Сарронтариэль

Я открыл глаза в холодной темной комнате и несколько минут лежал, вглядываясь в глубокие трещины, испещрившие серый потолок с чёрными пятнами от оторванной штукатурки. Приподнявшись на локтях, я оглянулся — голые стены, такие же неровные и потресканные, с выступающими где-нигде отметинами-бороздами, как от медвежьих когтей. Широкая кровать жалко скрипнула, откликаясь на мои движения, когда я привстал, чтобы лучше рассмотреть комнату. Не кровать — старая рухлядь, которую давно пора выкинуть на помойку, как и потертые простыни и сбитую в тугой ком подушку. Но рядом с кроватью на неизменной покосившейся тумбочке, я даже несколько раз моргнул, не поверив своим глазам, стоял масляный светильник. Старый, с потертой медной подставкой и слегка треснутым стеклом, с маленьким огоньком, слабо разгоняющим тени мрачной комнаты, но это было таким чудом, что я смотрел на него несколько минут, не отводя взгляда и не заметил, как с тихим шелестом отворилась единственная дверь. — Ты вернулся быстро, дитя, — сочувственно пропел знакомый голос, — и на этот раз не один. Тонкая рука легко обвела очертания светильника. Этим аккуратным, ласкающим жестом она показывала, что очень рада, потому что мне после стольких неудачных попыток удалось наконец хоть что-то раздобыть. Этот огонь невозможно затушить, но я все равно дрогнул от страха, что он погаснет от малейшего колыхания воздуха. — Не погаснет, — успокоила меня Мать и я наконец смог рассмотреть бледное лицо с самыми добрыми, самыми понимающими и самыми родными в мире глазами. — Мама, — неожиданно всхлипнул я, протягивая к ней руки. Она подошла и крепко прижала меня к себе, мягко гладя по волосам. По телу, сродни электрическому импульсу, пробежала бархатистая волна и я зажмурился, позволяя Матери взять контроль над моей энергией, залечить раненые частички ауры, привести душу в равновесие. Спустя пару минут она отстранилась и села рядом, положив ладонь мне на щеку, к которой я прижался, боясь, что ее тепло слишком быстро меня покинет. — Я снова все испортил, — прошептал я. Это была моя последняя попытка, а что последует за ней… Я не хотел даже думать. Мать покачала головой со стороны в сторону: — В этот раз все было не зря. — Но я снова здесь, раньше времени… — я рассеянно заглянул в ее лицо, где теплилась легкая улыбка. — Так и должно было быть, — ответила она тихим голосом, — только не злись. После этих слов я почувствовал, как краснеют мои уши. Конечно, я сразу обо всем догадался, но не мог позволить себе взорваться праведным гневом, ведь это, в конце концов, не она, а этот интриган, вечно плетущий свои сети. — Он тебя любит, — Мать всегда знала о чем я думаю, — и беспокоится, поэтому и послал тебе такое испытание. Ты, как никто другой, должен понимать. — Но я все равно не понимаю, — не скрывая раздражения, ответил я, поджав под себя озябшие ступни. Мир людей сродни фантомным болям, даже когда ты знаешь, что не можешь больше чувствовать ни тепла, ни холода, а воздух больше никогда не наполнит твои легкие, мозг, или что там осталось у души, насильно выдернутой из тела, продолжает твердить обратное. Пройдёт немало времени, прежде чем я перестану вести и чувствовать себя как человек. Хотя в этот раз мне, наверное, уже и не суждено стать самим собой, конечно, если в планы отца не входила моя преждевременная смерть. Судя по хитрому взгляду Матери, как раз входила. Следующие слова только меня в этом убедили: — Ты был таким храбрым, мое дитя, и показал себя с лучшей стороны. За это тебе подарили жизнь. Я удивленно округлил глаза и несколько мгновений лишь открывал и закрывал рот, не выдавая ни звука. Когда первый шок прошел, я мягко отстранился от неё: — Ещё одну? Но что это изменит? Я использовал все жизни, и даже если мне удалось заслужить ещё один шанс, я не вижу, как он может повлиять на ситуацию в целом. Она молчала, смотря на меня с мягким упреком. И под этим взглядом я сдался, заговорив, заикаясь на каждом слове, будто маленький мальчик в первый раз у школьной доски, одновременно откидывая мысль, что снова мыслю как живой человек: — Я-я не отк… отказываюсь, не подумай. П-просто, — я беспомощно развел руками, — у меня был уже последний шанс. — И ты не сдался. Помнится, ты был так воинственно настроен и так хотел поскорее заснуть, чтобы… — Да-да, извини, что перебиваю, но я каждый раз был воинственно настроен, а в результате — посмотри на мою душу, — я обвел взглядом загнивающую комнату, — и даже слабый свет, который мне удалось урвать, не сделал ее более уютной. — Мы все с чего-то начинали и делали ошибки. — Но не такие, как я. И не смеши меня, Мама? Какие ошибки были у тебя? Она звонко рассмеялась и снова покачала головой: — Порой мне кажется, что ты меня слишком идеализируешь. Но, возможно, в некотором роде ты прав — твой путь отличается от нашего с Отцом. Если бы мы только осознали это раньше… — Даже не вздумай брать на себя вину, — возмутился я, — ты делала все, что могла! Да и Отец давал мне бесчисленное количество шансов. — Хорошо, не буду, — ответила она таким тоном, что было ясно — будет, ещё как, — Так что ты теперь мне скажешь? Хочешь отказаться? — Кто я такой, чтобы предавать веру Отца и Матери? — спросил я, мягко беря ее за руку. Такая тёплая и нежная — снова подсказал мне невпопад мой мозг. — Ты справишься. Теперь пришёл мой черёд качать головой. Мать на то и мать, чтобы идеализировать своих детей и давать им бесконечное количество шансов. Вот только шансов больше не будет. Я знал, и даже она это понимала, хотя и отказывалась признавать. — Последнее желание? Или, как всегда, предпочтешь поскорее заснуть? Я замялся. В груди огненным цветком распускалось беспокойство и страх из-за того, что я собирался сделать. Сказать это вслух — снова расстроить Мать, уверенную в том, что я уже давно прислушался к здравому смыслу и пережил, поборол свой главный грех. — Могу я увидеть Сарронтариэля? Ее рука на моей ладони усилила давление. — Не его настоящего, — я боролся с подступающим комом в горле, — Его тень или образ. Я хочу попрощаться. — Попрощаться? — повторила она за мной, удивленно склоняя голову, — Ты так уверен, что не вернешься? Я посмотрел ей в глаза, собираясь увидеть в них укор, но там плескалась лишь грусть. Мне самому было тошно оттого, что перед лицом смерти или, точнее сказать, полного очищения, я думал только о нем. — Пришло время его отпустить. И нужно, наконец, простить себя, за все мысли и… — я махнул рукой, предлагая Матери самой додумать предложение, так как говорить подобное вслух было стыдно. — Простить… — задумалась она, а потом ее чёрные глаза посветлели, приобретя ровный зелёный цвет, и она встала, посмотрев на меня сверху вниз: — Будет тебе жнец, — проговорила она, и я облегченно выдохнул, так как и не мечтал услышать такое желанное «да». Поцеловав меня в макушку, она ещё раз крепко обняла меня за плечи: — Возвращайся. А потом бесшумной походкой исчезла за дверью, а я остался сидеть на скрипучей кровати, вытирая льющиеся ручьем слёзы. Успокоившись, я тяжело вздохнул и откинулся назад. Умение ждать никогда не было моей сильной стороной, поэтому я просто пытался расслабиться и утихомирить нервную дрожь в теле. Перед новым рождением следовало отвлечься от крутящихся в голове мыслей, откинуть привязанности и отпустить себя на волю судьбы, приготовленной Отцом. Но у меня не получалось. Только я закрывал глаза, передо мной всплывал мужчина с волосами цвета белой молнии: — Когда заледенеет ад. Признаюсь, у меня всегда были с этим проблемы — поступать слишком опрометчиво и всем наперекор. Но моей главной проблемой, моим грехом стал Сарронтариэль — вестник, один из трёх братьев-жнецов, выдирающий души из тела, чтобы доставить их на ту сторону, вернее, на эту сторону, где я находился сейчас. Каждая душа проходит несколько циклов жизни в одном из миллиардов созданных Отцом и Матерью миров и должна развиваться, учиться милосердию, целомудрию, умеренности, терпению, доброте, смирению и любви. После этого она может выйти из первой комнаты, в которой была создана, и отправиться дальше. Куда именно мы отправляемся, выходя из комнаты, я не знал, ведь мне ни разу не удалось выглянуть за дверь. Вернее, не совсем так — я помню, что было до комнаты — свет. Много яркого теплого света и Мать с Отцом, учившим меня основам мироздания, помогающим отделиться от общего света, чтобы приобрести сознание. Поэтому Мать и винит себя в моих ошибках, а Отец не перестает удивлять новыми способами продлить мне жизнь. Но на этот раз и он не сможет ничего поделать. Еще один провал — и треснут стены, и рухнет потолок, погребая под собой останки моей комнаты. Я же снова растворюсь во свете или тьме, потеряв с таким трудом доставшуюся индивидуальность. Когда это произойдет, меня уже здесь не будет, поэтому грущу я только о том, что придет момент и я больше не смогу думать, чувствовать и осознавать себя. Так вот. Началось все не с Сарронтариэля, хоть он, я повторюсь, и стал моим главным грехом, все началось с моей глупости. Душа в своей начальной форме — это просто сгусток энергии, не умеющий и не понимающий ничего, как человеческий компьютер, в который забили нужное количество единиц и нолей, чтобы он правильно выполнял команды. Отец и Мать формируют наше сознание, придавая ему определенную форму. Мы же должны заполнить эту форму собственной индивидуальностью. Обрекая души на жизнь, Отец надеется, что так мы сумеем восполнить нужные пропуски и достичь хотя бы одного из добродетелей. На это нам выделяется двенадцать попыток. Моя Мать говорила, что в первый раз не получается ни у кого. Да и со вторым разом случаются накладки. У меня не получилось двенадцать раз. Каждый раз я обвинял кого-то другого, того, кто все испортил, боясь посмотреть правде в глаза: это я неудачник и это я, а не Сарронтариэль, все испортил. И поделом мне. Первая жизнь — самая важная и самая запоминающаяся. Сейчас я смутно понимаю, что был заранее обречен на провал, но все равно это казалось так… нелепо. Родился я девушкой в хорошей семье в маленьком и до жути неуютном городе одной из стран Земли. Мои родители любили меня и ни в чем не отказывали. Да и вообще, мне не было на что жаловаться — хорошая школа, друзья. Потом я поступила в университет. Все предрекали мне будущее инженера или механика, а то и конструктора самолетов, если бы я углубилась в аэромеханику. Но потом случился первый соблазн. Я всегда была хорошей, отзывчивой девушкой и мне это надоело. Я спрашивала себя — и что дальше? Это то, что звала жизнью? Чего я хотела на самом деле? Я и сама не заметил, как сменился круг друзей. Все чаще я встречалась с людьми, толкающими высокопарные речи о том, что жить надо здесь и сейчас, а не когда-то потом. Ведь потом — семья, дети, внуки, старость, радикулит и в лучшем случае инсульт. Жизнь — это лишь миг, и прожить его надо здесь и сейчас, а, вернее, прочувствовать. Я не знала, что это значит, но решила попробовать. В общем, у всех есть история про знакомого парня или девушку, которые умерли из-за наркотиков? Я одна из них. Однажды я украла партию наркотиков у одного друга, а следующим вечером он перерезал мне горло недалеко от моего собственного дома. Все. Мне было восемнадцать лет. Даже умирая, мы до последнего верим в то, что бессмертны и с нами такого никак не могло случиться. Вот и я до последнего не верила, что умерла и цеплялась за тонкую нить, соединяющую меня и земное тело, когда появился Сарронтариэль. Он тихо вышел из тени за домом, плавно взмахнув черными крыльями, поднимая ветер, что у меня аж волосы на голове зашевелились от страха. Не поприветствовав меня ни словом, ни взглядом, он рассек мечом нить между душой и телом и схватил меня за руку, потянув на себя. Я, конечно, завопила, что он ошибся и я еще жива, даже попыталась ударить его в лицо и убежать, но он быстро меня скрутил и спокойно сказал: — Все. Допрыгалась. Я даже удивлен, что ты продержалась так долго. И все. Щелкнув пальцами, он приказал черной веревке связать меня по рукам и ногам, а также после усиленных протестов с моей стороны, закрепленный сочной руганью, которую я успела подхватить с Земли, он прошептал какие-то слова, отчего мой язык прилип к небу. — Сарронтариэль, — выплыл из темноты еще один черный силуэт, — ты чего так долго? У нас еще сорок душ на сегодня. — Готово. Эта, — небрежно кивнул он в мою сторону, — брыкалась. — Молодая, — хмыкнул второй темный, — Чему-то научилась? — Воровать, драться и сквернословить. — О, — хохотнул незнакомец в тени, — Думаешь у неё есть шанс когда-нибудь покинуть комнату? — Пф, — фыркнул он и проговорил следующие слова, — Когда заледенеет ад. И все. Я пропал. И в прямом, и в переносном смысле. Сначала я рвал и метал, проклиная все на свете и давая обещание, что когда-то я, а не он буду смотреть свысока, представляла себе яркие картины, где он униженно рыдает у моих ног и просит прощения. Каждый раз, засыпая перед новым началом, я обещал себе отпустить все и прожить насыщенную и хорошую жизнь, но все всегда шло не по плану — я пять раза умирал в преклонном возрасте и в бедности, и в достатке, и в одиночестве, и даже в компании семьи, тайно радующейся, что я наконец подыхаю; еще один раз я умер от остановки дыхания из-за передозировки таблеток, следующий — из-за огнестрельного ранения, когда я совершал набег на банк; один раз меня обезглавили, как несносного диктатора, доведшего страну до кризиса, потом была смерть от всевозможных болезней, которые я подцепил, занимаясь одной из самых древних профессий; и в одном из миров, куда меня отправил отчаявшийся Отец, решив, что я, может быть, покажу себя лучше в магических реальностях, меня убили каким-то заклинанием, а затем, в другом мире, меня съел вурдалак, в гнездо которого меня кинули мои собственные братья. Одиннадцать попыток — и везде я обманывал, грабил, убивал и не отказывал себе в плотских утехах. И каждый раз меня, рыдающего и ругающегося на чем стоит свет, забирал Сарронтариэль. Под конец я просто шёл за ним, свесив голову, не в силах смотреть в эти гордые, искрящие силой грозовые глаза. Как же я его ненавидел. Но это было раньше. Пришло время признать — это всегда была моя вина. Даже если жизнь начиналась довольно неплохо, я находил причины, чтобы свернуть в другую сторону. Я так и не научился ни любить, ни прощать, ни быть терпимым и милосердным к себе и окружающим. С другой стороны, именно отчаяние привело меня к тому, что я наконец усвоил один урок — любовь, которая и привела к самопожертвованию, а отсюда и к тринадцатой жизни, которой не должно было быть. Двенадцатая жизнь началась, как и все остальные, довольно просто, а закончилась быстро. Я была старшей дочерью в семье, помимо меня был ещё младший брат и мать, еле сводившая концы с концами. После школы я первым делом шла забирать брата из садика, потом мы вместе обедали, учили уроки и дожидались маму с работы. Однажды мы шли со школы и у брата выпала из руки игрушка и покатилась на проезжую часть. Конечно, он сразу рванул за ней, а я за братом. Схватив его за куртку, я попыталась дернуть назад, но он упал прямо на дорогу. Водитель грузовика как раз поворачивал на нашу улицу и не мог нас видеть со своего места. Колеса машины были практически у головы ребенка, когда я кинулась вперёд, толкнув его в проем под кузовом, когда огромное колесо вмиг передавило мое тело. Вот и все. А потом я, снова призрачная и злая, стояла посреди дороги и хмуро смотрела на свой размозженный череп, бледного водителя и завывающего во все горло испуганного брата. Затем тяжелая рука легла мне на плечо. Небрежно скинув ее, я, не поворачивая головы, сказала, и так зная, кто стоит за моей спиной: — Дай мне минуту. Присев рядом с рыдающим братом, я провела прозрачной рукой у его головы: — Пусть это тебя не сломает. Сделай со своей жизнью что-то замечательное, хорошо? Потом отступила и кивнула стоящему рядом жнецу: — Идём. В тот раз моя гордыня не позволила посмотреть ему в глаза, ведь больше всего я боялся обнаружить там насмешку. Никогда бы не подумал, что буду жалеть об этом перед смертью. Поэтому я и попросил мать об этом одолжении. Хочу посмотреть на моего жнеца, пусть даже это не будет он настоящий. Тихо скрипнула отворившаяся дверь, и я мысленно застонал, понимая, что время пришло. По телу пробежала нервная дрожь и я громко выдохнул, прежде чем сесть на кровати и открыть глаза. Он стоял у дверей, облокотившись спиной о стену и расслабленно скрестив руки на груди. Длинные белые волосы обрамляли узкое лицо с острыми скулами и волевым подбородком, взгляд направлен в никуда. Полная отрешенность. У меня сперло дыхание — и за что я его раньше ненавидел? Черный крылья, которые он обычно носил аккуратно сложенными за спиной, отсутствовали. А жаль — мне так хотелось взглянуть на них в последний раз. В целом он выглядел необычно — бледнее, чем я его помнил, и даже немного неряшливо. Я окинул любопытным взглядом широкие плечи, серую рубашку с расстегнутым воротом, из-под которого выглядывал неприкрытый лоскут белой кожи, черные прямые штаны со слегка потертыми коленями и сапоги с наполовину застегнутым бегунком. Ну так и есть — его бесцеремонно выдернули с кровати посреди ночи и судя по холодному блеску глаз, он не может дождаться, когда снова можно будет отправиться на покой. Но это уже выдумки моей души, привыкшей судить по меркам живых — жнецы не спят. Просто Мать решила сделать мне подарок и создать максимально понятную тень, взяв воспоминания о моих человеческих годах. Еще несколько минут я обнимал его взглядом, будто и не было сотен лет ненависти, прощался и мирился с тем, что должен был сказать, пока он выжидательно на меня смотрел. А потом я внезапно рассмеялся, обняв себя руками. Его вытянувшееся, озадаченное лицо вызвало еще больший приступ смеха. Спрыгнув с кровати, я подошёл к нему и протянул руку. Застыв за пару сантиметров от его лица, я медленно, будто боясь спугнуть, положил ладонь на его щеку, нежно пробежав кончиками пальцев по коже. Он молчал. Мысленно поблагодарив Мать за такой покорный подарок, я взял его за руку и потянул на себя. Он послушался. Сделав круг вокруг жнеца, заодно не удержавшись и легко проведя рукой по напряженным мышцам спины, я повел его к кровати и жестом пригласил сесть. Он снова послушался, а я грустно улыбнулся. Честно говоря, именно сейчас мне очень не хватало его надменности. Что же я за душа такая? Столько раз на меня смотрели свысока, а мне все мало. — Ты такой идеальный, — наконец сказал я, не веря, что это первое, что пришло мне в голову. Сарронтариэль недоуменно поднял брови, а я покачал головой и пропустил сквозь пальцы прядь шелковистых волос, пытаясь выдавить подобие доброй улыбки, какой всегда награждала меня моя Мать после очередного провала. Получилось не очень искренне, поэтому я оставил эту затею, решив высказать все, что уже давно кипело, бурлило на поверхности, но следующими словами стали: — Прости меня, — его брови поднялись еще на сантиметр, хотя казалось, что дальше уже некуда, — Я так тебя ненавидел все это время. А сейчас смотрю и понимаю, что ненавидел я не тебя, а себя. Ты же всегда просто выполнял свою работу, а я вдруг решил, что ты меня презираешь, да и вообще… — я наклонился вперёд, оказавшись на уровне его глаз, — я бы никогда этого тебе не сказал, но я мечтал, что ты падешь к моим ногам и будешь ползать и молить о пощаде, скуля как щенок, — он слегка сжал губы, но я уже отстранился и зашагал по комнате, размахивая руками, как какой-нибудь человек, — Знаю, знаю! С таким настроем я вряд ли сумел бы когда-нибудь покинуть эту комнату. Кстати, полюбуйся — вот так выглядят гнев, гордыня, зависть, похоть и уныние. Сейчас я вообще не понимаю, как я вообще собирался чего-то достичь! Я прожил двенадцать ужасных жизней, совершив лишь один достойный поступок. Так что ты был прав с первой нашей встречи — скорее замерзнет ад, чем я смогу покинуть эту комнату. Да и неважно уже, — махнул я рукой, присаживаясь на пол у его ног, так что он снова смотрел на меня сверху вниз. Да простит меня Мать, я получал от этого истинное наслаждение, — Меня ждет еще одна жизнь. После стольких провалов у меня больше нет надежды на то, что все вдруг пройдет гладко и… Хларий жжет, — ввернул я матерный оборот из последнего обитаемого мной мира, — мне и двадцати жизней не хватит на то, чтобы починить эту комнату. — Я положил подбородок на его колени, обняв его ноги руками, — Не нужно меня жалеть, ведь я счастлив, потому что наконец чему-то научился, — я горько вздохнул, — я научился понимать свои чувства, и знаешь что? Я просто всегда тебе завидовал. И ненавидел себя, что не могу быть таким… — я запнулся, но так и не смог подобрать нужных слов. Он положил ладонь мне на голову и мягко провел рукой по волосам успокаивая. Я ощутил энергию, проходящую по моему призрачному телу. Это было похоже на ласковые, исцеляющие объятия Матери и одновременно не похоже ни на что другое. Это была тень Сарронтариэля, созданная специально для меня. Не такая покорная и отзывчивая, как сам оригинал, но такая теплая и искренняя, что захотелось прижаться к нему еще сильнее и никогда не отпускать. Но время было на исходе. — Я так рад, что получил шанс на тринадцатый круг, — я поднял глаза и посмотрела в его застывшее каменной маской лицо, словив его руку в воздухе. Помедлив, не разрывая зрительного контакта, я поцеловал ее в середину ладони, а потом прижал к своей щеке, — Ведь я наконец могу тебя поблагодарить. Спасибо, что ты, сам не зная того, всегда был рядом со мной. Спасибо, что направлял и стимулировал подниматься с колен и снова пытаться. Спасибо, что был искренним, когда увидел мою сущность в самый первый момент нашей встречи. Спасибо, что слушаешь это все сейчас. И прости, что я никогда не смогу сказать это тебе в лицо, — он слегка дернулся, пытаясь освободить руку, но я не дал, еще крепче прижав к себе, — Не злись. Просто я знаю, что для тебя настоящего я лишь песчинка в океане судеб. Но для меня все иначе. Ты двенадцать раз встречал меня после неудачных жизней и… Следующего раза не будет. Ты ведь даже не заметишь, что меня не стало, а я уже не буду этого осознавать, но вот все равно решил попрощаться с тобой, как со старым другом. Глупо, да? Несколько минут мы сидели, не отрывая друг от друга взгляд. Мне так хотелось знать, что он думает, чувствует, чего желает, но это был всего лишь образ, созданный потешить меня перед последней дорогой. Вскоре мои глаза начали слипаться, и я снова, совсем как человек, зевнул и я положил голову ему на колени, опустив веки. Он подхватил меня и аккуратно положил на кровать. — Не уходи, — попросил я шепотом. Через мгновение скрипнул матрас, а потом теплая рука обняла меня и прижала к себе. Я развернулся и уткнулся носом ему в грудь. — Сейчас мне бы просто хотелось, чтобы ты посмотрел на меня как на равного, а не… — я зевнул, и, недоговорив, начал проваливаться в сон. И мне почудился легкий смешок и поцелуй в макушку, а потом он крепче прижал меня к себе. «Ой да Мама, славная вышла тень» — подумал я, прежде чем растворился, направляясь в новую жизнь, подкинутую для меня Отцом.