***
Ближе к утру домой возвращается и Сокджин. Вальяжной походкой он проходит мимо старшего брата и Чимина, что, не обращая на него внимания, читают одну книгу на двоих, усмехается своим мыслям, вспоминая последние тягостные разговоры с Намджуном о его чувствах, и тихо уходит в свою комнату, оставляя их одних. А через пару часов на пороге «Кровавой луны» мелькает макушка Юнги. На него Чимин обращает внимание сразу. Отдаёт недочитанную книгу, потому что он и так знает её наизусть, Намджуну, и первым делом набрасывается на Мина с крепкими объятиями, даже не скрывая того факта, что он безумно по нему скучал. Их и без того редкие встречи почти сократились до минимума, поэтому Пак был безмерно рад тому, что Юнги пришёл сам и даже не с самого начала рассказал о цели своего визита, около часа болтая с Чимином и Намджуном, и спустившимся к ним Джином о всякой ерунде, чтобы просто насладиться компанией и провести время как прежде. Только потом уже Мин делится тем, что Хосок просил Тэхёна о встрече, и поэтому ему пришлось вернуться домой и попросить Чимина позвонить детективу, а затем они с Чимином выходят на улицу, к старому кедру на заднем дворе с бутылкой виски на двоих, и присаживаются на выступающие массивные корни дерева. — Ты подозрительно светишься, — спустя два бокала подмечает Пак, поглядывая на примостившегося у широкого ствола Юнги. — Радуешься, что Чеён получил по заслугам? Юнги оборачивается и тихо фыркает от возмущения. — Я не ты, гиена, — он закатывает глаза, а Пак из-за такого нелепого оскорбления лишь хмурится, прикидывая, по какому критерию его сравнили именно с гиеной. — Я чуть от испуга не умер, когда увидел его разодранного чуть ли не по кускам. — Я бы добил, — с абсолютной серьёзностью Чимин отпивает виски из своего бокала и расчищает ногой снежный настил перед собой. — За всё его скотское отношение. Сколько раз он угрожал тебя убить? — Я не считал, — Юнги разводит руками в стороны. Ему действительно было особо некогда вести счёт моментов, когда его целенаправленно собирались лишить жизни, потому что… убить его мечтали чуть ли на каждый день. Тут хочешь не хочешь, а со счёта собьёшься. — Давай я посчитаю, сколько раз убивать меня собирался ты, — Мин вскидывает бровь, бросая на Чимина красноречивый взгляд. — Ты мне чуть сердце не вырвал, когда я из-за Хосока и так был почти при смерти! — Ой… вспомнил тоже, — Чимин отмахивается, закатывая глаза, и тихо смеётся, прокручивая в голове тот самый момент, когда Пак действительно был готов разорвать Юнги за его бедные расшатанные нервы и дёргающийся глаз. — Просто, если следовать логике твоих рассуждений, то тебя я должен был убить даже быстрее, чем Чеёна, — тычет ему в плечо пальцем Мин. Чимин театрально хватается ладонью за сердце и запрокидывает голову, страдальчески стеная со всей драматичностью момента: — Я вложил в твоё воспитание душу и все свои нервные клетки! Взрастил тебя как своё дитя! А ты платишь мне тем, что говоришь о моём убийстве?! Юнги от такого представления совершенно некудышного актёра только заливисто смеётся, растягивая губы до покалывания уголков рта, и хлопает ладонью по своему бедру. Чимин возвращает голову в прежнее положение, всё ещё держась правой рукой за грудину, и дует губы, когда понимает, что его непревзойдённые таланты прямо сейчас откровенно забраковали смехом. — Никакой в тебе благодарности! — разочарованно вздыхает Пак, опираясь спиной о ствол кедра. — Прости, но это правда смешно, — Юнги утирает с уголков глаз мелкие слезинки из-за смеха и ободряюще сжимает плечо вампира. — Наверное, я бы дал тебе «Оскар». — И на этом хоть спасибо, — Чимин вздыхает, выходя из своего образа затравленного собственным ребёнком родителя, и смотрит перед собой, рассматривая мыски кроссовок. — Так чего ты светишься-то? — Пак поворачивает голову в сторону Юнги, всматриваясь в его бледный профиль лица, но Мин только подносит к губам бокал с виски и делает крохотный глоток. Чимин догадывается сразу. — Ага, дело в Хосоке, да? Я не мог не заметить ваше поведение в прошлую нашу общую встречу, — Пак играет бровями, подмигивая, когда Юнги только поджимает губы и старается сдержать рвущуюся наружу искреннюю улыбку счастья. — Между вами что-то было? Пак подсаживается ещё ближе, проявляя весь свой истинный интерес к возникшей внезапно теме, и упирается одним локтём в колени, укладывая голову на ладонь. Готов слушать. Юнги смущённо пожимает плечами. Почему-то разговаривать об этом с кем-либо ужасно неловко, пусть это даже Чимин – один из самых близких Мину людей, и он точно не настроен враждебно. К Хосоку Пак относится куда лучше, чем к его младшему братцу, которого он время от времени в своих фантазиях покусывает. Больно и до смерти. — Ничего особенного. Наверное, — вполголоса отвечает Юнги, пиная ногой мелкий камушек, который нашёл под расчищенным его же ступнёй снегом. — Просто… кажется, я влюблён в него. — Кажется или влюблён? — Чимин перекидывает свою руку через плечи новорождённого и тянет его на себя. — Влюблён, — тихо признаётся Юнги, облизывая губы. — И я знаю, что это взаимно, потому что… — он гулко вздыхает и тихо посмеивается из-за волнения. Юнги даже Хосоку прямым текстом не говорил, что влюблён. Он и себе-то в этом признался лишь прошлой ночью. — Я вообще должен тебе рассказывать? — фыркает он, вскидывая брови. — Хочешь, можешь не рассказывать, — пожимает плечами Чимин. — Но я бы с тобой такой новостью бы поделился, — тут же хмурится он. — Мы семья вообще-то! Мин молчит долгие полминуты, пока думает, стоит ли рассказывать хоть что-то Чимину, потому что кажется, что он и так уже сказал слишком много, когда на деле озвучил лишь то, что их чувства с волком взаимны, и медленно поворачивает в его сторону голову, закатывая глаза. — В общем, у оборотней внутри есть их внутренний волк. Я в этом ни черта не понимаю, волчья анатомия не моё, но волк Хосока выбрал меня в качестве своей пары. Признал меня, несмотря на то, что я вампир и между нашими видами разногласия, и… внутренние волки оборотней – это их сердца. Тоже что-то из разряда волчьих причуд, я в этом тоже особо не разбираюсь, но, как я понял, исходя из всех слов и действий Хосока, он в меня влюблён. Когда он мне сказал об этом, я испытывал к нему не более, чем симпатию, но вчера, после того, что произошло с Чеёном, он пришёл ко мне в волчьем обличии, в своей истинной форме и просто… свернулся калачиком у моих ног, требуя ласки и утешения. Для него это стало сильным ударом, а… у нашей связи есть ещё такая особенность, я тебе о ней говорил: я чувствую всё, что чувствует он, – и… в тот момент, когда он, оборотень, вожак стаи, доверился вампиру и лёг в моих ногах, я… в тот момент и понял, что симпатия давно стала чем-то большим. А ещё мы целовались, да, — заканчивает на приятной ноте Юнги и опускает взгляд на свои пальцы, в которых крепко зажат бокал с виски. Чимин задумчиво молчит, переваривая услышанное, пока Мин почти и не дышит, понимая, что рассказал то, что должно было остаться только их с Хосоком личным, а затем мягко улыбается и треплет Юнги по холодным из-за минусовой температуры тёмным волосам, словно отец нерадивого сына. — Я рад за тебя, — Чимин обнимает его за плечи и прижимает головой к своей груди. — Правда. Может, это наконец-то послужит миром между вампирами и оборотнями. Я уж не говорю про весь мир, но, может хоть в Корее. — Ты глобализируешь наши отношения, — фыркает Юнги, отстраняясь от Чимина, чтобы удобнее усесться на толстом корне кедра. — Я думаю, это может распространиться только на Сеул, потому что стая Хосока – единственная здесь, и она… меня вроде как тоже приняла. — Даже Чеён? — удивляется Пак, вскидывая брови. — После того, как я спас его жизнь, — кивает Мин. — Мы собираемся налаживать наши взаимоотношения, потому что хрен теперь семейка Чонов от меня отвяжется, — хмыкает он, вспоминая, как Хосок прошлой ночью снова пришёл к нему в своей истинной форме и спал на краю кровати, пока Юнги долгие часы гладил его мягкую шерсть и не мог отвести взгляда от умиротворённой волчьей морды, что уткнулась ему в район шеи. — Ты настроен серьёзно, как я погляжу, — по-доброму усмехается Чимин. — Последние пару лет своей человеческой жизни я только и думал о том, что сдохну как последний отброс, и, если уж мне представился шанс на её безлимитную версию, то своего счастья я уже не упущу. — Мне нравится ход твоих мыслей, — Чимин одобрительно хлопает его по плечу. — Я и не думал, что ты можешь быть не раздолбаем, а рассуждать умно. — Я сейчас оскорблюсь и плюну тебе в лицо, — щурится в его сторону Мин. — Получишь по своей прекрасной физиономии, если так сделаешь, — с вызовом смотрит на него в ответ Чимин, и оба в итоге не сдерживают смеха. Чимин уже и забыл, как на самом деле ему легко находиться рядом с Юнги. Пак удовлетворённо выдыхает, и на пару минут оба погружаются в молчание. Юнги совсем немного уходит в свои мысли, касающиеся Хосока и Чеёна, возле которого точно сейчас сидит вожак, чтобы быть уверенным, что его младшему брату ничего не грозит; Чимин смотрит перед собой, думая совершенно об ином, и, придя к мысли, что думать в одиночку ему сложно, он поворачивает голову к новорождённому, кусая губу. — Юнги, — зовёт он его, чтобы Мин обратил на него внимание, — могу я у тебя кое-что спросить? — Юнги непонимающе смотрит на слегка растерянное выражение лица Чимина, но уверенно кивает. — Ты… замечал когда-нибудь, как смотрит на меня Намджун? — Что? — хмурится Юнги. — Ну… в смысле какой его взгляд в мою сторону? — Чимин старается правильно подобрать слова, потому что попросту и сам не особо понимает, о чём он должен спрашивать, и должен ли вообще, а ни одна здравая мысль в его голову так и не лезет, словно какой-то там мозговой канал перекрыли пробкой его же, чиминовой, тупости. — Я просто не знаю, с кем мне это обсудить, и… если честно, то доверяю только тебе. Юнги от таких слов только улыбается и протягивает к Паку руку, чтобы взять его ладонь в свою и поддержать, потому что по одному только его взгляду видно, что он немного чем-то сконфужен и самую малость потерян. — Что случилось? — заходит издалека Мин, стараясь звучать не так громко, как прежде, чтобы позволить собраться Чимину с мыслями. Пак тихо хмыкает, сжимая руку Юнги в ответ, и отводит взгляд в сторону, не понимая, как правильно подступиться и озвучить то, что сидит у него в голове с момента его «восстания» из мира мёртвых из-за свёрнутой шеи. Намджуна-то он заверил, что ничего страшного не произошло, а сам себя заверить не смог. — История из разряда, конечно, «какого хрена ты паришься», — хмыкает Чимин, переводя взгляд обратно на Юнги, — но вчера, когда мы с братьями были в «Красных огнях», произошёл совсем небольшой казус, — вампир даже наглядно большим и указательным пальцем свободной от миновой руки показывает это самое «небольшой», оставляя меж подушечками расстояние около миллиметра. — Пока мы танцевали, у Намджуна встал на меня, а потом он сбежал на улицу, и когда я заметил его эрекцию, то он просто свернул мне шею из-за того, что испугался моего осуждения, — чуть ли не на одном дыхании выпаливает Пак. — Но я клянусь, что у меня и в мыслях не было издеваться над ним! И вот, очнувшись, я его успокоил, а сам, если честно, немного в замешательстве… Чимин поджимает губы, поднимая на Мина совсем нерешительный взгляд. У него на самом деле складывается впечатление, что он прямо сейчас и издевается, раскрывает чужие тайны, но носить в себе такое потрясение сложно. Для Намджуна Чимину на это событие всё равно. Для Юнги – Чимин совершенно не понимает, как на это реагировать. Юнги же на минуту уходит в лёгкое потрясение, пытаясь переварить услышанное, потому что к таким новостям он точно не был готов. А уж особенно к подобным выкрутасам со стороны Намджуна. — Я… Я даже не знаю, что на это сказать, — произносит слегка нерасторопно Мин. — Это… это и для меня сейчас шок. Но, если ответить на твой вопрос, то Намджун на тебя смотрел всегда с каким-то особенным теплом. То есть… на Сокджина он смотрел с любовью. Крепкой, братской любовью. Тут только при одном его взоре на него и не поспоришь с тем, что они самые близкие друг для друга, родственники, делящие одну кровь на двоих. На тебя же он смотрел с такой небывалой нежностью, что порой мне становилось даже неловко, когда вы из-за меня ссорились. Я слышал, да, — кивает сам себе Юнги. В его воспоминаниях мелькают слова о том, что старший Ким носится с новорождённым как курица-наседка, и прочие те высказывания со стороны Чимина в его адрес. — Но… я не спешу утверждать, конечно, но, иногда мне казалось, что ты для Намджуна значишь гораздо больше, чем он говорит вслух. — В смысле… — В смысле, я думаю, у него к тебе есть чувства, рознящиеся с дружескими или братскими. Чимин думает, что у него начались слуховые галлюцинации. Он мотает головой, даже не смотря в сторону Юнги, и хмыкает в отрицании: — Нет. Чушь какая-то. Юнги понимающе кивает. Когда-то он, ещё в подростковые годы, испытывал что-то подобное. Та история давно стёрлась из памяти целостной картиной, осталась там только крупицами с более-менее тёплыми отголосками чувств, но зато из неё он смог вынести немалый урок. Учить Пака он не собирался, но раз уж Чимин делится с ним своими переживаниями, то он и промолчать не может. — Ты себя сейчас отгородить от этих мыслей пытаешься, — заключает он, ощущая себя то ли психологом, то ли психотерапевтом. Скорее, второе – Чимин часто ведёт себя неадекватно. — Что-то вроде защитной реакции организма. Отрицание – одна из первых стадий. — Ты часом не психолог? — морщится вампир. — Учился на историческом, прости, — Юнги пожимает плечами. — Просто немного личного опыта. Чимин фыркает, залпом допивая ледяные остатки виски в своём бокале, и берёт наполовину полную бутылку, чтобы наполнить его вновь. — И что, исходя из Вашего опыта, профессор Мин, я должен делать? — раздражённо прыскает Пак, бросая в его сторону острый взгляд. Юнги только вздыхает. — Во-первых, на меня сейчас злиться не надо, а то я реально плюну тебе в лицо, — отвечает он абсолютно серьёзно. — И испепелять меня глазами тоже не надо, я тебя не боюсь. У меня был хороший учитель, и я смогу положить тебя на лопатки, если попытаешься со мной подраться, — Юнги даже подмигивает, вспоминая их частые спарринги с Чимином на крыше «Кровавой луны». — А во-вторых, твоя злость – всего лишь причинно-следственное твоего непринятия. Тебе сложно поверить, что Намджун, которого ты долгие триста лет считал своим старшим братом, лучшим другом, наставником или кем там ещё, может к тебе испытывать настоящие романтические чувства. Это всегда сложно, я знаю. Сам в такой ситуации оказался лет восемь назад. — Тогда ты должен меня понимать, — снова фыркает Чимин. — Это… Это тоже самое, если бы у меня встал на тебя, понимаешь?! — в его голосе проскальзывают истерические нотки. Юнги от такого сравнения морщится, издавая протяжное «фу». Подобное он и представлять не хочет. Он за всё время знакомства с Чимином ни разу и не думал проявлять к нему недружеский интерес, и он бесконечно рад тому, что об этом и не думал сам Чимин. Одного опыта ему достаточно. Мин поджимает губы и тихо хмыкает себе под нос. — Честно, когда ты наезжал на Намджуна за его излишнее внимание ко мне, я подумал, что ты ревнуешь из-за того, что вы в отношениях, а я вмешиваюсь в ваше личное пространство. — Серьёзно? — прыскает от возмущения Чимин. — Между нами ничего такого не было! Меня просто бесило, что он всё своё внимание с меня переключил на тебя. — Значит, тебе нравится, когда Намджун всё своё внимание уделяет тебе? — елейно тянет Юнги, улавливая ту самую нить, которой он так хотел добиться в словах вампира. — А кому неприятно внимание? — не понимает Чимин, вскидывая бровь. — Не спорю, но я говорю о другом. — На что ты намекаешь? — Я не намекаю, я тебе уже в лицо говорю, — вздыхает Юнги. — И, если ты не перестанешь тупить, то я тебе в лицо буду не только говорить, но и плевать. — Почему ты всё время собираешься плюнуть мне в лицо? — хмурится Чимин. — Нравится оно мне. Так и хочется его обслюнявить, — Мин отвечает ему язвительностью. — И не уходи от темы. Мы не договорили. А Чимин бы от темы не ушёл. Он бы от неё сбежал, куда глаза глядят. Она кажется ему невероятно абсурдной. Кто бы в здравом уме предложил ему обсуждать его же собственные возможные чувства к человеку, которого он всю свою невероятно долгую жизнь считал исключительно другом? Вообще-то, Юнги, но Чимин его сейчас и слушать не хочет. Он отворачивается в сторону, туда, где рождаются первые солнечные лучи, и прикрывает глаза, подставляя под них лицо. Зимой солнце ничуть не греет, но Паку всё равно кажется, словно тепло разливается внутри, отгоняя не самые приятные мысли. — Я не ухожу, — бубнит он себе под нос. — Ты не ответил на мой вопрос. — Почему я тебя ещё не послал? — фыркает Чимин. — Тебе нравится внимание Намджуна? — игнорирует язвительность Пака Юнги. Чимин грузно вздыхает и закатывает глаза. — Ну, нравится, и что? — он отвечает слишком неохотно, потому что чувствует, к чему клонит Юнги. Ужасно раздражает. — А сам Намджун нравится? — Мин Юнги, твою мать! — Чимин пихает его в плечо, из-за чего новорождённый хрипло смеётся, запрокидывая голову. — Ну что? Я тебе помочь тут пытаюсь, а ты меня ещё и бьёшь! — Да ты херню какую-то несёшь! — продолжает возмущаться Пак. — Да скажи уже, хватит ломаться! Намджун тебе нравится? — Я не рассматривал его в таком плане! — Чимин чуть ли не вскрикивает, но вовремя себя одёргивает. Они не так уж далеко от отеля, а Намджун сидит где-то в гостиной и при желании сможет услышать его возмущённые вопли. Этого он точно допустить не может, потому что стыдно тогда уже будет ему, поэтому Пак немного сбавляет обороты и цокает, всё равно признаваясь: — Возможно. Он добрый. Умный. Заботливый. Ну… и красивый, окей. Юнги победно улыбается и хлопает в ладоши, почти разливая остатки виски в своём бокале, но вовремя подставляет колено, спасая себя от испачканной одежды. — Вот, — довольно тянет Мин, — попробуй теперь посмотреть на него как просто на красивого мужчину, а не на своего друга. — Ты себя вообще слышишь? — вздымает густую бровь Чимин, встряхивая головой. — Это же невозможно! — Всё невозможное возможно, — настаивает Юнги. Наверное, он больше издевается, но кто ему запретит? — Юнги. — Чимин. — Как ты себе это представляешь? — Мне почему-то кажется, что я разговариваю с ребёнком, — закатывает глаза Мин. Пак его начинает уже раздражать. — Я не прошу тебя прыгать к нему в кровать и сразу же заниматься грязным, вампирским сексом. Я прошу просто чуточку изменить свой взгляд в его сторону. Чимин, тебе триста лет, это даже звучит прискорбно, чтобы ты так реагировал на отношения, прости Господи. Чимин только что-то неразборчиво ворчит под нос. Продолжать эту тему ему казалось абсолютно бессмысленным занятием, потому что он понял, что Юнги ему чего-то другого не скажет и продолжит как баран настаивать на своём, а прислушиваться к его советам (признавать, что они были самыми адекватными, которые он только мог получить) пока не спешил. Вампир пожимает плечами и поднимается с корневища, кусая щёку изнутри. — Я подумаю, — Пак со вздохом бьёт ладонями по бёдрам и смотрит в сторону входа в отель, откуда нерасторопной походкой выходит Сокджин, направляясь к парням. — Спасибо, Юнги, — подмигивает ему Чимин. Возмущения возмущениями, но поделиться с кем-то своими мыслями было просто необходимо. Только Чимину легче от этого не стало. Кажется, он запутался ещё больше.***
За чашкой утреннего кофе думается немного лучше. Тэхён вертит в руках кулон, всматриваясь в его кристальную прозрачность, и всё ещё с трудом верится, что вся тьма, собранная в ромбовидном кристаллике, теперь находится в его теле. Украшение на свету поблёскивает, переливается цветами радуги, выглядит ужасно красиво, и Ким прекрасно помнит, как хранил его, носил у самого сердца в память о бабушке, а теперь оно вызывает огромные сомнения, от которых кровь в жилах стынет. Темнота находится не просто под сердцем, а точно в размеренно бьющемся органе. Тэхён не понимает, как кулон, считавшийся им семейной реликвией без какого-либо особо смысла, вдруг обрёл его – ужасно большой и пугающий. Он проводит ногтём по гравировке на латыни, выведенной на корпусе лично Чонгуком, и кривит губы в усмешке. Кулон, подаренный Давиану в знак светлой и бескорыстной любви? Почему он попал к Тэхёну? Детектив, привыкший мыслить рационально, уже не хочет думать о том, что это судьба. Что, возможно, это украшение стало красной нитью, соединившей и их сердца, потому что хоть какая-то толика здравого рассудка во всём этом мистическом калейдоскопе должна была присутствовать, и единственное, что приходило Тэхёну на ум – его семья, его предки, что точно были связаны с самим Давианом. Теперь когда-то возникшая в голове теория о том, что Ким – потомок древнего рода ведьм, открывшего тёмную магию миру, не казалась такой уж и бредовой, потому что другого объяснения и не было. Род Аделины задолжал Давиану, а Тэхён – его двойник по принципу перерождения, и только об этом он хочет думать. Хочет думать, что его жизнь не просто жалкое существование под чьим-то влиянием, но к мысли, что его жизнь всё же чей-то хорошо уготованный сценарий, он приходит всё чаще и чаще. Чонгук выходит из гостиной на кухню почти неслышно. Тэхён его и не замечает до тех пор, пока холодные руки не окольцовывают его талию, а губы не касаются загривка. — Что ты там разглядываешь? — Чон присаживается на барный стул напротив детектива и устремляет взор на кулон в его руках, сводя брови к переносице. — Думаешь, как я смог сотворить такую красоту? — Думаю о том, как он оказался у меня, — честно признаётся Тэхён. — Точнее, у моей семьи. Ему сейчас далеко не до привычных ухмылок Чонгука, которые отпущены точно, чтобы поднять настроение, потому что Ким откровенно выглядит угрюмо, когда устало вздыхает и сжимает в руке украшение, отчего ребристые грани упираются в ладонь, вызывая лёгкое покалывание. — Стечение обстоятельств? — вскидывает бровь вампир. — Каких? — Тэхён поднимает на него жалостливый взгляд, потому что ужасно устал додумывать и строить бесконечные логические цепочки. Работая в полиции, он занимался этим с превеликим наслаждением. Теперь его привычная рутина казалась каторгой. — Высосанных из пальца? — кусает он губу от простого непонимания. — Я уже правда начинаю думать, что Аделина – няня Давиана, – мой предок. Чонгук задумывается, потирая пальцем подбородок, и стучит пальцами второй руки по столу. — Я никогда не слышал, чтобы Давиан хоть что-то говорил об этой ведьме. Когда я спрашивал у него о его детстве во времена Великой Моравии, он упоминал о ней, но вскользь. Отзывался с теплом – видимо, она была ему дорога, – но никогда чего-то более не говорил. Может, был на неё за что-то рассержен и утаивал это, поэтому и молчал. Тэхёну такие выводы кажутся весьма интересной версией. — И поэтому он взял с неё долг тем, что после своей смерти, переродится в теле человека из её рода? — скептически фыркает Ким. — Какой в этом толк? Он был невероятным существом, которого боялся весь мир, Лордом Тьмы, а возродился обычным смертным? — Как мы выяснили, не таким уж и обычным, — напоминает о вчерашней неудачной попытке Тэхёна стать самоубийцей Чонгук. — Так откуда же он мог знать, что я додумаюсь до того, что в кулоне заточена тьма, и попытаюсь разорвать с ним связь, чтобы в итоге объединить наши души? Может, я бы родился каким-нибудь полным кретином, который не в состоянии сложить два и два? Вот это было бы просто грандиозным провалом, — разводит руками в стороны Ким. — Ты преувеличиваешь, — хмурится на его слова Чонгук. — Ты невероятно умный, Тэхён. — Спасибо, конечно, — всё же нежно улыбается ему детектив, — но мне от этого не легче. Я запутался окончательно, — и тут же сникает на глазах, опуская голову. — Если мой род – потомки Аделины, то и Селестия – моя родственница, потому что она сама сказала, что она происходит от древнего рода ведьмы, открывшего тёмную магию. — Мда, — тянет сконфуженно Чонгук, — не хотел бы я, чтобы в нашей семье водились такие вредные маленькие ведьмочки. — В нашей? — хмыкает от негодования Тэхён. — Насколько я помню, ты к этому не имеешь никакого отношения. — Я имею отношения с тобой и хочу прожить с тобой всю твою жизнь, даже, если ты откажешься от обращения, и станешь дряхлым стариком со старческим маразмом. Тэхёну бы на этих словах начать умиляться и плакать, потому что Чонгук разделяет с ним его искреннее желание быть вместе хоть всю вечность, но он больно бьёт Чона по руке, лежащей на столе, и морщится, недовольно выпячивая губы. — То есть ты видишь меня старым маразматиком? — Я вижу тебя самым прекрасным мужчиной, — откровенно подлизывается вампир, стараясь при этом улыбнуться как можно милее. — Представь… когда тебе будет лет пятьдесят, а возле тебя всегда будет такой красивый, молодой двадцатипятилетний юноша… Тебе будут завидовать. — Тебе пятьсот, Чонгук. Ты древний, — тихо посмеивается со своего остроумия Тэхён. Может, немного шуток с утра ему и не помешает. Становится не так уж тошно. — И тебя же это не смущает, — парирует он, подмигивая. — Вот и меня не будет смущать, что ты постареешь. — Я не собираюсь стареть! — возмущается Тэхён, хлопая ладонью по столу. — Не дождёшься! — Хочешь быть вечно молодым? — Чонгук заинтересованно вскидывает бровь, облизывая губы, и склоняет голову к плечу, всматриваясь в глаза напротив. А Тэхён свои прячет в кулоне, зажатом в ладони, и вновь ногтём скребёт надпись на латыни, вспоминая её значение. Готов ли он остаться навсегда в своём нестареющем теле? — Хочешь провести со мной вечность? — задаёт такой важный вопрос Чонгук. Он словно звучит с привычной насмешкой, будто Чон не верит его словам, сомневается, или просто издевается, зная, что Тэхён сейчас вскинет подбородок, закатит глаза и скажет, что ему нахождение в бессмертии не прельщает, но Ким только поджимает губы и шепчет на грани слышимости, еле-еле различимо, потому что вообще-то и сам ничуть не уверен в своём решении, но так хочет сделать всё правильно, так хочет не отпускать Чонгука никогда, из-за того, что влюбиться в кого-либо ещё он попросту не сможет. Не сможет найти того, кто примет его со всеми его недостатками и демонами, от которых самому так часто хочется избавиться, а как – не знает. Ему не нужен никто другой. Ему нужен только Чонгук. — Да, — слетает с его губ словно шелест ветра из приоткрытой форточки. — Это тяжело, Тэхён, — предупреждает его Чонгук. Сам знает, какова на вкус долгая жизнь. — Быть с тобой или быть бессмертным? — продолжает шептать детектив, так и не отнимая глаз от кулона. Он так хочет тоже стать чьей-то бескорыстной, светлой любовью. В груди предательски щемит. — И то, и другое, — Чонгук поджимает губы и протягивает свою ладонь к руке Тэхёна, накрывая холодной ладонью ту, в которой зажато украшение. — Ты и ста лет со мной не протянешь. — Но ты же собрался быть со мной до конца моей жизни, — горько хмыкает Тэхён. Если Чонгук собрался, то почему он не может? — Я с тобой смогу. Ты со мной вряд ли. — Ты опять решаешь за меня, словно я ребёнок и не могу принимать самостоятельные осознанные решения. И какая разница, кто с кем и сколько сможет? Любовь способна на многое. Она – единственное, что способно противостоять пространству и времени. — И всё своё пространство и время ты хочешь делить со мной? — улыбается ему Чонгук, поглаживая большим пальцем запястье, отчего по телу мурашки бегут. — Хочу. Сколько бы на это мне не было уготовано лет: человеческий век или вся вечность, — кивает своим же словам Тэхён. — Готов стать вампиром? — настороженно спрашивает Чонгук. — Если только так я смогу быть с тобой всю свою вечность, то готов. Может, не в этом году, но… знаешь, скоро Рождество, и я хочу, чтобы ты сделал мне подарок. Тэхён сам не верит в то, что говорит. Когда-то у них с Чимином уже заходил об этом разговор, Пак совсем незаметно, так он считал, намекал, что был бы не прочь дружить с ним до скончания веков, сотни лет, а то и тысячи, только Тэхён отшучивался, кидался в вампира подушками и говорил, что, возможно, в следующей своей жизни он и решится на такой отчаянный шаг: променять все прелести бытия человеком на жажду крови и способности, пугающие многих, кто до сих пор не знает о «Той Стороне». Но стоило встретить Чонгука – и всё его восприятие мира перевернулось с ног на голову. Только с ним, даже будучи двойником Давиана и носителем самой тёмной и опасной силы в мире, Тэхён был счастлив. А он ни за что не позволит своему счастью ускользнуть как жалкие песчинки сквозь пальцы. — Ты настроен решительно, — мягко произносит Чон. Тэхён поднимает на него взгляд и, кажется, видит даже блеск в глазах. Становится в разы теплее. — Надеюсь, до Рождества ты не передумаешь. — Не передумаю, — мотает головой Ким. Он решил. Он в своих решениях уверен. Впервые в жизни считает, что это то, к чему он действительно стремился, потому что терять ему уже нечего, но зато есть кого, и этого он ни за что не допустит. — Я люблю тебя, и ты уже не сможешь этого изменить. Чонгук поднимается с места, обходит стол стороной и склоняется над головой Тэхёна, поднимая его лицо за подбородок. Целует в губы со всем трепетом и обожанием, а затем оставляет лёгкий поцелуй у виска, обнимая за талию крепко почти до хруста рёбер. — Я люблю тебя, — шепчет вампир ему на ухо, зная, что не позволит человеческому сердцу остановиться, как бы этого ни желал сам Тэхён.***
Ближе к вечеру чёрный мерседес останавливается у «Кровавой луны». Звонок Чимина не прошёл бесследно, и Тэхён искренне не понимал, почему вожак оборотней снова хочет с ним встретиться, когда сам Ким ещё не удостоверился в том, что убийства оборотней – дело рук О Хана, но стоило переступить порог отеля и услышать, что младший брат Хосока тоже оказался под ударом и еле выжил, благодаря вовремя успевшего его спасти Юнги, пришлось повременить со своими высказываниями, чтобы не нарываться на конфликт. Тэхён, сидя плечом к плечу с Чонгуком, старающимся его успокоить мягкими поглаживаниями по спине, старался говорить с оборотнем вежливо, доносил до него мысль, что О Хан может оказаться и непричастным, быть может, где-то на территории Сеула есть ещё один древний вампир, желающий избавиться от волчьих, но Чимин, припомнивший, что и сам Тэхён оказался жертвой неизвестных вампиров (а исключать, что и это дело рук самого Хана), неожиданно перешёл на сторону волка, получив от него благодарный взгляд. Хосок не переставал говорить о том, что терпеть, пока его стаю всю сотрут с лица земли, он не станет, и потому, взвесив все «против» и «за», пришлось согласиться с его мнением и начинать думать о том, как вычислить О Хана и, наконец, от него избавиться. Оборотень сразу же заявил, что отправится к нему вместе с Тэхёном и Чонгуком, чтобы лично отомстить за своих волков, а за ним порывались и Чимин с братьями Ким, но тут же прервал их порывы Чонгук, сказав, что все их риски не стоят нелепых смертей от рук ужасного монстра. Тэхёну оставалось только кивнуть головой, потому что он раскрывать всех мотивов и не собирался: в первую очередь Ким желал поговорить с Ханом о Давиане и выяснить, каким способом он умудрился убить существо, которое, по легендам, убить было невозможно, а вместе с тем и узнать, как избавиться от души древнего вампира в своём теле, которого на протяжение всего часа Чимин поминал самыми нелестными выражениями, желая лично разорвать ему глотку, сердце и вообще всё, что попадётся ему на глаза. В итоге, договорившись, что, как только Тэхён найдёт способ встретиться с Ханом, он оповестит об этом Хосока, а Чонгук, взяв его за руку, вывел на улицу, и уже по пути обратно домой, сощурился, поворачивая к нему голову, пока Ким, расслабленно откинув голову на спинку сидения, смотрел на разбивающиеся о лобовое стекло снежинки с некой досадой, будто разбивались не белые пушистые хлопья, а его надежды на хороший исход всей этой истории. — Ты уверен, что хочешь искать с ним встречи? — А у нас есть выбор? — устало вздыхает Тэхён. — По-другому я не узнаю, как окончательно избавиться от Давиана, и… если Хан действительно тот, кто нападал на волков всё это время, то избавиться придётся и от него. Он переходит черты, Чонгук. Я не могу это так оставить. — Ты ищешь правосудия? — усмехается беззлобно Чон. — Я ищу справедливости и ответы на свои вопросы, — морщится Ким. — Я хочу жить спокойно, а не думать, к чему ещё меня приведёт Давиан и это моё перерождение под его гнётом. Хватит с меня, — он трёт лицо руками и кусает губу, отводя взгляд за стекло окна с его стороны. — Я просто человек… пока что, и всё, чего я хочу, спать и не думать, что где-то меня поджидает опасность неизвестно из-за чего. — Ты же знаешь, что я всё равно буду рядом, что бы ни случилось? — вполголоса спрашивает Чонгук, протягивая одну руку к Тэхёну, чтобы переплести с ним пальцы. Тэхён тепло улыбается и смотрит на Чона с благодарностью. — Знаю, — кивает он в подтверждение своим же словам. Только ради того, чтобы быть уверенным, что Давиан больше никогда их не потревожит, Тэхён готов пойти на риск. Даже если не уверен, что именно после встречи с Ханом всё закончится раз и навсегда.***
FATE – Escape my mind
Королевство Великая Моравия,
897 год.
В покоях темно и душно. Все окна плотно занавешены расписными тканями, свечи давно не горят, ни единого потока ветра не проникает в комнату, в которой дитя, пуская кровь из своей ладони в глиняную чашу, нашёптывает слова на древней латыни как заученный стишок. Он, изучив около нескольких десятков гремуаров, пытается создать нечто необычное, только без помощи ведьмы не обойтись, поэтому ровно через десять минут в его покои стучатся, а на пороге появляется юная девушка в белом платье, наспех собирающая длинные волосы в тугой пучок на затылке. — Хотели меня видеть, Ваше Высочество? — кланяется она чуть ли не до самого пола в знак уважения. Голубые глаза тут же устремляются в её сторону, а глубокий, сломавшийся голос в столь раннем возрасте произносит тихое, хладное: — Входи. Девушка закрывает за собой двери, но вглубь комнаты не проходит – стоит у входа и пытается привыкнуть к темноте, чтобы разглядеть хоть что-то. Давиан, заметив её прищур, вздымает окровавленную руку вверх, и в ту же секунду по периметру покоев загораются все свечи в канделябрах, озаряя пространство мягким рыжим светом. Аделина промаргивается, теперь привыкая к свету, и бросает озадаченный взор на чашу, полную крови, а затем и на самого ребёнка, что крутит в руках острый клинок и снова режет себе ладонь, располагая её над чашей. Она должна быть до краёв наполнена его кровью. — Что Вы делаете, Ваше Высочество? — испуганно шепчет ведьма, но с места так и не двигается. Приросла к нему, будто скульптура, дивясь происходящему. — Хочу создать орудие своего убийства, — монотонно отвечает Давиан и, когда видит, что алая кровь доходит до резных краёв чаши, откладывает клинок, заменяя его влажной тряпкой, которой тут же стирает с ладони засохшую кровь, являя своему взору абсолютно невредимую розовую кожу. — Я Вас не понимаю, — мотает головой девушка. Ей происходящее кажется сном. В воздухе плотно витает сладкий аромат его крови. Манящий. Невыносимый. — Пройди и присядь напротив, Аделина, — просит дитя, и ведьма не сопротивляется приказу: заходит дальше, ступая по персидскому ковру, и присаживается напротив Давиана, чуть подобрав подол платья, чтобы оно не порвалось от натяжения ткани. — Ты же знаешь, что меня ничто не сможет отправить на обратную сторону, так ведь? — поднимает на неё лазурный взор Давиан. Аделина коротко кивает. — Я хочу это исправить. Мне вовсе не прельщает жить свою бесконечно длинную жизнь, от которой я не смогу избавиться, если того вдруг пожелаю, поэтому я изучил множество гремуаров и прочёл бесчетное количество писем предков, узнав, что моя кровь и есть моё избавление от жизни. — Вы собираетесь заговорить свою кровь? — непонимающе хмурится ведьма. Она бегает слегка испуганными глазами от лица ребёнка к чаше и обратно, и всё никак не может догадаться, что же задумало дитя. — Кровь, — кивает Давиан, рассыпая по лбу тёмные шелковистые кудри, — но не заговорить. Из неё нужно сплавить клинок. Аделина от небывалого удивления позволяет себе совсем маленькую вольность в присутствии Его Высочества: приоткрывает рот и хлопает пушистыми ресницами. О подобном она слышит впервые и поверить не может, что такое возможно. — Разве это возможно, Ваше Высочество? — Я склонен верить тому, что пишут предки, — важно отвечает Давиан. Он голубыми, поблёскивающими глазами бегает по лицу ведьмы, видит её неприкрытое ничем замешательство и берёт её за руку, своей маленькой, холодной ладонью покручивая фамильные кольца с неведомой в них силой. — Лишь тёмная магия, заключённая в твоих украшениях способна сотворить такое, поэтому я обратился к тебе. Лишь тебе я доверяю, Аделина. — Но почему Вы так хотите иметь средство оборвать свою жизнь? — поглядывает на него девушка. — Почему Вы не хотите довольствоваться тем, что любое существо, даже те же вампиры, имеют возможность умереть на солнечном свете без своих оберегов из лазурита или же быть развеянными по ветру из-за вырванного из груди сердца, а Вы – невероятное дитя, способное существовать вечно и не бояться ни солнца, ни дыры в груди? — Я ведь ответил, что, пусть и моё существо само по себе уникально, но вечно жить, не зная, чем себя занять, я тоже не смогу, — отчего-то звучит он грустно. — Вы ведь станете правителем Моравии, — шепчет восторженно Аделина. — Это будет невероятное событие. — А что будет после? Моравия не сможет существовать вечно, — Давиан разводит руками и поднимается на ноги, отряхивая свою белую ночную сорочку, на хлопковой ткани которой расцветают алые узоры от случайно попавшей на неё крови. — А Вы сможете, — спорит Аделина. Она восхищается. Искренне и неподдельно. Её сущность прекрасного дитя вводит в истинный восторг, пусть она и остерегается его гнева, потому что малый ребёнок с радужками цвета летнего неба способен уничтожить, не тронув и пальцем. — Ты ко мне ужасно привязана, моя прекрасная ведьма, — говорит чистую истину Давиан. — И я понимаю, что ты не желаешь со мной расставаться, но и твой век не бесконечный. Ты – дитя человека. Я – дитя вампира. Моё бытие на тысячи лет растянется. — Я Вам не противлюсь, Ваше Высочество, — склоняет голову в уважении ведьма. — Я лишь хочу понять, почему Вы вдруг изъявили такое желание – иметь при себе способ оборвать жизнь. Вы повелитель тьмы и смерти, Вам не угоден подобный титул? — Смерть тихо танцует в тени каждого из нас, — с тяжестью в голосе молвит ребёнок, сверху разглядывая лицо Аделины. — И она безразлична ко всем нам. И ко мне, даже если я её повелитель. И более я не хочу заводить подобные разговоры, — уже сквозь зубы добавляет, что заставляет ведьму опустить глаза на фамильные кольца. — Поэтому будь добра исполнить то, что я прошу, а взамен… можешь просить у меня того, что пожелаешь ты. В награду за свою работу. И спорить более с ним Аделина не смеет. Она молчаливо кивает, встречая одобрение в лазурных глазах дитя, и просит гремуар, в котором Давиан вычитал подобный «рецепт». Она изучает его около получаса, пока ребёнок, играясь с клинком, отвлекается на каменные стены замка, испещрённые зазубринами от бросков оружия, а затем просит руку Его Величества, чтобы тот стал подпиткой её тёмных сил. Его ведь сила несравнима даже с самой тьмой. Давиан и есть тьма. И когда в покоях по взмаху руки Давиана вновь гаснет весь свет, девушка, закрывая глаза, нашёптывает те же слова на латыни, что шептало дитя, а кровь в глиняной чаше начинает подсвечиваться, будто озарённая солнечными лучами. Давиан глаз своих не закрывает, любуется происходящим, понимая, что получается, когда его кровь медленно сворачивается, густеет, собирается в фигуру, напоминающую тот клинок, которым он себя нарочито ранил, и через десяток долгих минут свет в покоях снова возрождается, а в чаше вместо крови лежит острое орудие с вензелями на рукояти. Отливает цветом розового золота, ведь сплавлено из крови, и переливается иссиня-чёрными бликами от того, что источник его происхождения мрак, поглощающий всё живое. Тьма, способная лишить жизни саму тьму.Южная Корея, Сеул,
1539 год.
В громадной зале пахнет кровью. Горькой. Гнилой. От неё горло режет, от аромата в ноздрях свербит. Омерзительно. Лязг железных цепей в вербеновом соке лишает сил, кожу жжёт, разъедает её как самая опасная кислота, до самых костей. Да и они, кажется, скоро рассыплются, оставив после себя прах. Вампир, закованный в эти цепи, дёргается, причиняя себе ещё большую боль. Рычит диким зверем, скрипит зубами, слюной в разные стороны брызжет, но над ним только потешаются. Он заслужил свои мучения. — Отпусти меня, ублюдок, и я клянусь, что даже позволю тебе выбраться отсюда живым! В ответ на его несдержанные крики – низкий гортанный смех. — Мне всё равно на твои собачьи вопли. Меня ждут дома, пока ты тут только тянешь время, Хан. — Твой жалкий человечишка? — надрывно хрипит Хан. — Смотри, как бы он не погиб из-за твоей же надменности, Давиан! Потому что после того, как я испущу твой дух, я доберусь и до него, — сплёвывает Давиану под ноги кровавую слюну вампир. — Твой прекрасный Чон-и поплатится за то, что связался с таким выродком, как ты! Давиан останавливается напротив О Хана, склоняя голову вниз, чтобы взглянуть на окровавленную копну чёрных волос, потому что вампир лицом на уровне его колен, и с замаха бьёт ногой вампира по щеке. С диким рёвом голова Хана отлетает в сторону, а алая кровь разбрызгивается на бетонные полы, хруст шейных позвонков раздаётся сладким для слуха дитя тьмы звуком, и от того он усмехается. Присаживается на корточки, подцепляя искажённое от боли лицо двумя пальцами, а затем сжимает больно всей ладонью подбородок, желая голову с плеч оторвать голыми руками. Но пока ответа на свой вопрос не получит, не успокоится. Так и будет мучить. Так и будет причинять боль, ломать кости, сдирать кожу, чтобы поняли, что шутки с ним плохи. Что Давиан не тот, кого можно водить за нос. — Закрой свой поганый рот, отродье! — цедит сквозь стиснутые зубы Давиан. — Жалкий человечишка здесь ты и всегда им будешь, сколько бы ни прошло лет и сколько бы ипостасей ты ни сменил! Ты должен поклоняться мне за то, что я удостоил тебя вечной жизни, подарил бессмертие, открыл миллиарды новых возможностей, а ты так относишься к своему Лорду? Хан смотрит красными глазами в небесно-голубые, где плещется ярость, обнажает острые клыки, рыча от гнева и ненависти, но с места сдвинуться не может. Все кости ломит от вербены. Голова кружится от невероятной слабости, коей он давно не испытывал. — Я не просил у тебя вечной жизни! Не просил меня обращать! Я бы лучше сдох, но только бы не знать твоей крови, что теперь течёт в моих венах! Ты – исчадье Ада! Дьявол! — Как много комплиментов, — ехидничает Давиан. Поднимается на ноги, касаясь железных ков, чтобы сдавить одной рукой металл и сильнее сжать в тисках чужие запястья. Чтобы вербена в кожу впитывалась ещё больше. Ещё сильнее, чтобы разъедала плоть. Давиан влияния вербены не чувствует. Ни запаха её, ни вкуса. Она для него всего лишь трава, и благодарить он за это должен свою мать, уродившуюся человеком, что смогла выносить дитя вампира и подарить свою кровь, наградив сущностью. — Но как же жаль, что мне нет до них никакого дела, — вампир облизывает алые губы и снова бьёт ногой по изувеченному лицу, вырывая с сомкнутых уст О Хана новый рычащий вскрик. — Где клинок, Хан? — Ты его не получишь! — сразу же плюётся он ядом, презирая одним только алым взором. — Ты сдохнешь по своей же глупости! Давиан глубоко вздыхает и, вздымая руку вверх, сжимает пальцы, обрамлённые серебряными кольцами в кулак. Хан громко кричит, разрывая связки и от своего же рёва, потому что чем сильнее смыкаются пальцы, тем сильнее крошатся его кости. Они словно огнём горят. — Всё ещё противишься? — равнодушно интересуется Лорд Тьмы, разжимая кулак и тут же сжимая его вновь, с новой силой, чтобы раскрошить пуще прежнего кости в теле пленника. — Я должен был тебя наказать ещё пару лет назад, когда ты выкрал его из моего дома, но, видишь, я делаю это только сейчас. Видишь, какой я добрый? А ты так ко мне относишься? Тон его голоса приторно-сладкий. Давиан с ним разговаривает как с малым ребёнком, в то время как от злости у самого чуть кости не крошатся. Он терпит, хочет добиться честным путём ответа, даже если честный путь – пытки. Давиан по-другому не умеет. Он болью выпытывает, а встречает лишь сопротивление и дикий оскал на окровавленных, разорванных от ударов губах. — Я тебя ненавижу! — шипит злобно Хан. — Ни за что не узнаешь, где клинок! Не скажу! Умру от твоих поганых рук, но тайну не открою! У меня есть те, кто найдёт тебя. Везде, Давиан. Ты как на ладони, и о слабости твоей все знают! — на любимого намекают, а Давиану уже хочется в глотку вгрызться, чтобы заткнулся. Терпеть О Хана невозможно. — Ты будешь бояться! Я сожгу всё дотла, оставив для тебя один лишь пепел, и на пепле этом уничтожу и тебя и твоего мерзкого человека! Ты гнить будешь! Давиану игры осточертели. Он особым терпением никогда не отличался. Его ярость охватывает, поэтому он вновь бьёт ногой по лицу, не забывая сжать кулак, вынимает из-за спины клинок – не свой, не из своей крови, а простой, тот, что с ним долгие годы как память о Моравии, – и одним резким ударом пронзает сердце вампира. Простым металлом не убить, но Давиан наслаждается вымученным криком, сходящим на жалобный, мерзкий скулёж, а затем с широкой улыбкой на окровавленных от брызг губах покидает подвал, понимая, что правды он и не добьётся. Зря старался. Он поднимается в просторную гостиную, осматривает убранство дома, задерживается взглядом на массивной картине Юстиниана Первого, и оставляет это место и гниющего в подвале его хозяина. Он найдёт свой клинок другим путём. Тэхён распахивает веки и, хватаясь за грудину, потому что дышать вдруг стало тяжело, присаживается на кровати. Перед глазами вновь ужасные картины прошлого, которого он не видел слишком давно, но вся паника от видений тут же сменяется озарением, от которого становится даже душно, поэтому он трясёт Чонгука за плечо, вынуждая его раскрыть глаза и посмотреть с лёгким непониманием, и смотрит на него ошалело, осознавая простую истину: — Я знаю, где искать клинок.