Огнём

Воздух в комнате был похож на густой суп; в легкие просачивался будто по кусочкам. Дышать казалось просто невозможно. Не спасал ни потолочный вентилятор, нарезающий унылые круги, ни распахнутое настежь, в восточную пряную ночь, окно номера. Лайя стянула резинку с волос и заново собрала их в тугой пучок. Вспотевшей шеи легонько коснулся ветерок, принося мгновенное облегчение прохладой. Это ощущение легкости тут же растаяло, а жара вновь опустилась на смуглые плечи Бёрнелл тяжелым ватным одеялом. В поисках глотка свежести, Лайя оперлась локтями на подоконник. Где-то там, в густой чернильной тьме, спрятался город, древний Эдирне, бывший Адрианополь. Сюда Лайю привез Влад, в тщетной надежде отыскать ответы на столь быстро накапливающиеся вопросы. С тех пор, как умелые руки Бёрнелл сняли последний слой краски с последнего портрета, нарисованного малышкой Лале где-то в здешних местах, видения прекратились. Это тревожило Лайю, она словно скучала по любимому сериалу, и словно потеряла дальнейшие ориентиры. Как будто, хэппи-энд истории друзей и влюбленных из Османской империи означал непременный хэппи-энд для Лайи, Лео и Влада. Как будто Лайя из настоящего могла повлиять на те далекие события и сделать так, чтобы все были счастливы, максимально, насколько возможно. Ноэ говорил, что видения Лайи должны работать в обе стороны (но это не точно). Не только в прошлое, но и в будущее. Только ей нужен толчок, мощный заряд, что-то этакое. Энергетический сдвиг — Локид прямо так и сказал. Здраво рассудив, что лучшая энергетика должна быть непосредственно в месте событий, Влад организовал перелет частным рейсом в Турцию, снял всем по номеру, нанял гида, который днем и ночью таскал группу друзей по всем достопримечательностям. Лайя чувствовала себя идиоткой, но послушно трогала древние камни, нюхала цветы, рассматривала узоры. Ничего не отзывалось. Энергетического сдвига не происходило. Не происходило ровно до тех пор, пока рука Лайи не коснулась маленького пейзажа с видом Эдирне на городском рынке. Огнём полоснуло по распахнутой ладони, Лайя даже вскрикнула, перепугав до одури и рыжего Нолана, и его мрачного товарища. Пока она плела что-то про кусачую муху продавцу, Влад отсчитывал хрусткие купюры, словно не одну затасканную картинку покупал, а весь лоток продавца с его семьей и соседями. Он же (Дракула, не продавец) достал Лайе лучшие реставрационные инструменты. Они прибыли чуть ли не из Швейцарии (а может и оттуда, очень удобно иметь друга с деньгами и связями, способными оправдать любой бред), в блестящем деревянном кейсе. Если бы энергетический сдвиг не случился от картины, он явно бы произошел от такого набора, потому что Лайя чувствовала себя ребенком в утро Рождества. И тем не менее, начать работу она просто не могла. Пейзаж так и стоял на приготовленном мольберте. Блестящий ящик, полный шпателей и кистей, покрывался желтой песчаной пылью. У Лайи дрожали руки всякий раз, когда она бралась за инструменты и садилась напротив рисунка. Она боялась повредить полотно, снять не только верхний, нарисованный позже, слой краски, но и тот, который когда-то наносила Лале-хатун, не убоявшись запрета на изображение людей. Если уж ее воплощение из пятнадцатого века была такой храброй, так что пугало Лайю, уже прошедшую крещение огнем, мечом и собственным жертвоприношением? Бёрнелл ответа не находила. Ей было совестно — парни оставили ее в покое, полагая, что она работает над очисткой картины, что ее посещают какие-то видения, что она движется к разгадке, но Лайю буквально трясло всякий раз, когда пыталась сесть за работу. Прошло уже несколько дней, и это было невыносимо. А еще эта жара. С тех пор, как картина нашла Лайю (Бёрнелл полагала, что именно так правильно), на Турцию будто обрушился какой-то жуткий циклон, или антициклон, эта удушающая жара. Как работать в такой обстановке? Наверное от погоды у Лайи развивалась паранойя. Ей казалось, что жара — это все наказание за промедление. Что начни она работать — непременно прольется животворящий дождь, столбик термометра сползет вниз, все вокруг запоет и запляшет. Полная мрачной решимости, Бёрнелл в очередной раз собрала всю себя в кулак и двинулась к углу, в котором от самой себя прятала картину под шелковым платком. Сдернув покров, Лайя опустилась на стул и потянулась к ящику с инструментами. Выбрав шпатель нужного размера, она потянулась к слою краски, но пальцы вновь заплясали джигу, и Бёрнелл бессильно уронила руку на колени. Ругая себя, Лайя встала, снова безрезультатно подышала в ночную жару, вернулась назад и предприняла еще одну попытку. На сей раз рука была тверже, тремор почти удалось унять, но Лайя не успела даже коснуться холста. Ее прервал стук в дверь, напугавший Бёрнелл до судорожного вздоха и вспотевших ладоней. Она даже сначала не поняла, что нужно открыть ночному гостю, так и осталась сидеть с инструментом в пальцах. Только когда стук повторился, Лайя подскочила, запахнула на груди тонкую рубашку, служившую девушке заменой халата, и двинулась к двери, опрометчиво забыв, что под пресловутой рубашкой она практически ничего не носила. С той стороны порога на нее смотрел Лео. Сердце споткнулось, знакомый огонь полоснул по телу, когда его глаза с золотистыми искорками прошлись по всей фигуре Лайи и с явным трудом сфокусировались на ее лице. — Я тут щербета купил, — Нолан призывно помахал коричневым бумажным пакетом с витиеватой эмблемой. — Хочешь? — Нет, я… — Лайю пугало все то, что Лео в ней вызывал. Она вроде бы решила, что не будет давать авансов никому из парней. Влад столько делал для нее, нуждался в ней. Лео всегда был на ее стороне, оберегал и защищал. Выбрать одного из них — означало предать другого. Предавать Лайя не хотела, это претило ей где-то на уровне генетики. Поэтому она отвергала все попытки остаться с ней наедине, кто бы их не проявлял. Влад сносил ее отказы с неизменно трагичным лицом (иногда Бёрнелл казалось, что у него парализован какой-то нерв, из-за чего Дракула всегда ходил с одним и тем же выражением томной печали). Лео быстро вспыхивал, неуловимо хмурился, но старался сохранять напускную веселость. Но попыток не оставлял. Как и сейчас — щербет этот дурацкий, да еще в такое время. — Да брось, не Влада же этим кормить, — Лео раскрыл пакет и Лайя ощутила запах фундука и сливочной помадки. Почему-то вспомнилось детство, хотя в семье Бёрнелл никогда не увлекались восточными сладостями. Чувствуя себя в ловушке, Лайя отступила вглубь номера и быстро, словно боясь, что может передумать, втащила Лео внутрь за руку. Дверь гулко хлопнула, напомнив далекий раскат грома. О, если бы только началась гроза. Но жара все еще висела над Эдирне словно древнее проклятье, успевая отравлять жителей и гостей города. Оставив Лео раскладывать щербет по бумажным полотенцам, Лайя высунулась в окно, снова вдыхая этот будто бы токсичный воздух. — Держи, — Нолан втиснулся между плечом Лайи и оконной рамой, протягивая ей угощение на куске салфетки. — Спасибо, — Бёрнелл поднесла ко рту аппетитно пахнущий брусочек и тут же вцепилась в него зубами. Сладость растеклась по языку и внутри словно все слиплось, но Лайя испытала восторг, словно от встречи с чем-то некогда любимым, но давно забытым. — Там ещё, бери, — простецки бросил Лео, нарезая круги по комнате. Упиваясь вкусом сахара, сливок и орешков, Лайя совсем забыла, что оставила нетронутую картину на всеобщее (ну как всеобщее — Лео) обозрение. Ойкнув и уронив себе под ноги липкую сладость, Бёрнелл в несколько прыжков оказалась между Ноланом и полотном. — Не надо, — запротестовала Лайя, хватая Лео за поросшие щетиной щеки в тщетной попытке отвернуть его лицо от безобразия, коим она считала свою позорно проваленную миссию по восстановлению картины, и последующую мелкую ложь, которой Лайя отделывалась от всех вопросов по этому поводу. — Не смотри туда, я не закончила. — Ты маленькая врушка, Бёрнелл, — фыркнул Лео, словно большой кот. — Уж насколько я не разбираюсь в живописи и реставрации ее же, но по-моему, это называется «даже не начала». Энергетического сдвига не произошло? — Сейчас произойдет сдвиг по твоей морде, — Лайя моментально вспыхнула тем самым огнём, который тлел в ее теле все то время с момента покупки картины. На нее навалилось разом все — проклятая погода, стыд за собственное бессилие, колоссальная усталость от всего этого. А тут еще Лео, вместо того, чтобы кормить щербетом, обвиняет во лжи, в несостоятельности и в бог весть еще чем. — Какая ты грозная, — Нолан каким-то хитрым движением ушел из захвата Лайи, да так, что она оказалась в его руках без возможности вырваться. — Ну не было энергетического сдвига и ладно. Повеселимся на деньги Басараба чуть дольше. — Лео! — от имени Влада Лайя вздрогнула, а по разгоряченной спине пробежал холодок. Противный, а не успокаивающий. — Не говори ему. И Ноэ тоже. Ноэ особенно, — Бёрнелл сосредоточенно сдвинула брови, глядя прямо в лицо рыжего беса, перед которым опять оказывалась бессильной. — Конечно, не скажу, — Лео разжал руки так же быстро, как и схватил Лайю, оставив ее без опоры. — Не знаю, что ты там обо мне думаешь, но я точно не стану ябедничать на тебя. И даже ничего не попрошу взамен, — он посмотрел на нее, и в единый миг Лайе стало еще жарче, если такое вообще возможно. — А хотя мог бы. — Мог бы, — Лайя согласно кивнула, молитвенно сцепила руки в манере покаянной грешницы. — Я ценю, правда, ценю все, что ты для меня делаешь, Аслан… Имя из далекой Османской империи повисло в воздухе клубом дыма. Течение времени замедлилось, размер комнаты сузился до игольного ушка, в котором не осталось ни воздуха, ни пространства. Лайя только захлопала ресницами, чувствуя, как поплыли границы реальности, как откуда-то запахло благовониями и зеленью, как вокруг зашумели раскидистые чинары. — Как ты меня назвала? — повторил Лео, неуловимо изменившийся. Лайя протянула к нему руку, поправляя вдруг отросшие волосы цвета медной проволоки, упавшие на шею тяжелыми волнами. — Аслан, — снова выдохнула Лале, делая вперед пару мелких шажков. Ей нестерпимо захотелось кинуться к нему на шею, ведь он вернулся, целым и невредимым. Он тут, а она так скучала… Разве можно ждать еще хоть минуту? И Лале целует его, целует своего дорогого Аслана, пылко, страстно, яростно; словно кидаясь в атаку, а не на шею любимого человека. Он отвечает. Конечно, он отвечает, усталый путник, нашедший в песках живительный ключ. Поцелуй напоминает немой крик, пароксизм радости от встречи. Лале — хрупкий цветок — не выдерживает яростного львиного натиска. Делает шаг назад, еще шаг. — Погоди, тут что, щербет? — Лайя, все еще удерживая руки на его плечах, опустила глаза вниз и уставилась на кусок помадки, раздавленный ее босой ступней. — Да, щербет, — заключила она, все еще тяжело дыша. — Что это было? — спросил Лео, чьи волосы чудесным образом вернулись в состояние легкого беспорядка. — Ты тоже это чувствовала? — Это… Я так вижу почти всегда, когда очищаю картины Лале, — Бёрнелл снова в манере покаянной грешницы склонила голову, лбом утыкаясь в грудь Нолана. — Мощный приход, — Лео аккуратно сжал плечи Лайи. — Но что было… это? — он поднял ее голову за подбородок и аккуратно коснулся губ девушки большим пальцем. — Возможно, я не распробовал. Повторишь? Лайя набрала воздуха в легкие, чтобы решительно отказаться. Никаких авансов, никому верно? Ведь верно? Она судорожно вцепилась руками в собственный воротник, словно в поисках опоры, достаточной для того, чтобы произнести слово из трех букв (слово «нет», если что). Но воздух был слишком жарким, все еще пах зеленью и благовониями (или Лайе так казалось), и его большой, жадный глоток только все усугубил. — Повторю, — произнесла Лайя, неожиданно и для самой себя, и для Лео, чьи брови птицами вспорхнули под рыжую челку. Бёрнелл аккуратно, нежнее, чем к самой ценной старинной картине, прикоснулась к его ключицам, провела пальцами к ямке между ними и на секунду задержалась там. Кадык Лео качнулся вверх-вниз, когда парень нервно сглотнул, боясь лишний раз выдохнуть, чтобы не спугнуть ощущение, хрупкое, как мираж в пустыне. Но Лайя все еще стояла перед ним, так близко, как никогда раньше. Воздух между телами нагрелся до температуры вулканьего жерла. Пахло сливочной помадкой, солью и разогретой от прикосновений кожи. Губы Лайи четко и прицельно нашли губы Лео. Еще один поцелуй, только теперь другой по окраске, растекся по телу раскаленным маслом. В ушах снова зашумел падишахский сад. Под ногами вместо ковролина заскользила трава. Руки Лайи взвились на плечи, две смелые бабочки, запутались в волосах. Руки Лео ответили сцепкой на ее талии, танцем под острыми лопатками, под тонкой тканью одежды. Бёрнелл почувствовала себя скульптурой, куском мрамора, в котором умелые пальцы нашли те самые изгибы. Температура достигает каких-то критических отметок, когда матрас гостиничной кровати (вместо простыней ощущается мягкая, шелковистая трава вперемешку с цветочными лепестками) со скрипом прогибается под весом двух тел. Лайя закусывает губу в попытке сдержать стон, ведь кто знает, какая тут звукоизоляция, но все идет прахом. Она выдыхает едва слышное «Лео», больше похожее на молитву. И ее персональный рыжий бог откликается на призыв резким движением между раскинутых девичьих ног. Воздух в легких заканчивается на первом же дрожащем вздохе. Кажется, что тела при касании высекают искры. Лайя даже видит их — короткие вспышки, гаснущие в глазах Лео за золотистой сеточкой его ресниц. Лежа под ним, чувствуя каждое движение его мускулистой фигуры, Лайя (вопреки всем штампам и клише) не рассыпалась на тысячи осколков. Наоборот, она ощущала себя невероятно целой, неделимой. Не было ничего неправильного в том, как руки Лео находили ее грудь и сжимали. Не было ничего неправильного в том, как его губы замирали в изгибе ее шеи, и в том, как дыхание Нолана жгло каленым железом ее плечи, живот, щеки. Жарко. Очень жарко. Кожа прилипает к коже, разомкнуть руки и объятья сложно. И не нужно, Лайя со страхом думает, прижимается к Лео жадно, на грани безумия. Сводит лодыжки за его спиной, провоцируя задвигаться резче. Цепляется руками за плечи, до красных полумесяцев от ногтей (как на оттоманских имперских знаменах), и все умоляет, и умоляет не отпускать. Лео не нужно молить и просить, ведь он ни за что не разожмет рук, не отнимет губ, не отодвинется и на сантиметр от Лайи. Ее запах кружит голову сильнее, чем дым многочисленных турецких кальянов; ее губы на вкус слаще, чем все, что могут предложить приветливые торговцы. Когда она произносит его имя — вот так, прикрыв глаза, закусив губу, — Нолан натурально проваливается в иной мир, в котором Лайя принадлежит ему. Наконец-то принадлежит только ему. Он позволяет себе упиваться — как вампир — чувством собственности, фактом обладания. Тугая пружина где-то внизу живота скручивается до предела и распрямляется, заставляя каждый мускул болезненно напрячься, а затем расслабиться в полном блаженстве. Когда последняя экстатическая волна медленно оставляет ее, Лайя чувствует себя рыбой, выброшенной на берег. Ей кажется, что она разогрелась до критической нормы, и теперь, когда Лео просто лежит рядом, стремясь восстановить сбитое напрочь дыхание, сама Лайя медленно остывает. Реальный мир проступает некрасивыми подробностями — красными полосами на телах. Размазанным по ковру куском щербета. Смесью из одежды, лежащей в опасной близости от того самого щербета. Не в силах выносить этой гиперболизированной реальности, Лайя повернулась к Лео. Он из-под прикрытых век наблюдал за ней и улыбался. Знакомый огонь зашевелился у лопаток, обвил грудь и передавил легкие, лишая Лайю возможности дышать. Она протянула руку и коснулась его щеки. Аслан. От голоса, прозвучавшего в голове, Лайя вздрогнула и резко села на кровати. Лео обеспокоенно зашевелился, спрашивая, все ли в порядке. Бёрнелл не знала, что ответить. Она просто смотрела в угол, где стоял забытый пейзаж. Только он больше не был пейзажем.