней. Может, даже на недели, если прикусит до крови. — Блять, это по-настоящему, — Стайлз чувствует необходимость заметить. Эта мысль поражает его в ту секунду, когда зубы Питера вонзаются в шею с намерением оставить отметину, тогда его спина выгибается навстречу груди мужчины, наконец освобождаясь от мешающей одежды. — Как узнал? — говорит Питер, спускаясь руками вниз по его торсу, чтобы ущипнуть за сосок по пути на юг, и запускает пальцы за пояс нижнего белья Стайлза. Оборотень слышит, как бешено колотится его сердце, увеличиваясь с возбужденных двухсот миль в час до неземных пятисот, уши Питера улавливают каждую заминку в дыхании парня и скачки сердцебиения. — Соси. Он сует пальцы Стайлзу в рот, и тот тут же обхватывает их языком, Питер рычит. Стилински всегда помнил: Питер — зверь, опасный, запертый в клетке. Теперь Стайлзу кажется, что он сорвал с клетки замок. — Ты меня убиваешь, — стонет Стайлз с чужими костяшками пальцев во рту, он чувствует каждую частичку Питера. Чувствует, как член мужчины прижался к его бедру, чувствует тяжесть его пальцев на своем языке, жгучую боль от следов укусов, оставленных на его коже. — Хорошо, — говорит Питер, внимательно наблюдая за каждым движением его языка. — Жаждешь моего члена во рту или в заднице? Стайлз стонет и закидывает ногу на ногу Питера, почувствовав, как кровь приливает вниз. Он уверен, что мозги скоро отключатся. — Хммн, — его ответ, Питер смеется, выдергивая пальцы изо рта Стайлза. — Вообще, у меня есть идея получше. — Какая? — спрашивает Стайлз и уже чувствует жар, ведь во рту могло оказаться что-то другое. Питер усмехается и проводит языком по ничего не подозревающим губам Стайлза. — Ты, — говорит Питер. — Только ты. Посмотрю, как ты умоляешь. Как ты мучишься. — О боже, — Стайлз уже мертв, он уверен в этом. Питер сползает вниз к его торсу и стягивает его нижнее белье, Стайлз же надеется, что после всего сохранит клетки мозга в целости. Губы Хейла смыкаются вокруг члена Стайлза одним уверенным движением. Перед глазами Стайлза взрываются звезды, или, может быть, фейерверки, или, может, даже бомбы. Он заставляет себя смотреть, чтобы это зрелище запечатлелось в его мыслях для мастурбации, и чтобы его мозг убедился, что все это не просто правдоподобный сон. Питер с силой сжимает его бедра, грубые пальцы оставляют багровые синяки. — Эй, аккуратнее с человеком... ох, бля, — парень не может выговорить до конца, только не тогда, когда чувствует, как толкается в горло Питера, и ощущает, как стоны мужчины проходят вибрацией сквозь его член. Питер продолжает делать невероятное своим языком, то, что он месяцами скрывал от Стайлза, а это само по себе должно быть преступлением. Питер отрывается от него, напоследок крепко сжав член во рту, вызывая дрожь в теле Стайлза, и одной рукой вновь обхватывает скользкий член парня, а другой тянется вверх, чтобы протолкнуть пальцы в расслабленный рот. — Останься со мной, — требовательно произносит Питер, и Стайлз кивает, не понимая, имеет ли он в виду здесь и сейчас оставаться в сознании или навсегда, тут, в этой чертовой квартирке, кишащей муравьями. Неважно, Стайлз готов. — Да-да, — стонет Стайлз, подталкивая Питера к члену несколькими толчками бедер, и тот смеется, поняв сигнал. Его рот снова оказывается на эрекции Стайлза, на этот раз сперва начинает с языка. Стайлз нетерпеливо толкается вверх к влажному теплу его губ. — Я хотел... слишком долго... Господи, блять. Пожалуйста. — Пожалуйста что? — бормочет Питер, проводя языком по головке члена Стайлза снова и снова, медленно и влажно. — Пожалуйста, еще. Питер довольно ухмыляется, хватает его за бедра и втягивает обратно в рот, задевая зубами все чувствительные места, Стайлз чуть не всхлипывает. Он чувствует, как член входит в горло Питера, и думает, что, если такой будет его жизнь следующие несколько недель, он определенно справится с домашним заданием. Он думает, что им понадобится новое обещание, теперь, когда они нарушили правило не дружить друг с другом. Они нарушили еще несколько негласных правил, установленных при въезде Питера, таких как запрет на секс между соседями, отсутствие привязанности между соседями и отсутствие заботы о соседе. Стайлз выполнять обещаний не умел; он подумывает, что, возможно, ему стоит извиниться, но потом язык Питера начинает щекотать нижнюю часть его члена, когда он медленно выпускает его изо рта, а затем вновь насаживается по самую глотку. Питеру хотелось увидеть, как Стайлз изводится, и мечты определенно сбываются. — Твое тело, — бормочет Питер, благоговейно лаская руками ноги Стайлза. — Ты даже не представляешь, как искушаешь меня. — Сделай это, — мгновенно выпаливает Стайлз. — Какие бы грязные мыслишки у тебя ни были, сделай. — Какое любезное предложение, — говорит Питер с ухмылкой между ног парня, а затем сгибает их в коленях и прижимается языком к дырочке Стайлза. Это потрясающе, просто потрясающе. Стайлзу чудится, как перед глазами мелькают образы умерших родственников, и он отчаянно сжимает в кулаках ковер, волосы Питера, свою голову, чтобы не потерять сознание, пока Питер поднимает его ноги и ласкает отверстие. Это интимно, и влажно, и даже немного больно, когда спина трется о грубый ковер, позже наверняка останется синяк, но прямо сейчас Стайлзу не хотелось бы двинуться ни на секунду. Питер набирает темп, его губы скользят по дырочке Стайлза медленными, дразнящими движениями, которые на добрых несколько секунд заставляют парня уверовать в каждое святое божество на свете. Хейл раскрывает Стайлза языком, вероятно, предвещая то, что произойдет позже, и он не разочаровывает. Его рот, губы и даже зубы работают слаженно, растворяя Стайлза в наслаждении, словно Питер что-то доказывает или метит территорию, как будто каждым движением языка он говорит: «Ты мой». Питер вжимает его в пол с требовательностью, жесткостью и уверенность в каждом из своих движений, а Стайлз упивается чувством, свалившимся на него как снег на голову. Слишком много ощущений, слишком много, чтобы сосредоточиться на всем одновременно, и он останавливается на том, как язык Питера скользит по его входу, кружит и дразнит его, чтоб тот извивался, желая большего. — Нет-нет, — у Стайлза еще хватает самообладания, чтобы это сказать, и он тянется к чему-нибудь твердому, чтобы за него зацепиться, и приземляется рукой в волосы Питера. Он тянет их. — Иди сюда. Питер подчиняется, но только после того, как еще несколько раз оближет раскрытую дырочку Стайлза, а, когда он снова оказывается на уровне глаз парня, тот бросает взгляд на его влажные губы и взъерошенные волосы и подается бедрами, чтобы соприкоснуться членом к чужому. — Вот так, — бормочет Стайлз, обнимая Питера за шею. Питер кивает и толкается, сильнее, чем раньше, их движения переходят от неторопливых и плавных к быстрым и властным. Жар между ними быстро нарастает, как всегда; Стайлз наклоняет шею в сторону, чтобы Питер мог приникнуть к ямочке на ключице и зализать больные следы, которые оставил после себя. Их тела двигаются в совершенной синхронности, что резко контрастирует с тем, как различно они жили; зубы Питера отчаянно вонзаются в шею Стайлза, чтобы оставить доказательства того, что его рот здесь побывал, чтобы следом зубов заявить о себе. Стайлз бы рассмеялся, если б его голова не была окутана туманом и много чем еще. Стайлз снова и снова проводит пальцами по волосам Питера, губы его приоткрываются, чтобы испустить стон; и каждый этот звук, кажется, подстегивает Питера, он бешеными толчками трется о член Стайлза. Они небрежны и хаотичны, как и их отношения, каждое мгновение — борьба дрожащих конечностей и неуверенности, и впервые с тех пор, как Питер переехал, Стайлзу это нравится. Вся его жизнь была полна мыслей «а что, если?» и планов, которые никогда не срабатывают, так почему он должен стараться оттолкнуть то, что у него есть сейчас, будь то чувства, привязанность или горячее тело на нем, заставляющее его кончить, лишь потому, что он не ожидал этого много лет назад? Он со всем справится. — Да, да, — говорит Питер, затаив дыхание и трепеща, двигаясь вместе с парнем. Он смотрит на Стайлза так, будто ему не нужно ничего, кроме как запечатлеть в вечной памяти его лицо, исказившееся в неподдельном удовольствии. Стайлз поднимается и целует его, чувствуя, как все ближе и ближе подходит к краю. Питер кончает первым, позволяя Стайлзу это увидеть и насладиться тем фактом, что ему потребовалось всего несколько раз потереться о чужой член и отсосать Стайлзу; тот следует за оборотнем, его ногти, впившись в руки Питера, оставили на коже следы в виде полумесяца, которые исчезли в ту секунду, когда он ослабил хватку. Он открывает глаза, хотя и не помнит, как закрыл их, и видит Питера; тот выглядит изможденным, сытым и странно счастливым одновременно. Стайлз тянется вперед, чтобы стереть пальцем пот с его лба. Питер наклоняется к нему, как ленивый кот, и тогда Стайлз понимает, что все это, то что между ними и чем бы это ни было, будет легко. Ковровый ожог существует, понимает он, когда волны удовольствия стихают. Он думает, что его спина наверняка из-за свирепости Питера стерта до крови, и, вообще, да что было не так с кроватью? Или хотя бы с липким кожаным диваном? Он стонет, а Питер прыскает, удовлетворенный и позабавленный болью Стайлза. Совсем как в старые добрые времена. — Хорош смеяться, — говорит Стайлз, слепо хватаясь за плечи Питера, его руки, может быть, даже за член, чтобы развеять этот смех. Он натыкается на запястья, прижимая к себе, чтобы укрыться Питером, словно одеялом. Тот охотно поддается и утыкается носом Стайлзу в шею, чтобы вверх и вниз провести зубами по ключице, и как бы хищно это ни было, Стайлз никогда не чувствовал себя безопаснее и спокойнее. — Чо смешного? — Ты, — бормочет Питер ему в шею, проводя языком по точке пульса. — Я не хочу быть смешным. — Хорошо, — говорит Питер. — Еще ты ненасытный, бесишь и соблазнительный. Счастлив? — Очень, — буркает Стайлз и чувствует, как веки его начинают опускаться, пока Питер не впивается когтями в его бедра и не возвращает его в сознание. Питер смотрит на него, приподняв бровь, как будто даже мысль о сне нелепа. Стайлз должен признать, что время «перезагрузки» Хейла впечатляет, учитывая, что он вдвое старше. — Ты правда думаешь, что я позволю тебе заснуть? — говорит Питер и снова встает на ноги. Он полностью обнажен, с головы до пят, и Стайлз позволяет себе насладиться зрелищем. Он чувствует, как что-то пронзает его, и задается вопросом, удача ли это, счастье или просто еще один укол возбуждения. Вероятно, все три сразу. Питер протягивает руку, и Стайлз берет ее, позволяя вернуть себя в положение стоя. Он немного похож на полувареную лапшу (он едва ли в состоянии оставаться в вертикальном положении), однако ему достает координации, чтобы перекинуть брюки через плечо, прежде чем Питер затащит его в спальню. Ну, по крайней мере, второй раз будет с мягкими простынями.***
К двум часам ночи Стайлз оказывается не до конца уверен, что жив. Он наполовину развалился на кровати, другая половина его изящно свисает с матраса, в то время как Питер осыпает поцелуями его несчастную шею. Боже, у него так много синяков. Люди в университете подумают, что он жертва домашнего насилия. Так, либо у него очень агрессивный домашний тигр. Он лениво подталкивает голову Питера южнее, к своей груди, чтобы он мог нащупать пальцами его пульс, в то время как Питер переключает свое внимание на сосок Стайлза. Тук-тук, сердце еле-еле бьется под кожей. Стайлз не совсем уверен, стоит ли сейчас в это верить. У него определенно онемели пальцы ног, неизвестно, от секса ли или от счастья. Человеческие тела, наверное, не созданы для того, чтобы вмещать в себя столько счастья. Стайлз лениво улыбается. — Ну, это неплохой способ сдохнуть, — говорит Стайлз всей комнате. Питер хмыкает и принимается за работу, превращая одну из розовых отметин на его горле в темно-красную. — Ты все еще жив, — объявляет Питер, останавливаясь, чтобы поцеловать место над его сердцем. — Я еще не затрахал тебя до смерти. — Ого, — бормочет Стайлз. — Это звучало романтично, а не зловеще, или у меня еще отходняк от секса? Питер прыскает, звук вибрацией отдается в груди парня, и он тащит оборотня обратно к центру кровати, чтобы переплести их голые-голые ноги вместе. Стайлз никогда больше не сможет по-прежнему глядеть на что-либо в своей квартире, после того как займется сексом на всех ее поверхностях. Он слегка беспокоится, что будет тяжело каждый раз смотреть на холодильник. Питер снова целует его опухшие губы и перекатывается на него, чтобы заняться их членами. Для мужчины, давно пережившего половое созревание, сексуальная выносливость Питера весьма впечатляюща. — Эй, — бормочет он, касаясь бедра Питера рукой. — Это тот момент, когда я обманом заставлю тебя остаться со мной, или... Ну... Все серьезно, верно? — Серьезно? — эхом отзывается Питер, а затем его щетина царапает шею, когда Хейл целует его в челюсть, и Стайлз на мгновение забывает ход своих мыслей. — Да, ты понял. Не заставляй меня это говорить, мудак. — Играть с твоими чувствами было бы довольно рисково, не думаешь? — спрашивает Хейл. — Тем более, ты знаешь, где я живу. Боже, как кто-то может оставаться таким нахальным после секса? Как у кого-то хватает клеток мозга сказать что-то остроумное? Стайлз чувствует прилив тепла к Питеру, когда тянется к его плечу, чтобы вновь поцеловать. — Люблю тебя, — шепчет ему в губы, и Питер кусает его за нижнюю губу. — Не боись, — упрекает он, и Стайлз щипает его за бедро. Это все еще кажется сюрреалистичным: посреди ночи валяться на простынях с Питером и ничего не скрывать, словно он, проснувшись в своей постели, оплачет самый влажный в своей жизни сон. Тогда он щиплет себя прямо за живот, за больное место, а, когда открывает глаза, Питер все еще тут, лежит на боку и проводит ногтями вверх и вниз по его бедрам, наблюдая, как по коже пробегают мурашки возбуждения. — Лучше бы тебе всё не проебать, — сонно бормочет Стайлз, выгибаясь навстречу прикосновениям Питера. В его голове начинает укореняться, что это настоящая реальность, что это был настоящий секс, и что они собираются начать взрослые отношения друг с другом. Питер фыркает. Он так близко, что воздух приземляется на ключицу Стайлза. — Почему ты думаешь, что это буду я? — возмущенно спрашивает он. — Ладно, — уступает Стайлз. — Нам лучше всё не проебать. Прошло то время, когда все было хреново. Если б ты съехал, пришлось бы опять искать соседа, а мне этого очень не хочется. — Как романтично, сейчас заплачу. Стайлз протягивает руку, чтобы снова ущипнуть его, а Питер перехватывает его запястье прежде, чем парень успеет что-то сделать, и прижимает к губам, обхватывая языком кончики пальцев. У Стайлза пересыхает во рту вместе с попыткой выбить из Питера сарказм. Он хотел бы насладиться приятным после секса чувством хотя бы еще десять минут, прежде чем либо уснет, либо начнет проявляться их склонность к ссорам. Ему интересно, что будет с ними дальше, но предполагает, что уже знает. Будет, как прежде: Питер монополизирует всё кухонное оборудование, а Стайлз будет прятать пульт, чтобы брать под свой контроль телевизор ночью; плюс-минус прибавятся несколько поцелуев у плиты, ну и станут засыпать в одной постели, вместо того чтобы прислушиваться к друг другу через стенку. Иногда он будет приходить домой, а почти голый Питер будет стоять у духовки и готовить им запеканку; а иногда Питер будет возвращаться домой к дожидавшемуся его Стайлзу в одной только простыне и тихо играющим из колонки R&B. Все останется по-прежнему, плюс опухшие губы. Вероятно, это все, чего Стайлз хотел бы от своего соседа, справиться бы только с такой удачей! — Ну так, — говорит Питер, проводя кончиками пальцев по бедру Стайлза и обводя его ляжку. — Означает ли это, что мой взнос за аренду уменьшится? Это забавно, но Стайлз все равно сбивает его с матраса.***
На следующий день Стайлз отправляет Скотту электронную открытку с благодарностью во время лекции, на этом все и заканчивается. Три минуты спустя в кармане жужжит телефон, запрашивая подробности, а через десять минут он получает почти такое же сообщение от Айзека, в котором тот поздравляет его с «перепихоном с зомби-оборотнем своей мечты». Ну, он взял своё.***
Как и ожидалось, все осталось, как прежде. За исключением того, что с этого момента Питер подписывает все свои пассивно-агрессивные записки кратким «Люблю тебя», которое Стайлз замечает каждый раз.