la paura dell'acqua

Вода тихо плещется, подсветка бассейна отбрасывает голубые блики. В сумерках оранжевым огоньком догорает сигарета, смешивая вечерний воздух с табачным дымом. Дамиано сидит на бортике, свесив ноги вниз. Ему всегда нравилось проводить так летние ночи, возможно, даже больше, чем на шумных посиделках с друзьями из группы. Одиночество помогает прийти в себя, дает возможность подумать, поворошить воспоминания, как угольки костра. Ему есть о чём подумать — слишком много обрушилось в последнее время на, казалось бы, обычного двадцатидвухлетнего парня. Ещё недавно их группа была, фактически, никем, а теперь в одночасье они стали звёздами. Дамиано мысленно обращается к кубку Евровидения, стоявшему в гостиной их общего дома. Всё еще трудно поверить, что у них получилось. Ещё труднее представить, что будет дальше, но в этот момент Давид не способен задумываться о будущем. Он может только прокручивать в голове, как засевшую песню, все моменты с того дня, изменившего его жизнь. Вот вся группа сидит в ожидании результатов, он застыл, в напряжении вглядываясь в мелькающие цифры. Как вскочил, не помня себя от радости, обнимая всех и вся. Не помнил он не только себя, но и то, как каким-то образом оказался в порванных штанах. Как поцеловал сначала Томаса, а потом, когда алкоголь сделал своё дело и придал смелости, и Итана. Мысли о длинноволосом барабанщике несколько недель не давали ему покоя, роились в голове, зудели под кожей. «Это неправильно, неправильно, так не должно быть», — говорил себе Дамиано каждый день, но жалкие попытки самовнушения только делали хуже. Паренёк, которого они нашли по объявлению, когда нужен был барабанщик, всколыхнул волны души Давида. Далеко не всегда всё было гладко, в том числе из-за импульсивности вокалиста. Бывали и ссоры, бывало, они не разговаривали днями, но никто не знал, как Дамиано себя за это винил. Смотреть на расстроенное лицо Торкио, которое тот никак не мог спрятать за улыбкой, как бы ни старался, было пыткой. А позже пыткой стало даже просто видеть Итана. Его лицо, руки, волосы, тело, походку — его всего. Дамиано мог разговаривать с ним только нетрезвым, только тогда его хоть немного отпускало и язык развязывался сам. Но с каждым разом это становилось всё более неловким, на грани с очевидным. Виктория неоднократно ему высказывала. Мол, подумай, что, если кто-то помимо неё узнает? Фанаты? Они же с ума сойдут. А Джорджия? Как же твоя девушка, она ведь любит тебя и верит в то, что ты её тоже любишь. Ты же любишь её, Дамиано? Подруга была права, невыносимо права. Но нельзя уже избавиться от того, что поселилось глубоко внутри, впиталось в каждую клетку мозга, пробилось в самое сердце. Нельзя сказать, что Давид не любит Джорджию. Любовь бывает разная. Джорджия, ах, Джорджия, она прекрасна и душой, и телом. Семейная идиллия: он, она и два кота, хоть и большее им не светило. В том числе и из-за болезни девушки Дамиано с особой теплотой стремится оградить её от всех невзгод. Нежная и трепетная любовь способна творить чудеса — когда она рядом с ним, ей всегда становится лучше, она реже просыпается по ночам от боли, чувствуя его тепло. Давиду нравится быть её опорой и защитой, сильным мужским плечом, рыцарем в сияющих латах. Нравится, хоть и причиняет боль. Джорджия может показать свою слабость, а ему это непозволительно. Главное, чтобы его девочке было хорошо. Ей нельзя давать повод усомниться в его силе духа. А что чувствует он сам — это уже второстепенно. Чувства к Итану появились внезапно. Точнее, Дамиано осознал это совершенно неожиданно для себя самого. Возможно, и не осознал бы, если бы не Вик. Де Анджелис не дура и не слепая. Она знает Давида ещё со времён средней школы, неужели она бы первой не заметила, что что-то происходит, когда он сам ещё этого не понимал? Он до сих пор не мог понять, как именно Торкио смог залезть ему в голову. Мало того, Дамиано раньше никогда не думал, что ему может понравиться человек его же пола. Нет, он всегда считал нормальным любую любовь. «Какая разница, кто с кем спит, главное, чтобы все выспались». Просто его самого всегда тянуло лишь на девушек, и он и подумать не мог, что его сердце может захватить парень. Хотя такой парень, как Итан Торкио, мог бы по праву захватить сердце любого. В руках Давида затухает сигарета, он нервно шарит руками по карманам, выуживает пустую пачку, тихо ругается и отбрасывает её в сторону вместе с окурком. Потом уберёт, когда придёт в себя, снова станет тем, кем все привыкли его видеть. Широкая улыбка, влюбляющая в себя фанаток. Шутки, вылетающие изо рта на раз-два. Уверенный и сексуальный вид, потому что кто ты, Дамиано? Ты, мать его, суперзвезда, на тебя смотрит вся Европа, тебя хочет вся Европа, да какая Европа, весь грёбаный мир. Ты должен быть идеальным, тогда тебя будут обожать, будут слушать твою музыку, смотреть клипы, скупать мерч. А какой ты на самом деле, всем глубоко плевать. Ведь если покажешь своё истинное, не идеальное лицо, то от тебя все отвернутся. Люди любят картинку, изображение тебя, а не тебя самого. Мысли, мысли, мысли — они одолевают Давида каждый божий день. В глубине души хотелось бы надеяться, что всё не так, но он не верит в басни о внутреннем мире, о том, что надо быть самим собой, и к тебе потянутся люди. Это шоу-бизнес, детка. Будь тем, кем тебя хотят видеть, и весь мир ляжет к своим ногам. Пальцы обхватывают горлышко бутылки красного вина — пришёл её черёд. Вечно молодой, вечно пьяный. Вечно сомневающийся в себе и вечно прячущий свою боль за железной маской и терпким вкусом спиртного. Напиваться ночью в одиночестве около бассейна — определённо, не самая лучшая идея. Жалкое зрелище. Страдающий, запутавшийся Дионис и его собственная вакханалия души. Бутылка незаметно пустеет, пока Дамиано напряженно всматривается в окна дома. Что делают ребята? Скорее всего, уже давно спят. Им так не хватало этого в последнем туре, когда дни и ночи были расписаны по минутам, единственное время на отдых было во время перелётов. Все точно сбросили по паре килограммов, а про синяки под глазами от недосыпа можно было вообще не говорить. Особенно больно было их видеть на лице Итана… Снова Итан. Чёрт, чёрт, чёрт. Это неправильно, слишком неправильно, это только усложняет всё, изматывает, заставляет ненавидеть самого себя. Как поётся в одной песне, «любовь иногда может и ранить». Особенно, когда понимаешь, что ничего хорошего из этого не выйдет. Никогда бы не вышло. Дамиано медленно поднимается, оборачивается спиной к бассейну, устремляет взгляд в небо и разводит руки в стороны. В опьяневших карих глазах отражается вышедшая из-за тяжёлых облаков луна. Мир застывает, как кадр киноплёнки. Самому Давиду на мгновение кажется, что ничего больше не существует. Только он, луна и ночной летний воздух. Луна выхватывает его из темноты, как луч прожектора. Ласкает татуировки, не закрытые тканью тонкой майки. Отражается в тёмных волосах. В этот момент он словно последний герой земли — избранный, величественный, неуязвимый. Возвышается над миром, как пресловутая Статуя Свободы. Парит, как хищная птица над вершинами гор. Со стороны это действительно напоминает кино. Только, жаль, не сцену восхождения героя, а, скорее, момент из дешёвого сериала. Типичное окончание вечеринки с бассейном. Остаётся лишь оттолкнуться босыми ногами от бортика и позволить себе упасть спиной в неизвестность. Уже успевшая остыть вода поглощает тело, посылая в каждую его клетку импульсы холода, словно ток. Воздух медленно выходит из лёгких Дамиано — он позволяет этому происходить, опускаясь всё ниже. По крайней мере, в фильмах это делалось именно так. Всё, что остаётся Давиду, помимо непрерывного падения в глубокий чёрный колодец своей души, — упасть на дно не только в метафорическом смысле. Спина касается кафеля, тело принимает горизонтальное положение, ткань футболки чуть трепещет от неуловимого движения воды. Дамиано открывает глаза, их тут же начинает щипать, но ему всё равно. Изображение синей глади перед глазами колышется, поблескивая в отражённом сиянии луны. Наверное, так выглядит для рыб то, что люди называют небом… Громкий плеск Давид уже не слышит. Он только едва чувствует, как чьи-то руки обхватывают его со всей силой, на которую только способны, вытаскивают на воздух, укладывают на плитку. Он не отзывается на осторожные хлопки по щекам, не реагирует, когда вода капает на лицо с длинных волос парня, склонившегося над ним. — Дамиано, пожалуйста. Очнись! В тот вечер сердце Итана что-то почувствовало. Что-то не так. По возвращении из аэропорта Дамиано вел себя слишком тихо. Почти всё время молчал, очень много курил. Ужинать вместе со всеми отказался. Огрызнулся на Вик и даже оттолкнул её. Странно было бы грешить на плохое самочувствие после перелёта — Давид никогда на это не жаловался. Значит, в чём-то другом причина. И, услышав звук упавшего в воду тела и увидев из окна его силуэт на дне бассейна, барабанщик убедился в этом окончательно. Торкио ругал себя последними словами, пока пулей нёсся по лестнице, чуть не пересчитав собой все ступени. — Дами, прошу тебя! Ну же! Пульс прощупывается. Это уже не может не радовать. Определённо не радует пустая бутылка вина рядом с бортиком. Итан ругает себя ещё сильнее — за то, что недоглядел, не остановил, не уберёг. Но они разберутся с этим позже, обязательно разберутся, правда же? Сейчас главное — привести его в чувства. Остаётся только один выход, и Итан, одной рукой закрыв Дамиано нос, отчаянно накрывает его губы своими и выдыхает в рот весь воздух из своих лёгких. В голову ударяет знакомый вкус, отпечатавшийся где-то на подкорке сознания — ещё бы, Торкио навсегда запомнит тот поцелуй на финале Евровидения, пусть даже тот получился слишком неожиданным и странным, оставив после себя слишком много вопросов. Но все посторонние мысли сразу же меркнут перед одним лишь желанием спасти. Желанием, чтобы этот безбашенный кудрявый мальчик снова мог вдохнуть воздух ночного Рима. Дамиано вздрагивает, как от электрического импульса, кашляет, выплевывая воду. Видела бы это Виктория, точно вспомнила бы «Русалочку», если уж говорить о кинематографе. Жаль, Давид не прекрасный принц, он лишь жалкое его подобие. Принцы не смотрят на ночное небо со дна холодного бассейна, они смело выходят в открытый океан, преодолевая любые препятствия ради своих любимых, а не остаются на берегу из-за страха утонуть. Нижняя губа Итана дрожит, в глазах — смесь облегчения и негодования. — Mio Dio! Дамиано, дурак! Зачем ты… Жить надоело? — Избавь себя и меня от вопросов, — хрипло отвечает парень, приподнимаясь на локтях и отводя взгляд. Бедняжка Итан, он, конечно, навоображает себе невесть что, но всяко не додумается до правды. Она ему совершенно ни к чему. — Просто захотелось посмотреть на звёзды со дна бассейна, знаешь ли. Я не собирался умирать, или что ты там себе надумал. Я в порядке. — Нет. Голос барабанщика звучит неожиданно твёрдо, и Давид не выдерживает — поднимает глаза, в глубине души готовясь к худшему. Надежда на то, что Торкио отпустит его без допроса с пристрастием, тает с каждой секундой. — Нет, Дамиано, ты не в порядке, и я задолбался это видеть. — Как будто бы тебе есть дело, — бормочет Дамиано. Скорее бы уже эти почти два метра «заботы и поддержки» поняли, что помощь здесь бессмысленна, и убрались восвояси. Ну, или хотя бы за сигаретами сгоняли в дом, в заначке ещё должны были остаться. Итан шумно выдыхает, стискивая зубы. Почему всегда все думают, что на самом деле ему наплевать? С длинными мокрыми волосами, прилипшими к лицу, отчаянно-решительное выражение которого Давид видит впервые в жизни, стоящий на коленях, Торкио напоминает воина-мученика. Он всегда был таким — опора, поддержка, как для своих родных, так и для группы, которая, по сути, тоже стала ему семьёй. За члена семьи он бы отдал всё, будь это его мать, сестра или же парень, лежащий сейчас перед ним в мокрой одежде, с картинной галереей на теле, тяжело дышащий и отчаявшийся, хотя, казалось бы, он должен был быть на седьмом небе от счастья. — Дамиано, чёрт тебя дери, Давид, ты мой друг, и у меня уже нет сил смотреть на то, как ты себя изводишь. — Ну так не смотри, — тот наконец принимает сидячее положение, чтобы не смотреть на это расстроенное юношеское лицо снизу вверх, — Итан, серьёзно. Советую засунуть свой синдром спасателя куда подальше и оставить меня в покое. Тебе незачем мне помогать. Всё равно не получится. Упрямый баран. Давид всегда такой, никого не подпустит близко, хоть и всегда выглядит таким открытым и дружелюбным. Щёлк, щёлк, покажи мне страсть, детка, покажи мне ярость! Вспышка. Покажи мне себя! (потребуйте это, и он уйдёт, вы никогда не увидите истинное лицо Дамиано, только если вы не настолько близки, чтобы он смог расслабиться и выпустить внутренних демонов) — Дамиано… — в голосе барабанщика слышится дрожь. Синдром спасателя — возможно, это действительно про него, а иначе почему же ему всегда хочется помочь всем «разбитым, покалеченным и проклятым», сделать всё, что в его силах, чтобы облегчить чужую боль хотя бы на чуть-чуть. Непринятие его помощи — нож в сердце, Дамиано продолжает пронзать его снова и снова. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, но Итан не может смириться с этим, никогда не мог. И поэтому он нырнул за ним в бассейн, поэтому пытается вытащить из тёмного омута. — Посмотри на меня. Лёгкое, немного неуверенное прикосновение к плечу (как будто бы трогаешь раскалённый вулкан, который может начать извергаться в любое мгновение) запускает новую волну импульса по телу Давида, только на этот раз не холодного, а обжигающего. Руки Торкио как солнце, которое, по мнению Дамиано, напрасно даёт своё тепло такому сорняку. А тёмные глаза Итана как ночное летнее небо, они могут заворожить и успокоить, но Давид не может даже насильно в них смотреть. Сделай он это, возможно, всё бы вылилось наружу, как вино из разбитой бутылки, а он этого хочет меньше всего. Дьявол, плохой парень, фрик, грёбаный монстр — он не заслужил Торкио, не заслужил его света, его заботы, нежности, уюта. — Посмотри на меня, Дами. — Не могу, — сдавленно отвечает Давид, уронив лицо в ладони. Вторая рука обхватывает его за второе плечо, так что парень оказывается в объятиях «солнца». Дамиано замирает, но вырываться уже нет сил, не говоря о том, что это бесполезно. Да и близость тела Итана дарит какое-то странное спокойствие, с одной стороны, она будоражит, но с другой — как будто накрывает тёплым одеялом. — Dimmi le tue verità, — тихо шепчет Торкио, — расскажи мне всё, что тебя тревожит. Если бы он мог… Давид зажмуривается, пытается отрицательно мотнуть головой, но в последний момент что-то внутри ломается окончательно. Терять нечего. Прятаться, закрываться бесполезно. Да и Итана жаль — он ведь не успокоится, пока не достучится. Неизвестно, конечно, как он отреагирует на правду. Но ведь можно сказать не всё? Не открывать свой секрет полностью, не называть имени, обстоятельств, только состояние, как факт, как диагноз в медицинской карте. — Ладно… ладно. Я… — и Дамиано сдаётся, рассказывает о том, как устал, как замучался постоянно быть в образе и делать вид, что всё хорошо, рассказывает поначалу сбивчиво, но с каждым словом он всё ярче чувствует (тёплые) руки Торкио сквозь мокрую ткань футболки, и с каждой секундой расслабляется всё больше. — Я запутался. Наверное, это звучит глупо, но… я просто не знаю, что я чувствую и к кому, а когда начал хоть немного разбираться, стал бояться. Как будто бы я стою на берегу моря, но мне страшно войти в воду. Не знаю, понимаешь ли ты, в любом случае… — Понимаю, — вдруг говорит Итан, и одно это слово посылает самый сильный импульс тепла. Давид окончательно теряется, он как будто бы перестаёт контролировать своё тело, которое само по себе поворачивается в пол-оборота к парню с глазами цвета ночного неба. — Возможно, больше, чем ты думаешь. Они оба, очевидно, теряют контроль над собой, потому что иначе нельзя объяснить то, что происходит в следующую секунду. Кто-то из них (скорее всего, оба одновременно) подаётся вперёд, губы снова соприкасаются, но не в порыве пьяной радости и не в целях спасения жизни (хотя с этим можно было бы и поспорить), словно пытаясь впитать друг друга, вдохнуть, как последний глоток воздуха. Отчаянный поцелуй, как будто это мгновение — последнее в жизни обоих, их предсмертное желание перед тем, как получить пулю в лоб. Можно не думать о том, что эта ночь когда-нибудь закончится, просто раствориться здесь и сейчас, в моменте, когда не существует ни туров, ни фанатов, ни девушек, ни обязательств. Только два парня у бассейна и их тёплые, солёные губы. Дамиано проводит рукой по мокрой пряди волос Торкио, свисающей со лба, перебирает пальцами другие пряди по всей длине, неловко отстраняется, но наконец-то смотрит в эти потрясающие глаза в паре сантиметров от него. — Ты меня спас. Как Ариэль принца. — Никогда не думал, что меня назовут русалочкой, — еле слышный смешок, и Итан снова тянется губами к Давиду, но, заметив кое-что, оставляет эту затею. — Погоди, ты плачешь? Тот сам не понимает, в какой момент по его щекам начинает стекать не только вода, лишь рвано мотает головой, но Итана не обманешь. Солнце высушит слёзы, а (тёплые) пальцы вытрут влагу с щёк. Но от этих нежных прикосновений Дамиано лишь начинает плакать ещё сильнее, так что Торкио остаётся снова обхватить его за плечи и притянуть к себе. — Не плачь, mia luna… Не плачь и ничего не бойся. Давид сильнее прижимается к его груди, впуская в себя солнечный свет (наконец-то позволяет себе это сделать) и еле слышно шепчет в ответ: — Теперь не боюсь. Завтра… Завтра наступит новый день, принесёт новые проблемы, с которыми нужно будет разбираться, но сейчас — тот редкий момент, когда можно наконец-то быть самим собой и освободить свою душу. Кто знает, что будет завтра, через час, через пять минут, но пока что Дамиано Давид и Итан Торкио сидят на краю бассейна в объятиях друг друга, а всего остального мира просто не существует.

Я буду огнём и холодом, Прибежищем зимой. Я буду тем, чем ты дышишь, Я пойму, что внутри тебя, И буду питьевой водой, Смыслом добра, Я буду и солдатом Или светом в ночи, И я не прошу ни о чём взамен, Лишь об улыбке.