***
До дома парни добираются в тишине. Каждый погружен в свои мысли, даже не подозревая о том, насколько они в самом деле схожи. Впрочем, как и чувства. Порко не перестает злиться на Йоэля за его безалаберность и волноваться за случившееся с Олли. Будь на месте Матела кто-то другой из парней, гитарист знает, он бы отреагировал иначе. Конечно, злился бы тоже, но не так. При виде же разбитого лица басиста ему самому хочется разбить кое-чье лицо. Сам же Олли отчетливо осязает исходящий от блондина гнев и хорошо понимает его причины. В момент, когда вокалист его ударил, в глазах Йоонаса, обычно беззаботных и задорных, было столько эмоций, сколько человек, казалось бы, испытывать одновременно не может. В них было нечто, заставившее сердце отчаянно затрепетать в груди. Молчание парней разрывает звонок телефона басиста. Очнувшись от собственных размышлений, Олли вынимает из кармана мобильный и, взглянув на дисплей, констатирует: — Хокка. Уголки губ Порко нервно вздрагивают. Раздраженно хмыкнув, он забирает из рук друга телефон и, уверенно зажав пальцем боковую кнопку, выключает его под непонимающий взгляд Матела. — Пускай подумает над херней, которую натворил, — поясняет свое решение Йоонас, проворачивая те же действия уже со своим мобильным. — Ты иди в гостиную. Аптечка в ванной? — Да, в шкафу над раковиной, — кивает Олли, не решаясь спорить с напряженным гитаристом. Пройдя в комнату, басист опускается на диван. В отличие от Порко, он не чувствует к старшему вокалисту никакого негатива. Отчасти он даже понимает. С момента возвращения Моиланена в Оулу прошло почти две недели, в течение которых Йоэль старался вообще ни с кем из группы не контактировать, ведь было очевидно, как все закончится. Хокка вечно сцеплялся с гитаристом и до всего произошедшего. Но факт остается фактом — что тогда, что сейчас это происходило от большой любви парней друг к другу и желания уберечь от чего-то действительно плохого. Уже через пару минут Йоонас возвращается к Олли уже с аптечкой в руках. Он опускается перед ним на колени и, нашарив среди кучи ненужных лекарств перекись и вату, начинает обрабатывать ранку. Он делает это с неприсущей ему осторожностью. Мягко касаясь влажным тампоном разбитой губы и слегка дуя, чтобы облегчить неприятное жжение. Олли же не решается и шелохнуться, завороженный внимательным взглядом блондина и его чуть нахмуренными, сведенными к переносице бровями. Он знает, что тот не перестает мысленно отчитывать Хокка за эту нелепую перепалку, и это заставляет его улыбнуться. Йоонас тут же отнимает руку и поднимает на него глаза. Серьезные и кажущиеся особенно темными из-за почти неестественно расширившихся зрачков. «Кажется, так смотрят на того, кто действительно сильно нравится…» — вдруг вспоминает Матела, тихо сглотнув подступивший к горлу ком. А Порко и не спешит рассеивать эту догадку. Напротив, выпустив ватку и бутылек с перекисью из рук, пододвигается ближе, так и не поднимаясь с колен. Его теплая ладонь вновь опускается на щеку басиста, а выдающий его с головой взгляд перемещается на вновь проступившую на ранке кровь. Время будто замедляет свой ход. По крайней мере, для Олли момент, когда гитарист вдруг настойчиво обхватывает пальцами его подбородок и тянет на себя, приподнимаясь с пола навстречу, точно длится целую вечность. В считанные секунды он успевает осознать все то, что не мог принять долгие месяцы, если не годы. И главным образом то, как сильно жаждет ощутить приблизившиеся к нему губы блондина на своих. — Не отталкивай, умоляю, — шепчет Порко, коснувшись легким поцелуем кончика носа басиста. — Ни за что, — откликается в тон ему Олли, неожиданно для самого себя хватаясь обеими руками за ворот пиджака гитариста и дергая того на себя. Блондин поддается, бесцеремонно проникая языком в приоткрытый рот басиста и жадно сминая его губы. Все оказывается в сотни раз слаще, чем он себе представлял. Олли оказывается слаще. Олли, который теряет равновесие и падает на матрац, утягивая Порко следом, который запускает свои изящные пальцы в обесцвеченные кудри, похожие на сладкую вату, который с бешенной отдачей целует в ответ, точно позабыв о том, как лишь неделю назад отвечал отказом. Олли, который желает своего Йоонаса. Нависнув над Матела, гитарист отрывается от самых вожделенных губ, чтобы скинуть с себя как никогда мешающий пиджак и тщательнее рассмотреть парня, убедиться, что это не сон и не мираж фантазии сошедшего с ума от тоски разума, а реальность. Будто зачарованный, блондин касается парой пальцев покрытой легкой испариной шеи басиста и нежно проскальзывает ими вдоль сонной артерии прямиком к выступающей под кожей ключице. Не открывая взгляда от зардевшегося лица парня, гитарист вновь склоняется к нему. Покрытые черным лаком ноготки с легкостью расправляются с тугими пуговицами на рубашке Олли, пока сам Йоонас лишает его бдительности своими легкими поцелуями: в уголок разбитой губы, в щетинистую щеку, в быстро пульсирующий висок. — Сегодня такой паршивый день, а нам довелось стать счастливыми, — шепчет Порко, опустившись к уху парня, а затем взволнованно уточняет: — Это ведь так для нас обоих? — Да, Йон, — откликается Матела, — это так… Слова басиста придают Йоонасу решительности, и он, слившись с ним в чувственном поцелуе, рывком выдергивает оставшиеся пуговицы из петель. Прохлада комнаты касается торса Олли, однако тот мгновенно оказывается согрет шероховатыми от постоянной игры на гитаре руками, двинувшимися к его бедрам, откидывая в стороны полы рубашки. И Матела поддается, выгибается в спине, подставляясь под ласковые пальцы, жадные до прикосновений, точно мечтавшие об этом всю жизнь. Губы Порко, будто зная все потаенные желания басиста, смыкаются на сгибе плеча, самом слабом месте на его теле. Олли вздрагивает, откидывая голову назад и давая блондину еще больше пространства для поцелуев. Язык Йоонаса проскальзывает по сонной артерии. Во рту горчит от любимого им парфюма, но это не останавливает. Вряд ли что-то вообще способно остановить гитариста, пока Матела приглушенно стонет от каждого его прикосновения. — Какой же у тебя прекрасный голос, — выдыхает Порко в ухо басиста, опуская руки на пряжку его ремня и быстро с ней расправляясь, — я бы мог слушать его часами. — Ночь длинная, у тебя будет такая возможность, — томно откликается Олли, приподнимая бедра и помогая тем самым Йоонасу быстрее стянуть с него брюки. — Боже, Олли… — горячо шепчет блондин, скидывая штаны басиста куда-то под диван. Оставив парня лишь в боксерах и распахнутой рубашке, гитарист замирает. Казалось, он сотню раз видел его нагим и хорошо знал каждый рельеф на обожаемом теле, но момент все равно кажется совершенно особенным. Матела, лежащий полуголым на светлых простынях со вздыбленным под тканью белья членом совсем другой, не тот же, каким Йоонас привык его видеть в сауне в окружении толпы друзей. Он волнующий, будоражащий и чертовски желанный. — Несправедливо, что ты все еще одет, — отмечает Олли с лукавой ухмылкой, — позволь я… Ответа он не дожидается — приподнимается, усаживаясь на кровати и, обхватив руками поясницу Порко, тянет того на себя. Гитарист оказывается на коленях аккурат меж разведенных ног парня. Олли покорно смотрит на него снизу вверх, запуская прохладные ладони под тонкую футболку. — Знаешь, сколько раз ты сводил меня с ума, расхаживая по дому обнаженным? — интересуется Матела, задирая осточертевшую ткань и тотчас припадая к губами к напряженному торсу парня. — Я думал, это взгляд полный осуждения, а не вожделения, — смеется Порко, запуская руку в кучерявые русые волосы и слегка сжимая их пальцами, чтобы затем направить ниже, к кромке джинсов. — Ты невыносимый, — не сдерживает усмешки Олли, подчиняясь настойчивой ладони на затылке и проскальзывая губами вдоль дорожки коротких волосков, ведущих к паху. Не желая прерываться, Матела тянется пальцами к ширинке на джинсах гитариста и спешно ее расстегивает, ослабляя тем самым уже ставшее для него невыносимым давление в паху. Блондин замирает, пораженный решительностью друга. Шумно сглотнув, он поглаживает его по спутанным волосам, поощряя и подталкивая к продолжению. — Так сильно меня хочешь, — горячо выдыхает басист, заставляя Йоонаса ощутить это дыхание даже через ткань белья и вздрогнуть, — это льстит. Потершись щекой о пах блондина, Олли поднимает на него горящий желанием взгляд. Не отводя его от чуть прикрытых от удовольствия глаз Порко, захватывает зубами резинку его боксеров и настойчиво тянет вниз, высвобождая давно налитый кровью член и выбивая из гитариста первый несдержанный стон. — Все эти годы стоило ждать ради одного твоего взгляда сейчас, — шепчет Йоонас, наблюдая за губами Матела, касающимися его головки легкими поцелуями, — такой послушный и нежный. Несмотря на богатый опыт и немалое количество партнеров, Порко сходит с ума от неумелых ласк Олли. Оказывается, для самых невероятных ощущений не нужны никакие особые навыки, никакая практика, а нужен лишь тот самый человек, от соприкосновений лишь рук с которым все будет переворачиваться внутри. Басист неуверенно скользит языком по члену блондина. Он не имеет ни малейшего понятия о том, как делать это правильно, потому опирается лишь на садящийся от удовольствия голос, неустанно повторяющий его имя, и чуткое руководство лежащей на затылке руки. Сам же Йоонас едва сдерживается, балансируя на грани между удовольствием и болезненным напряжением. Наперекор стремительно накатывающей развязке, он вдруг сбивчиво шепчет: — Тш-ш, Олли-Олли, постой… — мягко обхватив подбородок парня пальцами, Порко плавно отстраняет его от себя, — хочу большего, хочу тебя всего… В отличие от гитариста, Матела редко вступал в интимные отношения с кем-либо. Он всегда был более избирательным и менее наивным. Особенно в случае со своим полом. Да, пару раз он и впрямь был с парнем, и тот опыт нельзя назвать полностью негативным. Не было ни боли, ни даже дискомфорта, но и особенного удовольствия не было тоже. Видимо, человек для первого раза да и в целом вообще был не подходящий. С тех пор басист часто думал о том, какой могла бы оказаться ночь, проведенная с Йоонасом. На этот раз ему выпадает шанс узнать это наверняка. Вместо ответа Олли резко приподнимается, двигаясь навстречу к губам Порко. Тот охотно соединяется с ним в поцелуе, заключая плавящееся от желания тело в свои объятия. Руки Йоонаса с наслаждением перемещаются по крепкой спине с безупречной осанкой, остервенело запоминая каждый рельеф, скользнувший под подушечками пальцев. «Какой же он идеальный…» — не перестает думать гитарист, невольно отмечая, что они, похоже, полные противоположности друг друга. В противовес правильности парня, одержимого сейчас его прикосновениями, Порко буквально соткан из недостатков и пороков. И эта полярность теперь оборачивается для них обоих невероятно мощным магнетизмом. Покусывая уже припухшие от поцелуев губы басиста, блондин забирается ладонями под плотную ткань белья, накрывает ими поджарые ягодицы, поглаживает, сжимает — Олли же судорожно выдыхает, подаваясь навстречу осмелевшим рукам. — В тумбочке смазка должна быть, — прерывисто шепчет Матела, кивнув за спину гитариста, и смущенно добавляет, — посмотри. Блондин понятливо кивает, однако не спешит. Вновь захватив в плен губы Олли, опускается спиной на матрац, увлекая его следом и укладывая на свою грудь. Пальцы басиста, будто ненароком скользнув по крепко стоящему члену, добираются по футболки и, уверенно обхватив надоевшую ткань, тянут наверх, наконец, освобождая от нее Йоонаса. Отбросив лишний предмет гардероба в сторону, Матела устраивается на бедрах блондина. Взгляд цепляется за татуировки, которые прежде не доводилось видеть в такой волнующей близи. До них хочется дотронуться, ровно как и до сочащегося предэякулятом члена. Облизнув губы, Олли опускает ладонь на головку и дразнит ее мягкими ласками, от которых Порко жмурит глаза и нетерпеливо ерзает на месте. Надписи же на шее и груди, забитые глубоко под кожу иглами и завладевшие вниманием басиста, оказываются заласканы влажными поцелуями. Несдержанными настолько, что буквы «fever» затмевает яркий засос. — Господи, что же ты творишь со мной, — стонет Йоонас, вцепляясь в бедра нависающего над ним парня пальцами, кажется, до синяков и вжимая его член в свой пах. От соприкосновения обнаженных тел по коже обоих парней бегут мурашки — они синхронно выдыхают, прислоняясь друг к другу лбами. От взгляда глаза в глаза становится еще жарче, ведь в нем читается все то, что оба так долго мечтали сказать друг другу, но не могли, не находили сил и смелости. — Я схожу с ума, — констатирует Матела, вызывая у Порко усмешку. — Мы оба, — поправляет гитарист, вновь фокусируясь на самых сладких на свете губах напротив, — оба, Олли… Они целуют друг друга, точно одержимые: ненасытно, исступленно и горячо. Не отрываясь ни на мгновение от Матела, гитарист тянется к тумбочке и, наугад открыв ее, хаотично шарит внутри рукой в поисках заветного тюбика. Тот, впрочем, находится почти сразу. Не выпуская его из рук, Йоонас перехватывает инициативу, подминая парня под себя и разводя его ноги коленом. Олли не сопротивляется, а лишь в нетерпении ерзает на простынях, дожидаясь такой желанной близости. Смочив сразу пару пальцев смазкой, Порко проскальзывает ими меж ягодиц басиста, медленно и плавно вводя их в узкое, разгоряченное прелюдиями тело. Матела заходится глухим стоном, и гитарист уверен, что не слышал в этой жизни ничего прекраснее. — Да-да, — повторяет Йоонас, начиная неторопливо двигать рукой внутри, проталкиваясь все глубже, — будь громким для меня, милый… Язык склонившегося к басисту блондина проходится по его груди, выводя витиеватые узоры близ напряженных сосков и собирая с нее капли проступившей на коже солоноватой испарины. Это дурманит. Резко вскинув голову, Порко сталкивается взглядом с требующими большего серыми глазами, с требующими его. Ощутив, как пальцы легко и беспрепятственно вторгаются в растленное тело, уже не причиняя дискомфорта, Йоонас останавливается. Мягко скользнув ими по чувствительной точке внутри, он вынимает их под разочарованный выдох Олли. Однако почти сразу же приставляет к пульсирующему в предвкушении колечку мышц щедро смазанную лубрикантом головку. — Не молчи, если станет больно, ладно? — едва контролируя собственный голос, просит Порко, ласково проведя ладонью по высоко вздымающейся груди парня. Дождавшись кивка басиста, Йоонас осторожно толкается внутрь. Вряд ли он когда-либо прежде был с кем-то хоть на толику настолько же аккуратным, как с глядящим на него сейчас с неприкрытым обожанием другом. Однако может ли он иначе, если даже небольшая ссадина на его губе, оставленная Хокка, поднимает в нем бурю негодования и злости? Не может. Благополучие Олли всегда было приоритетом для Порко, а теперь и подавно. Вопреки опасениям блондина, Матела не ощущает никакой боли. Напротив, лишь чистое наслаждение, перекрывающее тот минимальный дискомфорт, что вызван отнюдь не грубостью Йоонаса, а лишь непривычкой. Он кусает губы, неспешно подаваясь бедрами навстречу замершему гитаристу и подстрекая тем самым его продолжать. Войдя в податливое тело до упора, Порко едва удерживается от соблазна кончить сиюсекундно. Он судорожно выдыхает, начиная размеренные движения. Хорошо оказывается до головокружения и вспышек перед глазами. Они идеально совместимы: физически, идеологически, духовно — именно эта мысль одолевает светловолосую голову в первые же секунды их единения. Тело Олли охотно принимает всю внушительную длину Йоонаса и отзывается блаженством на каждый новый толчок, заставляя того бесстыдно стонать, заполняя звуками имени гитариста всю квартиру. — Какой же ты потрясающий, Матела, черт, — не сдерживает эмоций блондин, подхватывая парня под колени и уже жестче дергая на себя, зная наверняка, что боли это ему не доставит. Жаждая испытать выдержку Олли на прочность, Порко опускает ладонь на покачивающийся в такт его движениям член. Пальцы смыкаются под головкой и начинают ритмично двигаться вниз до мошонки и обратно. — Кончишь для меня, сладкий? — хрипло интересуется Йоонас, ощущая, как с первых движений член начинает пульсировать в его руке. — Д-да, — стонет Матела, вцепляясь пальцами в смятое покрывало, — блять, да! Через какую-то минуту он и впрямь кончает. Резко и бурно, вскрикивая и заливая спермой пальцы Порко и собственный торс. Одного взгляда на это хватает, чтобы не удержаться и самому. Быстро склонившись к парню и заткнув его громкий рот грубым поцелуем, Йоонас делает пару размашистых движений и, наконец, позволяет себе финишировать, вжимая его в постель. В комнате повисает тишина, прерывая лишь смешавшимся шумным дыханием парней. Они так и остаются в объятиях друг друга, не спеша их разрывать, отчаянно не желая этого. Гитарист ощущает, как подрагивающая от едва отпустившего оргазма рука Олли теряется в его кудрях, осторожно массируя взмокший затылок, и, облегченно выдохнув, решается отстраниться, чтобы взглянуть в его лицо. — Я хочу, чтобы ты остался здесь, — сбивчиво шепчет Олли, как только сталкивается с внимательным ясно-голубым взглядом напротив. — Сегодня? — с нежностью откликается Йоонас. — Тебе бы пришлось меня выгнать, я бы не хотел уходить. — Нет, — смущается Матела, неловко скользнув ладонью по влажной от пота спине парня, — остался вообще. Насовсем. Гитарист замолкает, теряясь от этого неожиданного предложения. В его глазах, по всей видимости, читается сумасшедший ураган чувств, ведь уже в следующий момент Олли пытается объясниться: — Тебе не обязательно решать сейчас, — начинает он, — я просто подумал… Ты так давно добивался от меня взаимности, а я так долго боялся. Мы упустили столько времени, скучая друг по другу, как идиоты, в пустых квартирах… — Я буду счастлив, — перебивает его блондин, расплывшись в улыбке, — очень-очень счастлив остаться с тобой, Олли.***
Механический голос в который раз уведомляет Хокка о том, что телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Что один, что второй… Он знает, что это дело рук Йоонаса. Случившееся явно выбило его из колеи. Признаться, Йоэль никогда прежде не видел у друга такого испепеляющего взгляда, равно как и не обращал внимания на то, каким он может быть внимательным и нежным. При одном взгляде на этих двоих вокалист понял, что что-то упускает. Что-то действительно важное и ценное для них, о чем он никогда не узнает, если продолжит вести себя как мудак. В последние две недели иным словом его назвать просто невозможно. Отгородившись от семьи и друзей, Хокка пустился во все тяжкие. Он отрывался, совершенно не желая думать о последствиях. А ведь они могли быть. И какие! Вместо того, чтобы искать решение проблемы со штрафом, на которое теперь осталось меньше пары недель, он шлялся по барам в компаниях сомнительных людей, напивался и трахался с кем ни попадя. Главное, он мало что об этом помнил. Заваливаясь по утрам в пустую квартиру, он лишь обессиленно валился на постель и спал до самой ночи, чтобы отправиться в очередной загул до восхода солнца. Удивительно, что эти полмесяца его не убили. Заботиться о самом себе он оказался совершенно не способен. Если бы не Алекси, заблокировать номер которого у Йоэля так и не поднялась рука, напоминающий ему о каждом приеме лекарств и смене перевязок (с которыми, будем честны, он тоже дерьмово справлялся), может быть, ему и правда посчастливилось бы подохнуть в какой-нибудь канаве после пьянки. Однако Каунисвеси не позволял этого сделать, не только исправно отправляя изо дня в день инструкции о приеме нужных препаратов и уведомляя о записях к врачам в WhatsApp, но и заботясь о доставке еды к дверям его квартиры. Удивительно, что эти полмесяца не привели его в тюрьму. Вокалист успел нарушить все предписанные ему судом ограничения. Самое страшное, что об этом он даже не думал. До сего дня. Не думал о том, что, вляпавшись во что-то ненароком по пьяни, он будет отвезен в полицейский участок, а там и тестов не понадобится для того, чтобы доказать факт нарушений, они будут налицо. Да даже сегодняшняя потасовка с друзьями могла стоить ему свободы. Чем он только думал? Как мог быть столь безответственным? Удивительно, что эти полмесяца не свели его с ума. По крайней мере, окончательно, когда сил бороться с собственным подкосившимся рассудком уже нет и остается только схватиться за лезвие вновь. Слова ангела-хранителя с душой Иуды и яркими бирюзовыми глазами никак не шли из головы и не позволяли ему совершить непоправимое. Каждый раз, когда Хокка предпринимал попытку вогнать острие в кожу, в памяти всплывали слова Алекси о том, что он не сможет с этим справиться, что он уйдет следом за ним без оглядки. И почему его слова вообще волнуют Йоэля? Неужто лишь потому, что тот не перестает заботиться о нем, точно о маленьком несмышлёном ребенке. Вокалист часто думал об этом. В попытках доказать незначимость Алекси для себя, он доходил до крайностей, но все они, так или иначе, терпели провал. Вокалист вообще слишком часто думал о Каунисвеси. Не меньше, чем о Моиланене. В самом деле, второй и не давал о себе забыть. Выждав лишь пару дней с момента своего возвращения, Нико попытался возобновить общение с Йоэлем: писал, звонил и даже порывался прийти. И, видит Бог, впрямь пришел бы, если бы Хокка был в ту ночь один. Он же находился в компании сразу двух женщин. Вспоминая об этом, он сгорает со стыда. Чертов Порко прав. Чем же он лучше своих предателей-друзей, если и его слова о любви и цента не стоят? Но ведь она никуда не делась эта любовь, верно? Все звонки и сообщения Нико по-прежнему отзываются горькой улыбкой на залитом слезами лице и тупой болью в сердце, ведь они еще не значат, что можно что-то вернуть, не значат, что их любовь вновь ожила. Вряд ли теперь Йоэль вообще способен поверить в то, что Нико все еще его любит. Тот бешеный контраст в поведении Моиланена и Каунисвеси, что стал ему вдруг совершенно очевиден, ясно дает понять, что Хокка был не прав — перкуссионист не врал. По крайней мере, не о своих чувствах. Его бесконечно трепетное отношение к нему сквозило и продолжает сквозить в каждом действии и не оставляет и шанса сомнениям. Вот только как вести себя с ним теперь, вокалист не имеет ни малейшего представления. Взгляд уставших голубых глаз прикован к календарю, на котором следующий день обведен алым кружком, чтобы не забыть. Будто бы Хокка мог забыть о дне рождения Алекси. Не забыл бы, что бы между ними ни стряслось. Тяжело вздохнув, он невольно вспоминает о том, каким было пятое октября. То было за несколько дней до возвращения домой. Несмотря ни на что, Йоэль был так счастлив тогда… Рядом с ним были все самые близкие люди, они устроили ему праздник прямо в больнице. Ему и Йоонасу. Ведь тот наотрез отказался праздновать вдали от друга. Это был их день. И никакие несчастья этого не могли изменить. Пускай вокалист не способен воспроизвести лица друзей в памяти, он отчетливо помнит, что на всех них были улыбки. Особенно точно он помнит Алекси, что был центром всей его вселенной все то непростое время, помнит, каким искренним счастьем светились его глаза, когда он помогал ему задувать свечки на праздничном торте. Тогда, держа перкуссиониста за руку, он загадал остаться с ним рядом навсегда и больше никогда не расставаться. То его пожелание не перестает крутиться в голове, равно как и обещание, данное Каунисвеси за день до суда. Обещание, что эта ночь не станет для них двоих последней. Как же странно думать об этом теперь, зная, что, в отличие от него, парень горел надеждой на это и, быть может, продолжает гореть ей сейчас. Цифры на календаре перед глазами начинают плыть под тяжестью свалившейся на Хокка в один миг усталости. Поддавшись накатившей на него волне сонливости, Йоэль опускается на кровать. Оказалось, что эмоции способны вымотать его сильнее всяких тусовок в клубах и барах. И сегодня избавляться от этих чувств, сжирающих изнутри, нет ни сил, ни даже желания. Ведь это последнее, что удерживает его от безумия. Последнее, что может помочь ему не потерять в погоне за избавлением от боли самого себя.***
Свежезаваренный кофе уже давно не бодрит, лишь вызывает ставшую привычной тошноту. Сделав пару глотков, Каунисвеси морщится и отставляет любимую кружку остывать в стороне от раскрытого, работающего, должно быть, круглые сутки ноутбука. Да, кофеин и никотин, которыми за пару недель успела пропитаться вся квартира, ничуть не помогают. Их уже недостаточно. Со сном приходится бороться стимулирующими препаратами и старыми добрыми энергетиками. Еще пара недель в таком режиме, Алекси знает, доведут его до больницы. Однако и отказаться от работы он просто не может. Уже пытался… Путь от спальни до кухни совсем небольшой, какая-то пара метров до очередной порции кофе. Однако и та дается перкуссионисту нелегко. Убрав с совсем исхудавших колен ноутбук, он поднимается на затекшие ноги, упорно игнорируя мгновенно охватившее его головокружение. «Ничего серьезного», — думает Алекси, проходя в соседнюю комнату, превентивно держась за стенку, — «всего лишь небольшая слабость…». Небольшая слабость, преследующая его вторую неделю кряду от хронического недосыпа и, по всей видимости, окончательно утерянного аппетита. Дрожащие от перенапряжения пальцы смыкаются на ручке френч-пресса и направляют его к опустевшей кружке. Сваренный на зернах робуста напиток разливается по фарфоровым стенкам, бодря парня одним своим ароматом. И когда только он успел перейти с травяного чая на самый крепкий сорт кофе? Впрочем, глупо не понимать. Нервы не успокоила бы ни одна законная трава. В отличие от работы. Переживать о грядущих диджей-сетах и незаконченных треках гораздо легче, чем о своих неразделенной любви и загнувшейся дружбе. Тяжело вздохнув, брюнет проводит ладонью по лицу в жалкой попытке стереть с него дрему. Позволив себе лишь на секунду прикрыть глаза, он вновь распахивает их, упираясь взглядом в брошенные им на столешницы часы. На циферблате 4:00 утра. Значит до очередной неудачи со сном остается лишь пара часов. Отшатнувшись от столешницы, перкуссионист тянется за кружкой, но схватиться за нее уже не успевает. Едва отпустившее головокружение ударяет по нему с новой силой — на этот раз до потемнения в глазах. По крайней мере, так кажется Алекси. До того момента, как он обнаруживает себя распластавшимся на полу кухни. Голова нещадно болит, пока он делает усилие над измотанным телом и поднимается с холодного кафеля. Когда брюнету удается, наконец, опереться на столешницу будто обмякшими вмиг локтями, он понимает, что потерял сознание — стрелки часов говорят о том, что он выпал из реальности на несколько минут. Тихо чертыхнувшись, Каунисвеси мирится с тем, что этой ночью придется уложить себя в постель чуть раньше запланированного, и, оставив полную кофе чашку остывать на плите, возвращается в спальню. Лишь опустившись на постель, Алекси чувствует, как сильно устал. Ночи, проведенные в клубах, работа над сэмплами по возвращению домой и бесконечные таблетки ноотропов — все разом дает о себе знать, и парень едва не хнычет, когда напряжение, скопившееся за много-много дней без нормального сна и питания, стремительно расползается по всему телу. Это кажется даже болезненным, точно мышцы пронзают сотни, нет, тысячи игл одновременно. Закрывая глаза, перкуссионист надеется мгновенно провалиться в сон, чтобы не ощущать своего ставшего вдруг совершенно беспомощным тела. Однако вместо этого ощущает на себе всю силу действия принимаемых сверх меры препаратов. Мозг никак не утихает, продолжая думать-думать-думать, создавая в голове парня совершенно невыносимый шум, ухватить что-то важное в котором почти нереально. Тем не менее, одна навязчивая идея прерывает собой все прочие, заставляя его вновь распахнуть глаза и потянуться за оставленным лишь на несколько минут без внимания ноутбуком. Почти безумный взгляд впивается в монитор, пока непослушные пальцы, с трудом попадая по тачпэду, находят в кипе файлов нужную таблицу со сделанными неделей ранее расчетами. Просуммировав все свои накопления и гонорары за грядущие сольные концерты, Каунисвеси осознает — этого будет мало. Даже с учетом помощи от всех друзей. Нужны меры радикальные. Гораздо более радикальные, чем приняты уже. У них слишком мало времени. Одна мысль цепляется за другую, выстраивая совершенно безумные сценарии. «Так не будет! Такого не бывает!» — пытается убедить себя Алекси, отчаянно мотая головой в попытках выбросить из нее картинки того, как у них отнимают Хокка. — «Мы что-нибудь придумаем, обязательно». Однако здравый ум проигрывает взволнованному судьбой вокалиста сердцу. Его щемит до уже физической боли в груди, и брюнет уверен, что ее источник вовсе не избыточный кофеин, а сугубо его собственные чувства. Заперев их на замок, он лишь обострил их до предела, сделав себя совершенно уязвимым для демонов своего же разума. Глупо получилось. Нельзя было бороться с собой, отказываясь ото сна в нежелании увидеть ужасающие правдоподобностью кошмары или столкнуться с осознанием череды своих ошибок, приведших в конце концов к одиночеству, которого он всегда так старательно избегал. Желание наглотаться рассыпанных по столу по неосторожности таблеток накрывает Каунисвеси неожиданно и сильно. Топя собой его волю и даря ему ложную надежду на то, что так будет легче. «Не будет!» — не устает одергивать он себя. — «Мы все нужны Йоэлю. Все до единого. Ему нужна помощь!» Это намерение, под стать спасительному маяку в океане, помогает вынырнуть из толщи губительных суждений слабака, и, сделав глубокий вдох, вернуться в колею, отведя взгляд от чертовых пилюль. Он не станет сдаваться. Точно не сегодня. И точно не когда-либо еще, пока Хокка будет нуждаться в нем. Радикальные меры Алекси и впрямь принял. Решение продать машину показалось совершенно очевидным и самым простым. Это должно было помочь найти еще, по меньшей мере, четверть суммы. И действительно помогло. Покупатели объявились почти сразу после объявления о продаже, так что уже через пару дней у парня на руках было порядка пятидесяти тысяч евро. Еще сорок или около того ожидалось заработать на оставшихся сетах. В остальном же остается рассчитывать лишь на парней. Это неведение пугало бы Каунисвеси, но не пугает лишь по одной причине — Йоонас обещал, что оставшаяся сумма однозначно будет. Перкуссионист мог бы перестать верить обещаниям Порко, ведь точно так же он заверял его в том, что их с Хокка дружба не будет разрушена, что он сделает все, чтобы тот не отвернулся от него. Однако не перестает — ведь в испорченных с Йоэлем отношениях виноват только сам Алекси и ждать помощи от других теперь совершенно глупо. За окном снова чертов снег. День рождения Каунисвеси нередко совпадает с первой в году метелью, а заодно и с первыми снежками и снеговичками. В былые годы это радовало, приносило согревающее изнутри ощущение грядущего праздника, но не сейчас. Ни близящийся день рождения, ни совсем недалекое Рождество совершенно не трогают перкуссиониста. Даже думать о том, что он проведет их в одиночестве, паршиво. Впрочем, как иначе? Завтра у него как раз состоится один из самых крупных диджей-сетов из запланированных на месяц и парни (пусть даже те, кто искренне желает его поздравить) туда явно не придут. Да и не надо оно Алекси вовсе. Он всегда рад увидеть Олли, Йоонаса и Томми, но не так… без Йоэля да и без Нико все это кажется каким-то неправильным и даже болезненным. Болезненным, впрочем, кажется все в жизни перкуссиониста. От оптимиста, жившего в нем долгие двадцать с небольшим лет, ничего не осталось. Разве что отголоски слепой надежды, что за темной полосой непременно последует светлая. Отголоски, с каждым днем утихающие, становящиеся все слабее и слабее, грозящиеся в скором будущем исчезнуть вовсе. Может быть, именно тогда Алекси осознает, что Хокка уже не нуждается в нем, и позволит себе сдаться, опустив руки под гнетом собственной слабости. Может быть, именно тогда поймет, что за печальным днем уже не последует счастье.