***
Вновь оказаться в родительском доме необычно. Даже немного странно. Олли уже и не помнит, когда последний раз был здесь. Несмотря на то, что басист продолжал жить в Оулу, в отличие от переехавших в столицу парней, он почти не бывал в доме, где провел все свое детство. С момента покупки собственной квартиры это просто потеряло смысл. Новое жилище было намного ближе к работе да и к Томми, с которым он всегда был особенно близок и виделся изо дня в день. К родным же Матела приезжал крайне редко и только по особому поводу. Сегодняшний вечер стал весомым основанием для встречи с матерью и отцом. Пускай те об этом даже не подозревают. Ровно как и о том, что на ужин Олли придет не один. Он и сам не ожидал от себя такого, но решил, что откладывать сложный разговор с ними не стоит, зная наверняка, что спокойно новость об их с Йоонасом отношениях они совершенно точно не воспримут. А ведь так хочется. Хочется, чтобы самые близкие Матела люди понимали и разделяли его выбор, чтобы он мог делиться с ними своими радостью и счастьем от присутствия в его жизни гитариста. Впереди их ждут насыщенные новогодние праздники — басист совершенно не желает делать выбор между своей семьей и любимым человеком. Напротив, он не перестает думать о том, как было бы здорово провести их вместе, рядом… без ссор и разногласий. Теплая ладонь Порко нежно поглаживает обтянутое узкими джинсами колено Олли, сидящего на соседнем от водительского кресле. Гитаристу хочется вверить своему парню спокойствие, но, по правде, сам он никогда прежде не испытывал такого волнения, как сейчас. Родители Олли — он прекрасно это знает — очень сложные люди. Они из тех, кто определяет будущее своего ребенка и принимает решения за него; кто не считается с ничьим мнением, кроме собственного, и уверен, что знает все лучше всех; кто имеет свою исключительно консервативную картину мира, отступать от которой не намерен. Именно поэтому у старших Матела отношения с Йоонасом не заладились еще с самого их с ним знакомства. Он просто не отвечал их стандартам, а, следовательно, плохо влиял на Олли, отравлял его настоящее и ломал блестяще распланированное ими будущее. От одной мысли о том, что Олли работает на износ в первую очередь по чужой прихоти и вопреки собственному желанию, гитаристу горько. Конечно, Матела любит обе свои работы, но он буквально разрывается между ними, не оставляя места и времени ни для чего другого в жизни, а теперь еще и с трудом выкраивая часы для встреч с Йооном. Это слишком сложно и обидно, ведь старшие по сей день предпочитают игнорировать как очевидные успехи группы и их безусловный рост, так и тот факт, что именно благодаря Порко Олли оказался в ней на своем месте. — Ты готов? — вполголоса интересуется басист, накрывая своей рукой тыльную сторону ладони Йоонаса. — Всегда, — откликается Порко, старательно подавляя дрожь в голосе. — Твои ведь меня приютят, если что, да? — нервно усмехается Олли, переплетая пальцы гитариста со своими. — Отставить плохой настрой! — тут же восклицает блондин, мазнув кончиком носа по щеке Матела. — Все будет хорошо, слышишь? — шепотом добавляет он, прежде чем оставить поцелуй на чуть обветренных губах парня. Кротко улыбнувшись в ответ на эту мимолетную ласку, Олли кивает и выпускает руку Порко из своей, давая понять, что пора идти в дом. Ему даже не страшно, ведь единственное, что действительно важно — это то, что Йоонас будет рядом вне зависимости от того, чем кончится разговор. Это вверяет спокойствие и уверенность в том, что все непременно будет сделано к лучшему. Даже если первая реакция родителей окажется плохой, спустя какое-то, пускай даже продолжительное, время они непременно сдадутся и дадут им шанс. Шанс на счастье.***
Как бы Йоэль ни старался, но с точностью воссоздать ту атмосферу, что царила в его квартире в вечер после выписки из больницы благодаря Алекси, ему не удалось. Однако он действительно сделал все, что смог: расставил по квартире похожие ароматные свечи, включил ненавязчивую музыку, установив громкость на комфортный минимум, заказал вкусной еды и красиво разложил ее по тарелкам, расставленным на полу вокруг ковра, усыпанного мягкими подушками и укрытого пледом. Кажется, вышло вполне уютно. В ожидании Каунисвеси вокалист немного нервничает. Он не делал ни для кого ничего подобного целую вечность. Впрочем, скорее даже никогда. Он старался быть романтичным для Нико, но зачастую все равно не мог пересилить себя. Все эти ухаживания, ласковые слова, свидания при свечах — совсем не про него. Однако для Алекси ему действительно хотелось сделать нечто подобное, особенно учитывая то, как безнадежно был испорчен прошлый подобный их вечер. Перкуссионист слишком многое пережил. И за прошлую ночь, и за месяц, и за целый год. Он заслужил. Всего самого лучшего, чего столь долгое время был лишен по вине Хокка и его непробиваемой глупости. Йоэлю страшно думать, чем могло бы все обернуться, не проболтайся вчера о деньгах его брат, не осознай он свою ошибку, не приди затем к Алексу с извинениями. Перкуссионист был испуган: Хокка отчетливо прочел это в бирюзовых глазах. Испуган собственными действиями, едва не приведшими к трагедии. «Что, черт возьми, он вчера с собой делал?» — не перестает спрашивать себя вокалист. — «Что он делал с собой весь этот месяц?..» От стука в дверь Йоэль вздрагивает, возвращаясь в реальность. Поспешно поднявшись с пола, хромая на травмированную ногу, он направляется к двери. Вокалист вдруг ощущает, как от одного лишь осознания того, что он вот-вот увидит Каунисвеси, на его лице расцветает глупая, но очень счастливая улыбка. Словно несколько часов, проведенные без него в пустой квартире, длились в десятки раз дольше. — Привет, — кротко улыбнувшись с порога, выдыхает Алекси и делает шаг навстречу Хокка. — Я скучал, — шепчет в ответ Йоэль и прижимает брюнета к себе, коснувшись быстрым поцелуем его холодной после мороза щеки. — И я хочу сделать тебе небольшой сюрприз… — Что?.. — растерянно уточняет Каунисвеси, отстраняясь от блондина, чтобы стянуть с себя теплую куртку. Молчаливо улыбнувшись, Хокка приобнимает Алекси за плечи и ведет за собой в гостиную. Он внимательно наблюдает за его преображающимся на глазах лицом. Обожаемые им глаза широко распахиваются в удивлении, на щеках проступает румянец, а губы вздрагивают от внезапно подступивших слез. Он резко задирает голову, вглядывается в смотрящего на него с прищуром Йоэля и робко уточняет: — Это… это для меня? — Ну, конечно же, — отвечает блондин, вновь заключив перкуссиониста в объятия, — той ссорой я украл у нас с тобой один из самых прекрасных вечеров, так что я обязан был вернуть его нам. — Йоэль… — едва не хнычет Каунисвеси, прижимаясь щекой к груди вокалиста, — это безумно мило. И очень много для меня значит. — Знаю, малыш, — удовлетворенный реакцией парня Йоэль подталкивает его к разбросанным по полу подушкам и спешит устроиться следом, — для меня тоже. Усевшись в обнимку в окружении свечей, парни на некоторое время замолкают, чтобы немного подкрепиться. Все это время Хокка не может прекратить смотреть на Алекси. Тот факт, что вдали от него он не способен вспомнить его лица, заставляет его разглядывать брюнета, впечатывая в свою память, куда-то на подкорку, все его черты, наивно надеясь, что однажды он все-таки сможет в точности их запомнить. — Ты сегодня какой-то странный, — заметив пристальный взгляд, отмечает Каунисвеси, — кажется, еще чуть-чуть и ты меня съешь, — тихо смеется он. — Еще чуть-чуть, — приблизившись к лицу парня, шепчет Йоэль, — и я тебя поцелую, — добавляет он уже в заманчиво приоткрытые губы. — Слишком долго ждать, — быстро парирует Алекси, опуская ладонь на щеку Хокка, чтобы в следующий миг соединиться с ним в сладком поцелуе. И, боже, как же ведет голову. От плавно скользнувшего в рот языка брюнета у вокалиста будто отключается разум. Мысли вымещает какой-то абсолютный вакуум, пока сердце с особым усердием начинает гонять кровь по такому же горящему каждым прикосновением Алекса телу. Хочется еще. И Хокка целует-целует-целует. Ненасытно, как в последний раз, чередуя нежность со страстью, мягкость с напором, сохраняя стабильность лишь в одном — в нежелании останавливаться. Дыхание обоих сбитое, рваное, прерываемое сплетениями влажных языков и теснотой неразрывных объятий. С зацелованных губ попеременно слетают все более сладкие вздохи, зачастую скатывающиеся в смущенные стоны. А это лишь поцелуи. Ничего более. Только не переходящие грань ласки. «Нам некуда спешить», — не устает напоминать себе Хокка, вновь и вновь отнимая шальные ладони от бедер Алекси и возвращая их на его податливо выгибающуюся поясницу. От брюнета Йоэль находит силы отстраниться, лишь когда понимает, что начинает терять контроль. Все еще удерживая его в своих объятиях, вокалист вглядывается в ставшие для него родными глаза, тихо поясняя: — Знаешь, я так растерян сейчас… — Что?.. Почему? — не понимает Каунисвеси, чуть нахмурив светлые брови. — Просто… Между нами ведь уже столько всего было. А я теперь и не знаю, как это воспринимать: забыть, будто и не было вовсе, и начать сначала или же все-таки считать частью нашей с тобой истории, мм? Перкуссионист понимающе кивает, а затем, кротко выдохнув, опускает голову на плечо Хокка, прикрывая глаза. Прижавшись носом к теплой шее вокалиста, он вспоминает все то многое, что было между ними за последние пару месяцев — смесь чистой боли и неподдельного счастья. Йоэль прав — Алекси точно так же теряется в догадках, что это прошлое для них двоих теперь значит. Для самого Каунисвеси оно связано именно с вокалистом, а не с кем-то другим. Ему совсем не хочется забывать об этом. Но с другой же стороны, какой с этого толк, если Хокка видел вместо него другого? — А ты сам как считаешь? — осторожно интересуется перкуссионист, подняв взгляд снизу-вверх на блондина. — Считаю, что будет несправедливо, — пожимает плечами Йоэль, тепло улыбнувшись брюнету, и добавляет, опережая вопрос, — по отношению к тебе. Я бы не хотел, чтобы ты вспоминал о том, как все начиналось, в контексте Нико. — Спасибо, — благодарит Каунисвеси, коснувшись ладонью груди Хокка. — Так значит прогулки под звездами, завтрак в постель и ужин при свечах? — смущенно рассмеявшись, уточняет он. — И цветы каждый день, — нараспев протягивает блондин, обняв парня за плечи и быстро чмокнув в кончик носа. — Романтичный Йоэль Хокка, — весело усмехается перкуссионист, — и кто бы мог подумать? — Да какой из меня романтик, — усмехается вокалист, поймав руку брюнета в свою и переплетая с ним пальцы. — Какие бы подвиги я не совершал, а никогда в жизни не смогу компенсировать тебе все, что ты пережил по моей вине. Я перед тобой в неоплатном долгу, Алекси. — Да это же мелочи… Чего это все бы стоило, потеряй я тебя? — Я знаю про деньги на штраф, — устало выдыхает Йоэль, серьезно взглянув в лицо Каунисвеси, — знаю, что поэтому работал на износ, продал машину. Да и это же далеко не единственное. Ты такую колоссальную поддержку мне оказываешь, Алекси… Ты умудрялся быть рядом, даже когда я тебя оттолкнул. Перкуссионист моментально меняется в лице: улыбка, ровно как и огоньки в глазах, меркнут, оставляя за собой лишь фальшивую тень. Тихо сглотнув, брюнет возвращает голову на плечо блондина, прячась от его внимательного взгляда. — Так значит, — задумчиво шепчет брюнет, — ты вчера поэтому приехал? Порко проболтался? — Вовсе нет! Да и Йоон ничего не говорил, но я и его должник теперь, конечно, — не заметив перемены настроения Алекси, отвечает Хокка, — но это меня подтолкнуло к правильным решениям, как видишь. Прикусив губы, перкуссионист едва уловимо качает головой. Он не верит. Просто не может верить в то, что Йоэлем движут глубокие чувства. Только не после услышанных минутой ранее слов. Только не после того поцелуя с Нико. В чертов день его рождения. Разве влюбленный в него человек мог такое допустить?.. Сам Каунисвеси ни за что бы. Не мог же вокалист, в конце концов, за какой-то месяц забыть о том, что было между ним и Моиланеном? — Я приехал, потому что очень хотел тебя увидеть, — ласково шепчет Хокка, задевая теплыми губами ухо притихшего парня. По шее бегут мурашки — Алекси не сдерживается и заключает блондина в спонтанные объятия. Крепкие такие, будто бы последние. Но нет. Ему даже думать о «последних» невыносимо, а потому… даже если это притворство и ложь, даже если Йоэль с ним в самом деле лишь из чувства благодарности, даже если так — он будет рядом, пока ему это дозволено. Просто потому, что сил отпустить у него нет. Не после этого пронизанного одиночеством и болью месяца. Может быть, чуть позже, когда раны на сердце перестанут кровоточить и хоть немного затянутся. Может быть… — Не уходи больше, пожалуйста, — едва слышно просит Каунисвеси, прижимаясь влажными от потекших по лицу слез губами к чужой щетинистой щеке. — Я буду рядом, Алекси.***
Когда гитаристы оказываются в родительском доме, отец Олли еще отсутствует. Мать долго сетует на то, что у него на работе снова какие-то проблемы, из-за которых он частенько запаздывает на ужин, однако парни ее даже не слушают. Они, напротив, оказываются только рады такому стечению обстоятельств, ведь миссис Матела, хоть и отличается непреклонным в своих устоях нравом, женщина мягкосердечная, глубоко любящая своих детей и, как кажется парням, многое готовая принять. — Значит завтра летите в столицу? — интересуется Яана, все еще хлопоча над доходящей в духовке запеканкой. — Вернетесь к репетициям? — Хотелось бы, — откликается Порко, с удовольствием принюхиваясь к аромату блюда, — но мы на многое не рассчитываем. Вряд ли Йоэль сможет втянуться сразу, даже врачи говорили, что будет непросто поначалу. — Конечно, мальчик столько пережил, — охает женщина, натягивая на руки прихватки, — как он сейчас, кстати? Ты, Олли, в последнее время совсем забыл про мать! Я уж и не знаю ничего, — укоризненно добавляет она. — Кажется, все налаживается, — усмехнувшись на тонкий упрек, отвечает басист, — и у него, и у всех нас. Осталось без казусов вернуться на сцену, а то знаем мы, какая шумиха начнется… — Вы большие молодцы, ребята, — отмахивается она, сразу смекнув о какой шумихе идет речь, — не нужно обращать внимания на эти злые языки. Все от зависти, я всегда так говорю, от зависти! — протягивает она и, широко улыбнувшись парням, ставит посреди стола только что вытащенную из духовки дымящуюся запеканку. — Спасибо, мам, — искренне благодарит Олли, еще толком не привыкший к поощрениям родителями его музыкальной деятельности, — твое понимание очень важно для меня. — Я всегда тебя пойму, сынок, — кивает она, устроившись за столом напротив сидящих бок о бок гитаристов. — Именно об этом я и хотел поговорить… — Мы хотели! — поддерживает своего парня Йоонас, от волнения выронив вилку из руки на пол. — Извините… Басист не сдерживает умиленной усмешки и, дождавшись, когда Порко вылезет из-под столешницы, продолжает: — Ты знаешь, что последнее время много всего происходило, — осторожно произносит Олли, придвинув свою ладонь к запястью гитариста, — и мы не стали исключением, — добавляет он совсем тихо, — нежно касаясь пальцами его обнаженной закатанным рукавом рубашки кожи. Каждое движение руки сына миссис Матела сопровождает предельно напряженным взглядом, будто и не слыша его слов вовсе — это не оказывается незамеченным парнями. Однако отступить так просто они тоже не могут. Олли решает пойти путем наименьшего сопротивления и начать с более приемлемой правды: — Мам, я переезжаю в Хельсинки. — Ч-что? — растерянно моргнув, Яана, наконец, отрывает взгляд от сцепленных рук гитаристов. — То есть зачем? Здесь у тебя квартира, стабильная работа, Олли… Нет, я, конечно, понимаю, что тебе тяжело быть вдали от группы, но зачем ехать в неизвестность, если здесь есть все. Басист понуро качает головой, осознавая, что придется договаривать до конца. Иначе все его аргументы будут пусты и бессмысленны. — Может, это временно, — делает попытку вмешаться и спасти ситуацию Йоонас, — просто сейчас мы должны быть все вместе. Нас ждут непростые времена и, я уверен, Йоэлю будет приятно, если каждый из нас окажется рядом. — Нет, Йоон, мы все решили, — перебивает парня Олли. — Мам, да, ты права. Здесь есть все. Но мне этого всего не надо, если рядом не будет Йоонаса. В кухне повисает гнетущее молчание. Басист окончательно тушуется — Порко сжимает его руку в своей, напоминая, что он здесь, что он не оставит его с этим один на один. — То есть вы двое… вы… Женщина не может даже произнести этого вслух. Вся идеальная картинка продуманной до мелочей и деталей жизни сына рушится в один миг таким простым, но поворотным признанием. — Мы вместе, потому что любим друг друга, — находится первым Йоонас. — И я знаю, как сильно любите его Вы. Найдите в себе силы принять это и сделать Олли еще счастливее, пожалуйста. Не ради нас двоих, а ради него… Подняв взгляд на парней, Яана замечает то, с каким теплом Порко смотрит на ее сына; то, как он беззвучно, так, чтобы понял только Олли, шепчет «все будет хорошо»; то, как искренне улыбается ему, заверяя в положительном исходе разговора, хотя сам едва сдерживает нервную дрожь. — Я не знаю, — в конце концов, сдается миссис Матела, наблюдая за тем, как от ее слов напрягаются пальцы Йоона, сжимающие предплечье басиста, — наверное, мне понадобится время, чтобы это принять… — Так, значит, ты не против? — с плохо скрываемой надеждой в голосе уточняет Олли. — Ох, милый, я же не слепая, — покачав головой, отвечает Яана, — сама такой влюбленной была. Знаю, что кричать, скандалить и запрещать бессмысленно. Я не могу на это повлиять, так что же… постараюсь понять вас. Когда басист облегченно смеется, ловя в свои объятия такого же широко улыбающегося Порко, миссис Матела осознает, что приняла верное решение, так просто позволив им быть счастливыми вместе. Она слишком редко видела улыбку сына прежде. Гораздо чаще ей приходилось сталкиваться с его разочарованным или даже злым взглядом, порождаемым бесконечным родительским непониманием. Вот только в одном она уверена однозначно — ей еще придется столкнуться с этим вновь. Ровно в тот момент, когда о парнях узнает ее супруг. — Вот только, Олли, — одергивает гитаристов Яана, — пускай это останется между нами троими. Отцу совсем не обязательно знать подробностей твоей личной жизни. — Конечно, мам, мы все понимаем. Ужин парни заканчивают уже в приподнятом настроении. Одна только надежда на одобрение миссис Матела оказывается достаточным поводом для радости. Что же до отца, Олли оказывается вынужден согласиться с мамой и принять решение хранить отношения с Йоонасом в тайне и дальше, вплоть до более благоприятного момента. После уборки на кухне, сделанной совместными усилиями с парнями, Яана отправляется в ванную, чтобы приготовиться ко сну. У Олли и Йоонаса появляется шанс провести совсем немного времени наедине. Заняв комнату, принадлежащую басисту с самого детства, они устраиваются на узкой для двоих, но оттого не менее уютной постели и ловят друг друга в долгожданные объятия. — А я говорил, что все пройдет хорошо, — счастливо шепчет Порко, пока Матела напористо поглаживает его тело под толстовкой и зацеловывает вытянутую навстречу шею. — Признаться, я не ожидал, — усмехается парень в ответ, заглядывая в чистые, точно морские гавани, глаза гитариста, — но очень рад, что все так вышло. И, кстати, Йоон… — расплывшись в улыбке, добавляет Олли, и тот заинтересовано кивает головой, — мы вместе, потому что любим друг друга? — Ну, мне следовало сказать только от себя, наверное, — задумчиво откликается Порко, — я вовсе не хочу давить на тебя подобными заявлениями, но ведь звучало убедительно! — встрепыхнувшись, заявляет он. Басист только качает головой, не переставая зачарованно разглядывать зардевшееся лицо блондина. О своих чувствах к другу Олли молчит вот уже несколько лет — все чего-то боится, опасается. Переживает, что поспешит, что не получит взаимности, что обожжется. Но какой же толк об этом молчать, когда парень, держащий прямо сейчас его руку в своей, смотрит на него с неподдельным обожанием, когда он первым буквально кричит о силе своих чувств, будучи несколько раз несправедливо отвергнутым? Внятного ответа Матела дать не может. Поэтому в следующий же миг позволяет себе придвинуться к смущенному гитаристу и, обняв ладонями его лицо, прошептать в самые губы: — Я тоже люблю тебя, Йоон. Сильнее всего на свете. Порко улыбается. По-детски радостно, лучезарно — так, как умеет только он, и Олли не находит ни одной причины, чтобы не соединиться с ним в трепетном поцелуе. Его ласки будто бы окрыляют. Их бесконечно мало. Хочется больше, еще и еще. Целуя Йоонаса, Матела забывается: запускает свои пальцы в кудрявую копну, заваливая его на кровать и устраивая свои бедра меж машинально разведенных им ног. — Не знаю, как пережить эту ночь, не касаясь тебя, — с тихим стоном, говорит Йоонас, — ведь если коснусь, уже не смогу остановиться. — У нас еще столько ночей впереди, Йоон, — выдыхает Олли, вздрагивая от прикосновения пальцев гитариста к соскам под его кофтой. — Завтрашняя однозначно будет бессонной, — горячо шепчет блондин, продолжая дразнить Матела ненавязчивыми ласками. Хрипловато рассмеявшись, басист ловит Порко за подбородок и вынуждает приблизиться к своим губам — тот охотно подается навстречу, вытянувшись вдоль его тела, но так и не прекращая хозяйничать под тканью его кофты. За шумом воды, доносящимся из ванной комнаты, гитаристы совсем теряют бдительность. Поцелуи, прерываемые лишь томными вздохами, становятся все жарче, пока руки хаотично исследуют тела друг друга. — Может закроем дверь на замок, мм? — протягивает Матела, скользнув пальцами по ширинке на джинсах блондина. Прикусив губу, Йоонас согласно кивает и неохотно выпускает парня из своих объятий. Одарив Порко многообещающей улыбкой, Олли сползает с разгоряченного тела и было двигается к двери, однако тут же замирает — у входа в спальню оказывается кривящий губы в гневе отец.***
За несколько часов еда оказывается съедена, а очередной фильм ужасов, выбранный Алекси, досмотрен. Потерявший от хоррора всякий сон Йоэль бережно укачивает брюнета в своих объятиях, наблюдая за тем, как догорает часть свечей, постепенно погружая комнату в приятный полумрак. Царящая между ними тишина кажется очень комфортной и какой-то правильной, однако Хокка все равно хочется ее нарушить. Внутреннее чутье подсказывает, что Каунисвеси чем-то обеспокоен, и он не намерен так просто это оставить. — Э-эй, еще не засыпаешь? — шепчет вокалист, плавно развернув парня в своих объятиях лицом к себе. — Нет, — тут же откликается брюнет, — совсем не хочется спать, упуская время, которое могу провести с тобой. — Я никуда не денусь, — заверяет Алекса блондин, проведя ладонью по его спутанным волосам, — веришь? Перкуссионист отвечает не сразу, и Хокка понимает — не верит. Не верит и имеет полное на то право. Признаться, Йоэль и сам не до конца осознает произошедшее с ними за последние сутки, но одно знает точно — это было предопределено задолго до вчерашнего вечера. С его стороны было бы просто несправедливым не поделиться этими мыслями с Алексом. — Для тебя, наверное, все до чертиков странно, — начинает он осторожно, заглядывая в непонимающие глаза напротив, — это можно понять, ведь… выглядит так, будто на меня ворох снега свалился, и я осененный тотчас побежал к тебе со своими неизвестно откуда взявшимися чувствами. — Тот поцелуй до сих пор перед глазами стоит, — признается Алекси, отведя виноватый взгляд, — да и ты прав, кажется, будто ты из благодарности это делаешь или даже… безысходности, что ли. — Господи, малыш, — пораженно выдыхает Хокка, тут же встряхнув брюнета за плечи, — как тебе такое в голову приходит только? Ты ведь чудо настоящее. Если это безысходность, то я и не знаю, к чему в жизни стремиться, — горько усмехнувшись, добавляет он. — Тогда почему я должен думать как-то иначе? — мягко скинув с себя ладони блондина, интересуется Алекси и, соскользнув с его колен, устраивается рядом на ковре. — Ты прежде и призрачной надежды мне не давал, а я так ее искал, Йоэль, ты не представляешь. Губы вокалиста трогает странная мечтательно-горькая улыбка — Каунисвеси не сразу понимает ее причину. Хокка же вспоминает. О том, как упорно, точно баран, игнорировал собственные желания и пробивающие брешь во льду, сковывающем его сердце, зачатки нежных чувств. О том, как неустанно и наивно внушал себе, будто полюбить можно лишь однажды, и задыхался от собственноручно причиняемой боли, боясь рискнуть и сделать глоток свежего воздуха. Глупость. Непрошибаемая глупость, доведшая его до грани. — Помнишь ту ночь в Оулу? — Летний ливень? — уголки губ Алекси вздрагивают в улыбке — он безошибочно угадывает, о чем говорит Хокка. — Да. Концерт, бар, летний ливень, — тепло усмехнувшись, кивает Йоэль, — а еще твой смех, твои горящие счастьем глаза, — добавляет он, — и то, как ты смотрел ими на меня… — Я никогда не был в Айноле раньше. Так красиво… Голос Алекси звучит очень тихо в шуме разошедшегося ни на шутку дождя, и Йоэль двигается ближе, чтобы расслышать его лучше. Оказавшись бок о бок с ним, на секунду замирает в нерешительности, а затем все-таки сдается перед спонтанным желанием и обнимает его за плечи, накрывая их обоих своей кожанкой от редких капель пробивающегося через плотные ветви деревьев дождя. — Спасибо, — робко благодарит Каунисвеси, взглянув на Хокка из-под длинной темной челки, — я немного замерз, а уходить домой пока совсем не хочется. Вот и Йоэлю домой совсем не хочется. Дома пусто, холодно и страшно одиноко. Да и домом это место назвать сложно — его захватили призраки прошлого, сводящие с ума вот уже много месяцев кряду. Здесь и сейчас, рядом с Алекси, Хокка ощущает себя «дома» куда больше, чем в пустующей квартире в центре Оулу. — Мы можем согреться, — улыбнувшись, предлагает Йоэль, вытянув из рюкзака прихваченную из бара, где они с перкуссионистом после концерта спустили немалую сумму денег, бутылку белого вина. — Завтра мы проклянем себя за это решение, — смеется Алекси, тем не менее принимая из рук блондина неплотно заткнутую пробкой полупустую бутылку. — Нас не заметят? — уточняет он, оглядев опустевший ночной парк. — Нет, Але, здесь нет таких дураков, как мы с тобой, — насмешливо откликается Хокка, наблюдая за тем, как парень делает пару глотков с горла бутылки. С уголка губ брюнета скатывается крупная капля вина, которую Йоэль провожает сосредоточенным взглядом. Он тихо сглатывает, наблюдая за тем, как она сползает к шее и под воротничок рубашки Алекси. Секундная слабость заставляет вокалиста потянуться к его лицу, нежно скользнуть большим пальцем по нижней губе, а затем вниз к шее, в точности повторяя движение захватившей его внимание капли. Хокка с трудом удерживается от того, чтобы не коснуться всех тех же мест губами. Каунисвеси слишком красив в глухом свете редких фонарей. Он вообще всегда красив… Улыбается совершенно по-особенному и смотрит так, будто и сам жаждет того же. Будто готовится сделать первый шаг — податься вперед и робко поцеловать. От одной лишь мысли в груди разгорается пожар, который Йоэль тушит из последних сил, напоминая, что все еще не готов, что все еще любит Нико. — Эй, все в порядке? — шепчет Алекси, накрыв теплой ладонью так и замершие на шее пальцы вокалиста. — Да, извини, — смущенно отвечает Хокка, медленно опуская их сцепленные руки на свое колено. — Не знаю, что на меня нашло. На миг лицо Каунисвеси искажает разочарование. Или Йоэлю только хочется так думать. Будто он в самом деле готов оставить прошлое позади и попробовать построить что-то большее с Алекси. А может, однажды он все-таки будет готов? Ведь ему так хорошо с ним рядом. — Не нужно, — откликается перкуссионист, отведя блеснувший в свете луны взгляд и заставив себя улыбнуться. — Все хорошо, Йоэль… Протянув руку к перкуссионисту, блондин аккуратно заправляет за его ухо непослушную прядь и, невесомо очертив пальцами мочку, шепчет: — Знал бы ты, как я хотел тогда тебя поцеловать… — Что хотел? — выдыхает Алекси. — Смотрел на тебя и думал, что сильнее всего на свете этого хочу, — продолжает Йоэль, не отводя глаз от лица брюнета, — но я дурак, сам себя зациклил на Нико и на прошлом и просто не позволил себе сделать это. — А я побоялся, — робко отвечает Каунисвеси, — ровно тогда же. Думал, что момента лучше может уже не быть, но все равно не смог… Вокалист кивает, придвигаясь ближе к брюнету, пока не оказывается к нему вплотную. Повинуясь порыву, склоняется и прислоняется своим лбом к его, слегка касаясь кончиком носа его переносицы. — Да и это не все, если уж совсем честно, — признается блондин, прикрывая глаза. — Тогда, за несколько секунд до аварии, знаешь… Как многие говорят, вся жизнь перед глазами пронестись успела. И, конечно, последним, о ком я думал, был Нико, врать не буду. Но первым… первым был ты, Алекси, — понизив голос до шепота, продолжает он. — Я?.. — переспрашивает Каунисвеси, обдавая губы Хокка своим дыханием. — Самая-самая первая мысль, я клянусь, о твоей улыбке. Затем глаза, очаровательный румянец на щеках, — беззвучно смеется Йоэль, — прикосновения, объятия, голос. Я помню те секунды слишком отчетливо, так и было. — К чему ты ведешь, Йоэль? — не понимает Алекси и жмурит глаза от обжигающих их слез, оставаясь в волнующей близости от вокалиста. — Просто делюсь мыслями. Хочу, чтобы ты понимал, что все это случилось не за один день, — поясняет блондин, наощупь найдя чуть дрожащие от волнения руки перкуссиониста и накрыв их своими ладонями. — Думаю, что чувства к тебе появились многим раньше, чем я смог их принять, а теперь… — Что теперь?.. — выпаливает брюнет быстрее, чем Хокка успевает продолжить. — Теперь смог и ничуть не жалею об этом, слышишь? — отстранившись от лица парня, Йоэль плавно приподнимает их сцепленные руки и, притянув к своим губам тыльную сторону ладони Алекси, оставляет на ней несколько нежных поцелуев. — Давай дадим нам шанс, пожалуйста? Брюнет подается вперед и, не выпуская рук Хокка из своих, накрывает поцелуем его губы, выражая свое негласное согласие. Чувственно и глубоко, не оставляя места никаким сомнениям и непониманию между ними. Сегодняшнюю ночь ждут десятки подобных поцелуев и нескончаемые объятия двух истосковавшихся друг по другу душ. А уже завтра взойдет новое солнце, зальет своим зимним светом всю комнату, освещаемую сейчас полной луной, и растворится между плотно сплетенными телами парней, не силящихся расцепить объятий. С этим восходом начинается не только новый день, но и нечто совершенно новое для Йоэля и Алекси, уже не порознь, а, кажется, вместе.