Жена для Цзян Чэна

В комнате у Цзян Чэна был полумрак, среди которого виднелись две темные фигуры, что прижавшись друг к другу, шептались о чем-то своем. Этот шепот превращал тишину в нечто совершенно иное, нечто таинственное и личное, будто неизвестный зритель, увидев эту картину, проникся бы этими чувствами и на душе его мгновенно возникнет ощущение тяжести и легкости одновременно. Приблизившись же ближе, можно расслышать, что же шепчет строгий глава Цзян, самоуверенному в своих поцелуях, Ланю: — Не оставляй на мне следы, мелк-иАх… Стой, кому говорю! Мх…нежнее…нежнее! — Картина была очаровательной: прижатый к стене мужчина средних лет и юноша, что склонив голову к чужой шее и голым ключицам, заставлял вечно сердитого и жестокого Ваньина, постанывать от боли и удовольствия. Как они к этому пришли? Цзян Чэн слабо осознавал, что творил еще на полигоне, а сейчас и совсем рассудка хватало лишь на то, чтобы просить его быть потише и кусать не слабее. Следы укусов и поцелуев будет сложно скрыть от других и Цзинъи понимал это. Только вот останавливаться он не собирался. Кожа Саньду Шеншоу была настолько теплой, настолько шелковистой, что хотелось не просто кусать, облизывать и целовать, а й съесть, не оставляя ни кусочка для других. Лань знал, что на главу многие засматриваются, но каждому бы мужчина отказал, ведь он гордый господин Цзян, сын своей матери, который уж точно не позволит такое отношения к себе. Не позволит, но ему поддался и Цзинъи был этому рад, ведь теперь мог ощутить всю сладость невинных поцелуев и всю горечь оскорблений, пропитанных стонами и приказами остановиться. Как можно было остановится, когда сквозь проклятия он слышал тихие вздохи, а голос подрагивал, то возвышаясь, то падая так низко, что пронизывал юношу изнутри. В очередной раз кусая белоснежные ключицы, а после оставляя на этом месте мелкие укусы, Цзинъи протянул свои руки вниз, мягко касаясь краев фиолетового хзаньфу, что так кстати приподнялись под упорными вертениями мужчины. Скользнув прохладными, из-за ночного холода, руками под одежду, Лань с наслаждением наблюдал, как спина Ваньина выгнулась дугой, прижимаясь к груди А-Цзи. Это очень сильно ему понравилось, а вот самому Цзян Чэну хотелось сквозь землю провалиться. Он, глава Цзян, гордый Саньду Шеншоу, так просто подчинился мелким ручонкам Ланя, что с таким удовольствием поглаживали его дрожащий стан. Стоп, дрожащий? Почему он, Ваньин, дрожал? Неужели ему настолько не хватало ощущения близости с кем-то, что поддался на такой срам и позор? Как ему теперь жить с ощущением того, что стал таким же, как и Вэй Усянь?! Но продолжить свои размышления ему не дал, прильнувший к устам, Лань Цзинъи. Будто почувствовав, что мысли любимого витают где-то далеко от него, парень ловко вернул все внимание на себя, заставляя приоткрыть рот и впустить внутрь наглый язычок А-Цзи. Играясь с ним, словно фехтуя на мечах с Сычжуем, Лань заставлял Цзян Чэна забывать о тех плохих мыслях, что начали пробуждаться внутри у него. Эти мысли не только не разрушали самого Ваньина, но и не давали тому жить дальше. Возможно поэтому, Цзян Чэн просто перестал думать о последствиях сегодняшней слабости и отдался ощущениям поцелуя и уже не обращал внимания на руки, что успели исцарапать его спину, заставляя постанывать от боли и какого-то извращенного наслаждения от этого. — Господин Цзян…ваши губы слишком сладки, чтобы перестать целовать их… — Медленно, словно с усилием воли, он отстранялся от порозовевших губ и шептал комплименты, что грели душу. Что такого в таких банальных комплиментах? Их говорят все в такие моменты, но почему-то для Цзян Чэна это была высшей степени награда. Было ощущение, что до этого он ни разу не слышал в свою сторону похвалу, от чего такие позорные и извращенные комплименты казались такими сладкими, что, затуманивая взор на выражение лица Цзинъи, он начинал просить у него еще и еще. Цзинъи не нужно было просить много. Уже через пару секунд, он касался устами оголенных частей тела, стягивая между тем ханьфу и шептал для каждой часточки А-Чэна комплимент: — Твоя кожа словно самая шелковистая ткань в мире. Такая же мягкая, нежная и гладкая…мне даже немного жаль портить своими недостойными касаниями такую красоту. — Он медленно коснулся соска кончиком языка, после чего взглянул на Саньду Шеншоу снизу вверх с легкой ненавязчивой улыбкой. От этого вида, Цзян Чэн терял самообладание, хотелось сбежать, но вместе с тем и нагрубить ему, заставив замолчать и продолжать свои жестокие ласки, что доводили его до такого состояния… Состояния полного подчинения эмоциям. — За…заткнись! Лань…не смей останавливаться.! — Отвернув свое лицо, прикрывая его рукой, он бормотал проклятия в сторону мелколаня, а тот только и ждал этого. Его улыбка перестала быть такой невинной и ненавязчивой, превратившись в ухмылку хитрого лиса, что тут же с легкостью укусил его за нежную малиновую кожицу, посасывая и играя с ней языком. Не ожидавший такого подвоха, Цзян Чэн застонал, откинув голову к стене. Ожидать от юноши можно было чего угодно, но только не того, что тот еще больше прижмет его к стене, не давая возможности ни упасть, ни сбежать. Ощущая на коже покалывания от укусов и поцелуев, Ваньин запоздало понял, что упиралось в него внизу. Опустив, застланные пеленой, глаза вниз, он был ошеломлен мгновенным ослеплением чужой свободной рукой. Цзинъи не хотел, чтобы глава видел его извращенный вид в этот момент, поэтому быстро закрыв глаза, продолжив свою игру с грудью, слабо постанывая от нарастающей боли в паху. Больно было и самому главе. Только не от реакции члена на поцелуи и покусывания, а от с силой прижатой руки к глазам. Стоя в таком положении неведения, он мог только удивляться тому, как же сильны адепты Гусу Лань, что одной рукой смог обездвижить его и лишить возможности управлять ситуации. Но что врать? Он ею и не управлял, поэтому, осмелев, Чэн протянул руки к волосам юноши, распуская их и наслаждаясь ощущением, когда они водопадом упали ему на ладони. Он не мог видеть лицо партнера, но догадывался, что сейчас тот был в шоке. Как жаль, что вместо шока Цзинъи ощущал удовлетворение. — Саньду Шеншоу, а вы осмелели, неужели вам так нравится, когда противный мелкий Лань зажимает вас у стены, заставляя стонать от боли? Не знал, что глава Цзян настолько извращен в своих пристрастиях. — С легким смешком говорил он ему на ухо, отвлекаясь от сосков, чтобы окончательно стянуть верхнюю одежду. Цзян Чэн зарделся краской и возмущенно задыхаясь, хотел уже обругать его на чем свет стоит, но сильный укус в шею настолько поразил его, лишая возможности и дышать, и говорить, что Ваньин просто забыл о собственном желании отстоять достоинство главы. Обняв того за шею, А-Чэн прижимал его с новой силой, забыв уже о том, что глаза больше не закрывают и он может посмотреть, что же творится с юным адептом. Тот не торопясь, хоть и ощущал грызущую боль внизу, продолжал кусать шею и плечо, заставляя уже самого Цзян Чэна тереться пахом о живот. — Этот мальчишка…ах…слишком груб! Что с ним такое?! Будто подменили! Это все Лани такие?! — Мысли роились в голове, словно мухи, не давая сосредоточиться на главной мысли, что не покидала его с начала сия безчинства: — С каких пор Цзян Чэн так слаб перед Ланем?

***

Цзинъи восхищался реакцией главы. Столь сладкие стоны и покачивания бедер, будто призывающие коснутся их, не могли не будоражить и не возбуждать. Так и хотелось сорвать с него все надоедающие одежды и поглотить целиком смущенного своим поступком Ваньина, но он не мог. Не сейчас. Не тогда, когда Цзян Чэн пытался принять все происходящее и полностью смирится с тем, что теперь он такой же обрезанный рукав, как и…хотя нет, зачем сравнение, если Саньду Шеншоу совсем другой человек и вцелом другой…отличающийся от господина Вэя всем, чем только можно: характером, внешностью, жизненными убеждениями и способностями. По мнению Цзинъи, Цзян Чэн был намного круче даже того самого Ханьгуань Цзюня, несмотря на то, что тот и правда был неимоверно силен и красив. Но он не был главой Цзян и в этом его минус. Стараясь касаться мягко к нежной коже, А-Цзи исследовал тело своего теперешнего учителя, оставляя множественно доказательств своего присутствия. Хотелось большего и он ждал, когда же Цзян Чэн окончательно сдастся под длительными и, слегка томительными в своем ожидании, ласками. И этот момент настал. В очередной полу тихий стон ворвался грубый, приказной голос, что заставлял оцепенеть и просить о помиловании, но сейчас заставлял содрогаться всем телом от мольбы: — Хватит… уже… меня обсасывать, глупый Лань! — Словно отстукивая барабанную дробь, слова главы отбились во всем теле, заставляя того на секунду отстранится, ослабив хватку, чего хватило, чтобы у стоявшего за счет этой хватки Цзян Чэна подкосились ноги и только усилием воли он удержался на, ватных словно кукольных, ногах. Пришедший в себя Цзинъи хотел поддержать его, но был отброшен на кровать, а следом придавленный самим Ваньином, что с нахальной, но нетерпеливой улыбкой, уселся на него сверху.