Ни морей не бывает без бурь, ни любви

— Как твоё колено, де Сарде? — Пока не шевелюсь, нормально, — при виде Васко де Сарде улыбнулась. — Сиора приготовила для тебя свою чудодейственную мазь, и просила выманить тебя отсюда, пока ты не приросла к этому дереву. Де Сарде в ответ только сморщила нос и потёрла колено. То ли оно заныло от одной лишь мысли о предстоящем движении, то ли на де Сарде нахлынули воспоминания о мази Сиоры, которая была настолько же чудодейственна, насколько зла. Последним действие островной медицины на себе испытывал Курт, и даже он нет-нет да шипел сквозь зубы, когда думал, что его никто не слышит. Васко хмыкнул и ничего не сказал; похоже, торопить он не собирался. Подошел на пару шагов ближе, поднял голову, глядя на крону огромного дерева, в корнях которого, как в кресле, устроилась де Сарде. — Странное оно, да? — де Сарде смотрела на Васко снизу вверх, и оттого лучи солнца, пробивающиеся через листву, щекотали ей глаза и заставляли щуриться. — Как дуб, но листья совсем другой формы. — Признаться, я ни копья не смыслю в живых деревьях, — честно и просто ответил Васко, присаживаясь на ближайший корень. — Что читаешь? Он указал взглядом на небольшой потрёпанный томик. — Стихи. Прочитать вслух? — спросила де Сарде и тут же стушевалась. — Конечно, — без промедления согласился Васко, не оставляя де Сарде возможности поразмыслить, кто же тянул её за язык. Она перелистнула назад одну страницу, нашла начало стихотворения и прочла его: — I did not live until this time Crowned my felicity, When I could say without a crime, I am not thine, but thee. This carcass breathed, and walked, and slept, So that the world believed There was a soul the motions kept; But they were all deceived. For as a watch by art is wound To motion, such was mine: But never had Orinda found A soul till she found thine; Which now inspires, cures and supplies, And guides my darkened breast: For thou art all that I can prize, My joy, my life, my rest. Когда де Сарде закончила читать, Васко молчал. И вот теперь-то у неё было достаточно времени, чтобы начать сомневаться, в подходящий ли момент она почувствовала себя — нет — позволила себе быть искренней и просто делиться чем-то, что ей нравится. — Это Филиппа Анкеритт? — вдруг прервал молчание Васко самым неожиданным для де Сарде образом. — Да! — удивилась она. — Это её стихи! Но откуда ты знаешь? — Ну, я не был уверен, — скромно признался Васко, явно довольный, однако, произведённым эффектом. — Но по ритму было похоже на неё и на Драйдена, так что я выбрал наугад. — Я никогда бы не подумала, что вы разбираетесь в поэзии, капитан, — де Сарде от неожиданности даже перешла на «вы». — Почему нет? — Ох, мои извинения, я не имела в виду, что… — де Сарде отвела глаза, посмотрела на книгу, невидящим взглядом скользнула по строкам, снова взглянула на Васко, увидела его улыбку и совсем забыла, что хотела сказать. Когда она, позднее, будет вспоминать этот разговор, её внутренний голос будет самым ехидным манером вопрошать: а с каких это пор, миле-е-еди, ты начала теряться и блеять, как овечка, при навте? А? — Я хотела сказать… — снова начала де Сарде, осеклась и с громким хлопком закрыла книгу, словно это она была виновата во всём. — Я не в обиде, де Сарде. — Да? Уф, какое облегчение, — де Сарде уставилась куда-то в сторону. — Извини, я не хотел тебя смутить, — как-то по-новому мягко сказал Васко. — Кто твой любимый поэт? — О, это Суонси Уэльс! — сразу оживилась де Сарде, благодарная за то, что Васко прервал неловкую паузу. — Его стихотворение было первым, которое господин де Курсийон прочитал нам с Константином, когда начал преподавать литературу. Константин, кажется, так и не проникся, но для меня оно навсегда осталось чем-то, к чему я люблю возвращаться. Было бы лукавством сказать, что самообладание вернулось к де Сарде, и, пусть её щёки перестали пунцоветь, она всё ещё продолжала взволнованно тараторить: — У меня есть томик его стихов, но он остался в Новой Серене. Если хочешь, я как-нибудь его найду и прочитаю тебе те строки. — Я бы с удовольствием.