Якорь

      На балконе было тихо. В сравнении с тем же клубом, из которого я вышла подышать свежим воздухом — даже очень тихо. Только мощная вибрация от колонок доходила даже до сюда; от битов дрожал пол, стены, ограждения, а вместе с ними и я.       Но дрожь моя была связана не с громкой музыкой, в такт которой билось сердце. Я дрожала от пришедших на телефон сообщений. И фотографий.       На экране смартфона было открыто фото, присланное с неизвестного телефона. Этот некто присылал фото моего номера, на кровати которого даже валялась неубранная мною кожаная куртка. А так же я и Лиз, выходящие из отеля. На втором снимке я улыбаюсь, держу девушку за плечо, даже не подозревая, что, оказывается, за рулем одной из машин с затонированными стеклами сидит, усмехаясь, один из приспешников Оушена и снимает нас на камеру.       Мне нечем дышать, и даже ночной воздух, гладящий холодом плечи, не помог прийти в себя. Ноги подкосились, а телефон чуть не выпал из ладони, когда вдогонку фотографиям пришло сообщение:       «Ты у меня на крючке двадцать четыре на семь. Я имею прямой доступ в твой номер, и в любой момент ты можешь не открыть глаза. Помни об этом, Кэтрин, и поторопись. Часики тикают. Проценты капают»       Секунды молчания, что прерывались лишь моими судорожными вздохами, показались вечностью. В какой-то миг я ощутила, как слеза сорвалась с ресниц и теперь бежала по щеке, по подбородку.       Я оттолкнулась от ограждения, чтобы точно не упасть за перила, и тогда колени ослабели. Так и не дойдя до ближайшего диванчика, я облокотилась поясницей о стальное ограждение. От него по всему телу пробежал холод, но он был не так страшен, как тот холод, который циркулировал вместе с кровью по венам и превращал меня в ледяную статую.       Мысли метались от: «Ненавижу себя за то, что втянулась во всё это!» до «Ненавижу Оушена, ненавижу его алчность!». Я оглянулась, тяжело дыша. Хотелось кричать, плакать, бежать прочь от всех проблем, но по итогу я не сдвинулась с места. Лишь шмыгнула носом — так жалко, что стало противно — и, не удержавшись, ударила себя по коленям.       Через секунду же я об этом пожалела. Бедро, боль которого я несколько дней не утоляла, в тот миг заныло особенно сильно. Вскрикнула и сразу же закрыла себе рот ладонью; не хватало, чтобы ещё кто-то меня нашел в таком состоянии!..       Зажав себе рот, я одной рукой открыла сумочку. Убрала туда телефон с горящим экраном и вдруг нащупала знакомый пузырек.       Тот самый пузырек с легко открывающейся крышкой.       Сердце рухнуло куда-то вниз, грозясь разбиться. Я распахнула слезящиеся глаза, повернулась спиной к двери — чтобы было время спрятать обезболивающее, если кто-нибудь выйдет на балкон — и, не веря, вытащила из бокового кармана таблетки.       «Как? Я же…» — метнулась в голове мысль, но я поспешила себя оборвать. Ведь я всегда имела запасную упаковку болеутоляющих. Чтобы не согнуться пополам даже в самый неожиданный момент.       Теперь этот момент настал. И грозился сломать меня напополам не только физически, но и морально. Я смотрела размытым взглядом на пузырек из темного стекла и чувствовала, как дрожали обратные стороны коленей.       Бедро болело так, словно было сломано какие-то секунды назад.       — Твою мать, — зашипела себе под нос и прикрыла глаза. Слезы мазнули по нижнему веку, когда я одним движением большого пальца открыла крышку пузырька.       Какая я слабая…       — Что это такое?       Смутно знакомый голос раздался за моей спиной и прозвучал гораздо громче играющей в заведении музыки. Я вздрогнула, так и не поднеся ладонь к лицу. На спине выступила отвратительно липкая испарина, к которой сразу приклеилась ткань клубного платья.       Я обернулась в тот же момент, что и раздались шаги.       — Тейт?..       Молодой фигурист подошёл ко мне, я посмотрела на него в ответ. В следующую же секунду я вздрогнула, ибо лицо Маршалла напоминало мне непроницаемую маску. Карие глаза казались черными, а плотно сжатые губы больше походили на прорезь для рта.       От таких ассоциаций мне стало дурно.       Парень подошёл ближе и облокотился поясницей о перила. Я поспешила развернуться лицом к ночному городу, словно могла так спрятаться от его внимательного взгляда. Ага, как же.       — Кэтрин, — позвал меня Тейт. Я не посмотрела на него. Так и стояла рядом и рассматривала небольшой пузырек на своей ладони. Тело продолжало оставаться холодным, а вот щеки, напротив, загорелись.       — Кэтрин! — позвал уже настойчивее. Громче. Я вздрогнула и теперь уже обернулась.       Маршалл выглядел недовольным, но это, в какой-то степени, было понятно. Посмотрела на фигуриста и даже пяти секунд его взгляда не выдержала. Нельзя сказать, что Тейт смотрел на меня со злостью или печалью. Наоборот, взор Маршалла казался мне каким-то… пустым.       А принимать равнодушие оказалось тяжелее, чем любую его другую эмоцию.       Я опустила взгляд ниже.       На нем — черная рубашка с коротким рукавом и каким-то белым, очень контрастным рисунком. Пригляделась и увидела в линиях на ткани змеиное тело, покрытое крупной чешуей, и цветы. По всей видимости, пионы. Выглядело необычно и… довольно красиво.       Попыталась проглотить вставший в горле ком — не вышло. Я не отдавала себе отчета, почему смотрела не на Тейта, а на его одежду. Наверное, чтобы, отвлечься. Или чтобы своим излишним вниманием отвлечь самого Маршалла. Отвлечь от пузырька таблеток на своей ладони.       — Чего застыла? — спросил вдруг Тейт. Не думала, что он заговорит, и я, опять вздрогнув, подняла взгляд обратно на скулистое лицо Маршалла. — Не будешь пить?       Парень подбородком указал на таблетки, и я, как зачарованная, опустила взгляд на руку. Посмотрела на пузырек так, словно видела его впервые. Лицо и шея продолжали гореть; я чувствовала себя пристыженной.       Хотя, по сути, в тот момент я таковой и была.       Маршалл всё понял — разумеется, ведь он тоже спортсмен и явно догадался, что в темном пузырьке без этикеток перекатывались отнюдь не витамины. Поднимать на него взгляд было страшно; мне казалось, что если я посмотрю на Тейта, то сразу же сгорю от стыда.       Он тяжело выдохнул, размял шею:       — Травма, значит, не отпускает?       — Травмы нет, — выдавила из себя и удивилась, насколько тихо звучал мой голос. Тейт подошёл чуть ближе; между его и моим телом осталось около пятнадцати сантиметров. Я сглотнула появившуюся во рту слюну и призналась:       — Недавно я была на осмотре — впервые за несколько лет, — и мне сказали, что бедро в порядке. Оно зажило, необходимости в таблетках больше нет. Но… с болеутоляющих я… только начинаю слезать.       — И как успехи?       Я повела носом и посмотрела из-под опущенных ресниц на пальцы Тейта, которые обвили перила. Постепенно давление в рёбрах ослабевало, словно огромная невидимая рука, сжавшая мои лёгкие, расслаблялась.       — Четыре дня не пила. Но сейчас… ломает, — вторую часть предложения я произнесла подкосившимся голосом, который совсем не скрывал мою слабость. Слабость, стыд и тихую злость на саму себя.       — Значит, ты всё правильно делаешь.       Что-то внутри щелкнуло от услышанного. Я вскинула голову и непонимающе посмотрела на Тейта. В тот миг вверх по шее и до затылка пробежалась волна мурашек. Фигурист чуть усмехнулся, словно предугадал следующий вопрос, а в моей голове вдруг пролетела мелкая, совершенно незначительная мысль, что у меня, наверно, тушь от слёз потекла.       Я провела указательным пальцем по нижним векам, размазывая следы своей слабости, когда Маршалл произнес:       — Если ломает, то ты на правильном пути, — он перенес вес с одной ноги на другую и вдруг оказался за моей спиной. Я почти развернулась, но в следующий миг дыхание парня коснулось моих волос.       Тогда ноги стали единым целым с полом. В горле стало сухо, до боли сухо. Шевелиться я не рискнула.       — Я называю это «неписанным законом жизни». Когда ты идешь к своей цели, то на твоем пути обязательно будут возникать проблемы: начиная от мелких неприятностей и кончая огромными трагедиями. И я уверен, что это некая проверка на прочность. Тебя могут сломать и, с огромной вероятностью, сломают. И даже если ты найдешь в себе силы подняться, то жизнь будет продолжать вставлять палки в колеса. Может быть ещё больнее, чем до этого, но… я уверен — это того стоит.       Он говорил негромко, но слова Тейта перекрыли шум музыки из клуба. Хотя, что там, они перекрыли даже стук сердца в моих ушах. Я смотрела на таблетки и про себя радовалась, что Маршалл сзади и не видел, как поджались мои губы от стараний не заплакать, не заскулить.       Дендриты искрили, а нервные окончания плавились, как проводка при коротком замыкании. Меня разрывало от эмоций: стыд, печаль, злость и… благодарность. Да, я точно была благодарна. За то, что Тейт стоял тут со мной, выслушивал моё нытье и пытался помочь.       Последнее у него, судя по всему, прекрасно получалось.       Что-то внутри защемило какой-то сладкой болью — если такая боль действительно существовала.       — Четыре дня без таблеток — достаточно серьезный срок. Было тяжело, но, Кэтрин, если сейчас дашь себе слабину, то потом будет только хуже.       Я попыталась кивнуть, не сказав ни слова, но, по итогу, всхлипнула. Мой взгляд упал на таблетки. Все перед глазами плясало цветными бликами от слез и боли вместе.       Соблазн был велик: взять и закинуть в себя две — или даже четыре — таблетки и забыть на сорок восемь часов о боли. Жить так, словно нет никаких кошмаров — ведь это так просто!..       Но я не стала этого делать. Медленно распрямила плечи, чувствуя, как меня колотило от эмоций, от холода, и почувствовала спиной грудную клетку Тейта. Выдохнула через нос.       Он оказался рядом, когда в моих руках лежала, поблескивая гранями стеклянного пузырька, причина всех бед. Причина, по которой я не могла несколько лет сдвинуться с мертвой точки. Маршалл остановил меня, просто оказавшись рядом. Одним присутствием, черт возьми!.. Как, например, брошенный на дно якорь мог остановить движение многотонного корабля.       — Спасибо, — прошептала я, даже не до конца уверенная, что он услышит меня за легким шумом ночного ветра.       Парень усмехнулся.       — Потом поблагодаришь. Когда всё наладится, — произнес в ответ Тейт, скорее всего, не переставая улыбаться. Я судорожно закивала, словно в тот момент была готова на любые условия «возвращения» своей благодарности.       Сердце уже реже, но не менее сильно, ударялось о ребра.       Несколько секунд, которые мне показались часами, мы молчали. А потом Маршалл взял мою ладонь в свою руку — удивительно теплую — и сжал её. Я вздрогнула; крышка пузырька под силой наших пальцев с щелчком закрылась.       — Избавимся от этой дряни?       Я толком не раздумывала. Чуть сильнее сжала кулак, словно думала раздавить пузырек в ладони, и кивнула. Свободной рукой быстро стерла мокрую дорожку, что оставила после себя одна из слёз.       Маршалл замахнулся вместе со мной, но, когда моя рука пошла вперед, выбрасывая с высоты двадцать второго этажа таблетки, он не помогал. Я сама скинула таблетки вниз. Задержала дыхание, пока наблюдала за полётом пузырька. На прощание он моргнул одной из многочисленных граней, а потом пропал из поля моего зрения.       И, надеюсь, из моей жизни тоже. Раз и навсегда.       Я облокотилась двумя руками о стальные перила в попытке перевести дыхание. В голове была только одна мысль — ещё не до конца осознанная, но такая радостная!.. «Я это сделала…»       Кровь едва не забурлила в жилах, когда руки Тейта Маршалла упали на моё плечо и ладонь. Они были все такими же горячими, что и минуту назад. Тепло от них стало медленно расходиться по телу, особенно сильно отдавая в голову и грудь… Грея изнутри.       Нижняя губа затряслась от страха, что он воспользуется своим положением, — как этим пользовались другие, — что вонзит мне в спину ещё один нож.       Но этого не случилось.       — Ну, иди сюда, — шепнул Тейт, разворачивая меня к себе лицом. Я подняла подбородок и посмотрела на парня. Он улыбался не столько губами, сколько глазами.       Тогда я поняла, что совершенное Маршаллом добро шло от его сердца. В помощи Тейта не было подвоха. Он действительно хотел мне лучшего.       Я не сдержалась и, крепко-крепко сжав веки, поддалась мужским рукам. Лицом уткнулась в эту его рубашку с белыми змеями и цветами, обняла фигуриста за талию в надежде прижаться ещё ближе, принять его заботу и поддержку. Принять её всю.       В ответ на крепкое объятие Тейт притянул меня к себе за пояс. Вторую руку парень запустил в каштановые волосы, прижимая мою голову к своим ключицам. Он положил подбородок на мою макушку, и я почувствовала его сердечный ритм.       Он был быстрее обычного. Интенсивно стучал по рёбрам.       — Молодец. Ты молодец, Хилл… — похвалил меня Тейт. Какие-то секунды он молчал, не шевелясь, не мешая мне крепче обнять его за пояс, сжать пальцами черную рубашку.       А потом вдруг чуть наклонился, оставив прямо у корней волос поцелуй.       Я пошире раскрыла глаза, ощущая, как покрылись крупными мурашками мои голые плечи. Мурашки и пробежавшаяся вдогонку за ними дрожь, наверно, говорили всё за меня. Дыхание само по себе перехватило, но отсоединиться я не рискнула. Я не хотела отпускать Маршалла.       «Не сейчас. Только не сейчас…»       Я осторожно, будто боясь всё нарушить, всё сломать и испортить, чуть притерлась щекой к его груди. Очередная слеза, катящаяся по лицу, впечаталась в рубашку Тейта. Сразу же после я почувствовала, как он, улыбаясь, коснулся губами кудрявых локонов и снова уперся подбородком в мою голову.       На сердце стало чуть спокойнее. Словно так и должна выглядеть идиллия…       Я лежала у Маршалла на груди, слушала биение мужского сердца. Пахло от Тейта парфюмом с ароматом полыни и лайма. Невероятное сочетание. За дверью из темного дуба играла, стуча битами по стенам, музыка, пока ночной мегаполис подмигивал нам неоновыми огнями.       Тогда я поняла, что Тейт Маршалл как раз и был тем самым якорем, способным остановить корабль. Тейт Маршалл был моим якорем