Join me in Death

      Почти весь город усеян золотыми гирляндами и цветными фонарями. На улице удивительно тепло для конца декабря и идет пушистый снег. На улыбчивые в преддверии праздника лица жителей столицы приземляются снежинки и тут же тают — отовсюду раздаются заразительный смех и шелест подарочных упаковок.       В суете сочельника никто не обращает внимания на узнаваемую в любые другие дни пару. Как Йоэль и зарекся днем ранее, он больше не пытается скрываться. Напротив, ничуть не боясь посторонних взглядов, уверенно держит замерзшую ладонь Алекси в своей, согревая ее. Счастливо улыбаясь, как и все вокруг, они неспешно пробираются сквозь толпу к неприметному салону в конце одной из центральных улиц.       Уже на подходе к месту назначения перкуссионист замечает табличку «закрыто» на двери, тотчас поднимает озадаченный взгляд на Хокка и уточняет: — Ты уверен, что он работает в такое время? — Ты прав, не работает, но… — замолкает тот, легонько толкая ладонью дверь, — для нас с тобой сделали исключение.       О том, что салон не пустует, свидетельствуют лишь приглушенный свет, пробивающийся из-под двери подсобки, и тихая музыка — что-то из альтернативы. Каунисвеси был здесь лишь однажды, годом ранее, когда делал на предплечье тату с логотипом группы, в очередной раз проспорив Йоэлю. — О, парни, я уже думал, вы и не придете! — из подсобки выглядывает один из мастеров, которого Алекси запомнил с прошлого раза, и, быстро преодолев расстояние до музыкантов, хлопает Хокка по плечу. — Ну, как и договаривались? С меня только инструктаж? — Все так, Отто, сделай краткий экскурс начинающему мастеру, — смеется блондин, мягко подтолкнув Каунисвеси к рабочему столу. — Так. Начнем с простого: сначала нужно сделать эскиз, который мы перенесем на кожу, — начинает пояснять тату-мастер, приобняв брюнета за плечи, чтобы затем усадить на табуретку перед столом. — Что у вас там? — Стоп, Йоэль, ты ведь так и не сказал, что именно я должен набить, — приходит в замешательство Алекси, покрутив ручку в левой руке.       Остановившись за спиной парня, вокалист склоняется к его уху и тихо шепчет: — Помнишь, что ты сказал Нико в больнице, когда я еще был в коме? О свете и тьме, мм? — Чего я только ему не говорил, — виновато вздыхает Каунисвеси. — Постой… Проще стать светом, чем клясть тьму? — тихо уточняет он. — Кажется, эти слова всерьез его озадачили тогда. — Да, именно это, — улыбнувшись кивает вокалист. — Откуда ты знаешь? — не понимает Алекси. — Подслушал разговор Нико и Томми, — усмехается Хокка. — Не так важно. Но, согласись, это именно то, что держит нас с тобой рядом. Я хочу помнить об этом каждую секунду.       Вокалист не видит лица Каунисвеси, однако точно знает, что тот улыбается. Его выдает попытка заслонить лицо ныне несуществующей челкой. Осознав, что скрыть рдеющие щеки не получится, брюнет крепче обхватывает ручку пальцами и начинает аккуратно выводить заветную фразу.       Когда эскиз закончен, мастер помогает перкуссионисту перенести его с трансферной бумаги на предплечье левой руки блондина. Даже выполненная ручкой надпись заставляет Хокка залюбоваться ею и улыбнуться, поэтому когда разобравшийся с тату-машинкой Алекси тихо спрашивает «готов?», он без колебаний кивает, укладывая руку на стол перед ним. — Я надеюсь, из этого не выйдет жуткий портак, — смеется брюнет, максимально аккуратно вбивая черную краску под кожу. — Ты не способен что-то испортить, — подбадривает его Йоэль, умиленно наблюдая за тем, как от усердия Каунисвеси высовывает кончик языка, — к чему бы ты ни притронулся, все становится шедевром. — Перестань, — смущается Алекси, повторяя контур следующего слова.       Прыснув, вокалист смолкает. Все остальное время он лишь наблюдает за стараниями возлюбленного, попутно делая несколько фото и короткое видео, чтобы затем отправить их в групповой чат друзей. Парни, конечно, скажут, что они оба совсем чокнулись, но Йоэлю так наплевать. Ему кажется, что Алекс оборачивает одним своим присутствием время вспять, позволяя вспомнить, каково быть беспечным ребенком, не познавшим испытания и жестокость взрослого мира. Позволяя забыть о всей той боли, что истязала сердце пару последних лет подряд. Настоящий волшебник, не иначе.       Когда надпись, наконец, оказывается на коже Хокка целиком, перкуссионист стирает излишки краски ватным диском и поднимает глаза на блондина в ожидании реакции. — Это даже лучше, чем я себе представлял, — тепло откликается Йоэль, разглядывая обновку среди других тату. — Спасибо, Але, это безумно красиво и… важно для меня.       Перкуссионист не может не согласиться. Красиво и важно. Не только для Хокка, а для них обоих. Он не мог себе и представить, что случайно брошенная однажды фраза способна отозваться так глубоко и так сильно задеть струны чьей-то души, что способна так точно описать все то, что происходит между ними, и стать своеобразным девизом на долгие-долгие годы вперед. Идеей фикс, вектором… — Йоэль, а ты… — робко начинает Алекси, опустив взгляд в стол, — мог бы сделать такую же и мне? Я бы тоже хотел иметь напоминание о тебе перед глазами постоянно, но если это слишком… — Я с радостью, — прерывает парня Хокка. — Где ты хотел бы набить? — Думаю, что там же, где и ты, — указав на пустующее место под тату с цветами, уточняет Каунисвеси.       Широко улыбнувшись, вокалист кивает и обращается к Отто: — Мы задержимся на полчасика, ты не против? — Какой разговор, — отмахивается мастер, доставая еще один лист трансферной бумаги и кивая на него Йоэлю, — дерзай. — Спасибо, дружище, — похлопав мужчину по плечу, благодарит Хокка, устраиваясь за столом удобнее. Сжав пальцами ручку, он начинает выводить на чистом листе все ту же заветную фразу. Настолько кропотливо он не писал, наверное, даже в школьных прописях, но получается все равно не так красиво, как у Каунисвеси. — Блять, какой же ужасный почерк, — почесав затылок, вздыхает Йоэль, бегло взглянув на смеющегося перкуссиониста. — Уверен, что хочешь запечатлеть автограф куриной лапы на всю жизнь? — На тысячу процентов, — откликается Алекси, положив на стол предплечье.       Прежде чем перенести эскиз на кожу, Хокка добавляет следом за последним словом совсем маленькое на фоне крупных татуировок, покрывающих руки парня, сердечко. Заметив это, брюнет восхищенно выдыхает: ему и в голову не приходило, что можно добавить такую крохотную, но значимую деталь. — Ты точно добиваешься того, чтобы я растрогался до слез прямо здесь, — утерев пальцами выступившую в уголках глаз влагу, шепчет брюнет, когда вокалист берет в руки машинку. — Все верно, — кивает Йоэль, обводя перенесенный на кожу контур, — здесь, дома, на улице — неважно, лишь бы от счастья.       С того самого дня, когда рыдания душили Алекси от держащей его сердце в плену боли в последний раз, прошло больше месяца. По ощущениям же будто больше года. То, что случилось между ними с Хокка, начиная с ночи, когда тот впервые осознанно его поцеловал, затмило абсолютно все. Все то, что некогда заставляло Каунисвеси тянуться дрожащими от усталости пальцами к рассыпанным по столешнице таблеткам и надеяться, что уж на этот раз ему хватит воли, чтобы оборвать собственные страдания. — Так красиво, — замечает перкуссионист, наблюдая за движением руки Йоэля, закрашивающей алым цветом сердце. — Я рад, что тебе нравится, — с улыбкой откликается тот, поочередно наклеив на две их свежие тату защитные пленки. — Это определенно самый необычный подарок на Рождество.       Вокалист с трудом удерживается, чтобы не поцеловать брюнета прямо сейчас — слишком очаровательно тот выглядит, с трепетом очерчивая пальцами кривоватую, по правде, ни капли не аккуратную надпись на своем предплечье. — Ладно, Отто, мы пойдем, — передав мастеру несколько купюр в качестве оплаты, заявляет Йоэль. — Спасибо, что принял нас! — И с наступающим тебя! — восклицает Алекси, накинув на вечно простывающего вокалиста теплый шарф. — Вас тоже, парни! Буду ждать за обновочками, — выкрикивает он вдогонку, когда Йоэль мягко подталкивает брюнета к выходу из салона.       Оказавшись на улице в теплом свете фонарей, Хокка мгновенно притягивает парня в свои объятия и накрывает его губы нетерпеливым поцелуем. Каунисвеси сладко выдыхает и, потянувшись за еще более жаркой лаской, приподнимается на носках ботинок.       В глазах Йоэля брюнет видит отражение ярких уличных огней, а еще бесконечное тепло, нежность и кое-что, о чем тот сам до сих пор не решается сказать. Обожание. Алекси знает этот взгляд слишком хорошо. Только так он сам и способен смотреть на Хокка. На его румяное от холода лицо, шелушащиеся от ветра губы, покрытую мелкими мурашками под сползшим шарфом шею. На ней виднеются следы прошлой потрясающей ночи: отметины, один взгляд на которые отзывается пожаром, ринувшимся от груди вниз живота. Он поддается настигнувшему врасплох искушению. Без всяких раздумий обхватывает блондина за шею и требовательно, почти грубо целует. — Вчерашнее предложение поменяться ролями еще в силе? — горячо шепчет брюнет, выпустив из нежного хвата зубов нижнюю губу парня. — Все, что мне нужно на Рождество — это ты, Алекси, — откликается Хокка, взглянув в хитрые глаза с расширенными в предвкушении зрачками, — в любых ролях…

***

      Ласковые пальцы путаются в волосах: играют с сухими от лака прядями, мягко сминают у корней. Вокалист, словно мартовский кот, ластится к ним, вызывая у все еще сбито дышащего Каунисвеси теплую улыбку. — Тебя будто подменили, — насмешливо шепчет тот, наблюдая за льнущим к его покрытому прохладной испариной телу блондином, — такой покладистый и тихий. — Это все твоя заслуга, — выдыхает Хокка, взглянув на брюнета снизу вверх. — Сегодня у меня больше нет сил, но завтра… и когда угодно я готов повторять это снова и снова. — Для профилактики иногда действительно стоит, — прыснув, откликается Алекси, обхватив подбородок Йоэля, чтобы в следующий миг накрыть его губы требовательным поцелуем. — Не боишься, что войду во вкус? — прерывается он лишь на секунду. — Совсем нет, возможно, часть меня даже на это и рассчитывает… — блондин ухмыляется, с удовольствием наблюдая за тем, как Каунисвеси смущается из-за очередной его провокации.       Телефонный звонок не позволяет Йоэлю продолжить подстрекательство. Устало вздохнув, он тянется к тумбочке и наугад тыкает на экран, принимая вызов. Уже намереваясь приложить телефон к уху, он слышит несдержанный хохот Нико на том конце и медленно переводит взгляд на дисплей. — Блять, фейстайм! — восклицает блондин, едва не уронив телефон на пол. — Вы бы хоть прикрылись, что ли! — выкрикивает Моиланен, наблюдая за полетом телефона в реальном времени. — Если я не вовремя, наберу позже, — просмеявшись, добавляет он. — Все, прикрылись, — уведомляет Алекси, накинув на их с Хокка нагие тела плед. — Я, конечно, хотел на вас посмотреть, но не так, — усмехается Нико. — Ну, что? Показывайте же! — Мы уже и так слишком много показали, — замечает Хокка, не понимая просьбу друга. — Да татуировки же, идиоты, — Моиланен крутит перед камерой предплечьем, намекая уже явно.       Наконец осознав, о чем говорит друг, Йоэль отставляет телефон к изголовью кровати и, схватив Алекси за ладонь, приподнимает их сцепленные руки, демонстрируя две одинаковые, но в то же время непохожие надписи, покрытые специальной пленкой. С улыбкой закивав, Нико склоняет голову и, понизив голос почти до шепота, отмечает: — Такие тату значат куда больше колец и штампов, ведь они останутся с вами на всю жизнь. Только не подумайте, что это упрек. Напротив, я счастлив такое видеть.       Где-то позади Нико слышится голос Минны, зовущей его к столу, и тот поспешно прощается с друзьями: — Ладно, с Рождеством вас, парни! Скоро увидимся!       Вызов оказывается завершен, и Хокка, откинув в сторону телефон, возвращается в объятия Алекси. Тот мягко поглаживает его плечи, разглядывая кружащиеся за окном снежинки. Им и правда понадобилось совсем немного времени, чтобы без какого-либо замешательства сделать себе подобные татуировки. Каунисвеси мог бы подумать о том, что если они однажды расстанутся, то все равно не будут жалеть, но эта мысль даже не возникает. Никаких «когда» и «если». Только «и в радости, и в горе», только «и в богатстве, и в бедности». Только вместе. — А ведь Нико прав, — тихо отмечает Каунисвеси. — Это и правда навсегда. — Мы — навсегда, Алекси, — с улыбкой откликается Хокка, подтверждая, что полностью разделяет его мысли, — я верю в нас. — И я тоже, конечно, — ласково отвечает брюнет.

***

      По телевизору идет «Гарри Поттер». Самая первая часть — светлая и волшебная. Не отрывая глаз от экрана, Алекси ютится в объятиях Хокка под широким пушистым пледом. В руках успевший остыть, но оттого не менее вкусный домашний глинтвейн, а на губах счастливая улыбка. Спокойно. Тепло. Уютно. — Знаешь, я давно хотел тебе сказать кое-что, — тихо начинает Йоэль, плавно поглаживая плечи брюнета под пледом. — Было так много подходящих моментов, но я… не решался. Глупость такая, ведь… Ведь я знаю, что ты этого очень сильно ждешь. Можешь, конечно, говорить, что нет, что слова ничего не значат, но я-то понимаю, как это важно. Когда ты говоришь мне о своих чувствах, у меня внутри все переворачивается, — неловко усмехнувшись, признается он.       Каунисвесии в неверии вслушивается в нежный голос, не решаясь на Хокка даже обернуться. Он действительно ждал. Ждал очень сильно, но не так скоро, понимая, что понадобится время, возможно, очень много времени. Йоэль же его удивляет, своими словами заставляя сердце Алекса ускоренно заколотиться в груди… Резче, чем следовало бы. Почти болезненно. — Алекси, я…       Договорить вокалист не успевает. Перкуссионист вдруг сжимает бокал так сильно, что тот идет трещинами и раскалывается прямо в его руке. Блондин резко поднимается с места, плавно выпустив парня из своих объятий. Не без усилия разжимает его ладонь, позволяя окровавленным осколкам свалиться на пол. — Але, что такое? — взволновано шепчет Хокка, оглядывая брюнета.       Тот только мотает головой, отрешенно стискивая окровавленные пальцы, словно пытаясь причинить себе еще большую боль, и прижимает сжатый кулак к груди. — Давай, я обработаю раны, — продолжает Йоэль, вглядываясь в слезящиеся глаза парня, но так и не понимая, что происходит. — Н-нет, — резко откликается Каунисвеси, тяжело опираясь здоровой ладонью в свои колени. — В рюкзаке… в переднем кармане лекарства, принеси.       Перкуссионист не понимает, почему именно сейчас, почему именно тогда, когда он счастлив. Загибаясь от ломающей ребра тисками боли, он истязает себя десятками однообразных вопросов. Несправедливо. Он не заслужил. Он ведь так долго желал услышать эти слова, так долго истязал себя сомнениями, чтобы в итоге сдаться собственному обезумевшему от аритмии сердцу.       Бросившись в коридор, вокалист вытряхивает из рюкзака Алекси все вещи, с ужасом наблюдая за рассыпающимися по полу блистерами и флаконами. В части препаратов он узнает назначенные ему лекарства, но наименования большинства из них оказываются незнакомы.       — Вот все, — выдыхает он, вываливая на стол найденные лекарства, — вода… сейчас…       От непонимания и страха руки дрожат, почти не слушаются. Вода льется через край, и лишь тогда, отставив в сторону графин, Хокка оборачивается на Алекси. Тот тщетно пытается вытащить таблетки из блистера нетравмированной левой рукой — она совсем не слушается его вовсе не из-за свежих ран, и тогда-то Йоэль все понимает. Хватается за телефон, вбивает номер из трех цифр, который предпочел бы никогда не вспоминать. Дожидаясь соединения, в ужасе наблюдает за тем, как брюнет стремительно бледнеет, все крепче стискивая пальцами футболку на груди и жмурясь от приступов нарастающей боли. — Скорую, на пятую линию, дом два. Алекси Матиас Каунисвеси, 25 лет, — сбивчиво тараторит он, не сводя глаз с Алекса, — сердечный приступ, кажется, да… умоляю, скорее.       Едва сбросив вызов, Йоэль обхватывает брюнета за плечи, опускаясь на колени напротив. — Прости, что не сказал раньше… — сбивчиво шепчет Каунисвеси, не переставая хвататься за грудь. — В последнее время это происходит все чаще… — Тише-тише, поговорим, когда тебе будет легче, ладно? — пытается успокоить их обоих Хокка. — Так, таблетки…       Руки дрожат так сильно, что Йоэлю приходится приложить титанические усилия, чтобы выдавить из блистера пару капсул нитроглицерина. Торопливо устроившись рядом с Алекси, он опускает ладонь на его покрытое холодным потом лицо. — Давай, малыш, раскусывай, — шепчет Хокка, проталкивая в рот парня одну капсулу за другой.       Запрокинув голову на спинку дивана, брюнет прикрывает глаза и сглатывает сладковатое лекарство, растворившееся под языком. Боль только приумножается с каждым новым спазмом — совсем не так, как это бывало иногда раньше. Алекси становится страшно. Действительно страшно, что это уже необратимо, по-настоящему опасно. А ведь он не успел даже осознать, что все может быть серьезно.       Боль пришла не так давно. Впервые он ощутил перехватывающий дыхание спазм в тот день, когда Йоэль попал в больницу. Тогда это вовсе его не волновало. Единственным, о чем парень мог думать, было состояние Хокка. Никак не собственное. Да и что в этом могло быть удивительного? От ужаса возможной потери любимого человека болело вообще все тело, не говоря уже об изможденном сердце. Но то был первый раз.       С каждым новым ударом, с каждой пролитой каплей слез, с каждой выпитой таблеткой ноотропов боль возвращалась все чаще. Каунисвеси не уставал находить ей оправдания: лишняя пара сигарет, чашек кофе или банок энергетика, банальный стресс. В последний раз она пришла неделей ранее — Алекси преодолел пару лестничных пролетов и тотчас загнулся от сковавшей боли. Не мог дышать, не мог двигаться, не мог даже разогнуться. Тогда он впервые задумался, что стоит сходить к врачу, но все откладывал и откладывал, не желая тратить драгоценное время, когда он, наконец, может быть просто счастлив, на холод больничных коридоров. В конце концов, он ведь совсем молодой, разве может быть что-то серьезное? Именно так брюнет рассудил тогда, но все же приобрел лекарства на самый крайний случай в ближайшей аптеке в тот же вечер. — Блять, да почему же они так долго…       Медленно опустив взгляд вниз, Алекси с трудом от усиливающегося с каждой секундой головокружения различает сидящего в его ногах Йоэля. Тот аккуратно бинтует его порезанную руку, нервно кусая уже местами кровоточащие губы. Тоже волнуется. Тоже ничего не понимает. На щеках поблескивают слезы. Каунисвеси не видел их очень давно и, боже, как не хотел бы видеть вновь. — Мне страшно, — шепчет брюнет, слабо сжимая перебинтованной ладонью пальцы Хокка, — страшно, что я все испорчу. — Что? О чем ты, Але? — судорожно выдохнув, откликается Йоэль, вглядываясь в потерянные глаза парня. — Нас, — обессиленно откликается он, поморщившись от нового приступа боли, а затем заставляет себя улыбнуться, — красивая история ведь получалась…       Йоэль не выдерживает. Спешно поднимается с пола и, переместившись на диван, заключает Алекси в бережные объятия так, чтобы не нарушить его покой. Укачивает в своих руках, словно маленького ребенка, мысленно молясь, чтобы все с ним было в порядке. — Нет-нет-нет, — шепчет он нервно. — Не вздумай так говорить. Ты ничего не испортишь. Ничто тебя у меня не отнимет. Ты поправишься, слышишь? Я помогу тебе. Я буду рядом. Ты сотворил это чудо со мной, помнишь? Я тоже не верил. Тоже думал, что все кончено, но это не так. У нас столько прекрасных лет вместе, Алекси, столько моментов. Только наших с тобой. У нас их не отнять, малыш, никогда, я обещаю. У нас будет самая красивая история, она еще только впереди, клянусь тебе.       Футболка брюнета насквозь пропитана слезами Йоэля. От слов Алекси, от всей их страшной несправедливости он не способен остановиться. Чертов пессимистичный разум подкидывает все более и более ужасные варианты развития событий. Он не хочет в них верить, не хочет даже думать о них. Нет. Все будет хорошо. Обязательно будет.       Дверной звонок заставляет Хокка вскочить. Коснувшись побледневшего лба Каунисвеси нежным поцелуем, он спешит в коридор. Бригада врачей все делает быстро, или же Йоэлю только кажется, что время буквально летит. Будто в астрале, он безмолвно наблюдает за происходящим со стороны. Алекси осторожно перекладывают на покрывало, затем перемещают на носилки. К тому моменту, когда врачи покидают коридор, тому становится совсем плохо — боль усиливается, дышать становится все труднее.       Не позаботившись даже о том, чтобы запереть дверь или накинуть куртку, Хокка бросается следом за бригадой. Преодолевает пролет, затем другой, изо всех сил стараясь ни на секунду не отводить взгляд от слабеющего на глазах брюнета. Ему удается. До тех пор, пока он не оказывается остановлен возникшей из ниоткуда рукой перегородившего вход в карету скорой санитара. — Я еду с вами, — настаивает Хокка, бросая взволнованные взгляды за спину мужчины. — Не положено. Вы будете мешать и… — Йоэль… Нет, мне нужен Йоэль, пожалуйста… — словно в бреду, повторяет Алекси слабеющим голосом. — Да будьте же вы людьми!       Санитар тяжело вздыхает, исподлобья взглянув на готового даже умолять блондина, но так и не сдается. Бросает тихое «извините, езжайте своим ходом в центральный госпиталь», не позволив Хокка сказать более ни слова, шагает внутрь машины и с грохотом захлопывает дверь.       Йоэля накрывает волной паники. Вцепившись в волосы, он наблюдает за тем, как скорая выруливает с заднего двора их с Алексом дома. Уже давно не его. Он вообще потерял способность к тому, чтобы разделять между ними хоть что-то. Все стало общим. Все слилось в одно, и теперь Хокка чувствует, что вместе с удаляющейся вперед по улице машиной скорой помощи он теряет самую значимую, самую большую часть своего сердца. Ту часть, без которой жить будет просто невозможно.       И он срывается с места. Несется вперед наперекор врезающимся в лицо снежинкам и усиливающейся метели, ловя на ходу попутки. Машин как назло почти нет. Оно и ясно, все прячутся по теплым домам и празднуют Рождество в кругу самых близких. Йоэль дрожит, готовый свалиться на колени и молить Бога, чтобы в этот светлый праздник чудо случилось и с ними, чтобы все обошлось, чтобы, черт возьми, хоть одна гребаная машина затормозила прямо сейчас рядом с ним.       Последняя просьба все-таки сбывается. Буквально в считанные секунды, чему Хокка оказывается безмерно благодарен. Он поспешно усаживается в остановившийся на обочине в паре шагов седан и оборачивается на пожилого водителя, готовый слезно умолять. — Мне нужно к центральному госпиталю самым коротким путем. Вот, — протянув купюру в десять евро, предлагает блондин, — это все, что есть с собой. Помогите, пожалуйста, я могу позже перевести, сколько попросите, на ваш счет… — Оставь, парень, — отмахивается мужчина, без промедления нажав на газ. — Похоже, с тобой приключилась какая-то нехорошая история, я рад буду помочь тебе даром.       Дышать на мгновение становится легче. По крайней мере, на этот раз Йоэлю повезло. В остальном же… Его жизнь — настоящий кладезь нехороших историй, неудач и злого рока. Они преследуют его по пятам, дышат в спину, никак не дают покоя. Лишь короткие передышки, чтобы хоть немного прийти в себя и не сойти с ума от навалившихся бед. Раньше слететь с катушек казалось выходом, но сейчас… Сейчас есть за что бороться, рвать и метать, остервенело вгрызаться зубами в зачастую кажущуюся никчемной жизнь. — Мой… Человек, которого я люблю, сейчас в опасности, — ломано начинает Йоэль. — Я хотел поехать вместе с ним, я знаю, что и ему было это нужно, но врачи… Они не позволили. Мне так страшно, — срывается он, — я не знаю, что с ним, но предчувствие настолько паршивое, что часть меня знать и не хочет. Я не переживу, если что-то случится, я…       Голос ломается от сжавших легкие тисками рыданий. Хокка не понимает, почему рассказывает все незнакомому человеку, которого он видит, должно быть, в последний раз, но остановиться уже не может. Тревога находит выход в этом непрерывном откровении. — Выговорись, легче станет, — вопреки сомнениям вокалиста, подначивает водитель. — Простите, я не знаю, зачем все это вываливаю на вас, — вздыхает Хокка. — Я просто никогда не был в таком отчаянии, как сейчас, и я… совершенно не представляю, что мне делать. Я не должен был отпускать его одного, я обязан был быть рядом…       Быть рядом. Держать его руку в своей. И повторять, словно мантру, те самые слова, которые так и не успел ему сказать, но правда очень хотел. Я. Тебя. Люблю.       Десять букв, звучание которых в своем исполнении Йоэль успел забыть. Зато ни за что не забыл бы то, как говорит их Каунисвеси. Как выкрикивает их сквозь слезы, как твердо повторяет, глядя в глаза, как шепчет их на ухо и как выдыхает между стонами. Искренне, не вызывая и тени сомнения в их правдивости. Хокка хочется, чтобы Алекси запомнил его признания точно так же, окрашенными болью, счастьем, нежностью и страстью. Чтобы вспоминал затем и не сомневался в их чистосердечности ни секунды. — Нам не эта неотложка нужна случайно? — вырывает его из мыслей водитель, кивая на стоящую на светофоре в соседнем ряду машину скорой помощи. — Эта… — шепчет Хокка, невольно прильнув к боковому окну. — Да, совершенно точно эта, — подтверждает он, бросив быстрый взгляд на номера. — Пристроимся следом за ней, — кивает мужчина.       С этого момента Йоэль глаз от желтой машины с алыми крестами на дверях уже не отрывает. Напряженно вглядывается в залитое ярким на фоне ночного города светом окно скорой помощи и безмолвно молится, чтобы ничего с Алексом не случилось. До госпиталя остается совсем немного. Всего пара минут езды…       Всего пара минут. Пара минут, и он будет рядом с Алекси. Снова будет держать его за руку, снова будет шептать ему теплые слова и обязательно произнесет самые заветные… Едва Хокка удается успокоить себя этими светлыми мыслями, как он оказывается ослеплен резко зажженным проблесковым маячком скорой помощи, а затем оглушен взвывшей сиреной. — Плохи дела… — констатирует водитель, печально цокнув языком. — Но ничего, тут до больницы рукой подать. Все обойдется, вот увидишь, приятель.       Все обойдется. Обойдется. Обойдется... Проговорив про себя это с десяток раз, Йоэль ничуть не успокаивается. В ужасе вжимается в дверцу автомобиля, готовясь выскочить следом за санитарами в любой момент. Дела действительно плохи, ведь прежде неспешащая машина неотложки ускоряется, нарушив пару правил дорожного движения, обгоняет редких автолюбителей и скрывается за воротами территории больницы. — Притормозите здесь, пожалуйста, — не своим от страха голосом просит Хокка.       Водитель тормозит аккурат у ворот госпиталя. Йоэль, не дождавшись даже полной остановки, выпрыгивает из автомобиля. Из-за снегопада ему едва удается хоть что-то разглядеть, но Алекси, обездвиженно лежащего на носилках, передаваемых от бригады скорой помощи дежурным санитарам больницы, не узнать он просто не способен. Тогда-то блондин срывается с места. Бежит прямо к столпившемуся медперсоналу, надеясь пробиться к Каунисвеси, пока не разбирает в шуме взволнованных голосов тихую и вместе с тем убийственную фразу: — Остановка сердца.