Ничто не длится вечно - Ни счастье, ни печаль… «Ничто не длится вечно» Колизей
Пространство внутри кольца встретило Сяо Яна привычной умиротворенной тишиной. Он замер, пристально вглядываясь в застывшую фигуру погруженного в медитацию учителя, давая себе время на последние сомнения перед решающим шагом. Сомнений не было. Даже странно. Еще четыре года назад он как дитя вопил: «Не буду я тебе кланяться! Не хочу подчиняться! Ты мне партнер, а не учитель!» — а сейчас сам идет. Еще и с дарами. Хмыкнув, парень покосился на внушительный пузатый сосуд, который приходилось удерживать двумя руками, чтобы не выскользнул. Гуй его знает, когда все изменилось: просто медленно, постепенно уважение набирало обороты, просыпалась осознанность, а жизнь — упрямый учитель — настойчиво раз за разом выбивала из него дурь и гордыню. И последний и самый жестокий ее урок наиболее доходчиво объяснил Сяо Яну, что, снявши голову, по волосам не плачут. По телу пробежала непроизвольная дрожь: он вспомнил, как отчаянно цеплялся за угасающую жизнь, лишь бы только мерзавец Хань Фэнь не отнял у него учителя — то единственное и самое важное, что у него еще осталось; как почти год гонялся за ним по всей империи и чуть было не лишился головы в Зале душ, только чтобы вернуть кольцо; как, схлестнувшись с предателем, изрядно его потрепал, прежде чем тот сбежал через портал, все же оставив кольцо; как, раненый, но живой и счастливый, еле добравшись до убежища, завалился внутрь и долго смеялся и фыркал, кривясь от боли, пока Яо Чэнь, уставший и измученный, но с теплыми глазами, в которых ярко светилась радость встречи, шипя и ругаясь, окунал его в озерцо с целебным эликсиром и передавал ему ци. И как легко и свободно в какой-то момент с языка сорвалось: «Прости, шифу». Он сам тогда вздрогнул, поняв, что ляпнул, сразу взгляд отвел, нервно затеребил ремешок на рукаве. Но не исправился, не стал отрицать: шила в мешке не утаишь. А алхимик только лукаво сверкнул глазами, ухмыльнулся самодовольно и, тут же приняв важный вид, непререкаемым тоном погнал его медитировать, ибо «нечего разбазаривать драгоценную ци учителя». И все: ни издевок, ни высокомерного «А я же говорил!» — только молчаливое согласие и принятие. Сяо Ян покачал головой: и как после такого сомневаться и жалеть? Он тряхнул головой и широким шагом приблизился к беседке, с грохотом водрузил на столик перед неподвижным алхимиком свою ношу. Яо Чэнь даже не вздрогнул — медленно открыл глаза и заинтересованно посмотрел на кувшин — и, подозрительно прищурившись, перевел взгляд на застывшего ученика: — Что тебе надо, малец? — спросил не грубо, но требовательно — на что юноша показательно закатил глаза. — С чего ты взял, шифу, что мне что-то от тебя надо? Может, я просто так, по доброте душевной… Взгляд из подозрительного стал скептическим, алхимик недоверчиво вздернул бровь и, подавшись вбок, подпер голову кулаком. Тонкие губы изогнулись в ироничной усмешке, а на лице так и написано крупными буквами: «Удиви меня!». Сяо Ян подавился фразой на такую выразительную пантомиму, замер, с каким-то веселым негодованием смотря в ехидные омуты учителя. И, махнув рукой, с размаху плюхнулся за столик. — Ладно, да, ты прав, — буркнул с неохотой. — Я не просто так пришел. Темные глаза победно сверкнули, Яо Чэнь выпрямился и тут же потянулся за кувшином. — Вот так бы сразу! — он вытащил пробку и, как лисица, заинтересованно повел носом, принюхиваясь. Хмыкнул довольно и, жестом ярмарочного трюкача выудив из рукава тонкую расписную чашку, сразу наполнил ее доверху. Приглашающе повел рукой: — Выкладывай, что ты успел натворить. Парень усмехнулся, глядя, как алхимик, сделав первый глоток, счастливо жмурится, точно сытый кот. — Ничего я не успел натворить. Вечно ты меня не пойми в чем подозреваешь… — проворчал нарочито обиженно. — Даааа?.. — протянул Яо Чэнь с сомнением, расплывшись в елейной усмешке. — И что же, за тобой никто не гонится, никто не хочет тебя убить, с тебя не надо срочно снимать какое-нибудь заковыристое проклятие? И тебя не надо спасать от очередной твоей поклонницы, которая жаждет с тобой поклониться Небу и Земле? Правда что ли? Сяо Ян недовольно засопел — ну вот как вообще с этой ехидной разговаривать! — и укоризненно посмотрел на учителя: — За мной пол-империи гоняется и убить хочет. Как и тебя, в общем-то. Но нет, сейчас меня ниоткуда спасать не надо. — Даже так? — алхимик недоверчиво выгнул бровь. — Заинтриговал, малец. Я весь во внимании! — он долил себе вина и, отсалютовав чашкой, устроился поудобнее, подперев голову кулаком, в ожидании животрепещущих подробностей. — Знаешь, шифу, у меня ведь через два дня день рождения… — начал юноша издалека. К первой брови присоединилась вторая. — Это ты так неизящно на подарок намекаешь? — поинтересовался насмешливо — на что парень с подозрением покосился на довольного учителя. — Меня пугают подарки в твоем исполнении, так что не стоит. Яо Чэнь погрозил ему пальцем. — Не дерзи учителю, паршивец! — прозвучало бы гневно, если бы не подрагивающие уголки губ и лукавые искорки в глазах. — А то ведь и правда что-нибудь этакое придумаю! Юноша закатил глаза: с него-то станется. Яо Чэнь сделал глоток и довольно причмокнул, посмотрел на ученика заметно подобревшим взглядом. — Так что там с твоим днем рождения? — вернулся к теме, делая вид, что не заметил эту выразительную пантомиму. — Мне будет двадцать. В темных омутах сверкнуло понимание напополам с удивлением и тут же скрылось. — И? Сяо Ян рвано выдохнул. Ну вот, опять алхимик решил сыграть в дурачка, хотя и так прекрасно обо всем догадался. — Ты… — голос неожиданно дрогнул, он опустил глаза и уставился на свои руки. — Ты можешь провести для меня церемонию? Молчание. Не то чтобы Яо Чэнь совсем этого не ожидал: зная ученика, он подозревал, что нечто подобное может произойти. Но все же ставил скорее на то, что в свете последних и предстоящих событий малец об обряде совершеннолетия вовсе не вспомнит. Или отложит до освобождения отца. Он стукнул по столу опустевшей чашкой, привлекая внимание ученика. — Почему я? — спросил непривычно серьезно без тени улыбки. Парень недоверчиво воззрился на учителя. Он реально его об этом спрашивает? Сейчас, после всего? — А ты видишь здесь толпу кандидатов? — в голосе прорезался сарказм. — Мой отец все еще в Зале душ и неизвестно, жив ли вообще. Из рода меня изгнали, сам род распустили, братья непонятно где, а в клане Гу опять такая неразбериха, что им там явно не до меня. Я уж молчу о том, сколько туда добираться. Нет, ну в принципе, — протянул совсем уж издевательски, — я еще могу пойти к Хань Фэню. Он, конечно, будет безумно рад исполнить мою маленькую просьбу. Алхимик фыркнул в чашку, представив себе такую картину, и с любопытством посмотрел на ученика. — Малец, то есть ты пришел ко мне за неимением других вариантов? — поинтересовался вкрадчиво. — Я почти оскорблен — особенно последним сравнением. Сяо Ян снова закатил глаза. Не успокоится ведь, пока не дожмет, пока не заставит все вслух произнести. Признавать, что в чем-то оно, наверное, правильно (учитывая насыщенную историю их отношений), отчаянно не хотелось. — Я пришел к тебе, шифу, — начал он размеренно и веско, уверенно глядя в проницательные омуты напротив, — потому что хочу, чтобы ты, как учитель, провел для меня церемонию совершеннолетия, — и, помедлив, нехотя добавил: — Независимо от количества кандидатов. Яо Чэнь довольно сверкнул глазами и вновь приложился к чашке. Кувшин за время их недолгого разговора успел порядочно опустеть. — Ты войдешь в мой род, — не вопрос — утверждение. Юноша неопределенно качнул головой. — Я понимаю. А что с ним, кстати? — спросил он вдруг. — Я даже не помню, когда последний раз слышал что-то о клане Яо. Алхимик резко помрачнел и одним махом ополовинил чашку, опустил голову, пряча потемневшее лицо за светлой завесой волос. — Уничтожен в начале войны. Остался только я и побочная ветвь на северной границе империи. Сяо Ян прикусил язык. В подробностях не было нужды: в свое время он наслушался рассказов о том, какими методами вербовал своих сторонников Хунь Миэшень. Не подкупом, так шантажом, не шантажом, так кровью близких, не кровью близких, так собственной. Клану Яо не повезло. — Ладно, — Яо Чэнь хлопнул в ладоши, прерывая невеселые размышления ученика. — Так и быть, будет тебе церемония — раз уж ты меня так хорошо попросил, — он выразительно покосился на изрядно поредевший кувшин. — А теперь кыш тренироваться! Или медитировать. Или еще что-нибудь. В общем, сам решай. Оставь меня наедине с другом, — он притянул сосуд поближе и, видя, что ученик не торопится последовать его указаниям, грозно сверкнул глазами и помахал рукой. — Брысь, кому говорят! Давясь смехом, парень поднялся на ноги, протянул ехидно: — Конечно, шифу. Не смею мешать, — и, отвесив шутовской полупоклон, пружинистым шагом двинулся к водопаду. — Спасибо, — эхом донеслось издалека напоследок. — Вот паршивец! — хохотнул ему в спину алхимик и вновь наполнил чашку. Еще только середина дня, у него полный кувшин отличного вина, а он возмутительно трезв. Это досадное упущение срочно надо исправлять.***
Яо Чэнь позвал его ближе к полудню, когда солнце уже стояло в зените, и Сяо Ян спрятался от него в своем убежище и коротал время за медитацией. Парень привычно коснулся кольцом лба… и обомлел. Посреди беседки, возле импровизированного алтаря из водруженного на каменный диск столика, спиной к ученику, заведя одну руку за спину, застыл Яо Чэнь. Привычное небесное ханьфу с незаметной вышивкой сменили церемониальные одежды клана Яо: цвета осенней листвы, по рукавам и подолу струится золотой узор и пляшут языки пламени. На большом пальце посверкивает кольцо главы клана, часть волос собрана в пучок серебряным гуанем, в то время как остальные светлой волной свободно спадают на плечи. Но вот он чуть развернулся, и Сяо Ян увидел край нефритовой подвески на поясе. Символ главы Павильона. Этот величественный и торжественный образ настолько не вязался с ехидным, с непрошибаемым самодовольством плюющим на всякие церемонии алхимиком, что юноша тряхнул головой и исподволь ущипнул себя за руку. Поморщился: больно. Не морок. Оказывается, и такое бывает. Он усилием воли перевел взгляд на скудное убранство алтаря: три памятные таблички и палочки с благовониями — все. А больше ничего и не надо. «Яо Бичжан», «Яо Чиюнь», — значилось на парных табличках — родители учителя, скорее всего. Клан Яо истребили полностью, храм предков был сожжен дотла — а эти таблички, видимо, более поздние. Чуть в стороне еще одна табличка — попроще и погрубее, явно самодельная. Сердце юноши бросилось вскачь. «Гу Вэньсинь», — выведено серебристыми буквами. И пропустило удар. Мама. Ее здесь вообще не должно было быть: она не из клана Яо, не предок, она всего лишь мать изгнанника и ученица его учителя — но она была. И за это парень был алхимику по-настоящему благодарен. Пусть видит, пусть знает — она бы радовалась, он был в этом уверен. Сяо Ян прикрыл глаза, успокаивая поднявшуюся бурю. А когда открыл снова, наткнулся на внимательный изучающий взгляд Яо Чэня: тонкие губы изогнулись в легкой полуулыбке, живые проницательные глаза светятся пониманием и какой-то неясной тоской. Парень на ватных ногах приблизился к алхимику, высоко вскинул голову, уверенно глядя в темные омуты. Тот ничего не сказал — только тепло усмехнулся и, мимолетно взъерошив ему волосы, кивнул на подушку у алтаря. Юноша плавно опустился на колени перед учителем. Легко, без раздумий — словно не было всех этих криков и упрямства. Тогда, в хижине, посреди бурана, было по-другому: тогда его гнали вина и отчаяние, и упасть на колени перед «деловым партнером» казалось мелочью по сравнению с тем, что творилось внутри, и с тем, что могло бы случиться, если бы не Яо Чэнь. Сейчас же это вышло совершенно естественно, будто так должно быть и так было всегда, будто именно этого ему и не хватало. Что-то в душе с треском встало на место. Церемония была упрощенной, неправильной: не было храма предков, не было смены одежд и шапок, никто не высчитывал счастливый час — но им обоим было на это плевать. Обстоятельства диктуют свои условия — да и так ли уж необходимо придерживаться каждой буквы? Сам обряд прошел для Сяо Яна как в тумане: отдельные слова долетали словно сквозь толщу воды, картинка размывалась, замедлялись действия и жесты. «Отбрось детство. Познай мораль. Будь честен и добродетелен. Небо благословит тебя», — взмахнув рукой, начинает учитель стандартными пожеланиями и, придерживая широкий рукав, зажигает благовония. «Я, Яо Чэнь, глава клана Яо и Павильона Звездопада…», «…признаю взрослым и принимаю в род…», «…исполнилось двадцать…», «Сяо Ян, изгнанный из рода Сяо…», «…мой ученик…». Звучат слова древней клятвы, и парень послушно повторяет: верность роду, подчинение главе рода, сохранение тайн рода. «Да не прервется род Яо! Да благословит его Небо!» — произносят уже вместе. Шелестят тяжелые подолы, алхимик медленно обходит его со спины. «Будь спокойна, А-Синь, — со светлой грустью глядя на одинокую табличку. — Твой сын вырос на редкость стойким и упрямым. Твой учитель позаботится о нем — а он позаботится о твоем учителе». Он аккуратно скрепляет пучок ученика серебряным гуанем, незаметно извлеченным из бездонного рукава. «И где только взял?» — не задерживается в голове юноши отстраненно-меланхоличная мысль. Сяо Ян кланяется предкам. «Мама, ты видишь меня? Гордишься? Или винишь меня за то, что не уберег? Я ведь уже совсем взрослый теперь, мама…». Замирает, не в силах оторвать взгляд от самодельной таблички, — и все же разворачивается, благодарно смотрит в теплые омуты — и кланяется учителю и главе рода. Он чувствует себя странником в пустыне, спустя долгие дни набредшим на оазис. То внутри, что было покорежено, поломано, выпрямляется и восстанавливается, с треском и шипением встает на место. Он больше не сирота, не изгой, не самоучка — у него есть фамилия, есть род, есть учитель. И не важно, что их всего двое — это пока. Двое — это всегда больше одного. Главное, что они есть друг у друга. Там, за пределами кольца, в большой бескрайнем мире, набирает обороты война, все, и враги, и союзники, копят и стягивают силы для финального сражения. Там, снаружи, боль, кровь, смерть, отчаяние, разбитые и загубленные жизни — но здесь и сейчас парню легко и спокойно, как не было, наверное, никогда с тех пор, как умерла мама. А всему остальному придет свой черед. Яо Чэнь за локоть вытягивает ученика из поклона, поднимает, осматривает, придерживая за плечи, и его живой взгляд горит радостью и гордостью, в уголках глаз разбегаются лучики-морщинки, а седые волосы кажутся уже не пепельными, а снежными. Металл гуаня приятно холодит кожу безмолвным напоминанием. Сяо Ян довольно жмурится — на что алхимик фыркает и, тепло взъерошив ему волосы, со смешком произносит: — С днем рождения, Яо Ян.