***
вакатоши просыпается тяжело. тело ломит так, словно ночью его кто-то долго и с усердием пинал ногами. в глазах мутно и почти ничего не видно, но сквозь тонированные окна в студию пробивается блеклый серый свет. где-то распахнуто окно, по полу тянет сильный сквозняк. он смотрит на потолок, потому что оглядываться по сторонам и искать ойкаву смысла нет – он не здесь. вторая половина постели слишком легкая и холодная. у вакатоши в студии очень высокие потолки, такие белые и матовые, как и все в этой квартире. ушиджима как-то приводил к себе девчонку и первое, что она сказала: «какие же высокие потолки!». она облизывала взглядом эти матовые стены, потолки, окна в пол – первое, что сказал ойкава: «хуевая побелка – вон, на потолке трещина». вакатоши не любит это место и ему в принципе все равно, что именно тут кому-то нравится и нравится ли вообще. он не знает, как ему реагировать на комплименты интерьера, который создавал не он. ушиджиме все равно, но слова ойкавы почему-то задели его за живое. он сам-то не сразу заметил эту трещину, когда въехал, и потом особо не обращал внимания. но ойкава заявляется к нему в квартиру и сразу смотрит в самую суть. ойкава заявляется в его школу и утирает ему нос. ойкава заявляется к нему в душу и видит изъяны. ойкава смотрит ушиджиме в глаза и сразу все понимает. ойкава позволяет себе чуть больше, ради эксперимента, и сразу получает все ответы на свои вопросы. а сейчас вакатоши победил – он все видел, он все понял. эта победа отдает вкусом крови и бессмысленности, как и все их соревнование, где проигравших все равно останется двое. один из них не может разобраться со своей головой, со своими желаниями, со своим прошлым, а второй почему-то терпит это, принимает свою участь расходного материала. «почему я никогда не даю отпор?» — ни тираничному семейству, ни чужим прихотям. «почему я всегда терплю такое отношение к себе?» — где им вечно кто-то недоволен, где он постоянно вынужден кому-то что-то доказывать. «почему меня не любят просто так? почему я постоянно должен это заслужить?» — и череда бесконечных «почему?» выстраивается длинной в китайскую стену. кто-то здесь слепой, а кто-то неискренний. ушиджима пытается подняться и задевает ногой кровавое пятно на простыни, которую вчера сменить не было сил. дерьмо. в студии так тихо, словно он правда тут один. только воздух разряжен как вчера – дышать тяжело и проветривание не помогает. он садится на кровати, как в ванной с грохотом падают какие-то бутыльки. в ванной тоору сорвал шторку и расквасил коленку, пытаясь достать коробку сверху. что там вообще лежит? – я думал, ты ушел. – ушиджима устало приваливается плечом к дверному косяку. – я хотел, — говорит ойкава, — но передумал. тоору выглядит нездорово. за прошлые сутки у него осунулось лицо и под глазами залегли страшные тени. у него содрана кожа на локте и на колене наливается хороший кровоподтек, размером со сливу. интересно, как он будет танцевать на своем курсе с такой гематомой? – что ты тут делаешь? – я хотел приготовить нам оладья на завтрак, но у меня не вышло, и все сгорело. я не мог отмыть сковородку и решил поискать какую-нибудь тяжелую артиллерию. – его лицо все еще выглядит каким-то серо-синим, — у нас осталась вчерашняя паста, но разогретой она уже не вкусная. – ясно. ойкава не смотрит на него. скомканная шторка валяется где-то на дне ванной, под ним. ушиджима присаживается на корточки и начинает собирать разбросанные бутылки бытовой химии. его сердце начинает биться с какой-то бешеной скоростью и это неприятно, он чувствует, как во рту резко пересыхает. он должен это сделать. – давай поговорим. ойкава дергается всем телом, будто ему влепили пощечину. – да, — голос подводит, — давай поговорим. – ты мне нравишься. очень. – вакатоши смотрит куда-то в угол и замечает паутину, – я в тебя влюблен. – долго думал? – долго. со старшей школы. – ясно. они замолчали и тоору улыбнулся своей какой-то извиняющейся, прохладной улыбкой — что-то вместе с жалостью и чувством вины. его глаза похожи на две маленьких лужи. ушиджима медленно ставит бутылки обратно в коробку. ему теперь на душе спокойно, почти мертво. – ты мне тоже, ушивака. очень. просто- – знаешь, мир за пределами одного человека тоже существует. — ушиджима перебивает его так резко, что ойкава клацает зубами. вакатоши хочет пробить себе череп. ойкава дует на свою разбитую коленку и ничего не говорит. собирается весь с духом, чтобы что-то сказать. – я таблетки пил. долго. пару месяцев назад перестал, потому что не помогали. — ойкава тяжело вздыхает и пытается выпутать свою ногу из сорванной шторы, — я не могу ничего тебе дать, ушиджима. по крайней мере, не могу дать сейчас. мне нужно время, чтобы адаптироваться, справиться со всем этим. мне правда нужно время. — он опирается на бортики, чтобы встать, — ты живешь слишком далеко, чтобы каждый раз напоминать мне про «мир за пределами», но... ойкава усаживается на бортик, целясь своими двумя лужицами прямо ушиджиме в голову. он жует свою щеку изнутри, пока обдумывает то, что хочет сказать. у вакатоши ноги немного подкашиваются и дрожат пальцы, но это ничего. это нормально. они говорят впервые со старшей школы. этот день нужно отметить красным в календаре. – но ты мне нравишься. тоже. очень. – ойкава косит улыбкой налево и весь мир сносит лопастями огромного вентилятора. просто перемалывает вселенную в кашу. – тому, кто полюбит меня, я обещаю быть подарком. просто дай мне время, вакатоши. он вытягивает мизинец, как в знак вечного примирения, дружбы и жвачки, и это так глупо и невозможно. настолько невозможно, что не укладывается в голове. вакатоши обхватывает его костлявый мизинец своим и чувствует, что кожа у ойкавы сухая, холодная и непозволительно нежная для волейболиста. кажется, будто его стошнит или что-то такое. какая-то ужасающая тревога просыпается внутри при виде этого человека. и это не бабочки в животе. нет, это что-то иное. вакатоши даст ему время, потому что он понимает, что ойкава не врет. ни ноты лжи не было в его словах. но… что-то не так.***
– можешь снимать, пожалуйста, слева? тут с окна как раз свет падает. вакатоши сидит в огромном зале с красивыми лампами и большущим зеркалом вдоль стены. это место выглядит дорого и профессионально: ушиджиму даже не хотели пускать, потому что он пришел не танцевать, и, соответственно, не имеет пропуска. ойкава собрал свои отросшие кудри в тугой пучок, это выглядит непривычно, но все равно красиво. он одет как гребанный амбассадор адидаса – студенты не должны иметь столько брендовых шмоток, однако тоору, похоже, чхал на чужие мнения. он обут в волейбольные кроссовки – хороший выбор, они не скользят и очень удобные; на нем классный комплект небесно-голубого цвета, эти вещи кажутся очень мягкими, словно из плюша. у половины людей в зале отвисла челюсть при виде него. вакатоши их понимает. он чувствует что-то между завистью и неясным ему раболепием. он сидит в левом углу, снимая ойкаву и его танцы. это что-то с чем-то, ушиджима правда хотел бы так же владеть своим телом. в смысле, он понимает себя прекрасно: где нужно быть сильнее, а где послабее; где у него что болит и что сделать, чтобы в кратчайшие сроки боль ушла; он чувствует, когда ему пора отдохнуть, чтобы не было хуже, а когда можно продолжить. (ойкава, по его мнению, вообще не понимает, когда ему нужен отдых). но, в любом случае, его физическая толстокожесть, его непробиваемость не дает ему изящества. ойкава изящен, он хорош собой, словно японский ален делон в молодости. красота дает силу, а сила же без красоты – это уродство. ойкава трясет кудрями и сверкает улыбкой. он делает какие-то совершенно невообразимые вещи своими руками, ногами, всем телом. сегодняшняя группа танцует какой-то хип-хоп под лаки ли, музыка проходит сквозь него и прошивает прямо ушиджиме в сердце. среди танцующих преобладают девушки и хореография какая-то мягкая, плавная, чарующая. вакатоши смотрит на ойкаву сквозь дисплей его айфона и чувствует, будто он подглядывает. смотрит на что-то запрещенное, на что-то, что предназначается не ему. тоору делают комплименты другие танцоры, тоору хвалят хореографы, у тоору просят номер телефона девушки, он смеется и что-то им отвечает, что вакатоши расслышать не может, но ничего не записывает. внимание и комплименты – ойкава тут как рыба в воде. быть желанным, быть желаемым – это все то, чего ойкава и добивается. иногда ушиджиме кажется, что его постоянный флирт, непрекращающееся неуместное кокетство, попытки выставить себя на показ – один огромный защитный механизм. – ну, как тебе? – ойкава падает на пол рядом с ним, весь розовый и взъерошенный. от него пахнет потом, солью и возбуждением. – это потрясающе. когда ойкава улыбается, щеки у него становятся похожи на два наливных яблока. – я рад, что тебе нравится. скоро будет общая съемка на финал, меня позвали на место главного танцора, – ойкава распускает размотавшийся пучок и трясет мокрыми волосами, хоть как-то пытаясь их высушить. в интонации, с которой он говорит, слышится какое-то детское хвастовство, поэтому вакатоши так и хочется потаскать его за нос. – это место твое, ты его заслужил. ойкава бросает на него случайный дикий взгляд, словно услышал в свой адрес что-то неприятно-неправильное. ушиджима молчит, в попытке сообразить, что же он сказал не так. ойкава смотрит в пол, на свои голубые штаны, тренера отсчитывают время до конца перерыва. он пьет воду из своей понтовой спортивной бутылки (тоже из адидаса), кадык механически дергается под кожей вверх и вниз. вакатоши хочет что-то сказать, но слова потерялись и не желают находиться, ему кажется, что он опять что-то упускает прямо сейчас. но ойкава хватает его за руку – дерганое движение, но очень нежное, — и говорит: «спасибо». перерыв объявляют оконченным, и он уходит, как обычно опять уходит. вместе с ним исчезает холодная рука, только прикосновение никуда не девается.***
вакатоши чувствует себя так, словно он вместе со всеми скакал два с половиной часа. танцоры посчитали его за что-то между профессиональным-личным фотографом и последние полчаса ушиджима осваивал новую сферу деятельности: носился по залу, стараясь заснять всех, кто его попросил; снимал общие планы на финальном построении и в принципе проявлял все остальные чудеса операторской работы. ойкава смотрел на его сосредоточенное и уставшее лицо и только смеялся. хореографы и несколько девочек из стафа были очень милыми, они принесли ему домашнего лимонада и кремовых пирожных. оказывается их реальный оператор заболел и фактически вакатоши отработал полноценную смену, ему предлагали даже заплатить за его труд, но он ловко выменял у них еще один курс. потом подарит ойкаве. ушиджима ждет его в фойе, взмокший и подуставший от музыки, топота и беготни. ойкава из душа выходит к нему румяным и посвежевшим, словно физическая активность дала ему второе дыхание. – пошли? когда они выходят, токио сжимается под весом упавшего на него снега. ойкава опять изворачивается, чтобы заплатить за такси, и это даже немного раздражает. он стоит рядом, немного привалившись плечом своего дутого пуховика. у ойкавы ресницы покрылись инеем и щеки все еще разгоряченные от душа и тренировки. у вакатоши чешутся озябшие пальцы в желании что-то сделать – что-то экзотическое – что-то, на что он теперь вроде как имеет право. он смотрит на свое отражение в окне проезжающей мимо них машины, собственное лицо кажется ему недостаточным, да и весь он сам недостаточный и неглубокий, словно лужа. «считает ли он меня привлекательным?» — ушиджима косится в сторону ойкавы, но тот не слышит его мыслей, потому что в его наушниках билли айлиш поет про разбитые сердца стерв. странная непонятная мысль живет у вакатоши в голове, в его сознании: «вне зависимости от того, как бы хорош я не был, от меня всегда могут уйти». ойкаве не сложно было понравится в принципе: он всегда был всеяден до людей и особо не разменивался в предпочтениях. и, возможно, даже сам вакатоши нравился ему в какой-то степени. только вакатоши так хотелось быть особенным, быть чем-то большим, чем он был и есть. они едут в сумеречном токио, огни билбордов раздражают глаза даже сквозь тонированные окна. каждый встречный ларек предлагает им накупить всякой блестящей ерунды: шариков, мишуры, игрушек. ойкава прислонился лбом к стеклу и не видно спит он или нет. им, наверное, нужно купить елку, потому что у вакатоши ее нет. он никогда не праздновал новый год сам так, как положено. ойкаве не сложно понравиться, но максимумом его была какая-то извиняющаяся, прохладная улыбка — что-то вместе с жалостью и чувством вины. и все остальное у него было таким же: тоже какое-то извиняющееся и жалкое, словно ойкаве самому было жалко растрачивать себя на таких как он. жалко тратиться на дурацких мальчиков из дурацких городов. и, может быть, не один ойкава тут трижды мудак, потому что если бы вакатоши так сильно не уверил себя, что ничего не происходит, то, возможно, ничего бы и правда не было. «меня в любой момент могут бросить». «чтобы меня любили, я должен это заслужить». «мне нужно постараться». опять в очередной раз постараться. ничего странного нет в том, чтобы пустить незнакомого парня в свою квартиру, в свое убежище, в свою душу. у вакатоши нет характера, у него нет своих слов и мыслей своих тоже как-то не особо, и рассуждать он не умеет, а если и умеет, то как-то неправильно. умел бы, давно бы уже рассудил все по полочкам. от понимания, что все ойкавины улыбки обращены не ему, хочется что-то стукнуть. все это глупо и не имеет смысла. вон, снег идёт. какой смысл?***
ойкава снова оказывается по ту сторону сетки и у вакатоши случается мини-инсульт. короткое замыкание. демоверсия сердечного приступа. он собирается сделать подачу планером с того конца поля и вакатоши чувствует, как у него потеют ладони. вакатоши чувствует, как все волосы на затылке встают дыбом – все его существо подбирается и ждет чего-то. примерно то же самое ощущает гепард, когда крадется к антилопе. это не чувство опасности, это предвкушение. его тело подается вперед быстрее, чем он успевает хоть что-то обдумать. щелчок – он отбивает – свободный мяч – они пасуют обратно за сетку. его бедра немного подрагивают от напряжения, но это ничего. этот зал такой большой и блестящий, вакатоши замечает, как ойкава теряется. у того круглые зрачки, словно он обдолбан. ушиджима смотрит сквозь сетку и в ответ на него смотрят с такой яростью, что ноги немного подкашиваются и сердце заходится в припадочном темпе. ушиджима улыбается ему и разбивает их блок в щепки. это больше, чем ненависть. больше, чем желание, больше, чем влечение. ушиджима бьет с такой силой, что у него жжет ладонь. он ненавидит ойкаву в эту секунду и ойкава ненавидит его в ответ. вакатоши подает и это всегда немного похоже на выстрел. мир за линией подачи замирает в полном оцепенении и все буквально только в руках одного человека – больше не существует ни команды, ничего. это можно сравнить с приемом эйфоретика – волнительно и очень хочется еще, увеличить дозировку, вкатить себе побольше под кожу. мир замирает и готовится к выстрелу. вакатоши не видит ничего кроме тоору, каждая его мышца напряжена в его сторону, хочется кинуться на него и… сделать что-то страшное. по-мужицки грубое, страшное, злое. он смотрит на ойкаву и у того бледнеют, а потом кривятся губы. сокомандники смотрят на вакатоши как-то странно и выжидающе, они все устали, потому что ойкава со своей командой гоняют их по полю волчком. его рука становится продолжением огромного хлыста, таким, знаете, каким можно рассечь кожу до огромных рубцов. и вакатоши хлещет наотмашь, не жалея ни себя, ни вражескую сторону сетки. но тоору тоже никогда ничего не делает вполовину – за это вакатоши его и любит. он не умеет играть в пол силы, не умеет проигрывать на половину, не умеет делать только часть от того, сколько он может. и если ойкава сдастся ему, то он сдастся полностью. вакатоши бьет и бьет, надеясь, что раздолбит мир пополам. ойкава уходит на подачу и ушиджима впивается ему взглядом в затылок. «промахнись», — думает, — «пусть мяч даст осечку». но ойкава слишком жаден до победы и слишком жесток к себе, чтобы позволить себе промахиваться, чтобы позволить себе ошибаться. он весь похож на натянутую до предела струну, еще немного и лопнет, полоснув кого-то по глазам и пальцам. он держит мяч в руке, видно как пот заливает ему глаза и течет по шее за ворот. вакатоши еле стоит на ногах, они отыграли полный сет, идя нога в ногу; да вся его команда чуть не валится от усталости. ойкава смотрит на него, а у вакатоши кружится голова и он даже не может рассмотреть выражение его глаз. ему все это время хотелось что-то сказать ойкаве в конце – его мозг активно пытается подобрать слова, но ни одно не запоминается. он чувствует, как пульсируют его виски и хочется приложиться затылком к холодному полу. в горле гребанная пустыня сахара, попытка сглотнуть воспринимается наждачкой, застрявшей в горле. ойкава подает – вакатоши думает, что он, наверное, его ненавидит. – спасибо за игру! они все как будто сейчас упадут в обморок. вакатоши жмет противникам руку, у ойкавы ладонь опять оказывается холодной. у него руки кажутся какими-то бесконечно длинными, как и ноги, а лицо бледное и тоже наверняка холодное, но он старается об этом не думать. он сбегает в душ первым, мысленно отсчитывая собственный пульс. мышцы такие мягкие как будто в ноги кто-то набил плюш, как в игрушки. ушиджима почти не держится, а потом и вовсе скатывается вниз по стеночке. из душа бьет неровными струями по спине так, что почти больно, но его организм устал и вымотан, поэтому он так и продолжает сидеть на кафеле. кто-то заходит в раздевалку и хлопает дверью, ушиджиме мерещится, что это ойкава – что везде ойкава, это даже страшно. тоору смотрит на него холодными глазами из каждой щели, причем с таким призрением, что даже обидно. ойкава везде: изнутри, снаружи, в воздухе, в сердце, в его доме, в его голове, в его постели. ушиджима недавно звонил тендо, тот уже не ругается и только говорит, что он придурок. что ойкаве верить нельзя. ушиджима слушает да поддакивает, а сам думает, что ойкаве верить не хочется, а получается — и очень даже легко. тоору по ночам всем своим видом говорит «верь мне» — и его расслабленный лоб, и брови, и полное умиротворение на лице. «верь мне, ведь это так легко». и вакатоши думает, что правда легко, и что все хорошо, пока он ему верит. а потом ойкава опять смотрит на него из темноты (смотрит ли?), но ушиджима опять проваливается в сон. вакатоши выходит из душа и радуется, что все злые мысли вытекли из головы вместе с водой в водосточный слив. ойкава раскрасневшийся и посвежевший, сидит, ждет его на скамейке, и опять неясно – спит он или притворяется. вакатоши мягко треплет его за плечо, тот открывает один глаз, словно ящерица, и это отчего-то так смешно, что ушиджима пытается сжевать смех вместе с улыбкой. он подает ему руку и ойкава встает, но ладонь не выпускает. тоору трет нос о ворот своего пуховика, а потом переплетает пальцы. – домой? (– ты любишь его, – говорит тендо, – так любишь, что брось он тебя – еще зарежешь, а потом сам утопишься. – я не знаю. мне кажется, ты утрируешь. тендо закатывает глаза. – ага, не забудь потом спрятать тело.) – да. пошли домой. и ладонь у ойкавы оказывается горячей.***
– за третий столик рамен без перца и еще одну соджу! – есть! в новый год маленький ресторанчик айзавы-сан трещит по швам, а люди все идут и идут в эту маленькую забегаловку с домашней едой и красивым официантом. ойкава решил в своей инсте отметить это место как самое вкусное во всем токио, но немного не рассчитал – толпа девушек мерзнет на входе, потому что в зале уже садиться некуда. но айзава-сан не теряется, а даже наоборот проявляет чудеса креатива – откапывает веранду от снега, вешает снаружи какие-то фонарики, накрывает столы большими пляжными зонтами, и они начинают работать на вынос. – за пятый столик два пибимпаба и клубничное саке! – есть! вакатоши сдержал обещание и пришел на помощь, слишком много одиноких домохозяек, пенсионеров и клерков живет в этом районе – люди приходят сюда праздновать новый год. вакатоши пришел и привел с собой бесплатную рабочую силу – айзава-сан чуть не расплакалась от счастья (платить двоим по двойной ставке она бы не осилила). айко при встрече очень долго и крепко обнимала ушиджиму и даже подарила ему резной брелок. ему стало так стыдно и жалко, что он не сделал ей подарок, но айко сказала, что все в порядке. – это и есть твой тот-самый-друг? – да. если айко и не одобрила его выбор, то хотя бы не озвучила это. правда все и так было видно. досадное чувство поскребло у вакатоши в груди, но он решил промолчать. айзава-сан решила отпустить их за два часа до курантов, но до этого времени они должны были держать оборону в зале. раздача и уборка – это очень тяжело, особенно когда попадаются буйные кадры. но в таких ситуациях спасал ойкава – стоило ему похлопать глазками, поулыбаться, протянуть елейным голоском какой-то компилментик – конфликт рассасывался. и он даже получал чаевых в придачу. вакатоши на такие трюки может только пораженно присвистывать. от ойкавы все были в восторге: начиная от стариков, заканчивая толпой его подписчиков из инстаграма. он вертелся как волчок между столами, не забывая ни один заказ и одаривая всех вниманием. айзава-сан была им очень довольна, но айко он почему-то не нравился. – у него выражение лица какое-то… пластиковое. и не только когда он говорит с посетителями, типа, чтобы больше денег стрясти, нет, — айко делает глубокую затяжку, — а все время, что он тут. он даже когда с тобой говорит, не оживает. ощущение, что это не человек, а кукла какая-то – того и гляди еще маньяк. – ты преувеличиваешь, — отвечает вакатоши в глубокой рассеянности, пока всматривается ойкаве в лицо. – а ты сам приглядись получше. – она тушит бычок пяткой своих стоптанных конверов, — когда он уезжает? – после нового года. я не знаю точной даты. – когда дело касается него, ты становишься каким-то страшно безалаберным, – айко открывает дверь в зал, – даже отупленным. тебя самого это не напрягает? вакатоши хмурится и решает сделать вид, что он ничего не слышал. в десять вечера айзава-сан рассчитывает ушиджиму, а ойкаву в качестве благодарности снабжает несколькими бутылками соджу. они заказывают такси, сопровождаемые бутылками и контейнерами с едой. снег сыпет сверху такими огромными хлопьями, что мерцающее токио тонет в этом пуховом убранстве. ойкава устало улыбается и кладет голову на плечо вакатоши – тот впервые чувствует что-то вроде счастья. пожалуй, он правда счастлив. и ныне омерзевшее токио кажется ему самым прекрасным местом на свете. они приходят домой, у тоору снег тает в волосах и на ресницах и ему приходится добрых двадцать минут стоять под феном. ушиджима впервые за год звонит хозяйке квартиры, чтобы узнать, где находятся рюмки. ойкава подключается к стереосистеме и включает свой плейлист с типично новогодними песнями. с его лица не сходит какая-то мягкая, хитрая ухмылка, словно он что-то задумал. они решают посмотреть что-нибудь до курантов, спускаться в город и встречать полночь не хочется, потому что слишком много народу будет на улице. выбор падает на военный фильм с молодым боуи в роли американского военнопленного. они смотрят кино на ноутбуке вакатоши, подключаться к телеку было слишком неудобно, распивая соджу. ушиджима чувствует плечом гипнотический жар рядом сидящего тела. ойкава такой горячий и плечо его такое твердое и горячее. вакатоши старается об этом не думать. на ноутбуке капитан ёнои становится слаб перед американским демоном, он не может ему противиться. вакатоши внезапно чувствует себя так, словно прожил лет сто. его плечи такие тяжелые. ойкава рядом похож на мраморное изваяние – такое же безжизненное и молчаливое. ушиджима видел пару раз как ему звонили незнакомые номера. ойкава не брал, потому что не хотел или потому что знал, что вакатоши на него смотрит. за все время они только раз поговорили об их отношениях. можно ли это вообще назвать отношениями? чего вакатоши вообще от него добился? что он вроде как тоже нравится? какой же, блять, бред. новый год закончится и ойкава уедет. в киото. там учеба, храмы, бывшие парни. а дальше что? как свести пункты «а» и «б» в точку «с»? вакатоши лакает соджу, хотя зарекался больше никогда не пить. на экране капитан ёнои отрезает прядь волос у дэвида боуи, потому что он мучается без него. как ушиджима его понимает, хоть он и не закопан прямо сейчас в песок и ему не грозит смертельная опасность. а что будет потом? вечные перелеты, ужимки и разговоры только по праздникам? сухость да скупость? редкие открытки и дурацкие переписки в инстаграме? чего он может требовать от человека за сотни километров от себя? что будет потом? что он получит? чего он заслужил получить? любят ли его? могут ли с ним быть хоть раз откровенным? он так устал. вакатоши чувствует, что его переваривает – огромный бог-гуливер, у которого ушиджима застрял где-то прямиком в толстой кишке. он косится на ойкаву и его лицо красивое и сосредоточенное, но такое пластмассовое, что это даже смешно. компьютер жужжит, тоору тихо дышит через нос. за окном начинают взрываться первые салюты. «не бросай меня, не бросай меня, не бросай меня, не бросай меня-» ушиджима устал. его голова гудит от выпитого и от просмотренного фильма. хочется свернуться калачиком и зарыдать навзрыд, как ребенок. до нового года остается всего тринадцать минут. – кто первый дарит подарки? они бросают монетку и ушиджима проигрывает. он идет в прихожую и роется в своем рюкзаке в поиске сертификата, его ладони опять становятся потными и холодными. вакатоши мажет взглядом по зеркалу – неужели это он успел так похудеть? кто этот неприглядный и забитый незнакомец? он отворачивается и спешит вернуться в комнату, но незнакомец провожает его долгим взглядом из темноты. – с новым годом. ойкава смотрит на протянутую немного помятую бумажку, а потом бесконечно долго поднимает взгляд и ушиджима почти на грани крика. ойкава смотрит так, словно собирается его жалеть и это просто худшее, что вообще могло случиться. у тоору приоткрыт рот, словно он мысленно репетирует речь, репетирует отказ, типичное: «извини, мы не можем быть вместе, дело не в тебе, ну, ты понимаешь»; но он пасует, смотрит на этот ебучий сертификат и пасует. ойкава тоору впервые не может найти в себе смелости и ушиджима хочет расхохотаться ему прямо в лицо. – спасибо, — голос подводит, – это дорогой подарок. – он достался мне бесплатно. – это дорого для меня. спасибо, — получается уже лучше. они смотрят друг на друга молча, как будто не могут узнать собственные лица. – у меня для тебя два подарка: с какого начать? – я подарил тебе только один, значит и ты должен подарить мне только один подарок. ойкава усмехается и от этой усмешки как-то досадно. ойкава просит его закрыть глаза и ушиджима соглашается; тот долго бродит по его кухне, что-то переставляет, двигает, потом опять ходит и возвращается, чтобы еще раз переставить и передвинуть; вакатоши кажется, что если это – подарок, он ни в жизнь его не отыщет; и эта важная вещица канет куда-то вглубь его студии, замурованная нераспечатанными коробками и потопленная унынием здешних жильцов. ойкава хлюпает босыми ногами по полу и ушиджима чувствует, что еще немного и уснет, он даже начинает отключаться местами, но держится из последних сил. – ни за что не открывай глаза, хорошо? ушиджима не слышал, как тот подошел, возможно, это какая-то суперспособность – передвигаться как сраный ниндзя. он хочет спросить, типа «что за дела?», «какого хрена?», «надеюсь, ты не собираешься сделать что-нибудь идиотское.» но ойкава, походу, точно собирается сделать «что-нибудь идиотское», что-нибудь, о чем точно будет долго жалеть. ойкава собирается выкинуть что-то такое, что точно все похерит; после чего они окажутся в еще большей заднице, чем они есть сейчас, и из которой будет еще труднее выпутаться. вакатоши хочет закричать, крикнуть «гори в аду!», он хочет сделать хоть что-нибудь, его мозг судорожно работает, рассчитывая все возможные варианты для капитуляции. но ойкава жарко дышит ему в рот, так что голова начинает кружиться, а потом целует. и времени на раздумья больше нет.