***
Мирами панибратски обнимает и закидывает руки на плечи — Едва ли Синчэнь вообще может ей как-либо возразить. Они вместе смотрят на плывущие в вышине огни кострища в Гробнице Гандзи, среди густых, точно сметана, дымов. Они ловят в белых горах хлопья снега, так похожие на падающие из синевы неба в синеву августовского пруда лепестки садов Канре, где в воздухе стоит противно — приторный, немного горчащий запах гнилых яблок, который от края и до края дороги не прекращает свербеть в носу. Где в стороне — по обе обочины — примятыми к земле и почти неживыми растут деревья с нежно — белыми цветами, те самые яблони, от которых идет невыносимый аромат. И где воздух душный, тяжёлый, почти осязаемый, облачным туманом укутывающий ноги и ласкающий ладони. Мирами — воплощение всех шэнов с их извечными традициями: она обнимает на прощание, как в последний раз, крепко сжимает руку при встрече и на приветственный поклон Синчэня лишь хмурится. Мирами — звезда, сияет и сияет где-то в вышине, разрезает клинком саму небесную твердь, она легка и изящна. Мирами чтит тысячелетний уклад, и по всем заветам Шэн-цзюнь сильна, мудра и свободна, как ветра Земель мучеников. А Синчэнь скуп на радость, замкнут и молчалив. Он не может легко подбрасывать в руках клинок — тело деревенеет от каждого взмаха, он агрессивно бьет порождения тьмы, пересиливая боль и тяжесть. Шэны соблюдают традиции, шэны верят — всех жителей поднебесной связывает судьба, вьющаяся красная нить и объятия — на горе и счастье общие и крепкие. Синчэнь — шэн, но единственное, что его связывает — кандалами по рукам ногам — сумеречный цветок, шипами вгрызающийся в кожу.***
Тецуя сжимает его при встрече в кольце рук, Тецуя старше и порывистей, Тецуя носит за спиной тяжелый лук, а в карманах по горсти морских ракушек с яшмового побережья, Тецуя — весел и беззаботен, потому что его жизнь дорогами вьется, несется куда-то вдаль. Синчэню почти больно смотреть на его ослепительное сияние, тот тянет его за руки, стискивает ладони и ярко улыбается, зазывая вперед, до самого конца. Синчэнь не устает греться у костров, смотреть на жидкое серебро луны и слушать завывания бурь вместе с ним, исследовать старые руины и храмы Нарю, вот только руки он первым никогда не тянет, отстраняется и бесслышно просит «без прикосновений», «без объятий», без всего, что создавало бы между ними физический контакт. Из Синчэня такой себе шэн, мастер клинка тоже неудачливый, друг — еще более ужасный. Тецуя не обижается почти, шэны не особо злопамятны по природе, только хмурится и качает головой. Шэны не живут без прикосновений, для них каждое касание — привычка, необходимость. Для них каждое касание — способность перенять чужую тяжкую ношу, разделить ее, разрезать на равные доли, с хрустом — точно спелые яблоки на четвертинки. Тецуя добр и готов помочь, прорываясь через тернии к звездам, забрать себе часть чужой стылой тоски. Тецуя шэн и он горд этим, потому что быть шэном для него не петля на шее, не лезвие тати, приставленное к спине, быть шэном для него — честь. Синчэнь блекнет на его фоне, бледнеет как увядающий лотос в пруду и точно уверен, хоть от шэна в нем только стремление идти к цели, несмотря ни на что, он никогда груз собственной вины и ошибок на него не свалит. Потому что Тецуя тянется руками — солнечными лучами к его щекам, забывая о чужой боязни прикосновений, и горит заоблачными искрами, греет теплом что-то трепещущее и неживое внутри.***
Синчэнь практически умирает с периодичностью раз в три дня, исправно молится в любом храме, что встречается на пути, за души учителя и своих друзей, Синчэнь учится прощать себя, но тело до сих трясется, когда товарищи при встрече пытаются обнять или обхватить своей ладонью его руку. Прикосновения — привилегия, которая дана каждому в этом мире, а для последнего ученика Пути Хона прикосновения — треклятый грех.