En Livslang Omfavnelse av Martyrium Død

– Варг, он же услышит, – промычал Эйстейн сквозь собственные ладони. Парень прикрывал рот, пытаясь удержать невольные стоны. – Успокойся, этот ублюдок уже оглох давно, – я продолжил нежно покусывать и посасывать жировую складку на животе лежащего Евронимуса. Старая деревянная кровать раздражающе скрипела из-за тряски, поэтому мы были ограничены в движениях. Ощутив привкус металла, я понял, что случайно прокусил Эйстейну пузо. Он дёрнулся от боли и вскрикнул, как свин, со злостью ударив меня по голове кулаком. От такой силы мозг содрогнулся, но я не думал останавливаться. Стояк так и просился выбраться на волю из давящих джинс, но с этим я не торопился, а лишь расстегнул ширинку, более или менее ощутив просторность. Нужно подготовить очко Евронимуса, перед тем, как долбить. Я схватился за его мощные окорочка, разводя тяжёлые голые ноги в стороны. Тот же лежал, как вкопанный, с краснющей мордой, которую он то и дело прикрывал руками. – Хорош строить из себя девственника! Я же говорю, что он ни черта не услышит! – раздражённо кинул я и цокнул языком, заметив, что его пышная задница, под стоячим пенисом и большими свисающими яйцами, напряглась и сжалась. Я принялся поглаживать её ласкающими движениями, в торопливой попытке успокоить Евро. Парень, вроде как, поверил в мои слова и начал расслаблять горячие ягодицы. Тогда моя голова склонилась к попке Эйстейна, а влажный язык высунулся из-под губ с целью смочить его сладкое отверстие. Я начал медленно проводить языком по его горько-кислому сфинктеру, обвевая жарким дыханием. Во время полового возбуждения этот не особо приятный вкус казался самым изысканным. Ниточка слюны потянулась за языком, как только я отстранился от его зада.       Я облизнул свои липкие губы и уже собрался наконец усмирить эрегированный член, спустив впитавшие предэякулят трусы, как вдруг услышал тот самый зов, мгновенно воспламенивший дикую ярость во мне. Эйстейн вздрогнул и тут же запрятал трёхтонную тушу с головой под одеяло. Неподконтрольный гнев заставил с разбегу удариться башкой об стенку – снова и снова, в попытках избавиться от отвратительного и невыносимого чувства внутри себя. Когда же злоба покинет мою и без того замученную душонку? Когда я освобожусь? Обнажённый Эйстейн подскочил ко мне, растрясывая волосатой елдой. — Прошу, прекрати так делать. Ради меня, — он нежно поцеловал меня и это, хоть и слабо, помогло мне прийти в себя. Я вспомнил наш поцелуй в первую брачную ночь, когда я лишил до жути скромного мальчишку-христианина анальной девственности: мы совокуплялись в тёмном сарае, чтобы дедушка не помешал нам. — Варгуша! Внучок! — затрещали стены в преддверии моего безмерного гнева и отчаяния, Эйстейн вновь затрепетал, каменной хваткой вцепившись в мои потные ладони. Я знаю, он всегда боялся, что я совершу смертный грех: убью своего проклятого деда. Он страшился чужих криков боли, а сердце его рвалось от сочувствия к любой твари божьей.       "В Раю мы будем вечно летать на крыльях любви и пробовать самые сладкие ягоды" – вообразил он однажды, и по его мыслям я сделал интересное утверждение: даже после смерти Евронимус мечтает обожраться. "Гомосеки, вроде как, в рай не попадают" — ответил я тогда, заставив Эйстейна пустить слёзы от собственной слабости и обречённости. — "Я пройду с раскаянием всю дорогу своей жалкой жизни..." — "Мой фаллос исповедует тебя" — "Тебе лучше замолчать"       Я наконец натянул трусы с джинсами и спустился вниз по лестнице. Дед рассиживал в инвалидном кресле, ожидая как обычно увидать своего заботливого внука, который совсем не жаждет его скорейшей смерти. — Чё звал? — крикнул я на него, демонстрируя недовольство. — Покушал я. Отвези в комнату, внучок, — он скривил раздражающую улыбку на уродливом лице, покрытом мерзкими морщинами. Как бы я хотел раздолбать эту дряхлую рожу молотком, чтобы больше сроду её не увидеть. Никогда бы не дожил до столь поганого состояния, чтобы ссаться под себя. Эта позорная мразь стала настолько бесполезна, превратилась в биомусор, но всё живёт – существует, чтобы портить мою жизнь! Я повёз коляску вверх по той самой лестнице, откуда так и хотелось его сбросить и избавиться раз и навсегда. Я не позволял себе совершить это лишь ради Эйстейна. Перед глазами так и сияла картина разбившегося дедушки, останки которого продырявила собственная разлетевшаяся коляска. Я изо всех сил держал себя в руках, хоть раньше это давалось намного легче: надежда о скорой смерти деда и слабое сострадание облегчали ношу мою, со временем взросшей до самого предела. Всё чаще я думаю, что проще покончить жизнь самоубийством, чем избавиться от старика. Знаю, что для Эйстейна и это не станет менее болезненным событием – суицид сравним с убийством. Будет он страдать по моему теплу, но мне уж станет совершенно безразлично на всё. И не узнаю я о его мучениях, когда растворюсь в небытии и стану единым с бесконечной, отталкивающей, но в то же время завораживающей тьмой. С этими мыслями я и довёз ненавистного деда до его комнаты. Вернувшись к себе, заметил Эйстейна, вжавшегося в подушку и колеблющегося от досадных всхлипов. Я присел рядом с ним, тяжело вздохнув. — Чего нюни распустил? И без тебя тошно. — Те..бя жалко.. — еле проговорил он сквозь слёзы да сопли. — Прямо-таки да? — И дедушку твоего. Он ведь сам уже не рад жизни! — он задрожал ещё сильнее и кинулся в объятья в надежде на моё прозрение. Но я не желал питать никаких чувств к деду, кроме ненависти и злобы.