Ты мой, Гром

– Игорь, дело не пыльное, на пару дней, – со вздохом произносит Федор Прокопенко, – ты прекрасно знаешь, что кроме тебя некому. Именно так сказал полковник одним прекрасным утром не выспавшемуся Грому, по выражению которого было понятно, что рад он новости настолько же, насколько обрадовался, узнав, что «Шава 24/7» временно закрылась из-за болезни владельца. Вложив в тяжелый вздох всю скорбь этого мира, Игорь согласился. Делать было нечего, работа есть работа. И сейчас майор полиции бежит по темной улице, освещенной одним одиноким фонарем, бросающим тусклый свет на вечно влажные питерские дороги, и проклинает тот день, когда согласился на это задание. Уже больше недели он возится с этим делом, пытаясь сложить все кусочки в единую картину, но каждый раз натыкается на недостающую деталь. А мог бы вообще-то лежать дома, не думая ни о чем, кроме рыжих волос, скользящих между пальцами. Потому что уговор был такой, что после этого задания, Гром уходит на заслуженный отдых. Но, кажется, работа не хотела отпускать Игоря, предпочитая всегда быть рядом. Гром пробегает уже не первый квартал, преследуя темный силуэт, к которому он все никак не может приблизиться. Будь они неладны спортсмены эти. У Игоря зла не хватает на этих «ступивших не на ту дорожку» людишек. Главный хирург, крадущий органы и продающий их на черном рынке, еще и спортсмен, которого хрен догонишь. Идеальное сочетание, которое уже успел обложить всеми существующими матами Гром. Вот что ему спокойно не жилось? У него была репутация такая, что сам Склифосовский бы позавидовал. Но нет. Этому вору недоделанному стало мало цифр на счете и он решил подзаработать. Молодец. Заработал. Теперь будет оперировать крыс в местной тюрьме. Просто супер. Мало того, что себе всю жизнь испортил, так ещё и Грому спокойно жить не даёт. Игорю уже, откровенно говоря, надоело играть в кошки мышки, поэтому он собирает все силы в кулак и ускоряется, желая наконец-то покончить с этим делом. Он сворачивает за угол, жмурясь от начинающегося дождя, и вытирает рукавом глаза. Для полного счастья ему как раз не хватало ливня. Гром уже представляет, как скрутит этого подонка, отправляя его туда, где ему и место. Но что-то идёт не так. Это что-то заключается в том, что из-за мусорных баков навстречу ему выходит ещё один человек. И все бы ничего, если бы этот незваный гость не начал поднимать руку, в которой он вряд ли подарок держал. Отлично. – Гром, ты настолько погрузился в погоню, что даже не подумал о том, что хирург может быть не один. Тебе пора отдохнуть, – думает про себя Игорь, намереваясь скрыться за удачно подвернувшемся выступом стены. Врач все так же отдаляется, не сбавляя скорость. Игорь чертыхается себе под нос, недовольный сложившейся ситуацией. Если он сейчас его упустит, сам себе этого не простит. Столько гонялся за ним, чтобы из-за маленького просчета выпустить буквально из рук. Гром почти успевает спрятаться за стеной, протягивая руку к кобуре, когда слышит звук приближающихся сирен, и он этому рад, наверное, впервые за всю жизнь. Шанс поймать врача все еще сохраняется, и он едва не улыбается. Если приехал еще и Дима, то вероятность удачного окончания дня возрастает на несколько процентов. Но тут к общему шуму сирен прибавляется еще несколько. Звук нескольких выстрелов и удаляющихся шагов. Гром практически уверен, что он успел укрыться, пока не чувствует резкую боль в плече. В легких слишком быстро заканчивается воздух, и Игорь хватается рукой за плечо, и от прошибающей боли темнеет в глазах. На расплывающейся в глазах Грома руке четко виднеются темные пятна. Майор понимает, что дело плохо, когда сирена сливается в один непрекращающийся гул и сознание окончательно покидает его. Перед глазами темно, в ушах звон, левая рука мерзнет на питерском ветру, остужающем свежую кровь, – все, что чувствует Игорь перед тем, как окончательно отключиться. Он не помнит, как к нему подбегает Дубин и кричит что-то приближающемся врачам, как его везут на скорой, как вытаскивают три пули из пробитого плеча. Он не помнит крики Разумовского о том, что он выкупит всю больницу, если его не пустят к Грому, как Сережа выбивает отдельную палату, как медсестра уговаривает его пойти поспать, потому что Гром очнется только утром и с ним все будет хорошо, его жизни ничто не угрожает. Не помнит, как Сережа отказывается и остается сидеть всю ночь возле койки. Но Игорь помнит рыжую макушку, упирающуюся в тонкий матрас, когда открывает глаза. Грому приходится приложить немало усилий, чтобы осознанно взглянуть на происходящее, а не через мутную пелену. Он хмурится, когда вспоминает, что произошло ночью, и чувствует тугую перевязку на левой конечности. Сережа, сквозь сон заметивший копошения поблизости, резко поднимает голову, встречаясь взглядом с Громом. И на его лице читается облегчение, а плечи чуть расслабляются. – Тебя убить мало за то, как ты меня напугал, – шепчет севшим голосом Разумовский, и Игорю становится действительно стыдно за это. – Прости, – пытается улыбнуться, но получается лишь чуть скривить губы из-за резкой боли, появившейся в районе ключицы. Удивительно, но Сережа единственный, кто мог заставить чувствовать вину, когда он бездумно лез на рожон, подставляя свою задницу под очередные приключения. – Сейчас, – видя сжатые губы Игоря, Сережа буквально подпрыгивает на месте, не обращая внимания на затекшие мышцы из-за длительного пребывания в неудобной позе, – я позову врача. Пришедший врач осматривает Грома и сообщает, что все в норме и ему нужно будет несколько дней полежать под присмотром врачей и, в принципе, может ехать домой. Здоровью ничего не угрожает, жизненно-важные органы не задеты. – Вы просто счастливчик, можно сказать отделались легким испугом, – подытоживает доктор, собираясь уходить. – Я могу прямо сейчас уйти? – не дает удалиться врачу Игорь, вводя того в ступор своим вопросом. – Я, конечно, сказал, что вашей жизни ничто не угрожает, но это не избавляет вас от необходимости быть под присмотром. – Но мне дома лучше будет, – Гром стоит на своем, не желая сдаваться. – Игорь, того хирурга поймали, ты можешь спокойно лежать, дело закрыто, – Сережа удивлен рвению майора не меньше доктора, поэтому старается умерить его пыл. – Отлично, но я все равно не хочу здесь находиться. Сережа внимательно смотрит в глаза Игорю и вопросительно приподнимает бровь. Гром, конечно, упертый, да. Но чтобы настолько. Сережа удивлен. Но во взгляде Игоря лишь уверенность и нежелание лежать в окружении белых стен в ближайшие несколько дней. Разумовский тяжело вздыхает и поворачивается к доктору, узнавая, что нужно приобрести на случай чего. Мужчина недовольно рассказывает все, что нужно знать Сереже. Он не одобряет это решение, но он уже достаточно наспорился с Разумовским этой ночью, чтобы понять, что это бесполезно.

***

На протяжении всей поездки до дома оба мужчины молчали, Сережа лишь внимательно поглядывал на Игоря, следя за его самочувствием, а Гром мужественно делал вид, что он здоров, как бык, и не намерен отлеживаться, ожидая, когда раны затянутся. Как только они оказываются дома, Сережа отправляет Грома в душ: – Выйдешь из ванны и сразу в кровать, – Разумовский смотрит серьезно, но волнение скрыть не получается, – я приду и сменю перевязки. – Будет сделано, – произносит Игорь, но идет не к ванной комнате, а подходит вплотную к Сереже. Гром смотрит прямо в глаза, убирая выбившуюся прядь волос за ухо, и аккуратно целует в уголок губ. Сережа медленно выдыхает и поддается вперед, обхватывая нижнюю губу Игоря своими. Поцелуй неторопливый, медленный. В нем нет страсти, только нежность. Через него передаются все переживания и волнения Разумовского. Гром нехотя отстраняется, напоследок целуя Сережу в нос, и идет в сторону ванной. Он знает, что виноват, что заставил его волноваться, и он благодарен Сереже за все, что он сделал для него. В душе Игорь надолго не задерживается. Знает, что поврежденную руку лучше не мочить. Поэтому, наскоро ополоснувшись, Гром выходит из душа в одном полотенце, красующемся на бедрах, и идет в комнату. После прохладного душа дышать становится легче и на душе сразу спокойнее, словно с водой ушли и воспоминания о неудачной ночи. Но что-то все равно не так. «Собачье чутье», как называл его Дубин, било тревогу и требовало к себе внимания. Но Игорь благополучно закрывает на это глаза и ложится на кровать, как сказал ему Сережа. В таком состоянии его лучше не злить и не спорить. Отхватить можно с легкостью. Гром закрывает глаза, расслабляясь. В комнате было не жарко, комфортно, не то что на больничной койке. В своих стенах и рука не так сильно болит. Майор погружается в легкую полудрему в ожидании, когда придет Сережа. Разумовский долго себя ждать не заставил. Уверенными шагами он приближается к развалившемуся Грому, на нем его любимый халат и… кажется, больше ничего. В походке Сережи что-то не то, поэтому Игорь сразу понимает, что к чему. – Птиц? – Игорь приподнимает бровь, заглядывая в желтые глаза, в которых сейчас не было привычного огня. – Ты так быстро научился нас различать, – мужчина хищно усмехается, – это льстит. Гром наблюдает за тем, как Птиц выставляет на прикроватной тумбочке различные бутыльки, бинты и еще невесть что. Он давно не появлялся, долго держался. А если по новостям еще не объявляли о нахождении пары десятков сожженных людей, значит держится достойно. А это значит, что отдуваться сейчас придется Грому. Закончив со своими делами, Птиц пристально смотрит на Игоря, и, если бы кто-то посторонний увидел этот взгляд, потерял бы сознание через пару секунд. Но не Гром. Он лишь смотрит в ответ. – Злишься? – едва слышно. Мужчина не отвечает. Не отрывая взгляда, он медленно подходит к кровати. В следующее мгновение Птиц уже перекидывает ногу через Игоря и садится ему на бедра. Гром шумно выдыхает, чувствуя тяжесть на ногах. Птиц медленно наклоняется вперед и останавливается в паре сантиметрах от губ мужчины и шепчет, обдавая горячим дыханием: – Я в бешенстве. Игорь сглатывает быстро накопившуюся слюну, а Птиц отстраняется, продолжая сидеть сверху. Он тянется к бинтам, оплетающим всю левую руку, и начинает медленно стягивать их. Как ни странно, действует он аккуратно, смачивая раствором те места, где бинт присох к коже. Стараясь не причинить лишней боли, он освобождает руку Грома от повязок и осматривает поврежденное плечо. Игорь старается не шевелиться лишний раз, не в состоянии понять, что сейчас на уме у Птица. Майор лишь молчаливо наблюдает за ним из-под густых ресниц. Птиц тянется к тумбочке и берет одну из многочисленных баночек и пропитывает ватный тампон ее содержимым. Игорь не знает, что это, но скорее всего какой-то антисептик. Убедившись, что тампон пропитан достаточно, Птиц начинает медленно водить по коже вокруг ран ваткой, обеззараживая. Он все так же молчит. Это напрягает. Когда Птиц молчит слишком много, хорошо это вряд ли закончится. Игорь хмурится и поджимает губы, когда мужчина задевает края раны. Он закрывает глаза, неосознанно слегка дергая плечом, желая отстраниться от неприятных ощущений. Но Птиц фиксирует руку, не давая шевелиться. Птиц смотрит на серьезное лицо и самодовольно ухмыляется. Он незаметно наклоняется к плечу и размашисто лижет здоровую кожу, не задевая раны. На языке неприятно горчит антисептик, но его это мало заботит. Намного больше его заботит сдавленно стонущий под ним Гром. Птиц повторяет это действие еще несколько раз и дует на влажную кожу, вызывая табун мурашек. Мужчина доволен производимой реакцией. Он ерзает на бедрах Игоря и, взяв его за подбородок, смотрит прямо в глаза. Шепчет в приоткрытый рот: – Ты знаешь, я мог спалить полгорода за тебя, – в глазах вновь блестят огни. – Знаю, – хрипло. – Но я этого не сделал, – Птиц выравнивает спину, смотря на Игоря сверху вниз, – знаешь почему? – ответа не дожидается, – потому что ты был бы против. Птиц откидывает отросшие волосы назад, и Гром засматривается на этот жест. Пояс халата чуть ослаб, и теперь полы одежды открывают вид на острые ключицы. Одежда больше не скрывает обнаженную грудь. Но Птиц словно не замечает голодный взгляд и, протерев руки, тянется к чистым бинтам. Продолжая сидеть сверху, Птиц помогает Игорю приподняться и сесть. С деловитым видом он оплетает плечо белой повязкой, скрывая раны за плотным белым слоем. Птиц все делал спокойно, уверенно. Порой это пугало. Складывалось впечатление, что не существует того, что Птиц не умел бы делать. Он был способен на все. И это одновременно восхищало и ужасало. Закончив с перевязкой, Птиц надавливает на здоровое плечо Игоря, заставляя того снова лечь, другой рукой помогая опуститься, чтобы не задеть поврежденную конечность. Какая забота. Гром ложится, и Птиц хитро улыбается. Он скользит рукой от плеча к груди, задевая ногтями чувствительные соски, заставляя Игоря шумно вдыхать воздух. Птиц невесомо перебирает кончиками пальцев ребра, задерживая руку на рельефном прессе, и наконец-то склоняется над Игорем и целует. Птиц всегда целует настойчиво, не церемонясь. Сегодня он сразу перехватывает инициативу на себя, не давая Грому вести. Птиц скользит кончиком языка по зубам и прикусывает губу Грома, одновременно резко скользя своими бедрами по чужим, наслаждаясь тихим стоном. Зализывая место укуса, он трется о многозначительный стояк, вынуждая Игоря схватить его за бедра здоровой рукой, притягивая как можно ближе. Птиц сам едва сдерживается, чтобы не застонать. Но еще слишком рано. Мужчина отстраняется, сдувая прилипшие ко лбу волосы, и расплывается в улыбке, смотря на раскрасневшегося майора полиции. Он одним резким движением окончательно развязывает пояс, открывая вид на собственный стояк, и видит, как расширяются зрачки у Игоря. Птиц облизывает сразу же пересохшие губы и отодвигается чуть назад. Касается бугорка, скрытого полотенцем, и наблюдает за тем, как закатывает глаза его любимый. Ловкие пальцы проникают под край полотенца, отправляя табун мурашек по спине, и стягивают ненужный объект. Птицу нравится то, что он видит, и он размашисто лижет вставший член, очерчивая языком набухшие вены, и не отводит взгляд от глаз напротив. Здоровой рукой Игорь зарывается в рыжие волосы, чуть сжимая их, но не направляет Птица. Нет, сегодня тут главный не он. Поэтому Птиц действует самостоятельно, посасывая головку, периодически проходясь языком по всей длине. Гром стонет, уже не сдерживаясь, а Птиц отстраняется. Облизываясь, он занимает прежнее положение, и выглядит это слишком горячо. Птиц заводит руку за спину, придерживая член Грома, и опускается на всю длину без подготовки. Ну, конечно, это же Птиц. Он готов всегда. Игорь охает, хватая мужчину за бедро одной рукой, а Птиц выгибается дугой, довольно щурясь. Он склоняется над Игорем. – Ты мой, Гром, – практически рычит Птиц, двигая бедрами, – и, если с тобой что-то случится, я сожгу этот город дотла, не пощадив никого. Я уничтожу любого, кто хоть пальцем тебя тронет. Игорь стонет, утопая в глазах напротив. Он знает, он уверен, что Птиц не врет, поэтому теряется в чувствах. Это так неправильно, но так необходимо. Испепелить страну ради одного человека – само собой разумеющееся для Птица, и это так тешит самолюбие. – Поэтому, Гром, я предупреждаю, – Птиц приподнимает бедра, выпуская член наполовину, и снова резко насаживается, – если с тебя еще хоть волосок упадет, я себя сдерживать не буду как сегодня, – к концу фразы голос срывается. – Это моя работа, – пытается возразить Игорь, хотя сил уже на это нет никаких. – Это твоя прихоть, – Птиц скользит рукой по часто вздымающейся груди и останавливает ее у основания шеи, – у нас достаточно денег, чтобы больше не работать ни дня и ни в чем себе не отказывать. – Но.. – Гром хотел бы поспорить, но хватка на шее усиливается, не давая закончить. Игорь выгибается, прокусывая губу до крови. – Я все сказал, дорогой, – свободной рукой он играет с сосками мужчины и сильнее сжимает шею, – выводы делай сам. Когда Птиц замечает, что воздуха не хватает, он убирает руку. Но Игорь даже не сопротивлялся. Кто бы мог подумать, что майору нравится, когда его душат. Птиц наклоняется, слизывает с губы выступающие капельки, и вновь занимает вертикальное положение. Он упирается руками по обе стороны от головы Грома и начинает резко насаживаться на него. Игорь теряется в ощущениях, забываясь. Сейчас было слишком хорошо, и думать о чем-либо не было ни сил, ни желания. Гром подмахивает бедрами в ритм Птицу, выбивая из того несдержанные всхлипы, и, да, черт возьми, он любит его. Любит этого безумца. И готов ради него на все. Это было понятно с первой встречи. Либо его, либо ничей. Потому что единственное, что не умеет Птиц – отпускать своих людей, ставших всем для него.