“Кто знает, может быть, нам суждено погибнуть вместе, да, мастер Дилюк?”
В прошлый раз Кейа говорил это на архипелаге золотого яблока. Тогда, укрываемый теплым летним солнцем, слыша тихий морской бриз, иногда сменяющийся на громкие волны, Альберих мечтал лишь об одном: чтобы эта фраза навсегда повисла в воздухе старой шуткой. Неловкой, пропитанной горечью никем неизвестной тайны шуткой.
Последнее, чего капитан хотел от этой жизни, – это увидеть смерть единственного человека, который знал его настоящим. Пусть это настоящее уже давно превратилось во всеми забытое припорошенное грязной пылью прошлое.
Он никогда не хотел этого.
Но сейчас Кейа говорит эту же фразу и вновь смотрит в родные рубиновые глаза. Сейчас они были полны чистой ненависти, такой, какую Альберих не видел в глазах брата даже в
тот день. Но самое страшное было в мыслях, там, где Кейа понимал: все это он заслужил.
Они оба стояли посреди серой пустыни, были единственными живыми существами на ближайшие двадцать километров вперед и вполовину от этого назад. Их ноги, руки, волосы, каждая частичка тела была покрыта пылью умершего мира, а под ногами за метрами толстого камня стояло погребенное во мрак королевство.
И Кейа носил такую же черную, как старые кровавые пятна на полу тронного зала, корону.
Янтарный огонь чужой ненависти слетает с клинка пылающим фениксом, и
капитан принц почти не уворачивается – двигается чуть в сторону, позволяя огню оставить еще один шрам-ожог. Сказал бы, на память, да знал: сегодня Каэнриа снова потеряет свое единственное живое.
И Кейе хочется верить, что Дайнслейф сможет это все восстановить. Вернуть назад в их мир людей, звезды. Богов.
Альберих богов ненавидел. Голыми руками готов был задушить каждого архонта, даже зная, что они все в этой войне пешки ничуть не меньше, чем он сам. Отец всегда гневал богов, всегда винил во всем архонтов и Барбатоса больше всех. В древних легендах он дарил их землям сказки.
В настоящем будущем лишь пил вино, мечтая сбежать от собственных кошмаров.
Кейа хотел его убить и не был даже уверен, его ли это желание или же желание всех кричащих людей Каэнрии в его голове.
Принц наполняет клинок подаренным и таким ненавистным ему льдом, а глаз, не спрятанный повязкой еще с того времени, когда клятва призвала его на родину, окрасился светом горящего кор ляписа.
Мама всегда говорила, что глаза – отражение души. Так вот, у Кейи один глаз был драгоценным камнем, второй – зияющей бездной. И так странно было понимать, что все это время под повязкой он держал не то.
Или все-таки то?
Отец бы дал ему пощечину за неуверенность.
Проклятые земли чувствуют своего короля. Чувствуют чужую надежду и силу, поддаются под мысленным напором, и Кейа никогда в своей жизни не чувствовал себя столь сильным. И ничтожным одновременно.
Он не хочет убивать Дилюка своими руками, он вообще не хочет убивать брата, но знает, что за них двоих все давным-давно было решено. Не звездами, конечно. Селестией.
“Ты можешь получить, только потеряв”
Кейа помнил эту фразу так же четко, как и то, что однажды должен будет умереть ради своего народа. Принести жертву, омыть проклятые земли чистой кровью единственной надежды.
Его готовили умереть с детства. С детства же его готовили убить все самое дорогое.
– Не бойся, малыш, ты не уйдешь один. Тебе придется взять с собой свою любовь.
– Что? Мама, я не хочу, чтобы ты умирала вместе со мной! Кто же тогда будет смотреть на звезды?
– Ох, Кейа, я уже видела звезды. И вижу их каждый день в твоих глазах.
Родные руки прижимают к себе. Холодные ладони гладят волосы.
– Но ни меня, ни папы не будет рядом с тобой через столько лет. Придется найти кого-то другого.
И Кейа нашел.
И пожалел об этом бесконечные тысячи раз.
Пропуская чужие удары, Альберих думает о том, что хотел бы отпустить Дилюка. Покориться лезвию тяжелого клеймора, пасть там же, где пали все его родные, но не может. Бездна внутри не позволяет. Надо будет, они его и мертвым поднимут.
Таково было пророчество. Такова была судьба последнего наследного принца Каэнрии.
Рагнвиндр весь бой сосредоточен, молчалив и хмур. Кейа молчит тоже, говорить нечего, объясняться надо было раньше.
Интересно, если бы они в самом деле поговорили и принц рассказал бы виноделу все, включая пророчество, Дилюк согласился бы прийти сюда с ним? Согласился бы сам отдать свою жизнь за чужое царство? Согласился бы стать его королем?
Кейа не замечает, как Дилюк приближается, делает подсечку и держит лезвие меча точно у адамового яблока.
Продолжает молчать, пока давит, ломает хрупкую кость и пронзает чужое горло насквозь.
Хочет уйти, но не может.
Кейа моргает, последний раз смотрит в чужие рубиновые глаза и произносит на выдохе одно-единственное, самое простое и самое важное тоже.
“Прости”
Дилюк падает на землю, хватаясь за горло.
Яд Каэнрии не даст ему уйти.
Чужое проклятие переседает на каждую полученную в бою царапину и выходит из непригодного тела мутной слизью, заражая оборванную плоть еще сильнее, чем пыль-прах с земли.
Перед смертью Кейа слышит, как Дилюк кричит.
В пустоте его встречает мама.
