Сказки обитаемого мира. Тур

Хар, король-волк Остерланда, владетель Ирье и окрестных выстывших под ледяными зимними ветрами гор, вышел из высокого деревянного дома, лишенного ограды, ранним вечером. Косые алые лучи садившегося в снежную пелену солнца отразились от золотых пластин, украшавших крышу, ставни и крепкие двойные двери дома, прерывистой дорожкой подбежали к его босым ногам. Не обращая на них, как и, впрочем, на обжигающий холод, ни малейшего внимания, король прикрыл светлые, резко выделяющиеся на выдубленном суровыми зимними ветрами и временем лице глаза и замер, прислушиваясь. Покачал головой, нахмурился, словно споря с самим собой, но через мгновение уверенно выпрямился. Рукава грубой полотняной рубахи скользнули вниз, обнажив свитые из сухих узловатых мышц руки, разведенные в стороны требовательным жестом. Через мгновение на месте человека с длинными седыми волосами на нетронутом полотне снега появился белоснежный, златорогий зверь с сумеречными фиолетовыми глазами. Попробовав носом ветер, тур, чуть запрокинув назад голову, неспешной рысью двинулся по дороге, ведущей из города в сторону гор. *** Бессчетные годы жизни, переплетенной с сутью здешней жестокой земли, годы, проникнутые зимними бурями, бездонностью звенящего от мороза черного неба и снежным безмолвием, не смогли умерить безудержного любопытства старого короля. В облике волка ли, тура, сварливого хриплого ворона, или бродячего торговца он исходил свои владения вдоль и поперек, в равной степени легко останавливаясь и в доме зажиточного горожанина, и в хижине полунищего углежога. Годы загибались кольцами вокруг сердца Остерланда – его сердца, сплетались в сложный узор, терялись в сумраке времени, но никогда не исчезали вовсе. Пять загадок, переданных Сутом, единственным, давним и самым близким другом, сгинувшим, вероятно, теперь уже навсегда, заставляли его столетиями прислушиваться к новостям. Едва заметный шепот ветра, тень слуха, принесенного торговцами с юга, обрывок песни странствующего арфиста складывались в единое полотно жизни в его уме так же легко, как шерстяные нити цветного гобелена складываются в узор на ткацком станке, повинуясь умелой руке мастерицы. И с каждым годом узор этот делался все темнее. Конец незыблемого, что может быть темнее? Лишь осознание того, что привычная незыблемость Обитаемого мира относительна… Принять собственное невежество отказалось легче, чем предполагал король-волк, познавший свою далекую от смирения натуру лучше прочих, поскольку невежество это отдавало восхитительным ветром неопределенности. Куда сложнее далась попытка взглянуть со стороны. Закон, ограничивающий и одновременно утверждающий мир в надлежащей форме, порой представлялся Хару громадным, полым внутри деревом. Метафора вышла достойной разве что Дана Исигского, чуток свихнувшегося на горах и деревьях, однако была в достаточной степени точной. Все они существуют внутри ствола, одновременно питающего и защищающего их, в то же время являясь живой и необходимой частью дерева. Кто посадил в землю зерно? Чьей волей оно приняло нынешние очертания? Чьей волей потеряет их, постарев окончательно?.. Высший… Похоже, они дожили до времен, когда из неопределенно-легендарной фигуры он превратился в непременное условие выживания. Скверно, учитывая, насколько гибельно обращать подобные вопросы горе Эрленстар. И всё же недолжное чувство удовлетворения заставляло тонкие губы короля-волка изгибаться в едва заметной усмешке: в подобных мыслях его заподозрить не смог бы и самый изощренный враг – маска хитрого, упрямого и своевольного, но недостаточно умного существа, оказалась как никогда кстати. Огорчало другое – кроме Моргол Даррувитта, уже заплатившего за неосторожный вопрос жизнью, вряд ли найдется некто, способный разделить его тревогу. Разве что тот, на кого он поставил в этой тихой и долгой игре, скорее из отчаяния, нежели из расчета. Разве что… И всё же Хар не променял бы нынешние тревоги ни на что иное. Волк в его душе шкурой чуял грядущую катастрофу и жаждал битвы, тур, исполненный силой Землезакона, терпеливо ждал момента, когда мир совершит окончательный поворот, ворону было интересно, чем всё обернется, – острота игры топорщила его перья и заставляла нервно переступать с лапки на лапку, сам же король ждал. С терпением, пусть не вполне свойственным его деятельной натуре, но ставшим почти привычным за две тысячи прожитых у подножия Хмурой горы лет. Он выпустил в мир немалой ценой доставшиеся загадки в надежде, что они достигнут одного-единственного человека, того, для которого предназначались и ради которого были заданы. Достигнут и приведут его в Ирье. Ради этого стоило ждать и строить планы. И вот, когда очередной зимний день подходил к концу, сыроватый ветер, растрепавший черные ветви деревьев и бесцеремонно кинувший посверкивающий алыми искрами снег прямо ему в лицо, шепнул о том, что ожидание закончилось. Обернувшись туром, Хар двинулся навстречу новому, лениво гадая, каким окажется тот, кому, возможно, суждено определить их общее будущее… Он обнаружил чужака глубокой ночью и долго присматривался к тому, как тот довольно уверенно обустраивает лагерь на берегу не замерзшей еще, звонкой от зимней стужи Осе. Торопливость в суждении могла обернуться катастрофой, потому старый король-волк не спешил принять решение. Мысли тура не походят на мысли человека. Хар давным-давно отучился терять собственное «я», обращаясь, но каждый раз доброта и бессловесная мудрость царственного животного ставила его в тупик. Как в его беспокойной и жестокой и душе могло найтись место чему-то настолько иному, он не понимал до сих пор, однако каждый раз испытывал смутное и совершенно несвойственное ему благоговение к заимствованной вместе с белоснежной шкурой мудростью. В данном же случае чутье волшебного зверя настаивало: незнакомец приятен и заслуживает помощи. Прекратив малоосмысленный внутренний спор, Хар вышел к чахлому костерку. За долгую жизнь случалось всякое, люди давно разучились его удивлять. Кто-то пытался поймать внезапно появившегося перед глазами тура, иные – без промедления убить, ради ценящейся на вес золота шкуры, менее храбрые пускались прочь, более осведомленные, узнав, преклоняли колени с искренним почтением. Рыжеволосый чужак с молодым открытым лицом, на котором отражалось малейшая смена настроения (сейчас там не наблюдалось ничего, кроме благоговейного восхищения), был единственным, кто обыденным и совершенно естественным жестом протянул ему на ладони ломоть хлеба. Владетель Ирье удивился, усмехнулся, насколько позволяла плохо предназначенная для мимики морда, и потянулся губами вперед, осторожно принимая угощение. Так кусок за куском он съел весь хлеб, нашедшийся у путника – искреннее огорчение того позабавило – и в порыве непривычного великодушия позволил себя погладить, насмешливым выдохом разметав с ладони крошки. Можно было представиться теперь, но Хар решил подождать еще, ему стало интересно, что человек будет делать утром, когда снежная буря, повисшая над горами, разразится в полную силу. Остерланд не терпит слабых – слишком близко гора Эрленстар и Задворки Мира. Долгие суровые зимы требуют от людей многих умений. Незнакомец не знал, как вести себя, когда из-за беснующегося снега не видно ничего дальше протянутой руки. Он не сумел вновь разжечь огонь, не чувствовал направления, зачем-то двинулся к реке, растерялся и замер на месте, опасаясь оторваться от дерева, в которое судорожно вцепился обеими руками, чтобы не упасть в быструю Осе, незримо бегущую совсем рядом. В последнем он был совершенно прав – ледяная вода убивает куда вернее мороза. Снег запорошил рыжеватые волосы, толстым покрывалом облепил плащ и зачехленную арфу, которую человек прижимал к себе так, словно она могла его спасти. Самому королю буря не доставляла ни малейшего беспокойства – туры рождаются на переломе зимы, в самые студеные дни. «Детеныш», – мысленно фыркнул он и подошел к человеку, требовательно просунув морду ему под руку. К счастью инстинкты чужака оказались лучше его разума, он наконец отпустил дерево, обхватил зверя за шею и кое-как заполз на широкую спину. Король-волк очень сильно сомневался, что он осознает хоть что-то из происходящего. *** Неторопливо и ровно бегущий тур движется много быстрее пущенной в галоп лошади. На следующий день они достигли Ирье. Глядя на обессилено упавшего в снег Моргона, князя Хедского, обернувшийся человеком Хар с удовлетворением подумал, что вмешался не зря и, легко подхватив его на руки, понес в дом. Отогревшийся у очага гость, вызвавший такой переполох по всему Обитаемому Миру, был немногословен и застенчив, как и подобает землевладельцу мирного острова. Король-волк, не скрывая интереса, наблюдал за тем, как он пьет подогретое вино со специями и постепенно приходит в себя. «Молод. Слишком молод для того, кто своим рождением разбудил столько Загадок. Слишком молод для своих звезд. Пожалуй, умен. Упрям, достаточно посмотреть, как он отказался бросить арфу. Чтобы покинуть Хед, от него потребовалось недюжинное упорство и даже храбрость. Но этого слишком мало – убивать он не умеет и вряд ли научится». Моргон отставил кубок и обернулся, отвечая на какой-то вопрос – с женой хозяина он обращался с безупречной вежливостью. Хар отметил, что Айе гость тоже пришелся по душе. Он еще раз скользнул взглядом по изящно-определенным чертам, отметил манеру наклонять голову, перед тем, как ответить, твердую линию губ и негромко сказал: – Я мог бы научить тебя, как противостоять зиме и защищать свои мысли, в обмен на кое-какую помощь. – Если бы не ты, я так бы и умер около той реки, – бесхитростно ответил Моргон, широко раскрыв глаза. – Я сделаю для тебя всё, что захочешь. Кто сказал, что король-волк добр? Тот, кто не знает истинных повадок волка и ворона, да вдобавок не слышал ни одной из тысячи историй, рассказываемых про Хара. И всё же распахнутый навстречу взгляд был открытым и непривычно теплым, так, что по спине короля, скрытой белой шерстяной мантией, пробежали мурашки. – Опасно давать такие обещания в моем доме, знаешь ли… – насмешка в его хриплом голосе была почти не уловима, но гость понял и, едва заметно улыбнувшись, ответил: – Я знаю. И всё же… «Сейчас ты обещаешь. А что ты будешь делать, когда я заставлю тебя отказаться от своей сути и своего предназначения? Когда сомну твои границы, смету их одним порывом вьюги? Когда ты поймешь, что твое прежнее имя и глубоко любимый остров больше не имеют к тебе никакого отношения и всё, что у тебя есть отныне – три звезды на лбу и древняя война, начатая не тобой, но для тебя и, возможно, из-за тебя? И я не могу этого не сделать, не теперь, когда цена твоего покоя и невежества – весь Обитаемый Мир. Будешь упрямиться, или я зря ношу свое имя». Так и случилось. Если само обещание отыскать пропавшего волшебника не вызвало у Моргона особых возражений, то сопряженная с ним необходимость обращаться испугала так, словно он был не Мастером загадок, полностью завершившим обучение, но одним из овцепасов родного острова. Слишком сильно испугал его волшебный шторм и все, что с ним было связано, слишком внятно он предчувствовал гибельность пути на гору Эрленстар. Умение обращаться туром казалось Моргону первым шагом на этом пути. Верно казалось, кстати, и предчувствия его были как нельзя более уместны, да только не идти Хар никак не мог ему позволить. Страх, гнездящийся не в привычке или ограниченности ума, но в предчувствии собственной гибели, неискореним. Отдавая дань уважения не вполне осознанным навыкам молодого Мастера, Хар, тем не менее, не намеревался потакать его страхам. Эту рыбку следовало вываживать постепенно. Король-волк уговаривал исподволь, вплетая в свои доводы один рассказ за другим, и чувствовал, что гость очень неохотно начинает поддаваться. Любопытство – самая лучшая снасть для ловли таких душ. Владетель Ирье никогда не ошибался в людях. И теперь, бросая редкие ехидные фразы, подталкивающие привыкшего обдумывать каждый вопрос со всех возможных сторон князя Хедского к единственно возможному выводу, наблюдая, как тот нервно меряет шагами зал, отпивает вино и снова начинает спорить, терпеливо ждал переломного момента. – Чем ты заплатишь мне за меня же? За Хед, за мое предназначение? За то, что я люблю больше жизни?! – вскричал наконец тот, когда сил выносить правду больше не осталось. – Пять загадок – монетка для человека, у которого нет ничего, – холодно ответил владетель Ирье, чувствуя внезапную неприязнь. «Да кто тебе сказал, что жизнь справедлива, мальчик?». Он перечислил пять загадок, отмечавших появление Звездоносца, его предназначение, связь с прошлым и будущим – то, о чем через некоторое, совсем недолгое время начнут судачить по всем Пределам, не сводя пристальных светлых глаз с побледневшего лица гостя. – Я сделаю то, что ты хочешь. Я научусь оборачиваться и найду для тебя Сута. Если смогу, конечно, – опустив голову, тихо сказал Моргон. Неприязнь исчезла, не оставив следа. Хар с непривычной грустью отметил миг, когда землевладелец сломался, дотронулся до его плеча и ободряюще произнес: – Ты очень упрям, упрямее всех, с кем мне доводилось говорить. Я буду учить тебя. «Будет ли в том польза, покажет лишь время». Постепенно отчаяние на лице Моргона уступило место чему-то, что король-волк назвал для себя определенностью, раскрывающейся к не рожденному пока еще, но возможному будущему. *** Хар предполагал, что будет тяжело, но не думал, что настолько. Пустой каменный сарай на заднем дворе был полон запахами травы и горящих дров. Дым, почти не задерживаясь, уходил в круглое отверстие крыши, и можно было без помех наблюдать, как с монотонностью загнанного зверя Моргон расхаживает взад-вперед вдоль стены. Его босые ноги наверняка заледенели, однако холода князь Хедский, облаченный в одну короткую рубаху, не замечал. Он походил на человека, старающегося убежать от боли так долго, что мыслей и даже оформленных чувств не осталось – один долгий безмолвный вопль обессилившего тела. Король-волк без труда проникал в приглушенное усталостью сознание гостя, с любопытством созерцая его глазами длинный низкий дом, крытый соломой, засеянные по весне пашни, быструю, подпрыгивающую походку сестры Тристан, несущей кувшин с молоком, ее веселые глаза. Он с удивлением обнаружил, что когда-то давно уже побывал на Хеде, привлеченный странными слухами о тамошнем землевладельце. Границ восприятия не было, гость то ли не умел, то ли не желал защищаться, покорно открывая всю свою жизнь, в которой, впрочем, не было ничего недолжного или того, чего бы стоило стыдиться. Владетель Ирье с нетерпением ждал следующего шага, приоткрыв собственные мысли, но Моргон продолжал ходить взад-вперед, явно не ощущая его присутствия. Нахмурившись, он приказал Хугину подать вина и протянул наполненную чашу в изнеможении опустившемуся на пол князю. – Пей, – приказал он. – Почему ты не защищаешься? Тот быстрыми глотками опустошил посуду, пролив немного на себя и устало закрыл глаза. – Не могу больше. – Тогда уходи! – Нет. Все началось сызнова. Лихорадочное движение, периоды бессилия, вино. Они не спали уже несколько суток. После очередного перерыва Хар, в порыве раздражения, рыкнул: – Да что с тобой? Я уже знаю о тебе всё! Ты отдал себя в мою власть, допустим, ты признаешь мое право. Но если это сделает с тобой кто-то еще? Так и будешь покорно подставлять горло, позволяя себя потрошить? Дерись! – Хед мирный остров, - отведя взгляд, ответил наконец Моргон. – Ты… – не контролируя себя, Хар одним прыжком преодолел середину сарая и прижал горло ученика локтем к стене. Наткнувшись на тот же виноватый взгляд, он на мгновение отстранился, прищурился и с насмешливым «ну хорошо же, попробуем иначе» впился жестким поцелуем в узкие губы юноши. Мысленный вопль проник в его сознание, подобно яркой вспышке, но не остановил, а только раззадорил. «Наконец-то, – довольно прорычал волк, скаля зубы и чувствуя все большее возбуждение, - сколько можно даром время терять! Щенков нельзя калечить, но нужно учить. Смотри, какой сладкий! Мне нравится». Позабавившись неожиданному энтузиазму собственной ипостаси, Хар привычно удержал сознание Моргона, переворачивая его спиной к себе и ставя на колени. Резко протиснувшись в сопротивляющееся напряженное тело, он вновь распахнул свои мысли и на этот раз почувствовал отклик. Стремясь избежать боли, князь вместе с королем-волком мысленно скользил по зимним склонам, гнал с волчьей стаей отбившегося от стада оленя, следил за выводком совят в дупле старого дерева, в шкуре огромного бурого медведя чувствовал смутное удовлетворение от только что выловленной рыбины. Мысли свивались все плотнее, боль чужого проникновения перестала раздражать, сменившись неопределенным и непонятным пока удовольствием от наполненности, и, когда сознание заполонило белое пламя, а Хар, тяжело дыша, отстранился, улыбаясь, Моргон, вместо того, чтобы возмутиться, машинально потянулся за ним, утыкаясь лбом в блестящее от пота жилистое плечо. Король-волк с рассеянной лаской потрепал его по спутанным волосам и резко прянул в сторону: – Ну же! На каменном полу, не слишком твердо держась на четырех точеных ногах, стоял тур. – Хугин, дверь! Неуверенно оглядываясь по сторонам, Моргон вышел на снег. Хар переглянулся с помощником, едва заметно усмехаясь, и умиротворенно приказал: – Побегай с ним, пусть привыкает. *** Выполнив данное Хару обещание – найдя пропавшего волшебника, сделавшись невольной причиной его гибели и вернув тело в Ирье, Моргон, князь Хедский, покинул Остерланд. Жизнь потребовала от него разом столького и так быстро, что старый король-волк вспоминался редко, но, когда тот стоял перед новоявленным Высшим, готовясь преклонить колени, глаза обоих улыбались. Вряд ли кто-то жалел о случившемся. Хар вообще ни о чем никогда не жалел, не видел смысла и, пожалуй, просто не умел, Моргон же… даже у Высшего должно быть в прошлом что-то, что можно вспомнить с теплом и улыбкой.