Пригласи меня на танец

— Зря я сюда пришел, — повторяет Сережа. Стоя в стороне от сверкающего богатством шумного зала, он разглядывает игральные столы: карты, фишки, крутящиеся барабаны и людей, с горящими азартом глазами твердящих: «Ещё и ещё, и ещё!», ненасытно, грязно, мерзко. Его воротит. — Нужно закончить код для панели управления. Разумовский крутит в пальцах ножку бокала и делает маленький глоток шампанского. — Сколько ещё времени надо тут торчать, чтобы выразить должное почтение хозяину вечера? — кидает не оборачиваясь, зная, что единственный человек, который может определять сроки тяжбы формальностей, находится за его спиной. — Сереж, ты только закончил с обновлением. Тебе надо отдохнуть. Развеяться. Олег делает шаг вперед, оказываясь справа, и смотрит своими глазами-рентгеновскими лучами в Сережу. Сережа не поворачивается, но лицо будто горит от пронзительного взгляда. — Всё время напряженный какой-то. Даже сейчас, — продолжает Олег, кивая головой на полупустой бокал у друга в руке, обозначая степень Сережиного напряжения, мол, даже игристое его не берет. — Натянутая струна. Прямо как на выпускном, помнишь? Сережа фыркает, маскируя смешок. — Туда я тоже не хотел идти. До последнего надеялся сбежать. — Ой ли? — дразнит волче, перекатываясь с мыска на пятку. — А кто будил меня посреди ночи тренировать вальс? «Олег, вставай, я достал ключ от спортзала, будем репетировать!» «Если на выпуске ты будешь танцевать так же, кто-то останется без ног!» «Погоди, я не понимаю, как мы должны разворачиваться, сейчас найду в книге.» Сережа прыскает от смеха, поддаваясь воспоминанию. Этот один из немногих теплом отзывающихся моментов их детдомовского детства Сережа хранит на верхней полке в левом ряду своей воображаемой библиотеки-памяти. — Библиотекарша смотрела на меня как на идиота, когда я попросил у нее учебник по вальсу. Губы Олега трогает улыбка — пропустить её Сережа себе не позволяет, он в последнее время так редко видит Волкова в хорошем настроении, поэтому смотрит, запечатлевает в сознании приподнятые уголки губ и лучики-морщинки вокруг глаз. — Мне кажется, она сама удивилась, когда нашла его. — Она его не нашла. Олег поворачивает голову и приподнимает брови, безмолвно побуждая друга к продолжению. Сережа вздыхает, с удовольствием оглаживая кончиками пальцев старые, едва тронувшиеся желтизной времени воспоминания, и поясняет: — Я купил тот учебник на барахолке. Брови Олега взлетают еще выше. — Ты выбирался в город один? А я где был? Сережа тушуется и в попытке скрыть смущение изучает дно своего бокала: сквозь прозрачную жидкость искаженный стеклом проступает носок правого кеда. — В зале, я специально подгадал время. Олег не комментирует это. Сережа думает, что на этом разговор исчерпал себя. Он лениво перебирает файлы, подыскивая новую тему, и ловит себя на том, что в последнее время с Олегом приятнее молчать. Так можно ненадолго поверить, что ничего не происходит. Головная боль внезапно сжимает виски, приходится моргать. — В любом случае все усилия напрасны, — отзывается Олег. После долгого молчания и идей, пришедших в голову, пока они соблюдали тишину, Сережа отмечает, как гармонично эти слова сочетаются с его собственными мыслями. — Мы ведь так и не потанцевали, весь вечер попса какая-то играла, а музыку для вальса вообще не включили. Сережа соглашается, переключая внимание с игральных столов на танцплощадку. Никто не выделяется из толпы — ни нарядами, ни телодвижениями — парочки шикарных костюмов и платьев переминаются с ноги на ногу в пародии танца. Казино утопает в роскоши и культурной нищете, и Разумовскому кажется, что его ноги тоже проваливаются куда-то в пол, и скоро он застынет здесь изваянием, не способный двинуться с места. — А кого бы ты пригласил, если бы включили? Вопрос ради вопроса. Он не сомневается в ответе и только кивает удовлетворенно, когда Волков выразительно смотрит на него. Во вновь повисшем молчании слышно, как наконец-то сменяется музыка: вместо пафосных тромбонов «Импичмента» слышится перебор клавиш синтезатора. Следующие свои действия Сережа объясняет себе довольно просто: его не то, чтобы ведет от выпитого, но рядом Олег. — Может сейчас? Музыка вроде ничего. Олег разворачивается, чуть скрипнув подошвой черных лакированных туфлей по гладкой поверхности пола, и, лукаво улыбаясь, протягивает ему руку. Сережа опускает бокал прямо на пол. «У моей любви есть чувство юмора», раздается мужской голос. — Ты помнишь, куда девать руки? Олег тянется к Сереже, опускает ладони чуть выше острых тазовых косточек, на которых, не преуменьшая усилий ремня, держатся брюки; руки Сережи ложатся ему на плечи. — Нет-нет, стой, мы же не обычный медляк танцуем, — спохватывается Сережа, перехватывает правую ладонь Олега и вытягивает их сомкнутые руки лодочкой вправо. — Локоть не должен висеть, — вспоминает Олег. «Мы больны с рождения», тем временем продолжает возвещать солист. Сережа оглядывает пространство между ними, поднимает глаза. — Шаг помнишь? — Вроде… — Олег смотрит вниз и шагает правой ногой вперед, Сережино бедро оказывается между его ног. — А ты левой назад! Разумовский отступает, перенося вес на левую стопу. Мысленно он нащупывает на полке корешок той самой книги, открывает её и, словно считывая инструкцию, проговаривает: — Теперь я правой назад, а ты левой вперед. Олег послушно ступает, оказываясь почти позади Сережи, словно хочет обойти его — шаг получается слишком большой. — Так, а теперь… — Сережа слегка крутится на месте, не размыкая рук. — Теперь… — Наверное так же? — Олег снова пытается шагнуть вперед и едва не сбивает Сережу с ног. Тот хихикает, совсем по-мальчишески; всё его напряжение шипучкой растворяется в их незатейливом танце. — Боже, — вторит он песне и утыкается лбом Олегу в плечо. Рука Олег забирается под Сережин пиджак и щекотит его через рубашку. Сережа отстраняется, улыбаясь. — Давай ещё раз попробуем, раз, два, тр– О! — округляет глаза: где-то в височной доле перелистывается страница книги. — Я вспомнил! Раз-два-три, раз-два-три… Сережа коротко сжимает ладонь Олега, другой рукой скользит по плечу вниз, поддерживая спину, шагает на него, задавая ритм. — Осторожно! — восклицает Олег, чудом не приземляясь на Сережин кед. Сережа ловко переставляет ноги, прочерчивая эфемерные треугольники их с Олегом траекторией шагов. Он увлекается, поджимает губы, поднимает взгляд на друга и ему кажется, что Волков светится. «Моя любовь солнечный свет», — точно описывает новый куплет чувства Сережи. Танец становится увереннее, Сережа следит за их движениями, и Олег позволяет ему вести. Они действуют как слаженный механизм, одно целое, неотделимы друг от друга и только так и могут существовать. Солнечный свет не дает Сереже покоя. Солнечный свет Олега похож на ещё что-то, такое же горячее и раскаленное, освещающее мир в темные времена, дающее защиту и спасение. На огонь.  — Олег, — тихо зовет Сережа. Олег встречается с ним взглядом. — Да, Сереж? — отвечает после нескольких секунд молчания. — Олег, — кадык дергается вверх-вниз, в голове становится мутно и тяжело, но навязчивая мысль не дает покоя, зудит на подкорке. — Зачем ты это делаешь? — Что делаю? — шепчет Волков, замедляя шаг и приближаясь к другу почти вплотную. Их танец внезапно сходит на нет, они почти перестают двигаться, топчутся на одном месте, ничем не лучше парочек внизу. Его вторая рука выскальзывает из Сережиной ладони и ложится под пиджак справа. Теперь не щекотит — поглаживает подушечкой большого пальца нижнее ребро. — Это? Сережа прикрывает глаза и откидывает голову назад, убирая волосы с лица. Отрицательно качает головой, выдыхает: — Убиваешь людей. На него вдруг наваливается ужасная усталость, словно он не спал несколько недель подряд. Разум вяло перебирает коробку с документами событий последних дней и не находит ни одного воспоминания о сне: «документ изъят, обратитесь к правообладателю». Предполагаемый правообладатель, у которого доступ к воспоминаниям Сережи, к мыслям, к нему самому иногда кажется обширнее, чем у самого Разумовского, наклоняется к его лицу. — Ты ведь сам хотел сделать наш город лучше. — Олег зарывается носом в волосы у виска, дует. — Без этих кровососов твоё желание исполнится. — Я… — говорить становится тяжело, он продирается через туман в голове, цепляется пальцами за неустойчивые полки, пытаясь одновременно удержать и себя, и их. Продолжение фразы застревает в гортани, перекрывая доступ к воздуху, единственная возможность сделать вдох — вытолкнуть слова. — Не хотел… такими методами. — А мягче эти твари не поймут, — парирует мужчина жестко. — Олег!.. Олег задирает голову и холодно смеется в потолок. Сережа пытается отстраниться, но чужие руки вдруг становятся каменными, держат крепко и близко, опасно. — Что «Олег»? Я поклялся охранять твои желания, твоё тело, тебя! И если ты боишься что-то сделать сам, я сделаю это! Сережа упирается свободной рукой в плечо, вырываясь из мертвой хватки. «Я расскажу тебе свои грехи, так что можешь точить нож», молит музыкант. Олег ступает навстречу, «нож» сталью сверкает в словах. — Мы же должны быть заодно, мы должны быть вместе, как раньше — одни против целого мира, помнишь? «Что-то не так, что-то не так», набатом стучит в голове. В воображаемой библиотеке Сережа не удерживается: падает между стеллажами, и все документы следуют за ним с полок, разлетаются словно птицы, бьют по лицу. Один листок мельтешит впереди, не даваясь в руки. Он его выбросил, он выбросил этот листок, что же не нём было? — Я не хочу быть против всего мира, — кидает Разумовский. Осматривается вокруг, находит глазами дверь и скрывается за ней. Позади слышны шаги Олега, не вальсовые — маршевые. Дверь бесшумно закрывается за ним, затем летит обратно, затем снова внутрь, постепенно сокращая амплитуду, пока дочь нефтяного магната Софья Ковалевская, улизнувшая от родителей, чтобы поболтать по телефону с парнем, покидает темную нишу в углу. — Сонь, что у тебя там? — слышится юношеский голос из динамика айфона. — Да тут… — рассеяно начинает она, оглядываясь по сторонам и подходя к парапету. С этого места открывается прекрасный вид на сцену, где девушки в подтанцовке одновременно вскидывают руки и в унисон тянут строчки приевшейся песни. Соне приходит в голову, что если хорошенько размахнуться и бросить отсюда сумочку, то попадет она прямиком солисту на шляпу. — Это «Импичмент» Меджикула играет? — перебивает её собеседник. — Только не говори, что он там собственной персоной?! Блин, конечно, да, там же такие богатеи собрались, могут себе позволить! — Ага, он здесь, — кивает Соня на восхищенные причитания друга. — И «Импичмент» свой уже минут двадцать поет. Странный у «элиты этого города», — девушка передразнивает новоиспеченного хозяина казино, а затем переводит взгляд на успокоившуюся кухонную дверь. — Вкус.