Wanna figure out you

Кровь стекает от губы, кровь стекает от глаза. Кровь, здесь, на самом деле повсюду. Даже если они отказываются это замечать. — Спасибо. Стив тянет слова разбитой губой, пока кусок ваты вбирает в себя его кровь, обжигая ядовитым пламенем септика. Предыдущий достаточно насосался от брови и валяется теперь где-то рядом, в куче бинтов и вылущенных упаковок обезболивающего, не то нестероидного, не то уже опиатного. Стив ставит на последнее. Стиву хочется спихнуть всё на них. — Я сделал, что должен. Голос старшего Байерса звучит сухо и слишком твёрдо. Его пальцы не дрожат, уверенно обрабатывая его раны, и это чертовски напоминает Стиву тех врачей из сюжета про войну во Вьетнаме, методично и твёрдо вправляющих солдатам кишки в разорванные животы, под скрежет разрывающейся шрапнели. Его кишки, конечно, были на месте, но, если бы та штука ударила когтями чуть выше. — Тебе смешно? Стив кривит губы, вздрагивая от боли в расползшейся ране, и нервно смеётся, представляя, как Джонатан также хмуря брови, копается в его животе. — Нет… Нет, просто… эта хреновина такая причудливая. Не думаю, что когда-нибудь смогу не думать о ней без нервного срыва. — Демогоргон. Поправляет Байерс, заправляя торчащие пряди чёлки за ухо. — Де-мо-гор-гон. По слогам повторяет Стив, чувствуя во рту усиливающийся привкус меди. Ему снова прижимают вату, на этот раз плотнее и весьма красноречиво приказывая помолчать. — Голова кружиться? Сколько пальцев ты видишь? — Твоих или своих? Ему всё ещё непонятно, как можно быть настолько спокойным сейчас. Делать что-то настолько отстранённое от насущных проблем, и даже от собственной семьи, что дальше, пожалуй, только соседние штаны, или Луна, которую сейчас даже за облаками не видно. О них позаботиться Нэнси. — слышит Стив, без единого слова, читая это в напряжённых глазах Джонатана, рассматривающих костяшки его пальцев на предмет застрявшего стекла. Значит ли это, что о Стиве здесь больше не позаботится никто? — Ты не в школе, и от этих ответов зависит не оценка, а твоя жизнь. На языке, вместе с кровью так и вертится какая-нибудь полу-философия, в духе — «если жизнь — это бесконечный выбор решений, то чем она тогда отличается от теста?», и хохмить, как ни странно, не отбило желание ни ударом по голове, ни острыми зубами, кучно усеявшие мясистые лепестки плотоядного цветка. Цветка, имеющего руки и ноги, как у грёбанного мутанта-жертвы радиации. Может, кто знает, русские таки сбросили на них ту атомную бомбу. Но что-то останавливает. Тяжелит язык, намертво присасывая к нёбу, наполняет горло тяжелым комом, заставляя сглотнуть, несколько раз дёрнув кадыком. Джонатан ждёт терпеливо, почти не отвлекаясь от жгучих касаний по содранной коже, и даже когда Стив осипши тянет. — Пять моих в пяти твоих. Не отвлекается, лишь легко ведёт плечом под тёмной клеткой узора своей привычной рубашки. Возможно, он даже сросся с ней намертво, ибо Стив не может припомнить момент, когда видел Байерса без неё в обыденной жизни. А может, он просто мало смотрел? Может, он до черта упустил, а сейчас, как идиот пытается запрыгнуть в несущийся поезд. О, нет, мистер-наивный-мечтатель, он не остановится. Он просто тупо снесёт вас с места, ибо все эти годы именно вы подбрасывали в его топку свежие, хрустящие дрова. Мистер-безмозглый-кретин. — Жить будешь. Констатируют тихо и так тяжело, что усталость физически ощущается в мышцах, прибивая к земле массой, помноженной на чужие проблемы, страдания и недосып, синяками залёгший под веками. Хочется протянуть пальцы и закрыть их. Убрать хоть на мгновение. Что угодно, лишь бы стереть эти следы чужих проблем. Метафизически, но стать избавителем, а не их создателем. Мистер-наивный-мечтатель. — А ты? Джонатан дёргает плечом, теперь уже куда острее и его губы растягивает короткий, острый смешок. — Буду. Сегодня будем мы все. И все они знают почему. Благодаря кому. — Что ты…? Он весь напрягается и пластырь на костяшках натягивается, когда Стив подаётся вперёд, сжимая пальцами чужой локоть, поверх клетчатого узора рубашки. Он не знает, собирается ли Джонатан уходить прямо сейчас, и вообще, как скоро он уйдёт в темноту, помогать Нэнси и маме бинтовать руки младшим, а может нежно стирать кровь с губ Нэнси, утопая в её больших оленьих глазах. Он знает лишь, что не может допустить этого прямо сейчас, и сердце пропускает удар, когда в глазах Байерса он сталкивается с чем-то тяжелым и хмурым. От этого хватка становится только крепче. — Что на этот раз взбрело тебе в голову? Наверное, это глаза человека, который ожидает всего. Даже того, что голова Стива сейчас распадётся на лепестки с хищными зубами на мякоти. Даже тогда, он, наверное, не дёрнется, а просто спокойно поднимет дробовик, вставит его в расщелину рта и методично спустит курок. Стив глотает воздух, не в силах определиться, насколько же эта твёрдость его завораживает. — Я просто не хочу, чтобы ты уходил. — Это я уже понял. Завораживает и одновременно бьёт под дых, заставляя трепетать крыльями носа в тщетной попытке вобрать весь воздух мира. Что-то в желудке падает тяжелым камнем, разливая по венам желчь, заставляя дернуться, не то от нервов, не тот в попытке трансформироваться во что-то более привычное, ощетинившись всеми иглами защиты. Стиву до одури хочется родить хоть какую-то искру в этих глазах сейчас, зацепить хоть чем-то. Лишь бы ни это равнодушное созерцание. — Хочу поцеловать тебя. Но у меня болит голова, когда двигаюсь, ты не мог бы наклониться поближе? Вот оно. Тонкая складка между бровями распускает паутину мелких морщинок отчетливо, даже в их полумраке. Вена на шее жестче упирается в воротник, а где-то совсем внизу, в темноте под ними пальцы свободной руки сжимаются в кулак, треская корку на едва подживших порезах. На мгновение, Стив закрывает глаза, готовясь к удару, но его не происходит. Вместо этого, Джонатан действительно склоняется вперёд, и в порыве наивности Харрингтон приоткрывает губы, готовый в любую секунду принять прикосновение чужих. — Какую ещё мерзость тебе ещё нужно совершить, чтобы наконец упиться собой, Харрингтон? Жесткий горячий воздух проникает в рот словно яд. Острая, жгучая плеть, крепко шлёпающая по языку, расползаясь по телу токсичными прожилками. — Может ты и не человек вовсе? Также вылез из-под земли, как эта шипастая дрянь? Его тело немеет. Сначала отнимаются пальцы, больше не отзываясь напряжением в стиснутых костяшках. Затем рука, сначала по локоть, медленно доходя до плеча. После грудь, лишая уши возможности слушать стук сердца в глотке. — Это правда. — Что правда? Чужие губы на короткий миг касаются его собственных, и Стив больше считывает, чем воспринимает это на слух. — Всё. Их ресницы касаются и путаются друг в друге. Глаза так близко, что невозможно различить ничего, кроме мутной, невнятной рези. Ты опоздал. — стучит в висках и бьётся звоном будильника, вытаскивая из одного кошмара и сходу заталкивая в другой. — Правда о том, как тебе внезапно захотелось поцеловать меня, а не разбить лицо? Да. Да. Да. Да и ещё раз да. И Стив готов разбить себе лицо ещё раз, потому что это всё зародилось не сегодня. — Может поэтому я и цеплялся к тебе. Уголок губ дёргает и аккуратно запечатанный порез снова кровит. Капля щекотно ползёт под губой, и Стив подаётся вперёд, коротко размазывая её по тонкой нижней губе, оставляя на трещинках и сухой коже красивый оттенок алого. — Может поэтому никого не подпускал, не желая, чтобы ты открылся перед кем-то другим. Может, я всего лишь идиот, меркантильно жаждущий почитание толпы, жадный настолько, что не силах отпустить того, кто не вписывается в их рамки. Слепой придурок, готовый калечить, ради успокоения собственного эго. Чёрт… Глупые отмазки. Он чувствует себя глупым и по-настоящему жалким сейчас, пытающимся закрыть годы беспричинной агрессии натужным самобичеванием. — Бедный-бедный Стив. И эта фальшь — единственная награда. Оскар для лузеров, почётно и единогласно завоёванный им. Он не достоин этого. Он не достоин этих губ, так тепло сминающих его. Трепетно, жаждуще, нежно, слизывая сочащуюся кровь и мягко зализывая порез, не позволяя даже этим крохотным каплям покидать его тело. Стив скуляще выдыхает в тёплый рот и весь обмякает, опуская пальцы на острое колено, цепляясь обломками ногтей за порванную джинсу. Тело отмирает, коротко вздрагивая, не в силах сразу принять всё это тепло, струящееся по жилам и венам, наполняющее его всего, от пальцев ног до корней растрёпанных волос. Стив двигается навстречу ему отчаянно, по-Харрингтовски жадно, стараясь забрать столько, сколько сможет, и в то же время делая то, чего не делал ни с кем, даже с Нэнси, что шарахнула по голове всей возможной химией привязанности. Отдавая всего себя. Срывая все маски и раскрываясь до сердца, наивно обивающего холодные кости грудины. — Надеюсь, ты собой доволен. Звучит почти далеко. Звучит, как будто и не ему. И только холод, кольнувший влажные от слюны губы, нещадно бросает в реальность. В один короткий миг его просто оставляют одного. Бросают, как использованный, промокший от крови бинт, уходя на свет и тёплый звук родных голосов, теперь прибывающих в полной безопасности от всех демонов мира. Благодаря тебе. Стив смеётся, сдирая с руки лопнувший пластырь. Свет бьёт по глазам, заставляя зажмуриться. Даже свет знает — ему там не место. Мистер-наивный-мечтатель.