***
Isak Danielson - Good things come to those who wait
Под противный стук клавиш на клавиатуре, раздающийся со всех сторон работающих старательно сотрудников, хочется только лично переломать эту составляющую компьютеров и сжечь, наслаждаясь пламенем. Выспаться прошлой ночью так и не удалось, день прошёл просто отвратительно, не спас и выпитый в огромном количестве кофе. От стресса не спасал и никотин. Тэхёна это чертовски бесило. Уснувший только под утро и открывший глаза ровно через два часа, детектив приехал на работу в отвратительном расположении духа. С порога окунулся в атмосферу преступности (точнее, борьбы с ней), быстро разобрался с парой дел, которые нужно было сдать в архив, пролистал новое о краже посреди бела дня: ничего серьёзного, просто какой-то малолетний упырь у пожилой дамы с плеча сорвал сумку и скрылся за первым же поворотом, оставшийся безнаказанным. История из разряда чего-то настолько киношного и притворного: Ким Тэхён – двойник самого опасного существа на планете, в роду которого, возможно, были ведьмы, открывшие миру тёмную магию, разбирается с сюрреалистичным ограблением, тоже смахивающим на что-то столь банальное и клишированное, что хочется просто в голос засмеяться. Но он просто работает, потому что её, работу, никто не отменял, и жить детективу всё ещё на что-то нужно. И наверное, радует только то, что в обеденный перерыв он как всегда встретился с Тией, обсудил с ней мелочи их незавершенного дела, связанного с его принадлежностью к «Той Стороне», не забыв упомянуть о том, что О Хан фактически заставил его прокатиться в Венецию просто так, а теперь ждёт неизвестно когда здесь, в Сеуле, чтобы наконец-то передать эту чёртову книгу. — Мутный тип, — сморщилась тогда девушка и точно не от крепкого американо в её руках. — Вызывает беспокойство. — Я его даже не видела, но уверена, что его мотивы не так просты. Тэхён с ней как никогда согласен. Сам вспомнил и с ведьмой поделился тем, как противно и неоднозначно звучала каждая фраза О Хана, как тот прожигал и без того встревоженного детектива взглядом, как просто издевался, бросая усмешки и грамотные, еле заметные, но колкости. Тия лишь мотала головой и просила дать возможность ей отыграться на этом «засранце древнем», как выразилась сама же девушка, применив самую сильную магию, которой только обладала. Тэхён разрешил. Да любой бы в таком случае разрешил. Но пока Ким не добьётся правды и не решит проблему своей связи с Давианом, тронуть Хана он не позволит. Селестия, как и всегда, готовая поддержать и помочь в любой момент, за что детектив ей несказанно благодарен, сказала, что ждёт его звонка, а после, попрощавшись привычным поцелуем в щёку, отправилась обратно к себе в лабораторию. Тэхён вернулся в отдел, заглянул к Вану, который лишь попросил его составить акт об этом глупом ограблении, и, последние два часа до окончания работы, просто сидел на своём рабочем месте и пилил тяжёлым взором экран монитора, где на белом фоне красовался флаг Кореи. Ужасно скучно. Ближе к девяти он всё-таки неспеша собрал свои вещи и уже собирался вернуться в свою машину, чтобы наконец-то заехать в супермаркет, купить рамёна и, желательно, пива к нему, но у самого порога его встретила знакомая фигура, облокотившаяся о двери главного входа и тихо что-то напевающая себе под нос. — Чонгук? — прозвучало не удивлённо, хотя к визиту вампира, особенно после вчерашних мыслей, Тэхён был не готов. — Не рад меня видеть? — со знакомой ухмылкой Чон отходит от стены и встаёт точно напротив Кима. — Не ждал, что увижу тебя и сегодня, — признаётся детектив. — Хотелось хоть день от тебя отдохнуть. — То есть... мы можем уходить? — Мы? — выгибает бровь Тэхён, заглядывая за спину Чонгуку. Он один. Или у того шизофрения, и ещё о чьём-то присутствии здесь знает только сам Чон. — Я, свежесваренный кофе и пончики из придорожной пекарни, — и достаёт из-за спины небольшой бумажный пакет и такие же бумажные стаканчики, от которых исходит приятный аромат и пар струится в воздух. Тэхён теперь точно удивлён. — С чего это вдруг? — неверяще спрашивает он, ожидая подвоха. Но Чонгук в ответ только улыбается и отвечает привычно со смешком: — Подлизываюсь. Не всё же время угрожать. — А я так надеялся на твои добрые помыслы. Ким вздыхает и обходит Чонгука стороной, направляясь вдоль парковки к своей машине. Тихо. Все давно разъехались по домам. Осталось всего три занятых парковочных места. И ни на одном из них детектив не наблюдает чоновского мерседеса. Пришёл пешком? — Разве кофе и пончики без причины – не добрые помыслы? — догоняет его вампир. Хотя, «догоняет» громко сказано. Просто оказывается рядом, пользуясь тем, что на паркинге они абсолютно одни. — Ты сам сказал, что подлизываешься. — И ты поверил? — Дай мне повод хоть раз тебе поверить, — звучит весьма обыденно, словно Тэхён просто просит подать ручку или, например, лист бумаги, но то, сколько в этой простой на вид фразе кроется обиды, он и сам не замечает. Просто говорит то, о чём думает, и отказываться от своих слов не хочет. Чонгук снова молчит. И это ужасно напрягает и без того раздражённого детектива. С ним вновь играют в таинственную тёмную личность. А хочется, чтоб поиграли в искренность. Тэхён останавливается возле своей машины, игнорируя присутствие Чонгука рядом, закуривает и поднимает глаза к небу, усеянному звёздами. С утра было солнечно и морозно. Сейчас – ещё холоднее, и небо чистое. — Я давал поводы не верить? — глухо раздаётся рядом, и, кажется, будто Чон даже разочарован. — Да, — выдыхает дым в лицо. — Как ты там говорил? Доверься, чтобы тебе доверяли? Припоминает его же фразу, и опускает голову, прячась в вороте «старой, потрёпанной жизнью» куртки. ― Говорил. ― Я доверился тебе, когда согласился с тобой наедине отправиться на другой конец света. ― И смотрит с вызовом и с нескрываемым ожиданием. ― Не думаешь, что пора бы и тебе хоть немного довериться мне? Заранее проигрышная тактика, но дотошный Тэхён не сдаётся. Чем чёрт не шутит, верно? Чонгук подходит ближе. Ставит на капот форда стаканчики с кофе и пакет с пончиками, вырывает из длинных замерзших пальцев сигарету под возмущённый взгляд напротив, и затягивается, выбрасывая лишь наполовину скуренный табак в сторону. ― Я просто не понимаю, чего ты этим хочешь добиться, ― выдыхает дым в сторону Чон, по привычке пряча руки в карманах брюк. Сегодня он в серых. И рубашка нежно-голубая. В его гардеробе есть что-то, что не чёрное? Если не Чонгук, то в своих ответах честен хотя бы Тэхён: ― Потому что я не знаю, чем это всё закончится для меня, ― тяжёлый вздох – попытка сбросить камень с плеч. А там не просто маленький булыжник, какими обычно усыпан весь пляж неподалеку отсюда. На них громадный валун, от которого и осанка испортилась, и дыхание затруднилось, потому что давит он точно на лёгкие, лишая кислорода. ― У меня жизнь с ног на голову перевернулась, чёрт возьми. А тот, кто хоть какое-то представление имеет о том, что будет дальше, не позволяет и на шаг подступиться к себе. Это не справедливо, Чонгук. Раз уж пошёл ва-банк, то и останавливаться было бы верхом трусости. Тэхён не трус. Он подавлен, встревожен, озабочен неизвестностью будущего. В принципе может пронести всю эту волокиту проблем на своих плечах. Только не хочет. Сколько можно, в конце концов? ― Ты вроде бы детектив, а так глупо сейчас обижаешься, ― былая насмешливость улетучилась безвозвратно. Вместо привычной ухмылки – опущенные уголки губ. Взгляд проницательный, ни разу не с издёвкой. Рука ложится на капот возле бедра, упирающегося в холод металла. Чонгук стоит настолько близко, что Тэхёну остается сделать лишь один шаг, чтобы спокойно усесться на машину. ― Ты меня сейчас глупым назвал? Оскорбился. Ким поднимает на Чонгука взгляд, смотрит снизу вверх, скрещивает руки на груди, а затем и вовсе переводит взор в сторону, потому что ощущает себя маленьким ребёнком. А что он может поделать с тем, что обида рвётся наружу? Может, как ребёнок себя ведёт, да и чёрт с ним. Устал притворяться взрослым. Всю жизнь старается сам своим же стандартам, выстроенным в голове, соответствовать, а сейчас, когда последние нервные клетки сгорают в пламени жестокости жизни, наступающей на горло, хочет позволить себе немного слабости. Он ведь тоже, твою мать, человек со своими слабостями, страхами и предрассудками. Любой способен сорваться. Тэхёну до срыва – пара минут. ― Я не называл тебя глупым, ― словно ребёнку объясняет. ― Ты принимаешь всё близко к сердцу. ― Твоё безразличие тоже. ― Безразличие? ― сухо усмехается. Без злобы, без насмешки. Просто непонимание. ― Безразличен ли я к тебе, когда хожу за тобой по пятам, защищаю и приношу кофе с пончиками? Чонгук поднимает руку, лежащую на капоте, не улыбается, но смотрит вдруг с небывалой ему нежностью, когда пальцами подцепляет подбородок Тэхёна и поворачивает его голову к себе, чтобы заглянуть в глаза. Донести суть своих слов. ― Я не безразличен к тебе, ― продолжает, теперь большим пальцем поглаживая по острой скуле. Тэхён сильно осунулся из-за извечного стресса. ― Я тебя защищаю. Пойми же уже, наконец. ― Я не боюсь, ― в ответ шепчет. Потому что если в голос заговорит – заплачет. Чувствует дрожь, сковавшую всё тело. ― Я верю, ― кивает. ― Я вижу это. Ты ужасно смелый, Тэхён. И это меня тревожит. ― Почему? ― Потому что ты всегда лезешь в самое пекло. Ты сгоришь. ― Может, это единственный способ спастись от этой тьмы. Она меня поглощает, понимаешь? ― теперь Тэхён Чонгуку словно ребёнку объясняет, в чужих руках не шевелясь. ― У меня и до этого жизнь была не слишком прекрасна, как ты мог заметить. Теперь же она лишь вызывает желание от неё избавиться. Чонгук на глазах мрачнеет. Тэхён задерживает дыхание. ― Даже не смей, ― цедит почти сквозь зубы. Должно звучать угрожающе, чтобы любые угрюмые мысли и на корню перерубить. Но Тэхён только ластится к руке на его щеке, не обращая внимания на то, насколько она холодна. Греет. ― Мне нужен якорь, Чонгук, ― игнорирует злость Ким. ― И, во всём этом безумии, только ты с ним знаком. Ты знаком с тьмой.. ― Ты ведь о Давиане говоришь? ― догадывается Чон. Не глупец, сразу смекает. ― Ты считаешь, что я знаю, как ему противостоять? ― Ты любишь… ― замолкает, исправляясь, ― любил его. Чонгук горько усмехается: ― И чем это обернулось? Тем, что я пятьсот лет не могу спокойно жить, мучаясь от безысходности собственного сердца? Это впервые звучит от него открыто. Не увилисто, без едкости в голосе, без «вокруг да около». Просто признаёт то, что и так было замечено внимательным детективом ещё в одну из первых встреч, когда не была известна личность, и имя оставалось загадкой, а скулы напрягались и пальцы белели от силы, с которой ладони сжимали в кулаки. Тэхёну это нравится. Он по тяжёлому, уставшему взгляду понимает, что настал тот момент, когда от ответов не уходят, поэтому решается ещё на одну маленькую попытку что-то узнать. ― Ты ведь поэтому возишься со мной? Потому что я похож на него? Ким снова поднимает глаза, смотрит в чужие напротив, пока ладонь всё ещё покоится на его щеке (он даже уже и забыл, что Чонгук стоит именно так), но сердце замирает от ответа: ― Нет. И то ли лжет. То ли просто не хочет расстраивать. Тэхён ведь знает, как Чонгук скучает. Невозможно. Как мечтает увидеть. Вернуться. Увидеть хоть раз. С его же слов в мыслях воспроизводит. ― Тогда почему? ― Чтобы оберегать, ― в очередной раз отвечает. ― Да ты издеваешься, твою мать! ― уже шепчет обречённо Тэхён, сбрасывая со своей щеки чужую ладонь и выбираясь из клетки, в которую загнал его Чон. Отходит на пару шагов в сторону и глубоко вдыхает. ― Я от себя тебя оберегаю. «Я могу уберечь тебя от кого угодно, но только не от себя». Тэхён помнит. ― Тогда объясни, что это значит. Потому что я, видимо, как ты выразился, глупый, раз всё ещё не могу понять. ― Помнишь то, что сказал Хан касательно тебя? ― разворачивается к нему лицом Чонгук. ― Да. «Твоя любовь к подобным Давиану тебя погубит. Ты снова в сетях». ― Я оберегаю тебя от лживости своих же намерений. ― Потому что я не он, ― понимает. ― Всего лишь его копия. ― Ты не он, ― вновь делает к нему шаг Чонгук, снова становясь смертельно близко, и опять смотрит в самую суть через полуприкрытые глаза, пальцем подцепляя опущенный подбородок. ― Ты гораздо светлее и нежнее, чем кажешься на первый взгляд. Колок на язык – да, но добр душой. Сильный характер – не для того, чтобы покорять, принижать и разрушать, а для того, чтобы не посмели эту добрую душу ранить. Я не первый год живу, Тэхён. Вы абсолютно разные, и это вводит меня в заблуждение. И то, что ты боишься, что эта тьма тебя поглотит, вполне себе нормально. Не стоит недооценивать её соблазн. Даже самые чистые сердца погрязают в ней. И я тому яркий пример. ― Тебе не было страшно? ― тихо интересуется Тэхён, кусая губу. ― Я был ослеплён. И влюблён. Я не боялся. Я был готов к этому. ― Но ты ведь по-прежнему скучаешь по нему, я прав? Конечно, прав. Эмоции, на которые вывел Чонгук, подостыли. Зато вспыхнули у Чона. Он выпускает из своих рук тёплое лицо, ныряет по-хозяйски в карман чужой куртки, вынимая оттуда пачку сигарет и зажигалку, подходит вновь к форду и садится на капот, прикуривая. Молчит около минуты, смакуя вкус табака на языке, а затем вновь смотрит на так и стоящего в паре шагов от него Тэхёна, глухо, но прекрасно уловимо для его слуха произнося удивительно спокойное: ― Скучаю. ― Даже после того, как он оставил тебя скитаться по миру пятьсот лет? ― Откуда тебе знать? ― уже немного раздражённо. ― Я не знаю, ― теперь очередь Тэхёна заключать Чона в клетку из собственного тела. Он становится рядом, и точно так же, как когда-то сделал вампир, забирает с его пальцев сигарету, затягиваясь, но не возвращая обратно. ― Но хотел бы. Вообще-то, нет. Не хотел. Не хочет. Ему от этого легче не станет. Но, быть может, хоть немного полегчает Чонгуку. А тот ведь сам сказал, что Тэхён добр душой. ― Говорить не о чем, ― забирает вновь из пальцев сигарету Чон. ― Я… пытаюсь оставить это всё в прошлом. Как видишь, выходит дерьмово. ― Твоя любовь к Давиану отвратительно сильна, ― цитирует О Хана Ким. ― Только… это далеко уже не любовь, Чонгук. Это одержимость. ― Значит, я одержим любовью. И именно поэтому я не хочу быть… ближе. Это ранит не только тебя, но и меня. ― Думаешь, отталкивая, ты огородишь меня от возможных чувств? ― нервная усмешка срывается с губ. Не получится. Они ведь уже откуда-то взялись. ― А они могут быть? ― будто нарочно спрашивает. ― В этой чёртовой жизни возможно всё, ― с горечью звучит в ответ. ― Но всё, о чём я тебя прошу: не позволяй мне думать, что тебе на меня плевать, когда каждое твоё слово и действие кричат об обратном. Это ранит куда больше. ― Я постараюсь, Тэхён, ― выбрасывая окурок в сторону, Чонгук поднимается с капота, ровняясь с детективом и в который раз заглядывая ему в глаза, чтобы прожечь взглядом. ― Не обещаю, но постараюсь. На этом сложный разговор – так казалось именно Тэхёну, – был закончен. Чонгук, сославшись на то, что он выглядит ужасно уставшим, сам на его машине довёз до дома, не забыв напомнить про кофе и пончики, которые Ким забрал в качестве позднего ужина. По дороге он рассказал о том, что О Хан, как и обещалось, пригласил их к себе через пару дней, на что пришлось немного поворчать, но согласиться, потому что достать книгу было необходимо, а иначе получить её было невозможно. И, уже около пяти вечера назначенного дня, Тэхён вместе с заехавшим за ним Чонгуком подъезжал к массивному трёхэтажному коттеджу, чуть дальше границы Сеула. Стараясь не думать о предстоящей встрече с хитрым, точно лис, древним вампиром, которого Ким ещё с первого взгляда не переносит на дух, он всю дорогу молчал и задумчиво смотрел в окно, наблюдая за тем, как большие хлопья пушистого ноябрьского снега кружатся в воздухе, разбиваясь о лобовое стекло и оставляя на нём мокрые пятна, тут же стираемые работающими беспрерывно дворниками. В салоне чоновского мерседеса было относительно тепло – Тэхёну даже пришлось снять куртку, потому что он начал потеть, – а черная блестящая кожа обивки пропиталась знакомым, приятным обонянию, ароматом терпкого парфюма. К нему детектив был не равнодушен, поэтому украдкой (так ему казалось) вдыхал глубоко, пропитывая собственные лёгкие, успокаиваясь тем самым и отвлекаясь от точёного профиля Чонгука, как и всегда, вырядившегося в чёрный классический костюм, опять же никак не вяжущийся с холодом на улице. Температура падала колоссально день за днем. ― Странно приглашать на конную прогулку, когда тропы заметает и пальцы немеют от холодного ветра, ― озвучивает свои мысли Тэхён, вскользь прослеживая за силуэтами деревьев, проносящихся за окнами. Чонгук отвечает, не отвлекаясь от дороги: ― Это же Хан. Он со своими причудами. ― Причудами? ― хмыкает детектив, поджимая губы. ― Мягко сказано. Я ему откровенно не доверяю. ― Покажи мне того, кто ему доверяет, ― хмыкает в ответ Чон и бросает на Тэхёна короткий взгляд, сжимая в руках кожаный руль. ― Давиан порой тоже держался с ним на расстоянии. ― Серьёзно? ― искреннее удивление скрыть не удалось. Как бы Киму не хотелось слышать о бывшем любовнике Чона и виновнике всех его проблем, а узнавать что-то о том, кто терроризирует его сознание на протяжении двух месяцев, было интересно. ― Сам Лорд Тьмы опасался О Хана? ― Скорее… был к нему чрезмерно внимателен. При личных встречах старался не поворачиваться к нему спиной, иногда на каверзные вопросы предпочитал отвечать кратко, а иногда и вовсе игнорировал. ― Кто вообще такой Хан? ― Знал бы я, ― задумчиво ведёт бровью Чон. ― Я о нём мало что знаю, если честно. Кто он, откуда, сколько ему лет… Неизвестно даже это. ― Откуда ты вообще его знаешь? ― Мы знакомы около пятисот лет, как бы это ни звучало наряду с тем, что я так мало о нём знаю, ― начинает неспешно Чонгук, словно углубляясь в воспоминания. ― Нас познакомил Давиан, когда мы находились в Сицилии. Встреча сама по себе была сумбурна, потому что Хан, увидев меня среди компании бессмертных, посчитал, что я всего лишь их ужин, но… Давиан не позволил и пальцем ко мне прикоснуться. Он чуть не вырвал ему сердце на глазах у всех. Чон, вспоминая об этом, не улыбается. Словно, наоборот, все, даже самые тёплые моменты, связывающие его с ним, приносят уйму боли. Так оно и есть. ― Именно поэтому Давиан опасался Хана? ― хмурится Тэхён. Теперь сильно заинтересован всей историей, пока пустота леса за окнами наводит тоску. ― Потому что он собирался меня убить? Пф, ― нервная усмешка. ― У него были свои причины. Меня в них, конечно же, никто не просветил, но Хана он опасался явно из-за чего-то другого. ― Даже представить сложно, что такой… как Давиан, мог кого-то опасаться. ― Представлять не стоит. Я тебе об этом говорю, потому что всё это видел своими глазами. На пару минут салон погружается в тишину. Ехать осталось совсем немного. Тоскливые пейзажи посеревшего леса медленно сменялись на поля, в просторах которых и потеряться не составит труда, а лишь после наконец-то в поле зрения попадает коттедж, больше похожий на царские хоромы девятнадцатого века. Тэхён и представить себе не мог, что где-то здесь, в его родном городе, где он прожил всю свою жизнь, могут находиться подобные строения. Быть может, потому, что он вообще-то здесь никогда и не бывал особо. Всё его детство проходило исключительно в пределах столицы, а юношество он отдал на территорию академии и бесчисленные тренировки в спортзале, от которых эффекта уже и не осталось. Среди просторов резиденция Хана казалась ничтожно маленькой, но стоило выйти из машины и оказаться с ней лицом к лицу, ничтожно маленьким казался именно Тэхён. Сам коттедж точно напоминал один из особняков, которые он привык видеть в фильмах: большой, с окнами в пол, выходящими на подъезд к главному входу, красивый со своими треугольными шапками и колоннами у крыльца. Очень подходит под стать Хану, думает детектив, когда Чонгук подходит к нему сзади и, положив ладонь на лопатки, осторожно подталкивает вперёд, приглашая пройти чуть дальше. По бокам от входа – места для автомобилей, которых, если судить по количеству гаражных ворот, должно быть не менее четырёх. Находясь здесь, хочется вернуться обратно. Красиво. Роскошно. Величественно. И будь это место, принадлежащее Чонгуку, Тэхёну бы здесь понравилось, но когда навстречу из-за поворота выходит владелец, вышагивая вновь плавно и грациозно, выпрямив спину и одним своим взглядом крича о собственном провозглашённом величии, остаётся только натянуто улыбаться. ― Как же я рад вас всё же видеть! ― нараспев тянет, подходя ближе. Тэхён заранее напрягается. Чонгук это чувствует, поэтому незаметно кладёт ладонь ему на плечо и успокаивающе сжимает, шепча так, чтобы услышал только он: ― Не нервничай, ― и обращается к приближающемуся вампиру: ― Здравствуй, Хан. Тот наигранно морщится. ― К чему такой официоз, друзья? Не чужие друг другу люди. Откровенно выворачивает. Тэхён сдерживает порыв закатить глаза и вовсе отвернуться, лишь бы не видеть самодовольной ухмылки, и старается звучать как можно более дружелюбно: ― Спасибо, что не стал затягивать с нашей встречей. ― Ну что ты, Тэхён, ― акцентирует на имени детектива О. Оно из его уст звучит проклятием. Мурашки по коже. ― Я – человек слова. Раз обещал, что приглашу вас в ближайшие пару дней, значит так тому и быть. Добрались без сложностей? Хан прячет руки за спиной, точно сцепляя их там в замок, что уже является жестом превосходства (Тэхён, ввиду своей профессии, знает язык тела), и лучезарно улыбается, являя белые ровные зубы. От разящей за сотни миль притворности воротит. ― Всё в порядке, ― отвечает за обоих Чонгук. ― Надеюсь, сегодня мы прибыли не зря? ― сразу спрашивает он, тоже не радуясь их встрече. Чонгуку от Хана тоже не по себе, но он прекрасно владеет эмоциями, поэтому телом расслаблен и слабо улыбается в ответ, краем глаза наблюдая за всё ещё напряжённым детективом. ― А ты по-прежнему меня удивляешь, Чон, ― хрипло смеётся Хан. ― Вижу, серьёзно настроен в отношении этого прекрасного создания, ― и снова едкий, пробирающий до костей взгляд на Тэхёна. ― Книга нужна именно мне, ― басит в ответ Ким, заставляя Хана в удивлении выгнуть бровь. Не ожидал такого напора от молчавшего почти всю прошлую встречу детектива. ― И я надеюсь, что сегодня я всё-таки её получу. ― Узнаю в тебе стальные ноты Давиана, ― Хан хмыкает и делает короткий шаг в сторону, продолжая держать руки за спиной. ― Вы и впрямь ужасно похожи. Нет. Нет. Нет. Нет. Они разные. Абсолютно различны. И Чонгуку Ким верит куда больше, нежели Хану, чей взгляд прожигает на коже отвратительные гниющие дыры. Вернее, ему он не верит вовсе. Тэхён глубоко вздыхает, вскидывая подбородок вверх, чтобы не казаться таким уж маленьким и беспомощным перед древним устрашающим вампиром, и смотрит в ответ так же пронзительно, собирая всю свою волю в кулак, проявляя стойкость. Раз уж, по мнению О Хана, он – точная копия Давиана, то нужно соответствовать ей так же. ― Хан, ― разрезает повисшую тишину голос Чона, заставляя переключить на него внимание. ― Может, пригласишь на чашечку чая? Где твоё гостеприимство? ― Разумеется. О вновь улыбается приторно лучезарно, и уже втроём они направляются по выложенной из тротуарных рельефных плит тропе к дому. Изнутри он выглядит не менее прекрасно, чем снаружи. В стиле модерн и светлых тонах, он кардинально отличается от мрачного особняка в Венеции, из которого Тэхёну хотелось сбежать сразу же, стоило только переступить порог. Уютный, хоть мебели в нём мало, и тёплый. Ужасно разнится с сущностью того, кому он принадлежит. Ким проходит по приглашению хозяина в большую гостиную с искусственным камином чуть ли не посреди комнаты, и привычно осматривается: на стенах – картины (в основном какие-то пейзажи или натюрморты); пара стеллажей, абсолютно пустых, отчего они кажутся здесь вовсе неуместными; возле камина – охапка дров, и совершенно непонятно, к чему она здесь, если пламя в нём искусственное; на полу – грязно-коричневый ковер, прекрасно вписывающийся в цветовую гамму; а на одиноком журнальном столике – хрустальная чаша, наполненная кровью. Тэхён отчетливо чувствует её запах. Сладкий, с металлическими нотками. Чонгук следует сразу за ним, и пока детектив осматривается, перебрасывается парой незначительных фраз с Ханом, а после возвращается вместе с ним и чашкой ароматного чая. ― Надеюсь, ромашковый подойдет? ― оставляя кружку возле Тэхёна, Хан не стирает с лица милой улыбки и присаживается напротив. ― Подойдёт, ― кивает Ким. Пить что-то из рук Хана не хочется совсем, но за время поездки успела появиться жажда. Чонгук садится возле него, словно оберегающая его тень, и только тогда Тэхён берёт в руки чашку и делает маленький глоток под пристальный взгляд О напротив. Чай горячий, немного обжигает горло, но ничего особенного в привкусе знакомой ромашки детектив не чувствует, поэтому после ещё одного маленького глотка, отставляет напиток в сторону и усаживается на мягком диване поудобнее. Хан незаметно ёрзает на месте, в то время как Чон внимательно следит за ним, будто что-то пытается в его действиях вычислить, и это не ускользает и от взгляда Тэхёна. Он так же присматривается к Хану, предполагая, что его напряжённые скулы точно говорят о том, что древний чем-то недоволен, но лезть не спешит. Молча анализирует. И это ему отчего-то не нравится. Но буквально через пару секунд своё напряжение О отгоняет в сторону, расслабленно откидывается на спинку дивана, перекидывая одну ногу через другую, и скрещивает руки на животе, пробегаясь по своим гостям надменным взглядом. ― Тэхён, ― зовет он, смотря на Кима исподлобья, ― не сочти за наглость, но могу я поинтересоваться, для чего тебе книга? ― По-моему, я уже озвучивал причину, ― отвечает он весьма резко. Была бы возможность, он Хану и слова не сказал бы. ― Двойники, да. Я прекрасно помню. ― Тогда к чему вопрос? ― Хочешь знать, что тебя связывает с Давианом? ― а взгляд бросает на Чона, сосредоточенного на их разговоре. ― Хочу избавиться от его присутствия в своей жизни, ― честно. Порядком подустал от давления, оказываемого на свой мозг. ― Думаешь, у тебя получится? ― усмехается Хан, подаваясь вперед, чтобы локтями упереться в колени, обтянутые тканью классических бежевых брюк. ― Давиан… удивительно сильное, могущественное существо, поглощающее всё, к чему хоть раз прикоснется, ― и снова взгляд в сторону Чонгука. Не намекает, а уже в открытую говорит. Издевается. Выводит из себя. ― Он присвоил себе тело, душу и сердце Чонгука. А тебе пробрался в разум. ― Почему тебя это так волнует? ― не скрывает своего раздражения Чон. ― Или боишься, что Давиан внезапно спустя пять сотен лет объявится и отберёт у тебя верховенство среди нас? ― Я? ― вдруг заливается громким – больным, – смехом Хан и резко замолкает, принимая внезапно серьёзное выражение лица. ― Бояться того, кто трусливо сбежал, омерзительно и глупо с моей стороны, ― и никакой привычной едкости в голосе. Ниже на два тона и с хрипотцой. ― Это во-первых. ― О поднимается на ноги, возвышаясь над мужчинами. ― Во-вторых, пока я – единственный, кто знает как лишить его жизни, он не решится избавиться от своей клетки и явиться. Чонгук поднимается следом за ним. ― О чём ты? ― хмурится, спрашивая тем же тоном, что и Хан. ― Давиан – первородный вампир, ― последним встаёт и Тэхён, поддерживая недоумение Чона. ― Он был рождён им, а не обращён. Нет способа убить его. ― Неужели его обожаемый Чон-и об этом не знал? ― он словно удивлён. Поворачивает голову к Чонгуку и на губах не усмешка, не ухмылка, а настоящий оскал. ― Видимо, не так уж он и был с тобой честен. ― Я знал о Давиане всё, что он позволял мне о себе узнать, ― в свою защиту отвечает Чонгук. Холодно и резко. Злится. Тэхён это чувствует, поэтому немного отходит в сторону. Не боится, но инстинктивно. Хан разговор не продолжает. В комнате повисает тишина. Давит на виски. Все напряжены. Меньше всего – Тэхён, но Чонгук, стоящий возле него и чуть ли не скрипящий зубами, тревожит. Он смотрит в одну точку, почти не дышит, руки, спрятанные по привычке в карманы брюк, сжаты в кулаки, и, Ким уверен, скажи О хоть ещё одно слово, Чон взбесится. Тэхён затянувшееся молчание прерывает первым: ― Хан, ты ведь человек слова. Где же обещанная конная прогулка? На неё нет желания идти совсем. Какие к черту лошади, когда на улице действительно ужасно холодно, и пальцы от каждого дуновения морозного ветра немеют? Про то, что и Чонгук, и Хан температуры не чувствуют он знает. Но он-то ощущает её прекрасно. Только, чтобы хоть как-то развеять этот шлейф агрессии и недосказанности, приходится идти на крайние меры. Даже если это (утрирование превосходит здравые мысли) обморожение конечностей. ― Пойду проверю, готовы ли жеребцы, ― поразительно спокойно оповещает владелец дома, и спешно выходит из гостиной, оставляя своих гостей наедине. И, как только Хан исчезает из поля зрения, Тэхён позволяет себе выдохнуть. Он находится в его компании лишь второй раз, но каждая из этих двух встреч пропитана такой откровенной неприязнью, чертовски настораживает. То, что мотивы древнего вампира, которого когда-то опасался даже сам Лорд Тьмы, нечисты было ясно ещё с самой первой секунды знакомства. Каждый взгляд, каждое слово пропитаны таким количеством ненависти, словно Ким уже успел уничтожить жизнь Хана, и, признаться, такого отношения к себе детектив совершенно не понимает. Его не волнует, как к нему относится кто-либо, кто никак не связан с ним и его жизнью, или не является хоть немного близким ему, но истинности поведения понять не может. И это уже далеко не личный интерес. Это дело принципа. Чем двойник Давиана – простой человек – не угодил древнему вампиру? Тэхён вздыхает, зачёсывая рукой спавшие на лоб каштановые пряди, начавшие лезть в глаза, и медленно поворачивает голову в сторону Чонгука. Напряжённые плечи приподняты, острая челюсть периодически ходит из стороны в сторону, дыхание глубокое, ровное, такое, когда человек старается успокоить нервоз, и нижняя губа закушена. Ким причину его внезапной злости понимает. Знает, что раздел, под названием «Давиан», запретен, закрыт, болезнен от разодранной острыми когтями души и вырванным сердцем, и это раздражает. Раздражает то, что Чонгук из-за бесчувственного чудовища рушит себя. Простодушное человеческое сердце, преисполненное отнюдь лишь тёплыми чувствами к вампиру, кровью обливается. Тэхён собирает всю свою волю в кулак, которую на словесной перепалке с Ханом истратил полностью, и аккуратно, боясь попасть под горячую руку, кладёт охладевшую от волнения ладонь Чонгуку на затылок, пальцами неспешно перебирая короткие прядки чёрных волн. ― Успокойся, пожалуйста, ― просит тихо, зная, что его прекрасно слышат. ― Ты сейчас взглядом прожжёшь дыру в полу. На его слова – молчание. Не ожидал в принципе того, что его послушают. Только, когда Чонгук, не сказав ни слова, перехватывает его ладонь, и убирает со своей головы, перемещая её куда-то в район шеи, задерживает дыхание. ― Чтобы я был спокоен – нужно к чёртовой матери вырвать Хану сердце, ― цедит сквозь зубы, пока Ким, еле дыша, пальцами водит по холодной мягкой коже. ― Этот ублюдок позволяет себе лезть туда, куда его длинному носу лучше не соваться. ― Он провоцирует, Чонгук. ― Это я и так понял, ― уже спокойнее продолжает, а затем отходит от Тэхёна на пару шагов в сторону. Рука с шеи плавно по плечу соскальзывает вниз и повисает в воздухе. ― Не понимаю только, чего он этим добиться хочет. ― Не знаю, ― слегка расстроенно отзывается детектив, пряча руку в карман куртки. ― В любом случае, поговорим об этом позже. Не думаю, что он так просто упустит шанс подслушать наш разговор. Чонгук, поворачиваясь к нему, одобрительно кивает: ― Издержки профессии. Тэхён соглашается. Конфиденциальность – залог успешной работы любого криминального отдела. Сколько нужно было ждать Хана, неизвестно, поэтому Ким присаживается обратно на диван, прикрывая глаза и массируя пульсирующие виски. Чонгук бегло оглядывается, а затем берёт в руки чашку чая, принесённую Тэхёну, и делает небольшой глоток, тут же закашливаясь и стуча кулаком по груди. ― Твою мать… ― шипит Чон из-за першения в горле и жжения в глотке, еле удерживая в руках кружку, чтобы её содержимое не расплескалось. ― Чонгук? ― Тэхён встревоженно вновь поднимается на ноги и спешно забирает из рук вампира посуду, ставя её на столик. ― Что случилось? ― В чае вербена, ― откашливаясь, произносит Чон. ― Чего? ― искренне не понимает, хмурясь. ― Хан добавил в чай вербены, ― Чонгук растирает шею рукой и облизывает губы, убирая остатки ядовитого пойла. ― Он же в курсе, что… для людей она абсолютно безвредна? ― В курсе, ― зло цедит вампир, толкая язык за щеку. ― Он… ― Дорогие гости, ― перебивает голос вошедшего в комнату молодого парня, на который Тэхён с Чонгуком синхронно оборачиваются, ― господин Хан ожидает вас для прогулки. ― Минуту, и мы будем, ― вежливо отвечает Чон, и слуга Хана ретируется из комнаты. ― Он… ― начинает Тэхён, в надежде услышать продолжение мысли. ― Поговорим чуть позже. Пойдём, не будем заставлять его ждать.***
— Ты когда-нибудь ездил верхом? — интересуется Чонгук. Они выходят из дома через двери, ведущие на задний двор. Около резных ступеней одиноко стоит покрытый снегом куст можжевельника, вдоль тротуарной тропы невысокие туи, меж которых затесались садовые фонарики, и чуть поодаль виднеется еловый лес, в который, судя по всему, и готовы отправиться кони: один – белоснежный с гладкой блестящей гривой, а второй – его точная противоположность, – цвета воронова крыла, иссиня-чёрный с волевым взглядом, устремлённым на приближающуюся пару незнакомцев. — Нет, — спрятав руки в карманы куртки, честно отвечает Тэхён. — Как-то не приходилось в жизни. — Упускаешь многое, — спокойно проговаривает Чон. — Мой отец был конюхом при дворянской семье. Я с детства в седле учился сидеть. Поедешь спереди, чтобы держать поводья. Я буду за твоей спиной. Контролировать. — Переживаешь за меня? — хмыкает Ким, стараясь сдерживать своё удивление от того, что Чонгук уже второй день подряд делится с ним мелочами своей жизни, когда пару месяцев и словом не обмолвился. — Упадёшь – сломаешь себе позвоночник и будешь прикован к инвалидной коляске до конца дней. Оно тебе надо? — Справедливо, — и правда, даже не поспоришь. Калечить себя детектив не собирался, поэтому просто согласился, считая, что это верное решение. Забота греет. Тэхён прячет улыбку за тихим кашлем и наконец-то подходит к лошадям, возле которых с надменностью вида стоит Хан, поглаживая чёрного коня по гладкой короткой шёрстке. — Он никак не хотел даваться, — заговаривает вампир, пальцами прочёсывая гриву. — Кое-как удалось надеть на него узду. — Животные чувствительны к недоброжелателям, — кривит губы Ким. Он делает два широких шага, подходя к коню, и тянет руку к морде. Конь тянется в ответ, сам льнёт к руке и тычется мокрым носом так, что вся ладонь тут же покрывается мурашками от влажности и холодного ветра. — Вот видишь. Они знают, кому довериться. Хан на такое заявление в свою сторону тихо фыркает, точно недовольный, но ни слова не говорит. Отходит от вороного и подходит к белому, умело взбираясь в седло и хватаясь за поводья. — Запрыгивайте, детектив Ким, — улыбается он криво. — Рино не любит ждать. Конь на свою кличку фырчит, поднимая взгляд на Тэхёна, тычится мордой в его ладонь, как бы приглашая, и Чонгук, похлопав его по плечу, первым взбирается в седло, освобождая место впереди себя для Кима. Он забирается следом. По заметённым тропам елового леса гуляют часа полтора. Морозный ветер бьёт в лицо, доводит пальцы до онемения, но Чон, сидящий всё время за спиной Тэхёна, уже после первого получаса перемещает свои ладони, что до этого держал на продолжении поводий, на его руки, тем самым закрывая их от знойных порывов. Хан что-то параллельно рассказывает, пытаясь развеять тишину, держится рядом, следит порой за выражениями лиц своих гостей, но Тэхён на него вовсе не обращает внимания. Кажется, он совершенно забыл, для чего вообще сейчас находится здесь, потому что все мысли разом занимает Чонгук, то и дело поглаживающий его руки, чтобы разогнать кровь и согреть, или шепчащий на ухо о том, как правильно вести себя в седле, чтобы конь не взбунтовался и не скинул их обоих. Голос обволакивает, заглушает звуки и становится приятно. Создаётся ощущение, что они находятся посреди многолетних елей одни, проводят спокойно время вместе, наслаждаясь компанией друг друга, иногда переговариваются, когда Рино вышагивает трусцой, ловко переступая валяющиеся на пути ветви и камни. Атмосфера создаётся сказочная. Снег крупными хлопьями продолжает покрывать землю, точно белым пушистым одеялом, кружит в воздухе, оседая на плечах, и ничуть не печалит то, что небо плотно затянуто пеленой серо-грязных облаков. Только, когда спустя почти два часа, темнеет, Хан резко поворачивает коня в сторону, Чонгук еле успевает за ним, неожиданным порывом опрокидывая Тэхёна себе на грудь. Тот руками цепляется за его бёдра, чтобы не свалиться, и глубоко вдыхает. — Что ты творишь? — вскидывает бровь Чон, помогая Киму обратно сесть. — Дальше нам сюда, — как ни в чём не бывало отвечает Хан, гладя по гриве своего коня. — В гробницу. — Какую ещё гробницу? — недоумевает Тэхён, прожигая вампира недовольным взором. — Не думал ли ты, что древний артефакт должен храниться у всех на виду? Тэхён моргает удивлённо. Уже в который раз за день. Какая к чёрту гробница посреди леса? Но этот вопрос отпадает сразу же, как только они продвигаются ещё немного вперёд и перед глазами появляется воздвигнутая из бетона с готическими мотивами небольшая конструкция, напоминающая по своей форме больше беседку. — Прибыли, — оповещает коротко Хан и останавливает лошадь, чтобы спешиться. Тэхён Рино останавливает тоже, спускается аккуратно на землю с помощью Чонгука, и оглядывает гробницу, приоткрыв рот. Неужели, он настолько не знает окрестностей родного Сеула, что никогда и не знал о существовании подобного? С ума сойти можно. Ким подходит чуть ближе, рассматривая кованые ворота с резным по металлу гербом, и он почему-то отдалённо кажется ему таким знакомым, что сразу начинается карусель из мыслей в голове, чтобы попытаться вспомнить, где же он мог видеть подобную картину: ромбовидный прямоугольник, заточённый в окружность с переплетающимися вокруг рёбер змеями, а в центре орёл без головы, в когтистах лапах держащий одну из голов змеи. Безумие какое-то. Он мотает головой, когда к нему сзади подходит Чонгук, прожигая герб взглядом, и поворачивается к Хану. Тот вновь гладит своего коня по гриве, а затем проходит к воротам, на которых висит на вид ржавый хилый замок, и рывком сдёргивает его с петель, отбрасывая в сторону. Те со скрипом открываются, и в воздухе повисает запах затхлости и сырости, что сразу говорит о том, как долго никто и рядом не стоял с этим местом. — Жутковато, — бормочет себе под нос Тэхён, стоит Хану обернуться и одним лишь махом руки пригласить пройти за ним. — Пойдём, — подталкивает его вперёд Чонгук. — Чем быстрее заберём книгу, тем быстрее отправимся назад. — Откуда здесь вообще гробница? — всё-таки интересуется Ким. — Ей почти тысяча лет, — отзывается Хан, услышав его вопрос. — Была построена предками одного из сильнейших кланов для погребения умерших. В нашем случае, — имеет ввиду вампиров, — праха. Но спустя года о ней забыли за ненадобностью и позже стали хранить древние артефакты. Внутри темно. Нет ни одного окна, через которое хоть один жалкий луч света мог бы протиснуться. От бетонных стен веет не то, что холодом, а самым настоящим льдом. Даже дышать тяжело. Лёгкие мгновенно сжимаются. От сырости слезятся глаза. Становится дурно. Но Тэхён стоически вдыхает воздух полной грудью, выдыхает медленно через рот, и проходит вглубь гробницы: посредине пусто, только промерзшая земля под ногами; а по периметру бетонные выступы, на которых в ряд разместились расписные чаши, в которых и находится прах, или, если верить словам Хана, они просто ждут своего часа. Сложно предугадать, что истина, а что плоды воображения, потому что Ким трогать здесь что-либо не решается – молча смотрит и иногда морщится, смаргивая подступающие слёзы. — Вот то, что вы искали, — вырывает из мыслей голос Хана. Он берёт с такого же, как и вся гробница, бетонного постамента книгу и протягивает её Тэхёну. Ветхая, с пожелтевшим потрёпанным переплётом и стёршимися с корешка чёрными прописными буквами, она выглядит точно так, как он её себе и представлял. Чонгук вновь подходит со спины, становясь рядом с Кимом, и забирает книгу из его рук, покручивая её из стороны в сторону. — То, что нужно, — проговаривает он, и, взяв Тэхёна под руку, выходит из гробницы на свежий воздух. Заметил, что ему от нахождения внутри не по себе. Осталось только изучить.***
Жарко. Невыносимо жарко. Голова идёт кругом; грудь вздымается слишком часто из-за рваных вздохов; горло саднит от того, насколько накалён воздух в маленькой тёмной комнате, освещаемой только блеском бледно-жёлтых лучей, скользящих по полу от лунного света. Руки дрожат, цепляясь за всё, что только попадается на их пути. Тело – огромный сгусток чего-то инородного, ему совершенно не принадлежащего. Агония. Он пылает. Сгорает, когда откидывает голову назад, открывая шею, и ногами дёргает, словно его насильственно держат в своих сетях и не выпускают. Ворочается на пропитавшейся запахом хвои постели, раскрывает рот в немом стоне то ли от боли, то ли от наслаждения. Умирает снова и снова, чувствуя, как пульсируют участки бледной холодной кожи, когда её царапают зубами и вот-вот грозятся отравить кровь, пустив клыки смертельно глубоко. Уничтожить. Испепелить собой, а пепел этот затем развеять по ветру, чтобы и следа от него ни осталось нигде в этом чёртовом мире. Юнги – истинный безумец. Но от безумия этого он плавится. Оно его возносит, освобождает от своих же оков, дарит ощущение небывалой лёгкости: мозг отключён; следует зову сердца, по ощущениям готового пробить рёбра и добровольно прыгнуть в руки того, кто пытается обуздать. Принимает ласку и подаётся бёдрами вперёд, чтобы унять возбуждение и получить хоть что-то, чего категорически лишают, пригвождая к месту одним только взглядом. А так ужасно хочется. Зубы раскрошатся сейчас к чёртовой матери – они трутся друг о друга, скрипят, издавая отвратительные звуки, которые из-за шума в ушах и не слышно вовсе. И где же хвалёный вампирский слух, способный уловить даже мельчайший шорох за десятки километров? Обострены все чувства. И их так много, что они просто-напросто разрывают изнутри, переполняют как хрустальную чашу и выплёскиваются через тонкие края, грозясь затопить всё пространство. А он ненасытен. Что-то рычит на ухо, сжимает запястья так сильно, что их ломит, кусает за мочку, потом языком проходится по хрящику, снова что-то бессвязно рыча. «Моя собственность». «Моё». «Пусть только тронут». Обжигающий, умалишённый шёпот. Горячее дыхание плавит кожу на шее, которую совсем нескромно облизывают языком. Помечают, как свою территорию. Показывают, кому принадлежит. Хосок же в своих ласках безжалостен. И его так много, что у Юнги просто не остаётся выбора, кроме как задохнуться. Он везде: шея, ключицы, каждый сантиметр шрамов, которые сам же оставил, рёбра, живот, худые бёдра. Юнги пропах им с ног до головы. И ему это до дрожи в коленях нравится. Мин сам выгибается в спине, льнёт к горячей обнажённой груди напротив, желая пропитаться жаром чужого тела, стать с ним единым целым, полностью в нём раствориться, потому что чем-то индивидуальным себя уже совершенно не чувствует. Но ему и этого не позволяют: давят ладонью на грудь, вжимают в матрац, раздвигают коленом ноги, чтобы после этого удобно меж ними устроиться, и грубым, животным поцелуем вгрызться в губы и подавить вырвавшийся из глубин души писк, больше похожий на отчаянный скулёж. Не противится тому, что им помыкают, что его просто присваивают себе, переплетая с ним пальцы и вторгаясь в хрупкое с виду тело. Он этого безумно жаждет, выстанывая его имя как в последний раз, будто молит и просит не оставлять одного, быть всю жизнь рядом и защищать словно маленького ребёнка. Настолько хорошо, что не может быть правдой. Будто не реальность, а мираж что вот-вот развеется, подуй ты на него и помаши рукой. И всё в секунду растворяется, когда Юнги распахивает глаза, хватаясь за небьющееся сердце, и делает один глубокий вдох, так и замирая на месте. Сон. Всего лишь чёртов сон, от которого по телу мурашки и жар в груди. Просто приснилось, а кажется, что на теле горят отпечатки его рук. Мин болезненно морщится, чтобы больше не представлять то, что подкинуло воспалённое воображение, проводит руками по лицу, зарываясь ими в тёмные всклокоченные ото сна пряди волос и задушено стонет от собственной дурости, падая обратно на постель. Пахнет ночной свежестью. Окно в комнату приоткрыто, по воздуху гуляет приятная сейчас разгорячённому телу и воображению прохлада, и намёка на его присутствие здесь нет. Словно не Хосок несколько часов назад испепелял его взглядом, схватив за запястья. Юнги невольно касается мест, на которых крепкая хватка волка ломала кости, и водит по ним кончиками пальцев. Разве должно было ему это понравиться? А собственное воображение обмануть не получается. Во сне до такой степени наслаждался, что несдержанно в голос стонал и просил ещё и больше. Издевательство. ― Твою мать… ― шепчет под нос себе Мин, будто его кто-то может услышать, а он отчего-то уверен, что находится абсолютно один – иначе бы от позора с ума бы сошел точно. Уж кого, но только не Хосока в своих снах в таком ключе он готов видеть. Поднявшись с кровати, подходит к распахнутому окну, и высовывается из него почти наполовину, глубоко вдыхая свежий ночной воздух. Хочется ужасно закурить: у Юнги привычка – курить после секса, но он старательно эти мысли гонит в сторону. Какой к чёрту секс? Идиотские фантазии на фоне сильных эмоций, а уж с его новой сутью такое восприятие, если уж ничуть не удивительно (а он слишком сильно удивился такому порыву своего организма), то точно вполне ожидаемы. Хотя и тут проскальзывает ложь – не ожидал, поэтому под сильным впечатлением. Юнги просто дышит. Медленно вдыхает носом – выдыхает ртом, приводит голову в порядок, отрезвляет мысли, взглядом скользя по силуэтам деревьев. А затем просто спрыгивает с подоконника и в очередной раз направляется к обрыву. На место, являющееся всему виной. Оторваться от бездушных фантазий. Оторваться от душащих желаний.***
Наблюдая за тем, как силуэт исчезает в тени костлявых деревьев, дёргается глаз. Раздражает. Ужасно бесит. Хочется убить, растерзать, испепелить, заставить страдать. Влечёт. Манит. Как магнитом к себе притягивает. Цепями сковывает их обоих, не оставляя шанса на избавление. Хосок готов выть от безвыходности. Вчера сорвался, позволил себе лишнего, касался его, обжигаясь холодом тела. И дыханием, срывавшимся с губ. Чертовски близко. Так близко нельзя. Запрещено законами. Но волчьи инстинкты на своё же посягают, заставляют владеть полностью, но нельзя. Абсурд. Бессмыслица. Грех. Слабость. Чёрт возьми, но вожак стаи перед новорождённым испытывает слабость, и знает, что это его погубит. Но тянется. Волк внутри так тянетсятянетсятянется к тому, что теперь по праву его, и пойти против – безумство. Нельзя же так. Да и плевать он хотел. Оборотень тяжело вздыхает, вертя в руках бутылку пива, и поудобнее устраивается на кресле, стоящем на открытой веранде. Морозный воздух щекочет кожу, горячая волчья кровь не даёт замёрзнуть, а порывы ледяного ночного ветра немного отрезвляют. Легко. Сейчас на душе легко, хоть какая-то толика сомнений и гложет противно изнутри. Хосок прикрывает глаза, глубоко вдыхая, облизывает губы, которые точно потом будут шелушиться, и делает глоток пива, стараясь расслабиться совсем и отпустить навязчивые мысли. Не дают этого сделать шаги за спиной. Хосок медленно поворачивает голову и замечает в проходе младшего брата. Тот стоит, скрестив руки на груди, и точно злится, потому что вместо привычных глаз в темноте ночи блестят рыжие волчьи. — Готов поспорить, ты чем-то недоволен, — начинает старший из Чонов, отставляя недопитую бутылку пива на маленький круглый журнальный столик в углу. — Нет, что ты, — а сам рычит, — я просто в бешенстве! Почему я узнаю от Мелин, что ты напал на Шисока?! Ах, вот оно что. — Потому что он чуть не убил Юнги, — старается отвечать как можно спокойнее Хосок. — А я не потерплю того, чтобы хоть кто-то посмел угрожать моему. — Ты в своём уме, блять?! — Чеён подходит к брату и со всей силы хватает его за грудки, впечатывая в спинку кресла. Злится. Ужасно злится. Глаза блещут пламенем, того гляди, и сожгут вожака. Хосок на подобный выпад брата сам злобно рычит, отрывает от себя и прибивает спиной к стене, предплечьем надавливая на грудь, чтобы не вырвался. Всё же вожак. Гораздо сильнее. — Тебя это касаться не должно! — рычит Чон, меняя человеческий взор на волчий. — Меня касаться не должно?! — шипит Чеён, порываясь дёрнуться, но Хосок бьёт второй рукой ему в солнечное сплетение, усмиряя. — Ты напал на своего сородича... На члена своей стаи, с кем рос, блять, в одном доме, из-за какого-то мерзкого, мелкого кровососа, не стоящего и твоего мизинца! Шисок еле дышит из-за твоих ударов! — Закрой немедленно свою пасть! — И не подумаю! — плюётся ядом на родного брата. — Ты совсем из ума выжил! Одумайся! Ты мог убить Шисока! Убить! А из-за кого?! Из-за какого-то вампира! — Я за него убью любого! — Ты слышишь вообще себя?! — судорожно хватая ртом воздух, сипит Чеён. Поверить не может, что его родной брат, вожак стаи, говорит такие вещи, от которых кровь в жилах стынет. — Ты предаёшь стаю! — Я не предаю её, — вновь рычит Хосок, но брата не отпускает – держит крепко. — Я её защищаю. Юнги – мой избранник, и я не собираюсь идти на поводу чьих-то желаний, когда кто-то смеет его касаться! Кто-то, а не я, Чеён! — Я... не верю своим ушам... — уже надрывно. — Хосок, вспомни ты, в конце концов, что стало с отцом! — Я не собираюсь сейчас с тобой разговаривать! — не слышит брата, всё равно свою линию гнёт вожак. — Остынешь, поговорим! И отпускает. Чеён глубоко вздыхает, когда на грудную клетку больше ничего не давит, и, последний раз взглянув в глаза старшего брата, перепрыгивает ограду веранды, в воздухе принимая форму волка, и срывается в неизвестность. Хосок чувствует, что тот непременно помчался на запах Юнги.