Мир в огне

      Екатерина Григорьевна недовольно покосилась на него, поджав губы, а затем перевела взгляд масленисто-зеленоватых глаз на полицейского, что стоял сзади. — Как ты вовремя, Костенька…- сухо произнесла она. — Как чувствовал, Екатерина Григорьевна. — тяжело выдохнул майор Гром, положив руку на плечо черноволосого мальчишки. — Оформляйте пока парня, а я вашим пожаром займусь. Сарай, говорите, с тремя ребятами сгорел?       Олег смотрел на директрису «Надежды» хмуро, исподлобья. Она ему не нравилась, и место это тоже не нравилось, но выбора не было. По крайне мере здесь теплее, чем на улице, и кормить точно будут. Женщина села за старый, местами облезлый стол, жестом указав ему сесть на стул и не мельтешить перед глазами. Мужчина сзади неловко похлопал парнишку по плечу и скрылся за тяжелой дверью кабинета. — Волков значит… — она принялась осматривать какие-то бумаги, надев очки с толстой коричневой оправой. — Говорящая фамилия.       Олег промолчал, только неловко провел по разбитому носу большим пальцем. Костяшки тоже были сбиты, и щеку украшали мелкие царапины. Если майор еще и пытался узнать, откуда он такой побитый, то тетка смотрела на это, как на естественный порядок вещей. Так даже лучше, она точно не будет задавать глупые и лишние вопросы.       Волков качнул ногой и осмотрелся. Бежевые стены украшали грамоты, детские рисунки и флаг России, в углу ютился одинокий фикус и покрывался пылью, рядом стояли три шкафа заполненные такими же папками, как сейчас листала директриса. Видимо, это были дела других ребят, что находились здесь.       Если честно, он был рад сюда попасть, хоть место и правда не внушало доверия. Хотя, скажи ему, что Олег будет яро желать отправки в детский дом года четыре назад, он бы покрутил у виска и вмазал бы умнику за такое. Но это было до смерти матери. Черные кудри, темно-карие глаза, задорная улыбка и упрямый львиный нрав — она была прекрасна в его памяти. У отца глаза тоже были карие, но у матери определенно темнее, как и у Олега. И это она подарила ему Джека, большого лохматого пса с золотистым окрасом. Умница Джек был верным другом и оставался им до последнего.       Олег сжал руки в кулаки, опустив взгляд к деревянному полу. Джека уже давно нет на этом свете, матери тоже, да и отец долго не протянет. Он был военным, сильный духом и волевой мужчина, но после смерти жены сломался, как спичка, не выдержал своего горя и запил. Про сына он быстро забыл, да и предпочитал его не видеть, Олег тоже не желал лишний раз попадаться под горячую руку, отсиживался у тетки, пока мог. Она же скончалась этой весной. Зарубили топором на набережной, отобрали все ценное, раздели, да кинули под мост, остальные подробности дела он не знал. Полиция вернула его сначала к отцу, но быстро передумала, направив на адрес органы опеки. Оказалось, что Давид Волков уже года два как был лишен родительских прав, да и условия в которых он проживал были не лучше, чем у бомжей возле той же набережной, а единственную родственницу грохнули.       У Верки, материной сестры, жилось ему неплохо, денег им правда иногда не хватало, и тетка часто брала подработки, так что в свои двенадцать Олег уже умел готовить, мог постирать, погладить, да влажную уборку сделать. Верка приходила поздно, валилась сразу с ног. Ей было некогда проверять его уроки, но она всегда смотрела есть ли ему, что надеть на завтра, и уточняла, что он ел за целый день. Она была забавной, на мать совсем не похожая, блондинка с голубыми глазами, серьезная и с множеством комплексов. Ходила, как серая мышь. Мужиков обходила за километр.       А теперь её нет. Не будет больше расспросов о его самочувствии и питании, мятных леденцов, которыми она забивала карманы своего пальто, запаха гвоздики, которым пропахла старая квартирка на Тверской, редких шуток про ментов, старых картин с волками, не будет больше тепла ее тела на старом диванчике, на котором они ютились и пили крепкий кофе по утрам.       Ему бы оплакать потерю тетки, но все слезы он ещё на похоронах матери выплакал, а больше реветь не получалось, да и нельзя было. Отец желание лить слезы выбил из него через сорок дней после смерти жены.       «Мужики не плачут» — рявкнул он. Конечно, они не плачут, они запивают горе водкой и вымещают свою злость на других. В случае с Олегом: прямо на своих детей. — Так, Волков. Комната твоя 204. Ты уже взрослый, значит топаешь сейчас с Анной Петровной на второй этаж, к подросткам. — директриса закрыла его папку, сняв очки. — Там сейчас максимум один твой сосед, второго допрашивают, а третий на кружке. Тебя тоже следует куда-нибудь записать, чтоб времени на драки не оставалось. Я этого не люблю.       Олег только кивнул. Ему искренне было плевать, что там любит эта женщина, но в первый день ввязываться в конфликт ему не хотелось. Раны еще не подсохли как следует, костяшки иногда кровоточили, поэтому стоило пару дней пересидеть по-тихому, а потом уже выходить на разведку, узнавая иерархию этого местечка. В том, что она была, Олег не сомневался. Их даже в школе на касты делили, а значит и здесь будут.       Минут через семь подошла молоденькая Анна Петровна и забрала его с собой. Уже идя по коридору к своему крылу, Волков почувствовал, как дышать стало легче. Его новая жизнь начинается в этих стенах, как бы банально это не звучало, и он бы очень не хотел, чтобы она превратилась в очередной кошмар.       Двести четвертая комната представляла собой небольшое помещение с четырьмя кроватями, три у стен, одна у окна. Напротив последней, как раз таки, и было свободное место. Анна Петровна показала ему шкафчик, примерно объяснила расписание, отругала его соседа за сигареты, отобрав пачку, и гордо улетела на своих каблуках. Новоявленный мальчуган пожелал ей сломать ноги по дороге и хмуро посмотрел на Олега. Волков в долгу не остался, наградил его тяжелым взглядом, что обещал быструю кончину. Парнишку, видимо, пробрало, так что он поспешил представиться, отодвинувшись к стене: — Никита. Ты чей будешь? — Олег. — он повел плечами, скинув свой красный, потрепанный рюкзак, что ему еще Верка покупала во втором классе, у кровати и черную спортивную сумку. — Ничейный.       Никита кивнул. Видимо, ему этой информации хватило, потому что в следующие секунды он уже накидывал на плечи куртку, собираясь смотаться. — Все мы тут ничейные. Я сиги стрельнуть, так что не теряй. Позже с остальными познакомлю. — бросил он напоследок и исчез за белой дверью с номером.       Олег свалился на кровать, прикрывая глаза. Он так устал, причем от всего и сразу, что уже совершенно ничего не хотелось, только посильнее укутаться в легкую весеннюю куртку и отдать себя в объятия морфея.

***

      У него получилось. Он смотрел, как всепоглощающий огонь окутывал маленький рыбацкий сарай, как языки пламени облизывали кожу запертых там детей, как алое-алое нечто открывало свою пасть и жрало плоть и кожу. Птица слышал крики и упивался ими, зарываясь ладонью в мягкую шерсть пса, что преданно сидел рядом с двенадцатилетним Сережей. Это было прекрасно. Даже лучше. Это чувство просто нельзя описать словами. Сердце заходилось в бешенном ритме, восторг разливался по венам, губы сами собой тянулись в улыбку.       Теперь их никто не тронет.       И сейчас, стоя за спиной мальчика и разглядывая мента напротив, он гордо задирал нос, приглаживая черные перья. Подумаешь, жизнь трех наглых ублюдков, которые портили им существование на протяжение пяти лет. Они должны быть благодарны, что их поглотила его сила. — Привет, Сережа, как ты поживаешь? — Константин Гром сел рядом с черной папкой, держа обычную шариковую ручкой. — Хорошо, дядя Костя. — Сережа оторвался от своего альбома и посмотрел на мужчину напротив. — На этой неделе поеду на областную олимпиаду по математике.       Для их беседы им освободили игровую комнату для детей помладше. Ирина Геннадьевна собрала их на прогулку, поэтому сейчас здесь никого кроме них и Птицы не было. — Да, ты настоящий вундеркинд! Мой сын тоже поедет. Его Игорем зовут, он старше тебя на год, может встретитесь. — Гром улыбнулся, вытащил из папки плитку шоколада «Театральный», положив её возле альбома мальчика. — Это тебе. — Взятка? — Сережа облизнул по привычке губы, вздохнув. — Я ничего не знаю о пожаре, дядя Костя… Я подоспел тогда, когда сарай уже горел… Ну, и побежал звать нашего сторожа и директрису. Так что, прошу, забирайте. — Почему взятка? Это мои поздравления с олимпиадой, а не взятка. Я честный полицейский, Сергей. — Птица на это закатил глаза.       Не то, что он не верил в «честных полицейских», хотя нет, не верил, но это все звучало слишком комично, как в Шуркиных анекдотах, что тот иногда травил от скуки по вечерам на качелях во дворе детского дома. Единственный нормальный смертный, не считая пары девчонок с их приюта. По крайне мере, тому не пришлось объяснять, как именно нужно разговаривать с его сосудом. Да, и к тому же Сережа как-то умудрился проболтаться пацану про него, великого древнего Бога, а тот только плечами пожал. Птица уверен, другой бы крутил у виска и сверкал бы пятками. — Слышал, тебя поставили на учет к школьному психологу. Что-то серьезное? — Птица навострил уши и зашипел в сторону Грома. Такие откровенные вопросы задавать некультурно, но, кажется, полицейского этому никто не учил.       Сережа стушевался и тяжело вздохнул: — Я недостаточно социален. — ложь.       Птица знает, почему они тратят среду на поход к этому придурку Зевскому. Они просто не хотели постригаться в восемь лет. Так сильно не хотели, что Птица откусил одной из воспитательниц палец, а второй почти воткнул ножницы в плечо, но директриса этого клоповника подоспела вовремя, и ножницы были отняты, а их поставили на учет и заставили ходить к психологу. Видите-ли, у Птицы повышенная агрессия, а вот нихрена подобного! Ничего у него не повышено! Всё в пределах нормы!       Константин Гром лишь кивнул, мельком взглянув на рисунок Сережи. Птице тоже стало интересно, и он склонился к листу бумаги.       Над рыжим пятном в фиолетовом свитере склонялся огромный черный ворон. Птица отшатнулся в сторону, нервно взглянув на мужчину. Его не смутило ни то, что Сережа изобразил себя и его, ни то в каком ключе это все было прорисовано. Птицу напугало белое перо, что рыжее пятно держало в руках.       Сука, да Птице не могло так повести.       Птица раньше не особо обращал внимание на рисунки мальчика. Ну, малюет он там что-то в своем альбоме и пусть. Его больше интересовали драки и кровь, деньги и власть, а не художественные изыски. Раньше он мог ими любоваться на каждом шагу, до падения язычества, сейчас его мир ограничен передвижениями своего сосуда, но Сережа, которому искусство нравилось, все время показывал книжки о художниках Птице. В библиотеке за пять лет его читательский билет походил на «Славянские древности: Этнолингвистический словарь» том первый. Такой порыв, конечно, радовал библиотекаршу, и она всё время пыталась его познакомить с ещё одним книгочеем с их детдома, с каким-то Ваней. Сережа его ещё не видел, а Мальвина на вопрос о том, кто такой этот Ваня, отвечал, что это некий очень болезненный мальчишка, что безвылазно сидит в больничном крыле и читает книжки, воображая себя героем. Странный в общем.       Может ему показалось? Птица взглянул на рисунок ещё раз. Нет, точно белое перо в нарисованных ручках. Где он раньше смотрел? По-хорошему, надо пересмотреть все рисунки мальчишки. По-плохому, искать перо внутри и выдирать его с корнями, но так душу можно повредить. Нужно достаточно магически окрепнуть и, Птица уверен, Сережу можно будет спрятать.       Сережу необходимо спрятать       Он не должен их найти.

***

      Олег открыл глаза, просыпаясь от тихих перешептываний его соседей. Неужели и правда уснул? Шепот становился громче, и слова звучали более отчетливо, хоть и походили больше на змеиное шипение. «На парселтанге что ли говорят?» — мысленно хмыкнул Волков, вспоминая любимую фэнтези книгу, которую ему тоже Верка покупала за успехи в спортивных соревнованиях. В глазах защипало от воспоминаний, поэтому Олег открыл глаза, садясь на кровать и протирая их. Куртка немного сковывала движения, как он только умудрился уснуть в вещах? В комнате было темно, но это не помешало разглядеть рыжую девчонку, которую прижали к стене двое старших мальчишек, на кровати у стены сидели, кажется, соседи Олега по комнате, по крайне мере, он узнал Никиту, а рядом с ним сидел ещё один светленький пацан. — Сеня, угомонись, это не он… — от ещё одного голоса Волков дрогнул и кинул взгляд на входную дверь. В проеме стоял третий парень его возраста, слегка смуглый, но с ясными голубоватыми глазами. Он подпирал дверной косяк, наблюдая за двумя семнадцатилетними олухами. — Мой брат сгорел заживо в этом ебанном сарае! — тут же прилетело ему в ответ, а рыжую девчонку тут же взяли за волосы, хорошенько прикладывая об стену. — Сеня, блять! Я отвечаю, что не он! Я с Разумом был! Тебе кто угодно подтвердит! — Шурик, уебок, ты кому заливаешь? Ты кого, блять, покрываешь?! Ты забыл, как это рыжие чмо ручку Шевченко в глаз воткнул?! Или как он Ильине череп проломил об раковину? — Сеня ещё раз от души приложил пленника об туже холодную стенку.       «Не девчонка…» — только и подумал Волков перед тем, как встать. — Тебе сказали, что это не он… Отпусти пацана. — голос со сна был немного хрипловатым, но звучал достаточно угрожающе. Волков нахмурился и посмотрела в глаза того самого Сени, чувствуя его раздражение, злость и обиду за погибшего брата. Олег не знал, что это за история и кто в ней виновен, но сомневался, что кто-то в здравом уме мог кого-то поджечь, хотя, судя по услышанному, подвиги у рыжей жертвы кричащие. — Ты, блять, нахуй, кто ещё?! — Сеня повысил голос, повернув голову, и тут же получил с ноги в живот, правда не от Олега, а от той самой «рыжей девченки». — Как же ты заебал орать… Лучше бы ты так следил за своим сосунком, чем об стенку башкой прикладывал. Себя об батарею пару раз приложи, сволочь! — в темноте блеснуло золото глаз, и Волков завис на минуту, а второй парень, что держал рыжего завизжал, как свинья. От его визга, Олег даже не сразу понял, что в руке старшека торчит карандаш. — Птица… — вздохнул Шурик и отстранился от дверного косяка, закрывая плотно дверь и закатывая рукава бежевого свитера. — Пиздец…       Сеня не успел выпрямиться обратно, как ему на голову упала тяжеленая книга, а затем с боку снова прилетело ногой по ребрам, повалив парня на пол. Рыжий был быстрее и бил профессионально точно, будто знал куда надо. В темноте Олегу на секунду померещились тяжелые черные крылья за чужой спиной и длинные когти, но затем дверь резко распахнулась, и морок развеялся. Рыжий, как по команде, забился в угол, Шурик быстро нырнул за дверь, оставив растерянного Олега стоять на месте перед двумя покалеченными парнями. — Что здесь происходит? — кажется, крик Анны Петровны был слышен на весь детский дом. — Синьков! Колмов! Вы что здесь забыли?! Давно в канцлере не сидели? Колмов, это что? Карандаш? Колмов, в медпункт быстро! Что здесь произошло?! Разумовский, ты, какого черта, тут ноешь?! — Так, я тоже сейчас заплачу! — резко поднялся Никита, вставая рядом с Волковым и закрывая собой тот угол, в который забился рыжий. — Ворвались к нам, между с собой дрались! Ни поспать, ни поссать сходить! Вообще, произвол! — Колмов, живо в медпункт! Я кому сказала? Синьков, за мной! — Анна Петровна отступила от двери, позволяя двум парням выйти из двести четвертой комнаты, а затем, окинув взглядом комнату, она пригрозила кулаком, — Вы тоже не расслабляйтесь, завтра вместо завтрака будете писать мне объяснительную, ясно? — Не справедливо! — воскликнул парень, что всё ещё сидел на кровати. — Молчать! — Анна Петровна громко хлопнула дверью, и в тишине коридора раздался только стук её каблуков. — Сука! — от души выпленул Никита и вернулся на свою кровать.       Шурик, что хоронился за дверью, дабы не попадать на глаза воспитательницы, тут же прошмыгнул к рыжему, садясь рядом и оценивая ущерб со стороны. Нащупав выключатель, Волков включил свет, теперь ясно видя жертву произвола. Рыжие длинные волосы, веснушки по всему заплаканному лицу, голубые глаза — по нему нельзя было сказать, что это он только что отпинал семнадцатилетнего парня и воткнул карандаш в руку второго. Картинка как-то не хотела складываться, и сознание отрицало очевидное. Какой-то он слишком мелкий и щуплый. — Крови нет? — осторожно поинтересовался Никита, но подходить как-то не спешил. Только в своей тумбочке поковырялся, вытаскивая небольшой кусок бинта. — Блять, есть… Знатно приложили… — Шура зарылся пальцами в чужие волосы, осторожно открывая рану. — Помоги обработать. — Не-не, Мальвина, ты сам… Он у тебя бешенный. — пацан рядом с Никитой кинул в сторону рыжего бинт, а затем неловко посмотрел на Волкова. — Я Матвей… А это Сережа… Ты это… Извини… Обычно у нас спокойно, но… — Не пизди… Что не день, то очередное дерьмо. Ни поспать, ни пожрать… — Никита упал на свою кровать и уткнулся лицом в подушку. — Всем спокойной ночи. Если кто за ночь откинется, я не при делах.       Мальвина привстал, нащупав светильник на столе, и зажег его, опустив на пол. Олег посчитал это за «выключи свет и не пали нас» и благоразумно щелкнул выключатель, наблюдая как Матвей юркает на свою кровать. Рыжеволосый все ещё сидел на полу, послушно позволяя обработать рану и привести себя в порядок. Длинные рыжие пряди закрывали лицо, только заостренный в веснушках нос и был виден.       Олег подошел ближе, присел рядом, замечая, как чужие плечи в объемном фиолетовом свитере подрагивали. — Я помогу… — коротко сообщил он, и ему тут же передали небольшой пузырек без этикетки со словами: «заливай».       Перекись чуть зашипела на открытой ране, и тихий всхлип послышался за занавесью рыжих волос. Олег всё ещё не мог понять, что здесь происходило пару минут назад. Сцена, что разворачивалась перед ним, была похожа на кошмар, но нет, вот довольно живые и реальные люди. Разумовский вблизи казался еще более слабым, чем издалека. Может эффект неожиданности сработал, и поэтому старшие не смогли от него отбиться? Мелковатый, худой, зажатый. Ещё и волосы эти. Специально не стрижет? Разве здесь с этим не все строго? Волков слышал, что стригут всех, чтобы вшей не было, его Верка тоже всегда коротко стригла, боялась, что подобная дрянь прицепится.       Куска бинта хватило на три оборота. Шура аккуратно завязал концы и скрыл белую повязку за рыжими волосами, а затем хлопнул по чужому острому плечу. Тело под ним задрожало чуть сильнее и поднялось на ватных ногах. Разумовский не сказал ни слова, молча заполз на свою кровать у окна и с головой накрылся одеялом. — Александр. Саша. Шура — парень, что все это время сидел на корточках, потушил светильник и протянул руку в темноте. — Для друзей - Мальвина. Завтра со школьными порядками буду знакомить. — Олег. — Волков пожал чужую руку, различая её очертания в свете фонарей. — Почему Мальвина? — Потому что красивый. — задорно хмыкнул тот и встал, направляясь к двери.       Он покинул комнату с тихим хлопком, оставляя Олега переваривать ситуацию