Апрельский дождь прошел впервые, обожаю лето

Сейчас очень дождливая погода. Разыгрались весенние грозы, верный вестник жаркого лета, но от духоты на улицах и залитых дорог этот факт никак не спасает. Пара молодых людей забегают под гостеприимный карниз здания отеля, не спеша заходить внутрь. Один, вытирая влагу со лба, сжимает в руке сложенную карту города и удовлетворенно смеется, второй же пытается судорожно отдышаться, тоже потихоньку разражаясь смехом. —Пора тебе бросать курить, и пару улиц пробежать не можешь. —Мы бежали гораздо больше, чем просто "пара улиц", — возражает блондин, переминаясь с ноги на ногу с чемоданом в руках. —Разумеется, но задыхаться ты начал с самого вокзала. На это курящий только закатывает глаза, а потом склоняет голову к входу в отель. Второй утвердительно кивает и распахивает двери. Помещение встречает электрической теплотой, парой людей обслуживающего персонала и вообще становится прекрасным спасением в дождливую ночь. Путники безо всяких проблем договариваются о номере, даже бессрочно, с ежедневной оплатой и весьма щадящей, еду им предлагают относить наверх и все люди на пути ужасно улыбчивые - это все похоже на сказку, но у Кэйи не остается сил гадать о причине такой радушности к его персоне. Молодые люди, уставшие в дороги, после шаткого поезда и бесконечных разговоров, вваливаются в апартаменты, растратив все оставшиеся силы на любезные разговоры с работниками. Итэр хватается наспех разбирать все чемоданы, проверяя, не промокло ли что, а Альберих выжимает влагу с волос в ванную и тормошит голову полотенцем, оглядывая выданный номер. Скудно, но очень мило; от такого маленького города иного можно было и не ожидать. По большей части, приехать сюда - идея и мольба Итэра. Куда только не могут привести замысловатые поиски? Юноша перебирает в руках костюм, мелкие коробки и бумажные пакеты, надеясь, что весь удар от дождя приняли на себя чемоданы. Кэйа интересуется сохранностью вещей, а потом склоняется над блондином, тщательно обтирающим чемодан полотенцем, с зубной щеткой во рту. —Думаю, что тебе не помешает поучаствовать в следующем выступлении, ты неплохо учишься. Нашел уже какие-нибудь контакты? —Ой, правда? — на секунду эмоции молодого человека перекрывает радость, но он тут же прокашливается и административным голосом заявляет: —Да, на карте отмечено популярное заведение, а девушка отсюда, из отеля, сказала, что там есть удобная сцена, и там часто что-то происходит. Дозвонюсь до них завтра, тут есть телефон. Альберих удовлетворенно кивает и отходит к окну, продолжая взбивать пену между зубов. —А вид очень даже! Но что-то мне подсказывает, что тут все пейзажи такие. Образцово-показательные мощеные улочки, несколько фонарей (правда, не все работают), видимо, самое популярное кафе - даже несмотря на поздний час внутри кто-то возится - признак бурной смены. Где-то вдалеке Кэйа замечает, как размытый силуэт перебегает дорогу. Он выглядит мультяшно, из-под капюшона выбиваются пряди (кажется, яркие, но из окна не видно), сапоги с приличными каблуками разбрызгивают воду из луж, а плащ нелепо длинный и периодически шлепается об пол, намокая все сильнее. Кэйа усмехается несчастному, который, видимо, позабыл зонт дома и нашел какое-то срочное дело ночью, и уходит в ванную выплевывать зубной порошок. На банные процедуры нет сил; Итэр уже валяется в одеяле с чистой совестью, в дожде ничего чудом не промокло. И то, что чудом - изумительное совпадение. Альберих укладывается на продавливающийся матрас немного хмурясь и поглядывая на беспокойный сон спутника, но вскоре отключается сам, абсолютно измотанный вечной дорогой. Утро встречает их самовключившимся радио, мягким-мягким бибопом, но совсем не рассветным - вечерним, который нужно слушать под виски в компании дамы или товарищей. Первым подрывается суетный Итэр, искренне пытающийся стать жаворнком. Наверное, он минуты две пытается прийти в себя и унять черные круги перед глазами от резкого подъема, пошатываясь, встает с кровати и шаркает в сторону ванной. Кэйа провожает его сонным взглядом и натягивает короткое одеяло на голову, оголяя стопы. Альберих трётся лицом о толстую массивную подушку, в совершенной лени не желая почесать нос рукой. Итэр шуршит где-то рядом, периодически фыркает и, кажется, то и дело отрубается, не в силах привыкнуть к новому режиму и часовому поясу. —Кэйа, я спущусь. Дозваниваться в такую рань до заведений бесполезно, но я поспрашиваю у людей. Вам завтрак?.. —Обещали сюда принести. Бери мне то же, что и себе, — на выдохе выговаривает полуспящий и переворачивается на другой бок, задирая покрывало еще выше. Теперь открыт вид на все голени. Симпровизированный ассистент хлопает дверью номера, оставляя Кэйю валятся в утренне-сонной неге. Он лениво чешет пяткой ногу, кладет подушку на руки и утыкается лицом в наволочку, напряженно дыша. Надо хотя бы придумать программу, что-то новое, интересное, подходящее для любой публики. Голова должна кипеть от идей, но вместе этого в черепной коробке течет какой-то кисель из старых трюков, вымученных аплодисментов и бумажек с премиями, из выручки, считаемой грошами и нелюбви публики. Черт бы побрал этот экзистенциальный кризис. Он кутается в кровати еще сколько-то времени, боясь столкнуться с реальным миром снова, стараясь сохранить сонное спокойствие. Итэр не возвращается слишком долго; не то что бы Кэйа беспокоится, но любопытство греется. Неужели он снова полез с самого начала расспрашивать о сестре и пугать жителей в который раз? Альберих не дожидается завтрака, садится на кровать, упирается локтями в колени и смотрит на безымянный палец правой руки. Кольцо будто зудтит пламенем, Кэйа кусает щеки изнутри, смотря на него - никак не может привыкнуть. И все же перебарывает себя, не снимает и не выбрасывает куда подальше, а зомбически поднимается, прихорашивается, промаргивается, пошатывается и спускается вниз - есть, искать Итэра и знакомится с жителями, прощупывать публику. Если город маленький, а заведений немного, то всяко половина и даже большая часть людей, которых он встретит, будет и на его выступлении. Если оно, конечно, вообще состоится и кто-то на него явится. Итэр обращает на себя внимание осторожным взмахом руки: он сидит за столиком, устланным завтрачными блюдами, комплект приборов есть и на Кэйю. Видимо, с утра персонал понял, что погорячился и в номера еду нести не готов. —Доброе утро! Я, честно, не решился Вас будить, — блондин оторвался от еды ради приветственной реплики. Кэйа поднимает на него тяжелый взгляд, но уважительное "Вы" не поправляет - Итеру сколько ни говори, что после приличного времени совместного путешествия можно общаться менее формально, Альберих уже бросил все попытки. —Ничего страшного. Узнал что-нибудь конкретное? —Да. Бар "Доля Ангелов" - мне кажется, ужасно старомодно, но со вкусом, - и я испугался владельца. Ну, мне показалось, что это владелец, у него был очень недовольный голос, и он сказал, что сцена сегодня свободна, а голос был достаточно грозный, так что я согласился на сегодня. На вечер. В шесть часов. Шесть вечера через семь часов - сейчас уже одиннадцать. От потока информации и манеры разговора Итэра Кэйа не успел ни удивиться, ни возмутиться по поводу того, что время выступления назначили без его ведома. Впрочем, он и обычно-то не особо возмущался, не в его стиле это было. Но осадочек остался. Хотя, наверное, чем раньше они обшерстят этот город, тем лучше - задерживаться на одном месте долго Итэру неспокойно из-за пропавшей сестры, которая, судя по всему, улетучивается только дальше с каждым днем, а Кэйе неприятно. Ибо каждый город может таить что-то новое, что он не сможет оставить, и гораздо проще просто вытворить свои фокусы и исчезнуть. Дома ждут. Наверное. От стремительных мыслей Кэйа снова теребит кольцо на пальце и кивает, соглашаясь. —Пилить никого не будем, но ты же все равно поучаствуешь? Лучше учиться, раз уж все так получается. От этих слов Итэр снова подсветился - Кэйа всегда удивлялся, как работа и какое-то занятие могут доставлять такую радость. Каждый раз, когда он скидывал на "ассистента" свои бумажные, да вообще любые, дела, тот просто сиял от занятости. В какой-то момент Кэйа понял, что это, видимо, помогает справляться с ужасом и существованием в полной панике. Самое страшное, что Люмин оставляла следы. В каком городе появится, всегда был какой-то недочет в ее исчезновении, словно игра, которую Итэр никак не может пройти и от этого только хуже и хуже. Кэйа мог только сострадающе похлопывать его по плечу и мотаться по всей стране, и это у него получалось замечательно. —Какую программу думаешь заявить? - Итэр наклонился чуть ближе, словно скрываясь от немногочисленных ушей вокруг, - люди тут не очень искушенные, кажется. —Я думал над этим. Выступлений давно не было, и я устал от заученной цепочки. Что думаешь про импровизацию? Пара классических платочков, карт, придумаю что-нибудь на ходу. Кэйа допивает черный кофе, не притронувшись к еде, подмигивает Итэру, перерабатывающему информацию про новый вид перформанса, и скрывается в лифте. В номере, конечно, особо делать нечего, но можно покопаться в изобилии реквизита и нескольких концертных одеждах. Альберих сидит, согнувшись, на одноместной кровати, скользит взглядом по разнообразным тканям и предметам. Даже это дело, восхитительные иллюзии, перестали нести в себе что-то легкое и высокое для него. В юношестве - да, горящее в руках дело, нечто отдушное, возвышенное, прекрасное. А сейчас - единственный способ заработка, и не самый эффективный, который, к тому же, и не позволяет оставаться на одном месте долго - иначе ты уже никому не нужен. День проходит как в тумане. Кэйа все же прикидывает, какие приемы приблизительно будет использовать, с Итэром они отбирают самое нужное и младший, вертясь у зеркала, повторял самое базовое и простое. К пяти часам снова разражается дождь. Даже не то что бы разражается - просто накрапывал, надоедая всем прохожим, заставляя их забиваться в помещения. И товарищам иллюзионистам это было на руку. Кэйа прикрыл разноцветный глаз челкой, поправил воротник рубашки и взглянул на себя. Красиво, что ни говори. У многих при слове "иллюзионист" или "фокусник" возникает один образ - с цилиндром, смокингом и белыми перчатками. Кэйа целится на нечто более экстравагантное, на грани с авангардом. Пиджак - вельветовый, брюки высоко на талии, перчатки обрезанные, рубашка нарочито мятая. Завороженность испольнителем - часть концерта, и Кэйа этим пользуется, умело обращаясь со всей своей театральной харизмой. В бар они забегают промокшие за неимением зонтика, отряхивают костюмы и чемоданы от влаги. Кэйе хватает нескольких секунд, чтобы оглядеть помещение, старое, интерьер двадцатилетней или тридцатилетней давности - ар-деко, но явно подстроенный под современность. И ему хватает еще двух секунд, чтобы увидеть людей вокруг, и увидеть это. Его. Это самая мелодрамная вещь, которая происходила с Кэйей, и до того, как он успевает что-то в себе понять, отмахивает любые мысли со страшной силой, отводя вздгяд. Взгляд не отводится - кажется, глазницы сделали оборот вокруг своей оси и снова замерли на фигуре. Он сидит у барной стойки, боком к выходу; красно-рыжие вихри обрамляют и открывают лицо с каждым жестикулятивным движением, а таковых много. Кажется, вот-вот и одежда на нем загорится от энергии, от него идущей, и она не нелепая, а просто потрясающая. Итэр толкает Кэйю к стойке, за которой стоит, судя по выражению лица, тот самый угрюмый владелец, про которого говорил Итэр. Кажется, бармен искренне старается не убить сейчас всех в этом помещении, приветственно склоняет голову и, оглядев гостей с ног до головы, спрашивает: —На шесть? —Да! Мы... —Иллюзионисты, я понял. Подсобка нужна? Блондин отрицательно качает головой, пока Кэйа снова мечтательно оглядывается по сторонам. —Тогда проходите к сцене. Времени впритык. Альберих резко расцветает, от дневной подавленности не остается ни следа. Перебросившись парой фраз и совершив короткий ритуал на удачу, молодые люди максимально спешно раскладывают реквизит и начинают представление. Забавно, но при хорошем исполнении не нужны ни манипуляции с светом, ни пиротехнические эффекты, и Кэйа мастер своего дела, как бы он его уже не любил. Фокусы всегда поднимали много вопросов - кто-то думал, что это игрушки для детей, кто-то - что просто пустая трата времени, но это в первую очередь искусство. Постоянно изменяющееся, шаткое и непонятное, иногда сосредоточенное на руках исполнителя, может и на зеркалах, на предметах. Кэйа никогда не забывает о пластичности и зрителях; он двигается по сцене, с кем-то скучающим взаимодействуя, имея смелость оставить кому-то цветок, а у кого-то отпить из бокала. После перформанса зритель вряд ли вспомнит что-то конкретное, действие, движение или отдельный фокус, но затаенноое дыхание и сладкий, будто медовый, отпечаток останется совершенно точно. И Кэйа не делает ничего такого выдающегося - для большинства это действительно просто развлечение для детей, но оно такое... красивое. Итэр сворачивает реквизит в чемодан, освобождая сцену. Альберих в последний раз кланяется, поправляя спавшую прядь, откашливается и с улыбкой чуть ли не бежит к барной стойке. Бармен тоже не может не обращать на себя людское внимание: черные, как смоль волосы у корней и бирюзовые к отросшим кончикам. И с виду действительно достаточно грозный, но совсем не грубый - с изыском богатого ума и достатка. Кэйа берет то, что заказывает всегда, и прикрывает глаза в улыбке; "Не смотреть, Не поворачиваться, Не обращать внимание". Внимание обращается само к восторженому: —Хэй, это просто чрезвычайно... хорошо, знаешь? Кэйа оборачивается. "Красный вихрь" смотрит на доступном расстоянии, немножко восторженно и так молодо. Альберих прорабатывает в мозгу своеобразную похвалу и расплывается в улыбке, сжимая стакан олд-фешнеда так, что тот готов треснуть. —Добрый вечер. Я рад, что Вам понравилось, - язык у Кэйи сухой, почти официальный, но звучит всегда как беседа со старым другом. Он промаргивается несколько раз, пытаясь лишнюю секунду не смотреть на собседеника. Итэр, как назло, вместо того, что бы прийти на помощь в такой ужасающей ситуации, отвлекает еще и бармена, и пока тот все же открывает ассистенту подсобку, чтобы сбросить в нее чемоданы, Альберих делает щедрый глоток, щекотя губы льдом, и поворачивается в молодому человеку всем корпусом. —Расскажите мне об этом месте.